Автор неизвестен 15 страница

День вчерашний,

Когда повторял ты: "Сидзу!"

С тоской вспоминаю следы, Оставленные тобой, Когда уходил ты, ступая По белым снегам На склонах крутых Ёсино.

Камакурский Правитель с треском опустил штору и объявил:

- Сирабёси было скучное. Ни манера танцевать, ни манера петь мне не по душе. А что она пела сейчас? Видно, она посчитала, что Ёритомо-де деревенщина и ничего не поймет. Но я-то прекрасно понял. "Вертится, кружится сидзу, все повторяется сидзу" означает: "Да сгинет Еритомо и да придет к власти Ёсицунэ!" Аварэ, она совершенно забылась! А это её "уходил ты, ступая по белым снегам на склонах крутых Ёсино" значит просто: хоть Еритомо и изгнал Ёсицунэ, но мы еще посмотрим, кто кого. Экая мерзость!

Услышав это, высокородная Масако сказала:

- Искусство танца у Сидзуки замечательное, но танцует она лишь для тех, кто чувствует подлинную красоту. Кто, кроме Сидзуки, был бы достоин танцевать перед вами? А потому, какие бы дерзости она ни говорила, все же она лишь слабая женщина и вы простите её.

Камакурский Правитель слегка приподнял штору. Сидзука поняла, что вызвала неудовольствие, вернулась на помост и спела:

Зачем вспоминать следы, Оставленные тобою, Когда ты навеки ушел По белым снегам На склонах крутых Ёсино!

Камакурский Правитель поднял штору на полную высоту, и все зашептали:

- Это ей в похвалу!

От высокородной Масако был Сидзуке пожалован шёлк в драгоценном футляре. От Камакурского Правителя были пожалованы три длинных ларца, украшенных перламутром. Уцуномия дал три ларца, Ояма Томомаса дал три ларца, и знатные музыканты, игравшие для Сидзуки, дали девять ларцов, и носильщики, поднявши ларцы на свои шесты, понесли их вокруг помоста. И те, у кого недостало богатства дарить ларцы,- те тащили и бросали в раскрытые ларцы косодэ и прочую одежду и набросали целые горы, и Савара Есицугу потом записал, что добра набралось на шестьдесят четыре ларца.

Увидев это, Сидзука сказала:

- Танцевала я не для даров, а в моленье за Судью Ёсицунэ.

И с тем все ларцы до последнего отдала на обновление храма Вакамии Хатимана. А все одежды до последнего косодэ, не растеряв ни единой, отдала настоятелю на службы за своего господина. Затем возвратилась она в дом Хори-но Тодзи. На следующий день она посетила Камакурского Правителя, дабы испросить разрешение на выезд, после чего в дом Хори-но Тодзи явились к ней благорасположенные самураи и всячески её превозносили. От Камакурского Правителя было пожаловано ей множество подарков. И по его повелению Хори-но Тодзи во главе пяти десятков всадников проводил её в столицу.

Глубоко скорбя о погибшем сыне, Сидзука по пути поручила молиться за него тысяче монахов. Так она вернулась в столицу, в свой дом в Китасиракаве. Но и там она не в силах была забыть пережитое, не желала никого принимать и всецело предалась своей печали. И как ни старалась утешить её матушка, Преподобная Исо, печаль её лишь усугублялась.

Дни и ночи проводила она в храме, читая сутры и повторяя имя Будды, и осознала, что жизнь в миру не для неё. Даже матери не сказавшись, постриглась она в монахини. Под стенами монастыря Четырех Небесных Царей построила из травы шалаш и уединилась в нем с Преподобной Исо, ведя жизнь истинную, согласно учению Будды. И как же болело материнское сердце! Дочь была первой танцовщицей Японии, прославленной красавицей. Никто не мог с нею сравниться в душевном благородстве.

Казалось, какое чудное будущее предстояло ей! А она ушла от мира в девятнадцать лет. Осенью на следующий год, когда пурпурные облака заволокли небо, послышались вдруг звуки музыки, и Сидзука удалилась из этого мира в Чистую Землю. Вскоре и Преподобная Исо соединилась с нею в блаженном краю.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

О ТОМ, КАК СУДЬЯ ЁСИЦУНЭ УХОДИЛ НА СЕВЕР

В конце первого месяца "второго года Бундзи разнесся слух, что Судья Ёсицунэ укрывается в своем бывшем дворце Хорикава. Говорилось также, что прячется он гдето в предместье Сага, но так или иначе, а многие в столице из-за него пострадали. Тогда Ёсицунэ решил: поскольку из-за него людям выходит беспокойство и кому-то он невольно вредит, надобно уходить в край Осю. И он призвал к себе верных своих воинов, которые до поры отсиживались, кто где сумел. Явились все шестнадцать, никто не изменил.

Ёсицунэ произнес:

- Я решил направиться в Осю. Какой выбрать путь? Все заговорили разом, потом кто-то сказал:

- По Токайдоской дороге много прославленных мест, вы бы там немного развлеклись. На пути по Тосандо множество узких горных тропинок, в случае опасности трудно уходить. А лучше всего идти по северному берегу до провинции Этидзэн, в бухте Цуруга сесть на судно и доплыть прямо до провинции Дэва.

На том и порешили.

- В каком обличье идти?

Опять заспорили, и Васиноо сказал:

- Если хотите пройти без помех, идите под видом монаха.

На это Ёсицунэ возразил:

- Хотелось бы мне быть монахом! Но в Наре мой друг Кандзюбо не раз и не два увещевал меня принять постриг, а я отказался. Теперь мне некуда деться, и, если слух разойдется, будто я все же постригся, тут срама не оберешься. Нет, что бы там ни было, а я отправлюсь в путь таким, какой есть.

Сказал Катаока:

- Пойдемте хоть под видом заклинателей-ямабуси.

- Да как же это возможно? - произнес Ёсицунэ.- С того самого дня, как мы выйдем из столицы, на пути у нас все время будут храмы и монастыри: сначала гора Хиэй, затем в провинции Этидзэн - Хэйсэндзи, в провинции Kara - Сираяма, в провинции Эттю - Асикура и Имакура, в провинции Этиго - Кугами, в провинции Дэва - Хагуро. Мы будем повсеместно встречаться с другими ямабуси, и везде нас будут расспрашивать о том, что нового в храмах Кацураги и Кимбусэн, а также на священной вершине Сакья-Муни и в других горных обителях, и о том, как поживает такой-то и такой-то...

- Ну, это не так уж трудно,- сказал Бэнкэй.- Всетаки вы обучались в храме Курама, и повадки ямабуси вам известны. Вон и Хитатибо пожил в храме Священного Колодца Миидэра, начнет говорить - не остановишь. Да и сам я с горы Хиэй и кое-что знаю о горных обителях. Так что ответить мы как-нибудь сумеем. Прикинуться ямабуси ничего не стоит, если умеешь читать покаянные молитвы по "Лотосовой сутре" и взывать к Будде согласно сутре "Амида". Решайтесь смело, господин!

- А если нас спросят: "Откуда вы, ямабуси?" Что мы ответим?

- Гавань Наои-но-цу в Этиго как раз на середине дороги Хокурокудо. Если нас спросят по ею сторону, скажем, что мы из храма Хагуро и идем в Кумано. А если спросят по ту сторону, скажем, что мы из Кумано и идем к храму Хагуро.

- А если встретимся с кем-нибудь из храма Хагуро и он спросит, где мы там жили и как нас зовут? Бэнкэй сказал:

- Когда подвизался я на горе Хиэй, был там один человек из храма Хагуро. Он говорил, что я точь-в-точь похож на некоего монаха по имени Арасануки из тамошней обители Дайкоку. Ну, я и назовусь Арасануки, а Хитатибо будет Тикудзэмбо, мой служка. Есицунэ сказал с сомнением:

- Вы-то оба настоящие монахи, вам даже притворяться не надо. А мьг-то каковы будем ямабуси в их черных шапочках токин и грубых плащах судзукакэ, окликающие друг друга именами Катаока, Исэ Сабуро, Васиноо?

- Ну что же, всем дадим монашеские прозвания! - бодро сказал Бэнкэй и тут же напропалую наделил каждого звучным именем.

Так Катаока стал Столичным Господином Кё-но кими, Исэ Сабуро стал Преподобным Господином Дзэндзи-но кими, Кумаи Таро - Господином Цензором Дзибу-но кими. Другим достались имена по названиям провинций - Кадзусабо, Кодзукэбо и все в таком роде.

Судья Есицунэ облачился поверх ношеного белого косодэ в широкие жесткие штаны и в короткое дорожное платье цвета хурмы с вышитыми птицами, ветхую шапочку токин он надвинул низко на брови. Имя же ему теперь было Яматобо. Все остальные нарядились кто во что горазд.

Бэнкэй, который выступал предводителем, надел на себя безупречно белую рубаху дзёэ с короткими рукавами, затянул ноги исчерна-синими ноговицами хабаки и обулся в соломенные сандалии. Штанины хакама он подвязал повыше, на голову щегольски нахлобучил шапочку токин, а к поясу подвесил огромный свой меч "Иватоси" вместе с раковиной хорагаи. Слуга его, ставший при нем послушником, тащил на себе переносный алтарь ои, к ножкам которого была привязана секира с лезвием в восемь сунов, украшенным вырезом в виде кабаньего глаза. Там же был приторочен поперек меч длиной в четыре сяку и пять сунов. Аппарэ, что за великолепный вид был у предводителя!

Всего их было шестнадцать, вассалов и слуг, и было при них десять алтарей ои. В один из алтарей уложили святыни. В другой уложили десяток шапок эбоси, кафтанов и штанов хакама. В остальные уложили панцири и прочие доспехи. На том приготовления к пути окончились.

Все это делалось в конце первого месяца, а второго числа второго месяца Есицунэ назначил выступление на следующий день. И он сказал:

- Мы все готовы к походу, но есть дела, не решивши которые мне было бы грустно оставить столицу. Живет некто близ перекрестка Первого проспекта и улицы Имадэгава, и из многих, кого я любил, её лишь одну обещал я взять с собою в далекий путь. Горько мне было бы уйти без неё. даже не оповестив. И очень хотелось бы мне взять с собою её.

Катаока и Бэнкэй возразили:

- Все, кого вы берете с собой, находятся здесь. Кто же это на улице Имадэгава? Уж не супруга ли ваша?

Есицунэ не ответил и погрузился в молчание. Тогда сказал Бэнкэй:

- Но как возможно притворяться ямабуси, если идти с женщиной у всех на виду? Кто же поверит тогда, что мы - отшельники? И потом: если за нами погонятся враги? Похвально ли будет бросить женщину одну брести по дорогам?

Но, подумавши, он с жалостью вспомнил: была ведь эта женщина дочерью министра Коги и лишилась отца в возрасте девяти лет. Когда ей исполнилось тринадцать, умерла её родительница, и никого у неё не осталось близких, кроме опекуна по имени Дзюро Гон-но ками Канэфуса. Была она прелестна и отличалась глубоким чувством красоты. До шестнадцати лет жила она скромно, а потом - уж как о ней прознал Есицунэ, но только стал он для нее единственной родной душою. Нежная глициния льнет к могучей сосне, разделите их, и что будет ей опорой? Так, разлученная с мужчиной, остается без опоры и женщина, верная Трем Добродетелям. "И кроме того,- рассудил Бэнкэй,- будет досадно, если в краю Осю он возьмет в жены какую-нибудь неотесанную восточную девицу. И видно по всему, что говорит он от всей души. Для чего же не взять её с собой?" И он сказал:

- Воистину, когда речь идет о человеческих чувствах, нет различия между знатным и простолюдином. Они не меняются от века. Благоволите сходить и разведать, посмотрите своими глазами, как обстоят дела.

И Судья Есицунэ, искренне обрадованный, произнес:

- Ну что же, ты прав.

Они облачились в плащи, накинули на голову накидки и отправились на перекресток Первого проспекта и улицы Имадэгава к старому дворцу министра Коги.

Как во всяком обветшалом доме, там стыла роса на траве, проросшей сквозь крышу, и благоухал цвет сливы в живых изгородях. И вспомнился им господин Гэндзи из старинной книги, омочивший ноги в росе на пути в другой обветшалый дом. Оставив Есицунэ у средних ворот, Бэнкэй взошел к двери дома и крикнул:

- Кто-нибудь есть?

- Откуда вы? - спросили его.

- Из дворца Хорикава.

Дверь распахнулась. Супруга Есицунэ увидела Бэнкэя. Все это время господин давал ей знать о себе лишь через посланцев своих, и теперь она в великом волнении выступила из-за шторы с единой лишь мыслью: "Где-то он сейчас?"

- Господин пребывает во дворце Хорикава,- сказал Бэнкэй.- Завтра он уезжает на север, и он наказал мне:

"Передай. Обещался я взять тебя с собой, что бы ни было, но все дороги перекрыты, и я не хочу подвергать тебя трудностям, если ты и согласишься пойти. Я отправляюсь вперед один, и, если мне повезет остаться в живых, осенью я пришлю за тобой. До этого срока жди меня терпеливо". Так он велел передать.

На это она сказала:

- Если не берет с собой сейчас, зачем присылать за мной потом? Вот он уходит. Но никто, ни стар ни млад, не знает сроков своих, и, если случится со мной неизбежное, господин пожалеет тогда: зачем с собою не взял? А тогда уже будет поздно. Когда любил, взял с собой по волнам к берегам Сикоку и Кюсю. Выходит, теперь, не ведаю когда, переменился ко мне и сердце его пылает враждой. Ни слова, ни знака не имела я от него с тех пор, как отослал он меня в столицу из бухты Даймопу или как она там зовется, но по душевной слабости все верила я, что вот он вернется и скажет слова утешения. И что же? Снова слышу я горькие слова, и сколь же это печально! Есть у меня па душе, что мне хотелось бы поведать ему, но не знаю, как угодно будет ему это принять. И все же скажу, ибо если случится со мной что-нибудь, то тяжкий грех останется на мне и в предбудущей жизни. С прошедшего лета я в смятении, мне тяжело знающие люди говорят, будто я в положении. Время идет, я чувствую себя все хуже ч хуже, так что вряд ли они ошибаются. Когда станет это известно в Рокухаре, меня схватят и отправят в Камакуру. Еритомо не ведает жалости. Сидзука пела песни и танцевала танцы свои и тем избегла однажды кары, но мне так поступать не пристало. Уже и сейчас идут обо мне недобрые слухи, и я совсем пала духом. Ну что ж, коли супруг мой в своем решении тверд, тогда ничего поделать нельзя.

Так сказала она, и слезы неудержимо заструились из ее глаз. Прослезился и Бэнкэй.

Тут заглянул он в её комнату, озаренную сияньем светильника, и увидел, что там на двери начертаны женской рукой такие стихи:

Если он разлюбил,

Тогда изменю и я

Свое сердце.

Разве можно любить человека,

Который мучит меня?

Прочел он это и с сожалением подумал: стихи говорят о том, что ей никогда не забыть о своем господине. И он поспешил к Судье Есицунэ и все ему рассказал.

- Если так...- молвил он и внезапно вышел к своей супруге.- Слишком уж ты вспыльчива,- сказал он ей.- А я вот пришел за тобой.

Ей показалось, что она во сне. Она хотела спросить о чем-то, но лишь без удержу плакала - такая горькая тяжесть лежала на сердце.

- Значит, ты меня не забыла? - сказал Есицунэ.

- Со дня разлуки забывала ли я вас хоть на миг единый? - ответила она.- Но вот думала я о вас, а отклика на думы мои не было...

- Ты вспоминала прежнего меня, а сейчас, когда видишь меня таким, не отвращает ли это чувства твои? Погляди, в каком я виде!

И Есицунэ распахнул верхнюю одежду и явил взору ее убогое дорожное платье цвета хурмы и высоко подхваченные хакама. И столь непривычен был его вид, что она испугалась даже: чужой, незнакомец!

- А во что же нарядите вы меня? Бэнкэй сказал:

- Поскольку госпожа кита-но ката пойдет вместе с нами, мы придадим ей вид юного служки. Ликом она похожа на отрока, мы его подкрасим^ набелим, и это будет пригожий отрок. И возраст госпожи подходит как нельзя лучше. Самое же главное - это чтобы госпожа вела себя сообразно и ни в чем не сбивалась. Ямабуси на севере много, и, когда протянут ей, сорвав, цветущую ветку со словами: "Это господину ученику", должно ей отвечать на мужской лад, оправить на себе одежду и вести себя, как ведут юные служки, а не застенчивая и смущенная дама.

- Ради безопасности господина я буду вести себя в пути как угодно,отвечала она.- И раз так, теперь лишь одно движет сердцем моим - немедля отправиться в путь. Ах, скорее, скорее...

Тут время и обстоятельства так сложились, что Бэнкэю пришлось взять на себя заботу о наружности госпожи, хотя никогда прежде не был он приближен к её особе. И безжалостно срезал он по пояс волосы, струившиеся, словно чистый поток, по её спине ниже пят, зачесал их высоко и, разделив на два пучка, кольцами укрепил на макушке, слегка набелил её личико и тонкой кистью навел ей узкие брови. Затем облачил он её в платье цвета светлой туши с набивным цветочным узором, еще одно платье цвета горной розы, ярко-желтое, со светло-зеленым исподом, а поверх - косодэ из ткани, затканной узорами; нижние хакама скрылись под легким светло-зеленым кимоно. Затем надел на неё просторные белые хакама "большеротые", дорожный кафтан из легкого шёлка с гербами, узорчатые ноговицы, соломенные сандалии, высоко подвязал штанины хакама, накрыл голову новехонькой бамбуковой шляпой, а к поясу подвесил кинжал из красного дерева в золоченых ножнах и ярко изукрашенный веер. Еще дал он ей флейту китайского бамбука и на шею - синий парчовый мешок со свитком "Лотосовой сутры". И в обычнойто своей одежде ей себя на ногах нести было трудно, а со всем этим грузом она едва стояла. Так, наверное, ощущала себя Ван Чжаоцзюнь, когда увозили её к себе варвары сюнну.

И вот приготовления были закончены. Ёсицунэ велел Бзнкэю отойти в сторону, взял жену за руку и при свете светильника провел её по комнате взад и вперед.

- Похож я на ямабуси? - спросил он.- Похожа она на ученика?

Бэнкэй ответил с чувством:

- Вы сами учились в храме Курама и потому, естественно, умеете держаться, как ямабуси. А госпожа, хоть и не ведомы ей их обычаи, на взгляд уже вылитый ученик ямабуси.

На рассвете второго числа второго месяца, когда они собрались покинуть дом кита-но каты, у дверей послышался шум. Кинулись взглянуть: оказалось, что явился опекун Дзюро Гон-но ками Канэфуса. Его спросили, с чем он. Он же, склонившись перед господином, произнес:

- Как же это? Если бы я не пришел, вы бы покинули столицу, даже мне не сказавшись. Непременно возьмите с собой и меня!

И он стал готовиться в дорогу. Кита-но ката спросила:

- Кому же вы поручили заботы о жене и детях своих? И он ответил:

- Стану ли я помышлять о жене и детях больше, чем |. о госпоже, роду которой служили все предки мои? | И он вмиг превратил свой белый кафтан в дорожную ^куртку монаха, и он растрепал седеющий узел волос на макушке и надел черную шапочку токин. В то время исЕ' полнилось ему шестьдесят три года.

Заплакал он, а потом сказал:

- Вы, господин,- потомок государя Сэйва, госпожа - дочь министра Коги. Надлежало бы вам путешествовать в паланкинах и каретах, хотя бы вздумалось вам всего лишь полюбоваться цветением вишни или багрян'_ цем осенней листвы, или посетить монастырь, а ныне приI ходится ступать пешком по дальним дорогам. О, печаль!

Зарыдал он, и остальные ямабуси тоже омочили рукава своих одежд дзёэ.

| Судья Ёсицунэ взял супругу за руку и повел было, но | она, к пешей ходьбе непривычная, не смогла даже строI нуться с места. В растерянности и желая помочь, Ёсицунэ ; стал рассказывать ей занимательные истории, и им уда'', лось покинуть Имадэгаву еще глубокой ночью, но вот уже и петухи запели, и глухо зазвонили колокола храмов, и забрезжил рассвет.

; - Если будем идти так, что станет с нами? - сказал Бэнкэй, обращаясь к Катаоке.- Вот незадача! Нельзя ли как-нибудь поторопить госпожу кита-но кату? Не попросишь ли ты, Катаока?

На это Катаока ответил:

- Я уже подходил и говорил господину: "Ежели так пойдем, то не знаю, когда мы одолеем этот путь. Вы идите ' себе потихоньку, а мы поспешим вперед, в край Осю, ска' жем Хидэхире, чтобы приготовил для вас дом, и станем | вас ждать". Тут он, продолжая идти впереди, супруге сказал: "Расстаться с тобою мне жаль, но, если воины мои меня бросят, будет всему конец. Пока отошли недалеко, пусть Канэфуса отведет тебя назад". А она ему в ответ:

"Нипочем не отстану!" И пошли они быстрым шагом.

Судья Есицунэ услышал их беседу, супруге своей передал и, оставив её. еще убыстрил шаги. Она же, до того выносившая все, не в силах больше выдержать, громко взмолилась:

- Больше не буду говорить, что дорога ужасна! Больше ни от кого не отстану! Больше не буду сетовать, что ноги болят! Но если к кому-нибудь я обращусь: "Как мне быть?" - неужели вы покинете меня?

И тогда Бэнкэй, воротившись, пошел с нею рядом.

Когда миновали они Аватагути и приблизились к Мацудзаке, в весеннем рассветном небе послышался слабый крик диких гусей, блуждающих в туманной дымке. Судья Есицунэ произнес стихи:

Летят, прорезая

Все восемь слоев белых туч,

К себе на восток.

Как завидую я

Ведь они на пути домой!

Его супруга тотчас отозвалась:

Дикие гуси

Они покидают столицу

Каждой весной.

Так почему же

Они столь грустно кричат?

Шли они и шли и вот достигли заставы Встреч в хижины, где некогда жил Сэмимару, четвертый сын государя Дайго. Зашли и взглянули: обветшал дом и, как обычно, весь пророс густою травою забвенья вперемежку с печаль-травою, и тут же лежали засохшие листья во мху, устилавшем сад. Лишь один лунный свет, проникавший сквозь щели в стенах, не изменился с тех пор и рождал грусть. Супруга Есицунэ сорвала стебелек печаль-травы и протянула господину. И он подумал с жалостью п состраданием, что еще более усилилась её тоска, чем прежде от жизни в уединении, еще более, чем от печаль-травы у порога её дома в столице. Подумав так, он произнес:

Покинув родную столицу, Гляжу на росинки, Сверкающие на стебельках Печаль-травы. Совсем как слезы мои!

Между тем уже и бухта Оцу была близка. Они готовы были шагать и шагать, так долог был этот весенний день, но тут вечерний колокол храма Сэкидэра возвестил, что и этот день кончается, и как раз в это время они подошли к бухте Оцу.

ОЦУ ДЗИРО

И тут случилось странное дело. Недаром говорится:

"Небеса уст не имеют, а вещают через людей". Не важно, кто первый пустил слух, однако же стало известно, что Судья Есицунэ принял обличье ямабуси, переодел благородную барышню из Имадэгавы в одежду ученика и в сопровождении шестнадцати вассалов и слуг покинул столицу. Начальник заставы Оцу, а имя ему было Ямасина Саэмон, договорился с монахами храма Священного Колодца, и решили они соорудить укрепление и в нем устроить засаду. В это-то время Судья Есицунэ и появился.

Неподалеку от берега бухты Оцу он увидел большое строение. Оказалось, что был это дом некоего Оцу Дзиро, известного в окрестностях торговца, важного в этих местах человека. Бэнкэй взошел в дом и произнес:

- Мы - ямабуси из Хагуро, возвращаемся после каждогоднего паломничества из Кумано. Дозвольте переночевать.

Такие просьбы случались часто, и их впустили на ночлег. Вкусивши вечернюю трапезу, они приступили к ночной службе, хором помолились из сутры "Амида" и почитали из "Лотосовой сутры". Эта служба была первой на их пути.

Позвали Оцу Дзиро, но сказано было, что он вызван в укрепление. А жена его, подглядевши скрытно за гостями, сказала себе: "Какой он красавчик, этот ученик ямабуси! Сказали, будто они издалека, из Кумано, а между , тем, по одежде судя, мальчишка не деревенский. Говорили ведь, что Судья Есицунэ под видом ямабуси покинул столицу, а куда он направил стопы - никому не известно. Дом наш у всех на глазах, и коли завтра в укреплении узнают, что у нас ночевала целая толпа ямабуси, придется нам плохо. Ежели это действительно Судья Есицунэ, то в укрепление доносить не будем, а сами его прикончим или захватим, представим Камакурскому Правителю, и будет за то нам награда". Так подумавши, погнала она посыльного в укрепление, вызвала мужа и сказала ему:

- Каково? Много на свете мест, а Судья Ёсицунэ забрел именно в наш дом. Надо собрать твоих родичей и моих братьев, и мы его схватим. Что скажешь на это?

Выслушав её. муж произнес:

- Молчи, и чтобы ни звука! Сказано ведь: "Стены имеют уши, а камни болтают". Какая нам польза, если это Судья Ёсицунэ? Даже если мы их схватим, награды не жди. Если все-таки это настоящие ямабуси, как бы не разгневалось на нас Алмазное Дитя. А если это и вправду Судья Ёсицунэ, то боюсь я без оглядки связываться с братом Камакурского Правителя. И еще: если бы мы и решились, не просто было бы такое сделать. Так что лучше молчи.

Жена на это сказала:

- Всегда только со мною был ты на руку скор. Раз я женщина, ты пропускаешь мимо ушей, что тебе говорят. Ну и пусть, а я пойду в укрепление и обо всем расскажу.

Сказавши так, она схватила косодэ, накинула на голову и выбежала вон.

Дзиро рассудил, что этой бабе волю давать нельзя. Он выскочил за нею, нагнал за воротами и, прижавши к стене, всласть отлупил, приговаривая:

- Ты что, никогда не слыхала, что трава сгибается под ветром, а жена повинуется мужу?

Но жена его была изрядная дрянь. Она вырвалась и побежала по улице с криком:

- Оцу Дзиро негодяй! Он держит сторону Судьи! Соседи, слыша это, сказали:

- Опять жена Оцу Дзиро упилась и он её бьет. И еще сказали:

- Слыхали мы много разных монашеских имен, но чтобы монаха звали Судьей никогда не слыхали. Пусть их дерутся, он ей наподдаст хорошенько.

Так никто и не вмешался. А Оцу Дзиро, избивши жену до полусмерти и запыхавшись, вернулся домой.

Он переоделся, явился к Судье Ёсицунэ и погасил светильник. Затем он сказал:

- Досадно, что так получилось. Моя баба спятила, стоит её только послушать. И все-таки, если вы останетесь здесь на ночь до утра, не миновать завтра беды. В наших местах некто по имени Ямасина Саэмон засел в укреплении и ждет появления господина Ёсицунэ, так что нынче же ночью вам надо решить, что делать. Если решите уходить, то у меня поблизости имеется лодка. Тогда садитесь в неё. беритесь, кто из вас, моих почтенных монаховгостей, умеет, за весла и не мешкая в путь.

Бэнкэй произнес:

- Нет за нами ничего дурного, но мы не намерены

причинять кому-либо беспокойство, и" раз дело обстоит

так, мы сейчас же попрощаемся с вами. i Все встали, и Дзиро сказал:

| - Лодку бросите в бухте Кайдзу, а там перейдете I горы Арати и вступите в провинцию Этидзэн. | Судья Ёсицунэ немедленно вышел из дома, все за ним | следом, и Дзиро привел их на пристань и приготовил лод| ку. Затем он поспешно отправился в укрепление к Яма| сине Саэмону и сказал ему:

- У меня есть в Кайдзу дядя, и вот мне сейчас сообщили, будто его поранили в ссоре. Позвольте к нему отлучиться. Если ничего с ним опасного нет, я сразу вернусь.

Ямасина Саэмон ответил:

- Экая неприятность у тебя. Что ж, делать нечего, ; само собой, отправляйся.

i Дзиро, обрадовавшись, забежал домой, взял меч, закинул за спину колчан с боевыми стрелами, подхватил лук

и вернулся на пристань.

- Я с вами! - объявил он, спрыгнул в лодку и направил её прочь от берега Оцу.

, Со стороны реки Сэта дул сильный ветер, и потому поставили парус. Дзиро стал услужливо показывать и объяснять:

- Вон там виднеется каменная пагода, возведенная в древности государем Дайхаку... А вон там видна Одинокая сосна Карасаки... А вон на западе высоко вздымается гора Хиэй, тамошний храм возвел Дэнгё-дайси... А прямо ' по носу у нас остров Тикубу...

Послышался шум прибоя, и Ёсицунэ осведомился:

- Где это?

- Бухта Катада,- ответил Дзиро. Тогда кита-но ката прочитала стихи:

Стынут озерные воды, Где дикие гуси спят. Лишь тихонько Плещет волна У берега бухты Катада.

Впереди показался храм Сирахигэ, и они издали ему поклонились. Когда же миновали устье реки Мано, сразу на память пришли слова старинного поэта:

Когда перепел плачет Над устьем Мано И ветер склоняет К волнам тростники, Наступает осенний вечер.

Наконец прошли мимо Имадзу, и лодка пристала к берегу в бухте Кайдзу. Высадив всех шестнадцать одного за другим, Дзиро стал прощаться. Тогда Судья Ёсицунэ подумал: "Вот хоть и простолюдин, а душа у него добрая, так не открыться ли мне ему?" Он сказал Бэнкэю:

- Будет недостойно, если мы уйдем, не сказав о себе правды этому человеку. Пожалуй, откройся ему. Бэнкэй подозвал к себе Оцу Дзиро и произнес:

- Так и быть, тебе решено открыться. Это Судья Ёсицунэ, и он направляется в край Осю. Если в пути с ним что-либо случится, оставишь от него своим детям и внукам вот это.

И он извлек из переносного алтаря ои и вручил светлозеленый панцирь и меч с золотой отделкой, и Оцу Дзиро, прижавши подарки к груди, сказал:

- Ушел бы я с вами куда угодно, но господину было бы от этого только хуже, и потому скрепя сердце прощаюсь. Но где бы потом господин ни остановился, явлюсь к нему на поклон.

И с тем он отбыл. "Хоть и низкого звания, а добрая душа",- подумали о нем.

А Дзиро возвратился домой и обнаружил, что жена валяется в постели и все еще ярится против него.

- Как дела? - осведомился он, но она ни слова в ответ.

Он продолжал:

- Ну что за глупость ты забрала тогда себе в голову? Этих ямабуси, чтобы не спускать с них глаз, я проводил до самой бухты Кайдзу. Потребовал плату за перевоз, они же меня непотребно облаяли. Тогда я разозлился и отобрал у них эти вот вещи. Смотри!

И он показал ей меч и панцирь. Она захлопала глазами, злость её вмиг улетучилась, и на лице появилась ласковая ухмылка.

- И моя здесь заслуга есть,- произнесла она. Его же передернуло от омерзения. Если мужчине слушается сболтнуть о содеянной гадости, надлежит женщине укорить его: "Да как же ты мог?" А поведение жены Оцу Дзиро было отвратно.

ГОРЫ АРАТИ

Итак, Судья Ёсицунэ покинул бухту Кайдзу и вступил |в горы Арати, что на границе провинций Оми и Этидзэн. |,Тяжко было его супруге, позавчера еще оставив столицу |и пройдя весь путь до бухты Оцу, выстрадать качку в лод| ке и снова идти и идти.

> Еще не видела она таких мест, как эти горы Арати. Не |было здесь настоящих дорог, на каждом шагу путь преграждали стволы иссохших деревьев, заросшие мохом, и ; острые скалы. Ноги её были изранены, и алая кровь орошала её следы. Когда она обессиливала вконец, ямабуси S поочередно несли её на спине. ' Так забирались они все дальше в горы, а там и солнце ; склонилось к закату, и они, сойдя с тропы, расстелили под

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒