Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Глава VIII. ДЖОАН И ЖАН



Глава VIII

ДЖОАН И ЖАН

Аббат Джоан покинул комнату майора Синклера более спокойным и собранным, чем был, когда входил в нее. Ошеломляющая весть о скорой казни не поколебала его решимости. Бог внушил ему один план, и этот план мог удаться.

Жан еще ничего не знал о приказе, только что доставленном из Квебека, и прискорбная миссия сообщить ему об этом выпала на долю Джоана.

Но нет! Он ничего не станет ему говорить. Он скроет от него то, что этот страшный приговор должен быть приведен в исполнение через два часа. Для осуществления замысла Джоана надо, чтобы Жан не знал этого.

Совершенно очевидно, что теперь уже нечего было рассчитывать ни на предварительно подготовленный побег, ни на атаку на форт Фронтенак. Осужденного могло спасти от смерти лишь незамедлительное бегство. Если через два часа он еще будет в камере, то выйдет оттуда, только чтобы пасть под пулями глухой ночью у крепостной стены.

Был ли осуществим план аббата Джоана? Вероятно, если брат согласится действовать с ним заодно. Во всяком случае, это был единственный способ, к которому можно было прибегнуть в подобных обстоятельствах. Но, повторяем, для этого было необходимо, чтобы Жан не знал, что майор Синклер уже получил приказ о казни.

В сопровождении сержанта аббат Джоан спустился по лестнице вниз. Камера узника помещалась на нижнем этаже блокгауза, в углу, в конце коридора, идущего вдоль внутреннего двора. Осветив темный проход своим фонарем, сержант подошел к низкой двери, запертой снаружи на два засова.

Собравшись отпереть ее, сержант наклонился к молодому священнику и тихо сказал:

— После того как вы покинете заключенного, мне, как вы знаете, приказано проводить вас за крепостные ворота.

— Я это знаю, — ответил аббат Джоан. — Ждите меня в коридоре, когда мне будет пора уходить, я дам вам знать.

И дверь камеры распахнулась.

Там в глубине, в полном мраке, лежа на чем-то похожем на походную кровать, спал Жан. Шорох и скрип отворяемой двери не разбудили его.

Сержант хотел было потрясти узника за плечо, но аббат Джоан жестом попросил его не делать этого.

Тогда сержант поставил фонарь на небольшой столик, вышел и тихо затворил за собой дверь.

Братья остались одни, один спал, другой молился, став на колени.

Потом Джоан поднялся с колен и в последний раз устремил взор на брата, свое второе «я», которому, как и ему, преступление их отца сделало жизнь столь невыносимой.

И он прошептал:

— Боже, помоги мне!

У него оставалось слишком мало времени, чтобы можно было терять лишние минуты. Он положил руку на плечо Жана. Тот проснулся, открыл глаза, привстал на постели и, узнав брата, воскликнул:

— Джоан, ты?..

— Тише, Жан... Говори тише! — ответил Джоан. — Нас могут услышать!

И он жестом дал понять, что дверь снаружи охраняется. Шаги сержанта в коридоре то удалялись, то приближались. Жан, лежавший полуодетым под грубым одеялом, которое не могло защитить его от стужи в камере, бесшумно встал.

Братья крепко обнялись.

 

 

— Как там наша мать? — спросил Жан.

— Ее уже нет в «Запертом доме».

— Ее там нет?..

— Нет.

— А де Водрель и его дочь, которые укрылись у нас?

— Когда я в последний раз приходил в Сен-Шарль, дом был пуст.

— Когда это было?

— Неделю назад.

— И с тех пор ты ничего не узнал о матери, о наших друзьях?

— Ничего.

Что же там произошло? Не нагрянула ли полиция с новым обыском, не арестовали ли Бриджету, де Водреля и его дочь? Или же, не желая, чтобы ее отец хотя бы день оставался под кровом семьи Моргазов, Клара увела его оттуда, еще такого слабого, несмотря на опасности, которые его подстерегали? А сама Бриджета тоже бежала из «Запертого дома», раз ее опозоренное имя стало всем известно?

Все это со скоростью молнии пронеслось в голове Жана, и он уже собрался было рассказать аббату Джоану о том, что произошло в «Запертом доме» после битвы у Сен-Шарля, но тот, наклонившись к его уху, прошептал:

— Слушай меня, Жан. Здесь с тобой не брат, а священник, который пришел напутствовать осужденного на смерть. Только поэтому комендант форта дал мне разрешение пройти к тебе в камеру. Мы не можем терять ни минуты!.. Тебе надо сейчас же бежать.

— Сейчас же, Джоан?.. Но каким образом?

— Ты переоденешься в мое платье и выйдешь отсюда под видом священника. Мы так похожи, что никто не заметит подмены. К тому же сейчас ночь, и, проходя по коридору и внутреннему двору, ты будешь едва освещен фонарем. Лицо у тебя будет скрыто полями шляпы, тебя нельзя будет узнать. Когда мы поменяемся одеждой, я встану в глубине камеры и позову сержанта. Он придет открыть дверь, как мы условились. Ему приказано проводить меня к воротам... А проводит он — тебя...

— Брат, — ответил Жан, схватив Джоана за руку, — как ты мог подумать, что я соглашусь на такую жертву?

— Так надо, Жан! Твое присутствие среди повстанцев сейчас нужнее, чем когда-либо.

— Так они не отчаялись, Джоан, в успехе национального дела после своего поражения?

— Нет! Они собрались на острове Нейви на Ниагаре и готовы начать борьбу снова.

— Пусть же выступают без меня, брат. Успех нашего дела не зависит от одного человека. Я не позволю тебе рисковать жизнью, чтобы спасти меня...

— Разве это не мой долг, Жан?.. Разве мы достигли своей цели?.. Нет!.. Мы не смогли даже умереть, чтобы искупить зло...

Слова брата глубоко тронули Жана, но он не сдавался.

— Послушай, Жан! — продолжал Джоан. — Ты боишься за меня, но что мне грозит? Завтра, когда меня обнаружат в этой камере, что мне могут сделать? Ничего! На месте осужденного окажется бедный священник, ну что ему, думаешь, могут сделать? Разве что отпустить...

— Нет!.. Нет! — протестовал Жан, отчаянно борясь с собой.

— Довольно спорить! — отрезал Джоан. — Тебе надо уйти отсюда, и ты уйдешь. Исполни свой долг так же, как я исполнил свой. Ведь ты один настолько популярен, чтобы вызвать всеобщий подъем...

— А если они обвинят тебя в том, что ты способствовал моему побегу?

— Мне не вынесут приговора без суда, — ответил Джоан, — без приказа из Квебека, а это займет несколько дней!

— Несколько дней, брат?

— Да, а ты тем временем присоединишься к товарищам на острове Нейви и приведешь их в крепость Фронтенак, чтобы освободить меня...

— Но остров Нейви в двадцати милях от крепости Фронтенак, Джоан! Я не успею...

— Так ты упорствуешь, Жан? Что ж, до сих пор я тебя уговаривал. Теперь я приказываю. С тобою говорит уже не брат, а служитель Бога. Если тебе суждено умереть, так умри, сражаясь за наше дело, иначе ты не исполнишь долга, который лежит на тебе. Впрочем, если ты откажешься, я объявлю, кто я такой, и аббат Джоан падет под пулями рядом с Жаном Безымянным!..

— О брат!

— Уходи отсюда, Жан!.. Уходи! Этого хочу я! Этого хочет наша мать!.. Этого хочет твое отечество!

Жану, убежденному страстной речью Джоана, ничего не оставалось, как повиноваться. Надежда возвратиться через пару дней к форту Фронтенак с несколькими сотнями патриотов развеяла его последние сомнения.

— Что ж, я готов, — сказал он.

Обмен одеждой занял немного времени. В облачении священника Жана было очень трудно узнать.

Потом братья немного поговорили о политической ситуации, об умонастроениях после недавних событий. Наконец аббат Джоан сказал:

— Сейчас я позову сержанта. Когда он откроет дверь камеры, ты выйдешь и пойдешь следом за ним по коридору, который он будет освещать своим фонарем. Когда вы выйдете из блокгауза, тебе останется лишь пересечь внутренний двор — примерно шагов пятьдесят. Ты дойдешь до караульни, она справа от стены. Проходя мимо, отвернись. Когда минуешь ворота, спустись вниз и иди вдоль берега до опушки леса, что в полумиле от форта. Там ты найдешь Лионеля...

— Лионеля?.. Юного клерка?..

— Да, он сопровождал меня сюда, и он проведет тебя до острова Нейви. Обними же меня в последний раз!

— Брат мой! — прошептал Жан, кинувшись в объятия Джоана.

Час настал. Джоан громко кликнул сержанта и отступил в глубь камеры.

Сержант открыл дверь и, обратясь к Жану, лицо которого было скрыто широкополой шляпой священника, спросил:

— Вы готовы?

Жан утвердительно кивнул.

— Идемте!

Сержант взял со стола фонарь, дал Жану выйти и снова запер дверь камеры.

В каких терзаниях провел Джоан следующие несколько минут! Что произойдет, если в коридоре или во дворе в тот самый момент, когда там будет проходить Жан, окажется майор Синклер, если он остановит его, станет спрашивать, как вел себя заключенный? Подмена будет обнаружена, узника немедленно расстреляют! А потом может статься, что уже начаты приготовления к казни, что гарнизон форта уже получил распоряжения от коменданта и сержант заговорит об этом с мнимым священником, провожая его. Тогда Жан непременно захочет вернуться в камеру: он не допустит, чтобы вместо него погиб брат!

Приложив ухо к двери, аббат Джоан стал прислушиваться. Биение сердца едва позволяло ему уловить доносившиеся снаружи звуки.

Наконец до него долетел приглушенный лязг. Джоан упал на колени, благодаря Бога.

Это с грохотом закрылись ворота.

— Свободен! — прошептал Джоан.

Жана действительно не узнали. Сержант, шагавший впереди с фонарем в руке, проводил его через внутренний двор до ворот крепости, не заговорив с ним. Офицеры и солдаты еще не знали, что через час приговор должен быть приведен в исполнение. Дойдя до слабо освещенной караульни, Жан отвернулся, как ему посоветовал брат. Когда он уже собирался пройти в ворота, сержант спросил его:

— Вы еще вернетесь, чтобы напутствовать осужденного?

— Да, — кивнул Жан.

Еще миг, и он вышел за ворота.

И все же Жан удалялся от крепости Фронтенак очень медленно, словно какая-то нить привязывала его к тюрьме — нить, которую он никак не решался порвать. Он стал упрекать себя за то, что поддался уговорам брата, что ушел вместо него. Только теперь все опасности этой подмены предстали перед ним с ужасающей ясностью. Он говорил себе, что через несколько часов, когда наступит утро, в камеру войдут, побег будет обнаружен, Джоана станут бить, возможно, даже пытать, пока он сам не захочет, чтобы смерть скорее пришла покарать его за геройское самопожертвование.

При этой мысли Жана охватило неодолимое желание вернуться назад. Но нет! Ему надо было поспешить воссоединиться с патриотами на острове Нейви и вместе с повстанцами атаковать крепость Фронтенак, чтобы освободить брата. Нельзя было терять ни минуты.

Жан пересек наискось прибрежную полосу у подножия крепостной стены, обогнул озеро и направился к роще, где его должен был ждать Лионель.

Ураган «blizzard» бушевал со страшной силой. Льдины, скопившиеся у берегов Онтарио, ударялись друг о друга, как айсберги в полярном море. Снег, падавший крупными хлопьями, слепил глаза.

Теряясь в круговерти налетавших шквалов, Жан уже перестал понимать, находится он на ледяной поверхности озера или на прибрежной полосе, и старался ориентироваться на лесной массив вдали, едва различимый во мраке.

Ему понадобилось около получаса, чтобы проделать эти полмили.

Очевидно, Лионель не заметил его, иначе он наверняка вышел бы к нему навстречу.

Итак, Жан очутился наконец под деревьями, обеспокоенный тем, что не нашел юного клерка на условленном месте. Он боялся окликнуть его по имени: их мог услышать какой-нибудь припозднившийся рыбак.

И тут ему на память пришли две последние строчки из баллады юного поэта — те, которые он процитировал на ферме «Шипоган». Углубившись подальше в лес, он громко продекламировал:

И жизнь, блуждающее пламя,

И смерть, блуждающий огонь!

 

Почти тотчас из чащи леса вышел Лионель, бросился к нему и воскликнул:

— Это вы, господин Жан... вы?

— Да, Лионель.

— А аббат Джоан?

— Он остался в моей камере. А теперь — скорее на остров Нейви! Через двое суток мы должны вернуться в крепость Фронтенак с нашими товарищами.

Жан и Лионель вышли из леса и направились на юг, чтобы спуститься вниз вдоль берега Онтарио до русла Ниагары.

Это был самый короткий путь и к тому же наименее опасный. В пяти милях отсюда беглецы, перейдя американскую границу, окажутся в безопасности и смогут быстро добраться до острова Нейви.

Однако Жану и Лионелю предстояло снова пройти мимо форта. Правда, в такую ужасную ночь можно было не опасаться, что часовые заметят их в густых снежных вихрях, даже тогда, когда они будут пересекать прибрежную косу. Конечно, если бы поверхность озера не загромождали льдины, скапливавшиеся в такие суровые зимы у берегов, лучше было бы обратиться к какому-нибудь рыбаку, который в мгновение ока доставил бы беглецов к устью Ниагары. Но сейчас это было невозможно.

Жан с Лионелем шли так быстро, как только позволяла вьюга. Они еще недалеко ушли от крепостных стен, как вдруг послышался залп ружейных выстрелов.

Сомнений быть не могло: это во внутреннем дворе крепости стрелял взвод солдат.

— Джоан! — воскликнул Жан.

И упал как подкошенный, как будто это его сразили пули солдат форта.

Джоан погиб за брата, Джоан погиб за свое отечество!

Действительно, через полчаса после ухода Жана майор Синклер отдал приказ казнить осужденного согласно распоряжению из Квебека.

Джоана вывели из камеры и отвели во двор к тому месту, где его должны были расстрелять.

Майор зачитал осужденному приговор.

Джоан не произнес в ответ ни слова.

Он мог бы крикнуть в этот момент: «Я не Жан Безымянный!.. Я священник, занявший его место, чтобы спасти его!»

И майор был бы вынужден отсрочить казнь, запросив новых указаний от генерал-губернатора.

Однако Жан был еще слишком близко от крепости Фронтенак, солдаты пустились бы за ним в погоню, его бы неминуемо схватили и расстреляли. А надо было, чтобы Жан Безымянный нашел свою смерть не иначе как на поле боя.

Поэтому Джоан промолчал, прислонился к стене и пал, воззвав в последний раз к матери, брату и отечеству.

Солдаты не узнали его живым, не узнали они его и мертвым. Казненного тут же похоронили в могиле, вырытой снаружи у подножия крепостной стены. Правительство, должно быть, ликовало, что уничтожило в его лице героя борьбы за независимость.

Это была первая жертва, принесенная во искупление преступления Симона Моргаза.


 



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.