Annotation 77 страница

Акт, подписанный 26 сентября 1815 года тремя монархами — императором Францем I Австрийским, королём Фридрихом Вильгельмом III Прусским и императором Александром I (позднее к нему присоединились многие их европейские коллеги — кроме Папы Римского и главы Османской империи), как известно, не вызвал в европейском обществе ничего кроме недоумения, которое с годами переросло в открытую враждебность — и вылилось в серию антимонархических восстаний практически во всех странах Европы.

По словам австрийского министра иностранных дел Клеменса фон Меттерниха, также вначале подозрительно отнесшегося к идее Священного союза, эта «затея», долженствовавшая «даже по мысли своего виновника быть лишь простой моральной манифестацией, в глазах других двух государей, давших свои подписи, не имела и такого значения», а впоследствии «одни партии, враждебные государям, лишь и ссылались на этот акт, пользуясь им, как оружием, для того, чтобы набросить тень подозрения и клеветы на самые чистые намерения своих противников».5

Надо подчеркнуть, что в самые короткие сроки все гуманистические и христианские маски и ширмы были сброшены. Сам Александр I открыто признал, что Священный союз был призван защищать благополучие лишь нескольких человек — т. е. европейских монархов: «Я, — сказал он на Веронском конгрессе французскому уполномоченному по поводу греческого восстания, — покидаю дело Греции потому, что усмотрел в войне греков революционный признак времени».6

Попытаемся все же отыскать то позитивное, что мог предложить европейскому обществу Александр. Возможно, легитимность? Ведь именно на этом тезисе строилась вся официозная риторика царя и его дипломатов. Итак, сравним фигуры двух исторических деятелей на предмет легитимности — кто из них был «самозванцем» и «супостатом», а кто имел право на занимаемый трон.

В случае Наполеона — титул учрежден. Он был провозглашен императором волей Сената — более того (!): избран народным голосованием (против проголосовало рекордно мало: 0,07 %)7, а затем коронован самим Папой Римским и вскоре породнился с древнейшей европейской монаршей династией — с Габсбургами! Таким образом, император французов легитимен с точки зрения государства, общества и церкви. Железобетонные права! И это стало ему наградой за спасение Отечества и грандиозные преобразования в годы консульства. Александр же обрел скипетр вследствие государственного переворота, который был организован вражеским государством — Британией и закончился кошмарным убийством так называемого «помазанника Божьего» — Павла I. Да и сами его предки, начиная (и продолжая) с устранившей мужа бабки-Екатерины, были, в свою очередь, не идеально «законными». А Александра из «заслуг» перед отечеством: втягивание в кровавый военный конфликт и полный провал реформ.

Начало девятнадцатого столетия — было временем стремительного прогресса в науке и технике, мода в живописи, одежде и в оформлении интерьеров стала исключительно светской и тяготела к античности. Лаплас уже объяснил, что устройство вселенной не подразумевает наличие некоего сверхъестественного существа. Все просвещенные люди относились к Библии как к древнеиудейскому эпосу. В подобных обстоятельствах основанный на личных суевериях царя ярко выраженный клерикальный документ не мог вызвать в просвещенных кругах ничего, кроме отторжения.

Далее. Я считаю необходимым опровергнуть одно из, к сожалению, всеобщих заблуждений российской и зарубежной историографий. Согласно устоявшемуся мнению, Наполеон проводил прогрессивные реформы с прицелом на движение к созданию объединенной Европы, но, не понимая того, что по объективным причинам европейские страны еще должны пройти этап становления национальных государств. На самом деле, Наполеон прекрасно это понимал — и, более того, как никто другой много сделал, для ускорения процессов упомянутого этапа. Обратимся к источникам и фактам.

Секретарь Наполеона на о. Св. Елены Эммануэль де Лас Каз записал подробное высказывание императора от 11 ноября 1816 года: «Целью одного из моих великих планов было воссоединение наций, которые были разъединены и разделены на части революцией и политикой. В Европе жило более тридцати миллионов французов, пятнадцать миллионов испанцев, пятнадцать миллионов итальянцев и тридцать миллионов немцев, и я был намерен объединить каждый из этих народов в одно государство. Было бы благородным делом войти в историю благодаря такому достижению, в сопровождении благословений будущих веков. Я чувствовал себя достойным этой славы!

Добившись этой цели, можно было бы перейти к несбыточной мечте о прекрасной цивилизации. Тогда появилась бы возможность создать в каждой стране единый свод законов, принципов, мнений, настроений, точек зрения и интересов. Тогда с помощью всеобщего распространения знаний, можно было бы подумать о попытке использовать опыт американского Конгресса или греческой амфиктионии в великой европейской семье; и тогда появилась бы перспектива единой силы, величия, счастья и процветания! Какая величественная, какая заманчивая идея!

Сосредоточение тридцати с лишним миллионов французов было завершено; то же самое было почти завершено с пятнадцатью миллионами испанцев; ибо очень просто превратить случай в принцип…

(…) Что касается пятнадцати миллионов итальянцев, то их объединение уже далеко продвинулось, оно ждет только своей зрелости. С каждым днем в народе все более укореняются единые принципы и законы, мысли и чувства, — а это лучший цемент соединения людей. Объединение Пьемонта с Францией и объединение Пармы, Тосканы и Рима были, с моей точки зрения, лишь временной мерой, предназначенной для того, чтобы дать гарантии и содействовать образованию итальянской нации».8

Далее сам Лас-Каз делает важную сноску — и цитирует мемуары Наполеона, продиктованные его адъютанту Шарлю-Тристану де Монтолону. В этом отрывке с поражающей воображение точностью описывается концепция, которую император осознал как объективную реальность будущего, и для осуществления которой многое сделал в самые короткие сроки. Итак, слушаем (я напомню, что повествование в мемуарах Наполеона ведется от третьего лица): «Наполеон заново хотел создать итальянскую нацию и объединить людей, живущих в Венеции, Пьемонте, Генуе, Тоскане, Парме, Модене, Риме, Неаполе, Сицилии и Сардинии, в одном независимом государстве, границами которого служили бы Альпы и Адриатическое, Ионическое и Средиземное моря. Это бессмертное деяние увенчало бы его славу! …Рим, столица этого государства, стал бы вечным городом, прикрытым тремя преградами в виде Альп, реки По и Апеннин; по сравнению с другими крупными городами, Рим находился бы ближе всего к трем главным островам Средиземного моря. Но Наполеону предстояло одолеть много препятствий».9

И далее — вновь из монолога Наполеона, записанного Лас-Казом 11 ноября 1816 года: о Германии и о системе европейской безопасности: «Объединение немцев Германии и Австрии должно было осуществиться за большой срок, поэтому я пока ограничился только тем, что упрощал их чудовищные сложности. (…) Но почему ни один немецкий принц до сих пор не сформулировал ясное представление о моральном духе своей нации и не использовал его в своих интересах? (…) Во всяком случае, это объединение состоится рано или поздно благодаря самой силе событий. Импульс этому дан; и я считаю, что со времени моего падения и разрушения моей системы никакого устойчивого равновесия сил в Европе, вероятно, невозможно добиться без конфедерации и объединения основных государств континента».10

Эти высказывания Наполеона 1816 года неопровержимо свидетельствуют, что император ясно видел объективный путь развития европейских стран — через оформление национальных государств — к единой Европе. Можно только поражаться, как точно планы Наполеона в отношении будущего Европы соответствуют тому, что реализовано спустя двести лет: «Всюду единство законов (…). Общеевропейский кодекс, общеевропейский суд, одна монета, один вес, одна мера (…). Вся Европа — одна семья, чтобы европеец, путешествуя по ней, был везде дома».11 Как же этот блестящий план-предсказание контрастирует с нелепыми лозунгами Александра I! Но такова объективная историческая реальность.

Итак, одна модель развития Европы предполагает фундаментальные и четкие реформы, без которых неизбежно начнутся социальные потрясения — и эта модель выдержала испытание временем. Вторая «модель» — лишь невнятный набор лозунгов в стиле средневекового мракобесия. В чем причина подобного несоответствия интеллектуального уровня глав двух крупных держав? Почему мышление Александра качественно отличалось от мышления Наполеона? Я полагаю, что причин, как минимум, две. С одной стороны, все детерминировано нейрофизиологическими параметрами: то, что раньше называлось красивым термином «гений», имеет совершенно конкретное основание в рамках так называемой изменчивости головного мозга. Сейчас мы не имеем возможности секционировать мозг обоих изучаемых нами персонажей, но по продукту его деятельности мы понимаем, что отличие было существенным.

С другой стороны — образование Александра и Наполеона отличались кардинальным образом: Наполеон был сведущ в самых разных науках, Александр же, по свидетельству всех современников, был в этом, без сомнения важном, отношении совершенно некомпетентен (его больше привлекала беллетристика). Наполеон поглощал сотни томов научной литературы, постоянно консультировался с Лапласом (которого, кстати, сразу после 18-го брюмера назначил министром внутренних дел — вот вам и «диктатор»), по заслугам был принят в члены Французской академии, покровительствовал Вольте и вообще ученым самых разных дисциплин. Круг интересов Александр ограничивался незамысловатыми французскими романами и упражнениями в художественном свисте (Сперанский писал о трудностях делать доклад, потому как император его не слушает, а все время свистит, глядя в окно). Как писал литератор Николай Иванович Греч, Александр «избегал бесед с людьми умными».12 Лишь во время юношеского общения со своим воспитателем Лагарпом цесаревич познакомился с некоторыми сочинения философов-просветителей, но кроме поверхностной риторики на гуманистические темы — ничего из их трудов не вынес.

В реальности весь «гуманизм» Александра был сосредоточен на собственной персоне. Все мы помним его фразу «Наполеон или я, он или я — вместе мы не можем царствовать». Однако почему-то никто из исследователей не обратил внимания на то, что здесь нет ни слова о русском народе, или о народах Европы, о каких-то конкретных вещах — в этом признании выражается лишь маниакальное неприятие Александра к Наполеону.

Подлинная сущность Александра была очевидна уже современникам. Весьма показательно в этой связи письмо известного русского дипломата Семёна Романовича Воронцова, адресованное В.П. Кочубею, от 24 июля 1807 года: «Я полностью разочаровался в моем бедном Отечестве. Я считаю, как и все мыслящие люди, что наше правительство стало таким, как в Персии или Марокко, т. е. нет никакого правительства. Александр — не более, чем деспот, и 36 млн рабов, которые переносят все бедствия до тех пор, пока, потеряв терпение не свергнут угнетателя».13 Поразительно четко сформулированное предсказание истории России на 110 лет вперед — и далее! И вот она — альтернатива всем реформам Наполеона: и Гражданскому кодексу — в первую очередь.

О лицемерии Александра в отношении гуманистических идеалов и даже религиозных догм свидетельствуют практически все источники. Рапорты политических агентов на Венском конгрессе пестрят подобными определениями: у русского царя нет «морали в практических вопросах», он «лишен нравственных основ, хотя говорит о религии, как святой, и соблюдает всю обрядовую внешность». Ему кажется, что «весь мир создан только для него». Канцлер Пруссии Князь Карл Август фон Гарденберг сетует в письме к генералу Августу Вильгельму Антону Гнейзенау на «властолюбие и коварство (Александра — прим. мое, Е.П.) под личиной человеколюбия и благородных, либеральных намерений». Архиепископ Игнатий свидетельствует: на устах Александр носит «любовь и человечность, а в сердце ложь».14

Подобное раздвоение личности в итоге привело к печальным последствиям для психики царя — как мы знаем, в последующие годы он впал в мистицизм, по свидетельству современников подолгу стоят перед образами — до рожистых отложений на коленях. Этими глубоко личными психическими проблемами продиктована и идеология Священного союза. Один из самых авторитетных биографов царя, великий князь Николай Михайлович, писал, что в последние годы жизни у Александра «начались проявления полного маразма, и обнаружилось это в стремлении к уединению и в постоянных молитвах».15

Но я бы хотел обратить внимание на одну из вероятных причин религиозного крена в сознании императора Александра. Дело в том, что он прекрасно понимал и признавался в этом в беседах с современниками, что русская армия и ее генералы намного слабее французских. Он был свидетелем сокрушительных поражений под Аустерлицем и Фридландом. Но во время трагической для многих русских людей кампании 1812 года Александр все время оставался в Петербурге, предаваясь удовольствиям мирной жизни. Хотя русская армия и проиграла все главные сражения, но благодаря климату и пространству армия Наполеона (впрочем, как и русская) понесла огромные потери и покинула пределы империи. Для Александра, который не был свидетелем ужасов войны, пожаров, голода и холода — все свершившееся показалось неким «чудом». Поэтому даже в оформлении медали в честь войны 1812 года он приказал использовать фразу из Библии «Не нам, не нам, а имени Твоему».

Итак, с позиции нашего опыта, мы, живущие через двести лет после описываемых событий должны сделать однозначный вывод: с точки зрения смысла истории, с точки зрения развития экономики, общества и государства, прав оказался Наполеон и его модель развития Европы. Именно ему следует присудить безоговорочную победу в мировоззренческом и историческом споре с русским царем. При этом важно знать, что подобная оценка деятельности Наполеона в сравнении с Александром — отнюдь не продукт так называемой модернизации истории. Все было понятно и очевидно уже современникам. Здесь можно вспомнить, например, и Пушкина, завершающего свое знаменитое стихотворение о Наполеоне признанием и предсказанием: «…и миру вечную свободу из мрака ссылки завещал», и Лермонтова, который на вопрос о том, что император французов сделал «для вселенной» отвечал блистательно емко и прозорливо: «В десять лет он двинул нас целым веком вперед». А история показала, что, на самом деле, даже не веком, а двумя веками (а то и дальше!). Здесь будет не лишним напомнить, что Наполеон правил всего 14 лет (причем постоянно отбиваясь от антифранцузских коалиций, унаследованных им от революционной поры), а Александр — целых 24 года! И Наполеон не был самодержцем, ему приходилось постоянно бороться с оппозицией и заговорами. Но основные реформы во Франции он провел за 4 года, а в разных странах Европы — укладывался за 1–2 года. Феноменальная эффективность работы! Чего не скажешь об Александре, все попытки преобразований которого завершились полным провалом — и уходом в реакцию и болезненный мистицизм.

Примечательный парадокс заключается в том, что прогрессивные наполеоновские реформы в центральной Европе стали возможны именно благодаря агрессивной политике Александра I (ну и, конечно, британского кабинета), который, организовав Пятую и Шестую антифранцузские коалиции, так сказать, вывел Наполеона на новые рубежи применения его талантов.

Какова же роль рассматриваемых нами правителей в исторической перспективе? Ответ, с моей точки зрения, очевиден, но почему-то до сих пор не сформулирован кратко и четко: русский царь сделал все, чтобы развитие Европы пошло не по пути мирной эволюции (т. е. реформ, осуществленных Наполеоном), а по кровавому и долгому пути революций и страшных войн. Именно чудовищно жестокая реакционная политика «Священного союза» привела к целому ряду революций и восстаний в странах западной и центральной Европы, а затем и к самой кошмарной из них — русской революции. И «жандарм Европы» понес самые ощутимые потери. Представьте, сколько крови стоил процесс объединения Италии и Германии: а концепция, предложенная Наполеоном, могла сделать его бескровным. Невероятно современно звучит его известная фраза: «Пока мы воюем в Европе, война остается гражданской». Поэтому сложно не согласиться с Фридрихом Ницше, который считал, что «Наполеон был шансом для европейской цивилизации». И в свете вышеизложенного мы не можем не процитировать мнение Стендаля: «Чем полнее будет известна истина, тем большим будет величие Наполеона».16

Что же до Александра, то можно солидаризироваться с выводом, сделанным его биографом, великим князем Николаем Михайловичем (Романовым): «Гениальность Наполеона отразилась, как на воде, на нём и придала ему то значение, которого он не имел бы, не будь этого отражения».17

* * *

1 Обстоятельный анализ темы — см. мою монографию: Понасенков Е.Н. Правда о войне 1812 года. М., 2004, с. 408.

2 Об этой «сезонной распродаже» и о положении государевых рабов, о том, как этих русских православных людей сбывали, чтобы, так сказать, купить новые перчатки, см.: Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформа П.Д. Киселева. М.—Л., 1946, т. 1.

3 Подробнее — см.: Cronin V. Napoleon. L. 1994, p. 255–270 (есть также русский перевод, который, к сожалению, сделан весьма некачественно: Кронин В. Наполеон. М., 2008, с. 316–337); Тюлар Ж. Наполеон. М., 1996, с. 178–221; Дюфрес Р. Наполеон. М., 2003, с. 142–148, Fugier A. Napoléon et l᾽ Italie. P. 1947 и др.

4 Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. СПБ, 1830, т. 33, № 25943, с. 279–280.

5 Василевский М.Г. Союз священный. // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. 31. С-Пб., 1900, с. 97.

6 Там же.

7 Троицкий Н.А. Александр I и Наполеон. М. 1994, с. 95.

8 Лас-Каз, граф. Мемориал Святой Елены, или Воспоминания об императоре Наполеоне. М., 2010, т. 2, с. 471–473.

9 Там же, с. 473.

10 Там же, с. 474.

11 Наполеон Бонапарт: pro et contra, антология. СПб., 2012, с. 956.

12 Мельгунов С.П. Александр I. М., 2010, с. 94.

13 ГА РФ. Ф. 679. Кн. 6. Док. 12.

14 Мельгунов С.П. Указ. соч., с. 88.

15 Троицкий Н.А. Указ. соч., с. 286.

16 Вейдер Б. Наполеон. Человек, изменивший лицо Европы. М., 2001, с. 245.

17 Троицкий Н.А. Указ. соч., с. 293.

Пропаганда войны 1812 года и планы Сталина перед Второй мировой войной

Потомство воздаст каждому по заслугам. Тем больше оснований посмеяться над недомыслием тех, которые, располагая властью в настоящем, рассчитывают, что можно отнять память даже у будущих поколений.

Публий Корнелий Тацит

Возможно, эта глава будет в чем-то важнее, острее прочих. Почти детективная история, касающаяся одной из главных и зловещих тайн двадцатого века, а именно: обстоятельств начала Второй мировой войны и вторжения армии Германии в СССР.

Мне всегда было интересно разобраться во множестве странностей и несообразностей в поведении И. Сталина в предвоенные годы, а затем в первые дни войны, зашедшей в июне 1941 года на территорию Советов (напомню, до этого момента И. Сталин и А. Гитлер были союзниками и даже провели совместный армейский парад, официальная пресса СССР поздравляла Гитлера со взятием Парижа). Я прекрасно понимаю, что сегодня и в ближайшие годы все еще невозможно будет ни получить доступ к секретным документам правительства СССР, ни вообще создать описание Второй мировой войны в чисто научных формулировках: в России самые важные документы до сих пор (что очень пагубно для общества) остаются секретными, а в мире вообще никто пока не готов услышать полною правду про ту эпоху без мифов и комфортных, «политкорректных» штампов.

Вместе с тем можно предположить, что и при открытии всех секретных архивов эпохи сталинщины мы не найдем документов, которые бы полностью ответили на наши вопросы: таковые могли быть давно (или перед открытием архива) уничтожены, или вообще важнейшие темы могли обсуждаться Сталиным и его ближайшими подчиненными только в устной форме. Отчасти это напоминает ситуацию с изучением планов Александра I перед войной 1812 года: царь «темнил», секретничал, не сообщал даже приближенным своих истинных намерений — поэтому в данном случае самое верное для ученого есть анализ а) личности монарха, б) его базовых стратегических намерений и вообще сути господствующей системы.

Суть господствующей при Сталине системы и ее внешнеполитических интенций, по моему мнению, верно понял В.Б. Суворов (Резун).1 Советская система экономики и модель общества были монструозными и не могли уживаться с нормальными обществами, следовательно, экспансия и попытка захвата нормальных стран была жизненно необходима. То есть, я бы добавил, или одно — или другое: сосуществование невозможно. Однако карты спутало появление Гитлера (кстати, напомню: приход к власти его партии — одно из прямых следствий испуга европейцев перед большевизмом). Однако и эту «карту» Сталин вполне мог использовать в качестве «ледокола» против стран с «нормальной» системой. То есть речь идет о том, что вождь советских планировал войну наступательную.

Для того чтобы доказать подобные намерения Сталина (которые вытекали из всей логики деятельности большевиков и идеологии Коминтерна, а затем и реанимированной традиционной имперской стилистики), Суворов и его последователи провели большую работу, нашли множество косвенных доказательств. Вроде бы все логично и понятно, но, да — нужны фактические вещи, доказательства! Поэтому изучали тип гусениц танков, которые сбрасывались, и бронемашины могли быстро двигаться по дорогам (а где у нас, вернее, не у нас хорошие дороги?), затем — невероятное, огромное количество военной техники (здесь Суворову вторит и Марк Солонин, который также внес очень ценный вклад в дело изучения Второй мировой2), заготовленной советским правительством перед войной. Демонстрировалось фактически наступательное развертывание частей Красной армии в июне 1941 года, авторы акцентировали внимание на массовом обучении парашютистов (как армейских, так и гражданских), на неожиданной выдаче новой обуви (что характерно перед переходом в наступление) — одним словом, косвенных фактов было выявлено предостаточно.

Важнейший дар ученых разных дисциплин — это интуиция: так вот она подсказывает и мне, и моим коллегам идею наступательных проектов Сталина (причем — с самыми кошмарными перспективами захвата всей Европы, превратившейся бы в таком случае в один большой ГУЛАГ). Но у нас не было доказательства не косвенного, а именно прямого. Так сказать, письменного подтверждения от самого Сталина. Понятное дело: ни советскому, ни другому, сами понимаете, какому правительству, подобные документы публиковать невыгодно — это сразу бы выбило удобнейший рычаг пропаганды и обоснования самых нелицеприятных действий.

Еще раз: я весьма высоко ценю интеллектуальные усилия Суворова и Солонина, прекрасно понимаю и вижу ряд недочетов и технических неточностей в их публикациях (но без таковых не обходится ни один — даже самый «академический» ученый), однако в главном они, по всей видимости, на правильном пути. Не буду скрывать: благодаря своему имени и связям, я в последние годы смог посмотреть несколько до сих пор секретных документов — и совершенно понятно, почему их публикация была бы пятном на имидже режима (зато оздоровила бы общество и мировую науку), но и эти материалы никак не помогают в деле понимания истинных планов Сталина в июне 1941 года.

Сегодня я считаю возможным сказать, что искомое письменное официальное доказательство я нашел.

Для объяснения самых разнообразных процессов и явлений в жизни страны, где от фигуры царя или «вождя» зависит гораздо больше, чем в здоровых и цивилизованных обществах, необходимо внимательно изучить именно личность, повадки, химеры, болезни, игры «хозяина» (именно «хозяином» называли Сталина многие функционеры). Сталин, этот хитрый, начитанный, энергичный параноик был склонен к драматургии, к театральным мизансценам в делах партии, в репрессиях, в самом театре (как и кино, театр был важным элементом пропаганды). Он любил и умел действовать текстами, статьями, речами. Он знал, что каждые его полслова будут усвоены и транслированы сотнями тысяч мелких функционеров. В этом деле у него были и подручные. Некоторые действовали просто по его личному указанию, некоторые были «марионетками» или «актерами», которым оставлена минимальная свобода действий для имитации естественности. И в этой патологичной игре важнейшим элементом были статьи в главных газетах, а также специальные брошюры (секретные или, наоборот, многотиражные). Именно в одной из таких статей Сталин и оставил искомую «улику», которую пока не обнаружил никто из моих коллег: все сидят по «своим болотам», соседними темами истории интересоваться глубоко не успевают.

Я — известный эстет, но монографическая коллекция предполагает собирательство всего, связанного с темой (в моем случае — 1812 года и Наполеона): даже не столь привлекательного, как, предположим, Севрский фарфор эпохи Марии-Антуанетты (хотя и он присутствует). Так у меня в руках оказалась тончайшая брошюра неприятной газетной, «совдеповской» бумаги — с еще более вульгарным титулом:

Политическое управление РККА

В помощь пропагандисту РККА

Освобождение России от нашествия Наполеона

Государственное военное издательство Наркомата обороны Союза ССР

Москва — 1938

Автором текста оказался маститый историк, академик Евгений Викторович Тарле — этот привычно милый, несколько барственный, но домашний по образу, оставшемуся в памяти сторонней аудитории, старичок, чья написанная легким стилем книжка о Наполеоне была популярна у отечественной интеллигенции.

Казалось бы: до войны Германии с СССР еще три года, Тарле еще не начал свою откровенно пропагандистскую деятельность (в период 1941–1945 гг. он стал автором многочисленных не научных, а примитивно пропагандистских статей в советской периодике, также произносил соответствующие публичные речи). 1938 год: вроде бы мир и покой; судя по всем документам, Гитлер еще около двух лет не имел оперативных соображений о войне с СССР. Юбилей 1812 года прошел год назад, да и сам технический уровень современной войны поменялся — и события далекого прошлого уже не так интересны кадровым военным. Значит, задача текста была вовсе не профессионального свойства: в финале статьи (последняя страница брошюры, 16-я) содержалось четкое объяснение конкретного политического намерения. Вот оно (курсив — как в подлиннике):

«Русский народ и все народы нашей великой социалистической родины разгромят своих врагов, ибо война СССР против агрессоров будет самой справедливой из всех справедливых войн, какие знает человечество.

Доктрина обороны социалистического отечества означает — решительным наступлением громи и уничтожай врага на его территории. В отличие от войны 1812 года, когда враг был разбит на территории России, в войне против фашистских агрессоров Красная Армия переступит рубежи и нанесет смертельное поражение империалистическим разбойникам».

Поразительно! Если отбросить необходимость медицинского освидетельствования автора этих шизофренических строк, а оставить лишь зомбирующий посыл для аудитории, мы понимаем, что советское командование готовило наступательную войну колоссального масштаба! Причем объект агрессии — отнюдь не только маленькая Германия, но все «империалистические разбойники» (а, исходя из советских догм — это все крупные развитые страны…). И «фашизм» был не только в Германии: этот термин, прежде всего, касался политического режима в Италии и Испании, кроме того, советские газеты часто кликушествовали о подобном явлении в Англии, во Франции и в США. Для чего сделан такой упор на «справедливость» советской агрессии-наступления? Подобный ветхозаветный (вспоминаем место обучения тов. Сталина) ракурс подводит читателя к теме экуменической борьбы «добра» со «злом» (где «зло» — это все, что не «мы»).

Подчеркну: процитированный отрывок — не просто заявления в скучной «доктрине», которая и у неагрессивных небольших стран может иметь наступательные тезисы — это пропагандистское орудие! Обращает на себя внимание и следующее (это мы узнаем из выходных данных обложки): текст был сдан в производство 14 декабря 1938 года — и в тот же день подписан в печать. Более того — на первой странице есть примечание о публикации статьи Тарле в газете «Красная звезда» (№ 285 за тот же день — 14 декабря 1938 года)! И все это без возможности быстрой пересылки материалов через интернет! К чему подобная «спецоперация»?! К чему такие призывы к собственной армии, если никто не собирается нападать? Повторю: Гитлер в упомянутый декабрьский день не имел никаких оперативных планов нападения на СССР.

Прочтя брошюру (я мог бы подобную пошлую макулатуру и не читать, но сказались мои профессиональные навыки и интуиция), я отправился по архивам и библиотекам. Пару раз я встречал упоминание о ней в картотеках, но самой брошюры уже давно не хранилось! Еще больше меня насторожил первый взятый мною экземпляр газеты — статья академика Тарле была ВЫРЕЗАНА ножницами! Я продолжил «турне» по библиотекам — один экземпляр оказался целым, другой весь ободранный — и еще один с подобным же изъятием материала Тарле. Любопытно, что тираж брошюры на обложке не упомянут (хотя у изученных мною многих подобных же брошюр тираж везде указан — и это десятки тысяч экземпляров).

⇐ Предыдущая 150 151 152 153 154155156 157 158 159 Следующая ⇒