Глава V. ОБЫСКИ. Глава VI. МЭТР НИК В ВАЛЬГАТТЕ

Глава V

ОБЫСКИ

Едва дверь за ним закрылась, как Жан, прижав к ней ухо, стал прислушиваться к звукам снаружи, сделав матери и Кларе знак не произносить ни слова и не двигаться.

И Бриджета, собиравшаяся было воскликнуть: «Почему ты вернулся, сын мой?» — промолчала.

Снаружи послышались шаги. Человек шесть, остановившись напротив «Запертого дома», перебрасывались словами:

— Куда он делся?

— Он не мог здесь остановиться.

— Прячется в каком-нибудь доме наверху.

— Ушел!

— А ведь опережал нас всего шагов на сто!

— Упустить Жана Безымянного!..

— И шесть тысяч пиастров, которых стоит его голова!

Услыхав голос человека, произнесшего последнюю фразу, Бриджета невольно вздрогнула. Ей показалось, что ей знаком этот голос, хотя она не могла вспомнить откуда...

Зато Жан по голосу сразу узнал этого человека, остервенело преследующего его. То был Рип! И если Жан не захотел сказать это матери, то лишь потому, чтобы не напоминать ей об ужасном прошлом, связанном с этим именем.

Тем временем все стихло. Агенты поднялись обратно на дорогу, даже не заподозрив, что Жан мог укрыться в «Запертом доме».

Тогда Жан повернулся к матери и Кларе, неподвижно застывшим в темном коридоре.

Но не успела Бриджета приступить к сыну с расспросами, как раздался голос де Водреля. Он понял, что это вернулся Жан, и крикнул:

— Жан!.. Неужели?..

Жан, Клара и Бриджета были вынуждены тотчас пройти в комнату де Водреля, и, глубоко взволнованные, они расположились вокруг его постели.

— У меня хватит сил услышать всю правду, — сказал де Водрель, — и я хочу знать ее!

— Сейчас вы все узнаете, — ответил Жан и продолжил: — В ту ночь, часа через два после того, как я покинул «Запертый дом», я прибыл в Сен-Дени. Там я нашел нескольких патриотов из тех, что пережили разгром в Сен-Шарле, — Маршессо, Нельсона, Картье, Винсента Годжа, Фаррана, Клерка — и присоединился к ним. Они занимались обороной. Население было готово поддержать их. Но вчера мы узнали, что Кольборн приказал отправить из Сореля колонну регулярных войск и волонтеров, чтобы разграбить и сжечь селение. Эта колонна прибыла вечером. Мы тщетно пытались организовать какое-то сопротивление. Войска вступили в селение, жители были вынуждены покинуть его. Сгорело более пятидесяти домов. Моим товарищам пришлось бежать, чтобы не пасть под ударами этих палачей, и направиться к границе, где в Платсбурге, Рауз-Пойнте и Свентоне их ждали Папино и остальные. И теперь солдаты Уизераля и Гора вторгаются в графства на южном берегу реки Св. Лаврентия, сжигая и опустошая все на своем пути, обездоливая детей и женщин, зверствуя и глумясь, и следы их отмечены заревом пожарищ... Вот что произошло, господин де Водрель, и все же я не отчаиваюсь в успехе нашего дела.

После рассказа Жана воцарилось скорбное молчание. Де Водрель в изнеможении откинулся на подушки. Бриджета заговорила первой.

— А почему ты здесь? — спросила она, в упор глядя на сына. — Почему ты не там, где твои товарищи?

— Потому что у меня есть основания опасаться, что королевские солдаты вернутся в Сен-Шарль. Здесь будут произведены обыски, а пожары докончат уничтожение того, что еще осталось от...

— И ты можешь помешать этому, Жан?

— Нет, матушка!

— Тогда я повторяю: почему ты здесь?

— Потому что я хотел узнать, не может ли господин де Водрель покинуть «Запертый дом», который не пощадят, как и все другие...

— Пока это невозможно, — ответила Бриджета.

— Тогда я останусь, матушка, и умру, защищая вас...

— Умирать надо ради отечества, Жан, а не ради нас, — произнес де Водрель. — Ваше место там, где находятся предводители повстанцев...

— Там, где также и ваше место, господин де Водрель, — возразил Жан. — Выслушайте меня. Вам нельзя оставаться в этом доме, где вас скоро обнаружат. Сегодня ночью за полмили до Сен-Шарля на мой след напал отряд полицейских агентов. Эти люди наверняка узнали меня: вы же слышали, они называли мое имя. Теперь будет прочесано все селение и, даже если меня здесь уже не будет, обыщут и «Запертый дом». И агенты обнаружат вас, господин де Водрель, а тогда пощады не ждите!

— Это неважно, Жан, — ответил де Водрель, — это неважно, лишь бы вы смогли присоединиться к нашим друзьям на границе!

— Послушайте, что я вам скажу, — начал снова Жан. — Все, что нужно сделать для нашего дела, я сделаю. Теперь же речь идет о вас, господин де Водрель. Быть может, вам как-нибудь удастся добраться до Соединенных Штатов. Оказавшись за пределами графства Св. Гиацинта, вы будете в безопасности, а там еще несколько миль — и Америка. Знаю, у вас нет сил добраться туда, даже если я буду с вами и буду поддерживать вас. Зато если вы будете лежать в тележке, покоясь, как на этой постели, на подстилке из соломы, то вы, возможно, перенесете переезд! Итак, пусть моя мать добудет тележку под каким-нибудь предлогом — например, чтобы бежать, как многие другие, покинувшие Сен-Шарль. Пусть, по крайней мере, попытается! И завтра ночью вы с вашей дочерью, моя мать и я — мы покинем этот дом и окажемся вне опасности до того, как наемные убийцы Гора явятся превратить Сен-Шарль в то же, во что они превратили Сен-Дени, — в груду развалин.

План Жана стоил того, чтобы задуматься над ним. В нескольких милях южнее графства де Водрель обретет безопасность, обеспечить которую ему уже не сможет «Запертый дом», если королевские войска захватят селение и учинят обыски у всех его жителей. А это было более чем вероятно: ведь о присутствии здесь Жана Безымянного уже известно людям Рипа. Пока ему удалось ускользнуть от них, но они непременно поймут, что он укрылся в одном из домов Сен-Шарля, и тогда наверняка предпримут все усилия, чтобы обнаружить его убежище. Ситуация, таким образом, была угрожающей. Надо было, чтобы не только Жан, но и де Водрель и его дочь во что бы то ни стало покинули «Запертый дом».

Бегство было возможно лишь при условии, что Бриджета сможет достать тележку и что де Водрель будет в состоянии перенести дорожную тряску в течение нескольких часов. Если же он еще слишком слаб, чтобы можно было переправить его до самой границы, то пока ему могла дать приют какая-нибудь ферма.

Однако было совершенно необходимо покинуть Сен-Шарль, так как полиция всюду производила обыски.

Жан без особого труда убедил де Водреля и его дочь. Бриджета тоже согласилась с ним. К сожалению, нечего было и думать об отъезде сегодня ночью. Завтра утром Бриджета постарается раздобыть какую-нибудь повозку. Поэтому бегство откладывалось на следующую ночь.

Настало утро. Бриджета решила, что лучше всего действовать открыто. Вряд ли кого-нибудь удивит, что она решила бежать из мест, где идут военные действия: многие жители уже сделали это.

Сперва она не хотела сопровождать де Водреля, Клару и Жана. Но сын легко убедил ее, что раз уж она скажет всем об отъезде, а потом соседи увидят ее в Сен-Шарле, то могут заподозрить, что одолженная тележка, вероятно, понадобилась для какого-нибудь мятежника, схоронившегося в «Запертом доме»; тогда рано или поздно это станет известно полицейским и они примутся за нее, а в ее интересах, как и в интересах отца и дочери де Водрелей, не давать повода для начала дознания.

Бриджете пришлось согласиться с такими серьезными доводами. Когда минует смутное время, она вернется в Сен-Шарль, где уже будет до конца влачить свое жалкое существование в этом доме, из которого она рассчитывала никогда не уезжать.

Оставалось лишь раздобыть тележку. Если это удастся, то у них будет возможность добраться до графства Лапрери, которому еще не угрожали королевские войска. Итак, Бриджета с утра вышла из дому. Деньги, необходимые для найма, а еще лучше — для приобретения повозки, ей дал де Водрель.

В ее отсутствие Жан и Клара не покидали комнаты де Водреля, к которому вернулась былая энергия. Он чувствовал, что в силах перенести поездку; даже само решение ехать хорошо повлияло на его душевное состояние. Несмотря на слабость, он был готов встать с постели и отправиться в дорогу, когда придет время покинуть «Запертый дом». Он ручался за себя, по крайней мере, в течение нескольких часов, а дальше будет, как угодно Богу. Лишь бы ему увидеться с товарищами, лишь бы обеспечить безопасность дочери, лишь бы Жан Безымянный оказался среди Сынов Свободы, решившихся продолжать священную войну.

Да, этот отъезд был настоятельно необходим. Действительно, если де Водрелю суждено умереть от ран, что станет с его дочерью в «Запертом доме», одинокой, на всем белом свете не имеющей опоры, кроме этой старой женщины? На границе — в Свентоне, Платсбурге — они найдут своих братьев по оружию, своих самых преданных друзей, а среди них — того, к кому де Водрель питал особые чувства. Он знал, что Винсент Годж любит Клару и что Клара не откажется стать женою того, кто рисковал ради нее своей жизнью. Кому еще отец мог доверить будущее дочери? Он был достоин ее, она была достойна его.

С божьей помощью у де Водреля хватит сил достичь цели. Он не умрет до тех пор, пока его нога не ступит на американскую землю, где оставшиеся в живых сторонники реформ ждут момента, чтобы снова взяться за оружие.

Такие мысли обуревали де Водреля, а Жан и Клара в это время сидели рядом у его изголовья и изредка обменивались словами.

Время от времени Жан вставал, приближался к выходившим на дорогу окнам, ставни которых были закрыты, и прислушивался, нет ли какого шума на дороге в окрестностях селения.

Бриджета вернулась в «Запертый дом» часа через два. В поисках тележки и лошади она обошла несколько домов. Как было условлено, она не стала скрывать своего намерения покинуть Сен-Шарль, чему никто не удивился. Владелец одной из соседних ферм Люк Аршамбо согласился уступить ей за хорошую цену свою тележку, пообещав доставить ее, уже запряженную, в девять часов вечера к дверям «Запертого дома».

Де Водрель почувствовал истинное облегчение, когда узнал, что Бриджете удалось все устроить.

— В девять мы отправимся в путь, — сказал он, — и я встану с постели, чтобы сесть в...

— Нет, господин де Водрель, — перебил его Жан, — не утомляйте себя без надобности. Я сам отнесу вас в тележку. Мы настелим в нее соломы, а сверху положим матрац с вашей постели. Ехать будем не торопясь, чтобы избежать большой тряски, и я надеюсь, что вы сможете перенести путешествие. Но на улице довольно холодно, позаботьтесь о том, чтобы укрыться потеплее. Что же касается опасных встреч на дороге... Ты не узнала ничего нового, матушка?

— Нет, — ответила Бриджета. — Однако по-прежнему ожидают повторного нашествия королевских солдат.

— А те полицейские, что преследовали меня до Сен-Шарля?..

— Я их не видела, вероятно, они направились по ложному следу.

— Но они могут вернуться... — сказала Клара.

— Именно поэтому мы уедем, как только повозка будет у дома, — ответил де Водрель.

— В девять часов, — сказала Бриджета.

— А ты уверена в человеке, продавшем тебе ее, матушка?

— Да, это очень честный фермер, уж если он что обещал сделать, то сделает!

Тем временем де Водрель пожелал немного подкрепиться. Бриджета с помощью Клары быстро приготовила скромный завтрак, за который они сели все вместе.

Шли часы. Все было спокойно, на улице тихо. Время от времени Бриджета приоткрывала дверь и быстро оглядывалась. Было довольно холодно. Небо — серо и неподвижно, ни ветерка. Правда, если поднимется юго-западный ветер, тучи разразятся снегом, и это чрезвычайно затруднит поездку — по крайней мере, до границы графства.

И все же можно было надеяться, что путешествие пройдет вполне сносно. Однако в три часа пополудни из верхней части селения донеслись какие-то, пока еще очень далекие, звуки.

Жан отпер дверь, прислушался... И не смог сдержать досаду.

— Это трубы! — воскликнул он. — Колонна идет на Сен-Шарль!..

— Что же делать? — спросила Клара.

— Ждать, — ответила Бриджета. — Быть может, эти солдаты всего лишь пройдут мимо селения?..

Жан с сомнением покачал головой.

Но как бы то ни было, де Водрелю нельзя было отправляться в путь среди бела дня. Приходилось ждать, как сказала Бриджета, если вот только Жан не решит бежать...

В самом деле, если он покинет «Запертый дом» сию же минуту, если скроется в лесу, прилегающем к дороге, он наверняка успеет уйти от опасности прежде, чем Сен-Шарль будет занят солдатами королевской армии. Но это означало бы покинуть де Водрелей в тот момент, когда отец и дочь подвергаются самой серьезной опасности. Об этом Жан и не помышлял. Хотя как сможет он защитить их, если в дом ворвутся солдаты?

А опасность приближалась очень быстро. Это была часть колонны Уизераля, посланная в графство на розыски повстанцев, которая, пройдя вдоль берега Ришелье, возвращалась, чтобы встать биваком в Сен-Шарле.

В «Запертом доме» был хорошо слышен звук трубы — все ближе, ближе.

Наконец труба смолкла. Войска дошли до края селения.

Тогда Бриджета сказала:

— Еще не все потеряно. Дорога в сторону Лапрери свободна. Может статься, она будет свободна до самого вечера. Дом мой не таков, чтобы на него позарились грабители. И стоит на отшибе, а потому, может быть, не подвергнется набегу.

Оставалось надеяться только на это.

Да! В селении достаточно было других домов, где солдаты сэра Джона Кольборна могли поживиться с гораздо большей выгодой. Кроме того, в первые дни декабря темнеет рано и, возможно, удастся покинуть «Запертый дом», не привлекая ничьего внимания.

Итак, приготовления к отъезду не были оставлены. В девять повозка прибудет к дому. Только бы дорога была свободна в течение часа и на протяжении трех миль отсюда. В крайнем случае, придется искать приюта на какой-нибудь из ферм графства.

Вечер прошел без особых треволнений. Несколько раз отряды волонтеров доезжали до самого низа большой дороги, поворачивали и возвращались обратно. «Запертый дом», похоже, не привлекал их внимания. Что касается основной части колонны, то она расположилась в Сен-Шарле в районе бывшего лагеря. Оттуда доносился шум, не суливший жителям ничего хорошего.

В шесть часов Бриджета позвала Жана и Клару отобедать тем, что она сумела приготовить. Де Водрель едва притронулся к еде. Взбудораженный опасностью, он нетерпеливо ожидал отъезда. Не было еще и семи часов, когда кто-то тихо постучал в дверь. Не фермер ли это, доставивший повозку раньше условленного времени? Во всяком случае, рука недруга не стучала бы так робко.

Жан и Клара быстро удалились в комнату де Водреля, оставив дверь приоткрытой. Бриджета прошла через коридор и, услышав голос Люка Аршамбо, отперла дверь.

Честный фермер пришел предупредить госпожу Бриджету, что он не сумеет выполнить своего обещания, и принес ей обратно деньги: дело в том, что на его ферме, как и на всех соседних, разместились солдаты.

Кроме того, селение было окружено со всех сторон и даже если бы в распоряжении госпожи Бриджеты и была тележка, уехать ей бы не удалось.

Приходилось, хочешь, не хочешь, ждать, пока войска оставят Сен-Шарль.

Из комнаты, где они стояли не шелохнувшись, Жан и Клара слышали все, что сказал Люк Аршамбо. Де Водрель тоже.

Фермер добавил еще, что госпоже Бриджете нечего бояться за «Запертый дом», что красные мундиры вернулись в Сен-Шарль лишь на подмогу полиции, которая начала обыскивать дома... Почему?.. Да потому что, по слухам, в селении скрывается Жан Безымянный, и делается все, чтобы разыскать его.

Услышав из уст фермера имя сына, Бриджета ни одним движением не выдала себя, и лишь когда Люк Аршамбо ушел, она, вернувшись в комнату, сказала:

— Беги, Жан! И сию же минуту!

— Надо бежать, — повторил де Водрель.

— Бежать без вас? — спросил в ответ Жан.

— Вы не имеете права жертвовать из-за нас своей жизнью! — заговорила Клара. — Важнее нас — отечество...

— Я не уйду! — сказал Жан. — Я не оставлю вас на произвол этих мерзавцев!..

— А что вы сможете сделать, Жан?

— Не знаю, но я не уйду!

Решимость Жана была столь тверда, что де Водрель не осмелился ему перечить.

Кроме того — и это признавали все, — бегство в таких условиях имело очень мало шансов на успех. Селение, как сказал Люк Аршамбо, было оцеплено, дорога — под наблюдением солдат, по всей округе разъезжали конные отряды. Жану, приметы которого были известны, вряд ли удастся ускользнуть. Так не лучше ли ему остаться в «Запертом доме»?

Однако, принимая такое решение, Жан повиновался совсем другому чувству. Он никак не мог покинуть мать и де Водрелей.

Итак, он останется. Но найдется ли в трех комнатах «Запертого дома» и на чердаке, что был над ними, надежное место, где его гости могли бы спрятаться так, чтобы полицейские агенты не обнаружили их во время обыска?

Осмотреть дом Жан не успел: наружная дверь заходила ходуном от грубых ударов.

Во дворе столпились с полдюжины полицейских.

— Отоприте! — кричали снаружи, и удары усилились. — Отоприте, или мы выломаем дверь!..

Жан и Клара быстро закрыли дверь в комнату де Водреля, а сами кинулись в комнату Бриджеты, откуда все было хорошо слышно.

В тот момент, когда Бриджета уже шла по коридору к двери, та с грохотом вылетела. Коридор ярко осветился факелами, которые были в руках у полицейских.

— Что вы хотите? — спросила Бриджета.

— Обыскать ваш дом! — последовал ответ. — Если здесь укрывается Жан Безымянный, мы схватим его, а дом подожжем!

— Жана Безымянного здесь нет, — ответила Бриджета спокойно, — и я не знаю...

Вдруг к старой женщине проворно подскочил начальник полицейского наряда.

Это был Рип, чей голос так резанул ей слух, когда ее сын вернулся в «Запертый дом», — тот самый Рип, толкнувший Симона Моргаза на тягчайшее из преступлений.

Бриджета похолодела.

— О! — удивленно воскликнул Рип, — да ведь это госпожа Бриджета... Жена славного Симона Моргаза!

Услыхав имя отца, Жан в глубине комнаты отпрянул назад. Ошеломленная этим страшным разоблачением, Бриджета не нашла сил что-либо ответить.

— Ну да!.. Госпожа Моргаз! — повторил Рип. — По правде говоря, я был уверен, что вы умерли!.. Кто мог бы подумать, что спустя двенадцать лет я встречу вас здесь, в этом местечке!

Бриджета по-прежнему молчала.

— Идемте, друзья! — заявил Рип, оборачиваясь к своим людям, — нам здесь нечего делать! Бриджета Моргаз — славная женщина!.. Уж она-то не станет укрывать мятежника!.. Идемте дальше! Жан Безымянный точно находится в Сен-Шарле, и ни Бог, ни дьявол не помешают нам схватить его!

И вскоре Рип, сопровождаемый своим отрядом, исчез за поворотом дороги...

Зато теперь тайна Бриджеты и ее сына была раскрыта. Правда, де Водрель ничего не слышал, зато Клара не пропустила ни одного слова, сказанного Рипом.

Жан Безымянный оказался сыном Симона Моргаза!

И, поддавшись первому порыву, Клара в ужасе выбежала из комнаты Бриджеты и укрылась в комнате отца.

Жан и Бриджета остались одни.

Теперь Клара все знала.

При мысли снова предстать перед нею, перед де Водрелем — перед другом тех патриотов, что поплатились головой за предательство Симона Моргаза, Жан едва не помешался.

— Матушка, — вскричал он, — я не останусь здесь ни минуты!.. Де Водрели больше не нуждаются в моей защите!.. В доме Моргазов они будут в полной безопасности!.. Прощай!..

— Сын мой!.. Сын мой!.. — бормотала Бриджета. — О несчастный мой! Думаешь, я не разгадала твою тайну?.. Ведь ты... сын Моргаза... ты любишь Клару де Водрель!

— Да, матушка, но я скорее умру, чем когда-нибудь признаюсь ей в этом!

Глава VI

МЭТР НИК В ВАЛЬГАТТЕ

После событий на ферме «Шипоган», когда полицейских агентов и волонтеров постигла неудача, Том Арше и его старшие сыновья, как мы знаем, укрылись за пределами территории Канады, а затем вернулись оттуда, чтобы принять участие в битве у Сен-Шарля. После прискорбного поражения, стоившего жизни Реми, Том с Пьером, Мишелем, Тони и Жаком сумели воссоединиться с повстанцами в Сент-Олбансе — городке на американской границе.

Что касается нотариуса Ника, то, как известно читателю, он остерегся появляться в Монреале. Как объяснил бы он свое поведение на ферме «Шипоган»? Несмотря на все уважение к нотариусу, Джильберт Аргал без колебаний возбудил бы против него судебное дело за неповиновение представителям власти. Двери монреальской тюрьмы наверняка захлопнулись бы за ним, а заодно и за Лионелем, у которого возникла бы тогда уйма времени, чтобы предаваться поэтическому вдохновению «intra muros»[190].

Итак, мэтр Ник принял единственно правильное решение — последовать за махоганами в Вальгатту и под кровом своих предков переждать, пока все не успокоится и обстоятельства не позволят ему расстаться с ролью вождя племени и спокойно вернуться в свою скромную контору.

Лионель, правда, был иного мнения. Юный поэт очень рассчитывал на то, что нотариус решительно порвет со своей официальной должностью на рыночной площади Бон-Секур и навсегда прославит среди гуронов громкое имя Сагаморов.

Деревня, в которой уже несколько недель как поселился мэтр Ник, находилась в двух милях от фермы «Шипоган». Там у этого мирного конторщика началась новая жизнь. Мало сказать, что Лионель остался в восторге от того приема, который мужчины племени, старики, женщины и дети оказали его хозяину, — это надо было видеть. Ружейные залпы, коими он был встречен, оказанные ему почести, расточаемые в его адрес хвалебные слова, обращенные к нему торжественные речи, ответные речи, с которыми пришлось выступить будущему вождю, с использованием языка и фразеологии Дальнего Запада — все это не могло не польстить тщеславию мэтра Ника. И все же этот добряк горько сожалел о злосчастной истории, в которую он поневоле впутался. Если Лионель застоялому запаху конторы и папок с бумагами предпочитал свежий воздух прерий, если красочный язык махоганских воинов казался ему приятнее жаргона конторской братии, то мэтр Ник отнюдь не разделял его взглядов.

А потому между ним и клерком часто возникали споры, доходившие порой до ожесточенной перепалки.

В довершение всего мэтр Ник опасался, что этим дело не кончится. Он уже ясно представлял себе гуронов, увлеченных словом и делом повстанцев. А сможет ли он противиться им, если они захотят примкнуть к мятежникам, если Жан Безымянный кликнет их на помощь, если Том Арше и его домочадцы придут в Вальгатту просить подмоги? Он уже и без того серьезно скомпрометирован. А что с ним станет, если он поднимется во главе племени дикарей против англо-канадских властей? Как сможет он после этого надеяться когда-нибудь снова вернуться к должности нотариуса в Монреале?

Тем не менее, он успокаивал себя, что со временем все уладится. После стычки на ферме «Шипоган» прошло несколько недель, это был еще не бунт, а просто сопротивление полиции, и весьма вероятно, что скоро все предадут забвению. Мятежное движение еще не развернулось, ничто не указывало на то, что оно неизбежно. Итак, если в Канаде будет по-прежнему царить спокойствие, то власти проявят терпимость и мэтр Ник сможет безо всякого риска возвратиться в Монреаль.

Однако Лионель надеялся, что этот расчет не оправдается. Снова вернуться к службе в конторе, корпеть по шесть часов из десяти над бумагами?.. Лучше уж сделаться «лесным бродягой» или охотником за медом диких пчел! Позволить своему хозяину оставить то высокое положение, которое он занимает у махоганов?.. Никогда! Мэтра Ника больше нет. Есть законный наследник престола древнего рода Сагаморов. Гуроны не дадут ему сменить топор воина на перо чиновника!

С самого своего прибытия в Вальгатту мэтр Ник вынужден был сидеть на почетном месте в вигваме, из которого его предшественник отправился к прародителям в лоно благословенных прерий. Лионель променял бы все дома Монреаля, все гостиницы и дворцы за эту лишенную удобств хижину, где молодые мужчины и женщины наперебой угождали своему господину. Да и сам он не был обделен вниманием: махоганы считали юношу правой рукой Великого вождя. И впрямь, когда последнему приходилось держать речь перед костром Совета, Лионель никогда не упускал случая сопровождать слова Никола Сагамора выразительными жестами.

Словом, юный клерк был бы счастливейшим из смертных, если бы хозяин не продолжал так упорно отказывать ему в исполнении его самого заветного желания. И в самом деле, мэтр Ник до сих пор еще ни разу не надел одежды махоганов. А Лионель ничего не желал так сильно, как видеть вождя облаченным в костюм гуронов — мокасины на ногах, перья на макушке, полосатый тканый плащ на плечах. Много раз заводил он об этом разговор, но безуспешно. Однако юноша не пасовал перед холодным отказом, на который каждый раз натыкался в своих просьбах.

— Ничего, он придет к этому! — повторял Лионель про себя. — Я не допущу, чтобы он предводительствовал в платье нотариуса! На кого он похож, скажите пожалуйста, в своем длиннополом сюртуке, бархатном жилете и белом галстуке? Он еще не переродился, но переродится! Когда он открывает рот перед собранием старейшин племени, мне так и кажется, что сейчас он скажет: «От имени и по поручению нотариуса Ника и его коллег...» Так больше продолжаться не может. Он должен надеть костюм краснокожих воинов, и если для того, чтобы он, наконец, решился, нужен особый повод, то я ему его устрою.

Тогда-то на ум Лионелю и пришла одна очень простая идея. Из разговоров со старейшинами Вальгатты он понял: их тоже весьма удручало, что потомок Сагаморов одевается по-европейски. И вот по наущению юного клерка махоганы решили торжественно «короновать» своего нового вождя и даже составили программу церемонии, на которую собирались пригласить гостей из соседних племен. Будет стрельба холостыми патронами, увеселения, пиршество, и мэтр Ник не сможет возглавить все это, не облачившись в национальный костюм.

Решение о торжествах было окончательно принято во второй половине ноября. Они были назначены на 23-е число того же месяца, а потому, дабы они прошли с большим размахом, приготовления должны были начаться безотлагательно.

Если бы роль мэтра Ника сводилась просто к тому, чтобы в назначенный день принять почести от своих подданных, го можно было бы держать от него в тайне предстоящую церемонию и сделать ему сюрприз. Но так как он должен был участвовать в ней в качестве и в облачении гуронского вождя, юному клерку пришлось уведомить его заранее.

Итак, 22 ноября Лионель поставил вопрос ребром, к вящему неудовольствию мэтра Ника.

Сначала, узнав, что племя готовится к торжествам в его честь, нотариус стал посылать все к черту, а заодно и клерка.

— Да соблаговолит Никола Сагамор довериться совету бледнолицего, — ответил ему на это Лионель.

— О каком бледнолицем ты говоришь? — спросил мэтр Ник, ничего не понимая.

— О вашем верном слуге, Великий вождь.

— Тогда берегись, как бы хороший тумак не превратил твое бледное лицо в красное!

Лионель не обратил внимания на угрозу и вкрадчиво продолжил:

— Да не забудет Никола Сагамор, как глубоко я предан ему. Если бы когда-нибудь он оказался вдруг пленником сиу[191], онеидов[192], ирокезов или других дикарей, если бы его привязали к столбу пыток, то именно я явился бы защитить его от оскорблений и когтей старух, а после его смерти именно я опустил бы в могилу его останки и боевой топор.

Мэтр Ник решил дать Лионелю говорить сколько вздумается, твердо вознамерившись заключить беседу таким образом, чтобы клерк запомнил ее надолго.

А потому он лишь обронил:

— Значит, речь идет о том, чтобы я пошел навстречу пожеланию махоганов?..

— Да, их пожеланию.

— Хорошо, пускай! Если это так уж нужно, я буду присутствовать на этом празднике.

— Вы и не могли бы отказаться, потому что в ваших жилах течет кровь сагаморов.

— Кровь сагаморов пополам с кровью нотариусов, — проворчал мэтр Ник.

Тут Лионель приступил к самому щекотливому вопросу.

— Итак, решено, — сказал он, — Великий вождь будет возглавлять церемонию. Только для того, чтобы предстать на ней в том виде, какой подобает его положению, ему необходимо одну прядь волос оставить на темени торчком.

— Для чего это?

— Из уважения к традициям.

— Как! Этого требуют традиции?

— Да! Ведь если вождь махоганов падет мертвым на тропе войны, надо, чтобы противнику было легко размахивать его головой, ликуя победу.

— Вот уж действительно! — ответил мэтр Ник. — Чтобы противник мог размахивать моей головой... ухватившись за эту прядь, разумеется?

— Таковы обычаи у индейцев, и ни один воин не вправе их нарушать. Да любая другая прическа и не пристала бы к платью, в которое Никола Сагамора облачится в день церемонии.

— Ах, так я должен и облачиться...

— Над ней, над этой праздничной одеждой, сейчас как раз трудятся. Она будет великолепна — куртка из кожи лани, мокасины из лосиных шкур, плащ, который носил предшественник Никола Сагамора, не считая раскраски на лице...

— Так еще и раскраска на лице?

— Да, перед тем, как самые искусные мастера племени займутся татуировкой на руках и теле...

— Продолжай, Лионель, — сказал мэтр Ник, стискивая зубы. — Ты меня ужасно заинтересовал. Раскраска на лице, прядь волос торчком, мокасины из лосиных шкур, татуировка на теле?.. Ты ничего не забыл?

— Ничего, — ответил юный клерк, — и когда Великий вождь предстанет перед своими воинами, облаченный в эти одежды, которые подчеркнут достоинства его фигуры, не сомневаюсь, что индианки начнут оспаривать честь разделить с ним его вигвам.

— Как? Индианки будут оспаривать честь?..

— И право обеспечить многочисленное потомство избраннику Великого Духа!

— Ты хочешь сказать, что мне придется жениться на гуронке? — спросил мэтр Ник.

— А как же может быть иначе — ради будущего махоганов! Поэтому уже избрана «скво» знатного происхождения, которая посвятит всю себя ублажению Великого вождя...

— А ты можешь мне сказать, кто эта краснокожая принцесса, которая посвятит всю себя?..

— О, она великолепна! — ответил Лионель. — И достойна родословной сагаморов!

— И кто же это?..

— Вдова вашего предшественника...

Щекам юного клерка повезло: он стоял на почтительном расстоянии от мэтра Ника, иначе тот отвесил бы ему здоровенную оплеуху. Но она не могла достигнуть цели, потому что Лионель из осторожности хорошо рассчитал дистанцию, и патрону пришлось ограничиться словами:

— Послушай, Лионель, если ты еще хоть раз затеешь этот разговор, я так надеру тебе уши, что тебе не придется завидовать ослу Дэвида Гамута!

После сравнения, напомнившего ему об одном из героев романа «Последний из могикан» Купера, Лионель счел благоразумным замолчать и удалиться. Мэтр Ник очень разозлился на своего клерка, но не меньше он был зол и на старейшин племени. Предложить ему надеть на церемонию гуронский костюм! Принуждать его сделать прическу, одеться, раскраситься и татуироваться, как это делали когда-то его предки!

Однако раздосадованный нотариус не знал, как уклониться от исполнения этих своих обязанностей.

Дерзнет ли он вопреки обычаям предстать перед взорами воинов в партикулярном платье, в сюртуке, он, смирнейший из тех, кого принято называть законопослушниками? Это все больше мучило его по мере того, как приближался Великий День.

Тем временем — к счастью для наследного вождя сагаморов — произошли события, расстроившие планы махоганов.

Двадцать третьего числа в Вальгатту пришла важная новость. Патриоты Сен-Дени — как это уже известно читателю — оттеснили солдат королевских войск, которыми командовал полковник Гор.

Новость вызвала бурное ликование гуронов. Мы уже видели, что на ферме «Шипоган» их симпатии были на стороне борцов за независимость, и недоставало только случая, чтобы они примкнули к франко-канадцам.

Но победа патриотов — мэтр Ник хорошо понимал это — не могла заставить воинов его племени отложить приготовления к торжествам в его честь. Напротив, они отпразднуют «коронацию» с еще большим размахом, и ему не избежать церемониальных почестей.

Однако через три дня хорошие вести сменились плохими. После победы у Сен-Дени — поражение у Сен-Шарля!

Узнав о кровавых расправах лоялистов, об их зверствах, грабежах, поджогах, насилиях, о разрушении обоих селений, махоганы не могли сдержать негодование. Оставался только шаг к тому, чтобы они поднялись всей массой и пришли на помощь патриотам, и мэтр Ник опасался, что этот шаг вот-вот будет сделан.

Теперь нотариус, и без того скомпрометировавший себя в глазах монреальских властей, с тревогой задавался вопросом, не будет ли он тогда скомпрометирован окончательно и бесповоротно? Не придется ли ему, встав во главе своих воинов, примкнуть к повстанцам? Правда, при сложившихся обстоятельствах уже не могло быть и речи ни о каких церемониях. Но с каким неприступным видом мэтр Ник встретил Лионеля, когда юный клерк пришел объявить ему, что пришла пора вырыть боевой топор и ступить, размахивая им, на тропу войны!

С этого дня единственной заботой мэтра Ника было умиротворение своих воинственных подданных. Когда те являлись к вождю, чтобы склонить его высказаться против угнетателей, он ухитрялся не сказать им ни да, ни нет. Надлежит, говорил он, не предпринимать никаких действий без здравых размышлений, посмотреть, каковы будут последствия поражения при Сен-Шарле... Быть может, графства уже захвачены солдатами королевской армии?

К тому же ничего не известно о том, что готовят реформисты, рассеянные после поражения... В каком месте они укрылись?.. Куда идти для соединения с ними?.. Не отложили ли они борьбу до более подходящего случая?.. Не попали ли их вожаки в руки полиции и не сидят ли они в монреальских тюрьмах?..

Таковы были довольно убедительные доводы, которые мэтр Ник выдвигал своим нетерпеливым преторианцам[193], которые, надо сказать, принимали их не без возражений. Не сегодня, так завтра ими овладеет гнев, и тогда их вождь, естественно, будет вынужден следовать за ними. Возможно, мэтру Нику и приходила мысль улизнуть из племени. Но, по правде говоря, это было весьма затруднительно, за ним наблюдали гораздо тщательнее, чем он предполагал.

И потом в каком краю мог бы он вести жизнь беглеца? Ему претила мысль покинуть Канаду — страну, где он родился. А укрывшись в деревне какого-нибудь графства, где наверняка рыскали агенты Джильберта Аргала, он рисковал попасть к ним в лапы.

Кроме того, мэтр Ник не знал, что стало с главными предводителями восстания. Хотя некоторые махоганы поднимались вверх по течению реки до берегов рек Ришелье и Св. Лаврентия, им ничего не удалось узнать. Даже Катерине Арше с фермы «Шипоган» ничего не было известно ни о Томе Арше и сыновьях, ни о де Водрелях, ни о Жане Безымянном, ни о том, что происходило в «Запертом доме» после событий у Сен-Шарля.

Итак, следовало дать событиям идти своим чередом, и это как нельзя более устраивало мэтра Ника. Выиграть время, выждать, пока все постепенно утрясется, — вот к чему он склонялся охотнее всего.

Однако это вызвало новые разногласия между ним и его юным клерком, который люто ненавидел лоялистов. Последние новости повергли Лионеля в глубокое уныние. Теперь ему было не до шуток! Он не играл больше ни в тропу войны, ни в топор, который надо откопать, забыл о крови сагаморов и о привычном наборе индейских метафор — он думал лишь о том, как сильно пострадало национальное дело. А что стало с героем, с Жаном Безымянным? Не погиб ли он у Сен-Шарля? Но нет! Весть о его смерти уже широко разнеслась бы, а власти не преминули бы распространить ее еще шире. Об этом сразу стало бы известно как на ферме «Шипоган», так и в Вальгатте. Однако если Жан остался в живых, где он теперь? Лионель отдал бы жизнь, чтобы узнать это.

Прошло несколько дней. Положение ничуть не изменилось. Может, повстанцы готовились к возобновлению наступления? Раз или два слухи об этом докатились до махоганской деревни, но ничем не подтвердились. Кроме того, по приказу лорда Госфорда в графствах Монреаль и Лапрери рыскали отряды полиции в поисках повстанцев. Многочисленные отряды стояли на обоих берегах реки Ришелье. Беспрестанные обыски держали в постоянном страхе жителей селени<

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒