Глава 6. МИТРОПОЛИТ РОСТОВСКИЙ

Глава 6

МИТРОПОЛИТ РОСТОВСКИЙ

В ноябре 1606 г., когда войска восставших двигались на столицу, Филарет Никитич был уже на своей кафедре в Ростове. О важнейшей его заботе, как обеспечить безопасность жены, сына и дочери, мы знаем крайне мало. Неизвестно даже, где они находились. Одни считают, что в Ипатьевском монастыре близ Костромы, в епархии Филарета, другие — что в Москве (что было бы на руку Василию Шуйскому). Ясно только, что опасность грозила отовсюду, кругом свирепствовали смерть и разорение, заговоры и интриги, но семья Филарета была неведомым образом спасена.

Второй заботой была судьба государства. В этом Филарет был вполне единодушен с патриархом Гермогеном, рассылавшим по стране богомольные грамоты о прекращении гражданской войны и даровании войскам царя Василия Шуйского победы над восстанием под предводительством Ивана Исаевича Болотникова. Боевой холоп, призванный сражаться на войне вместе с хозяином, он попал в голодные годы к казакам. Воевал с турками, был взят в плен и прикован к веслу на галере. Бежал и прошёл пол-Европы. Опытный воин шёл к доброму царю Дмитрию Ивановичу. Но на Руси услыхал о его смерти — и отказался в неё верить.

Болотников даже у врагов вызывал восхищение своим даром полководца и душевным благородством. Людей поражал контраст между рыцарством народного вождя и подлой натурой царя Василия — человека лицемерного, трусливого в опасности и жестокого к слабым. Болотников сплотил разрозненные отряды крестьян, холопов, казаков, задавленных налогами горожан и обнищавших дворян. Он разгромил царские войска под Кромами и Ельцом и двинулся на Москву.

Болотников является с повинной перед Василием Шуйским. Гравюра XIX в.

23 сентября 1606 г. войско царских братьев Дмитрия и Ивана Шуйских встретилось с повстанцами под Калугой, у впадения реки Угры в Оку. Талантливый воевода Шуйский-Скопин был в армии третьим помощником при своих бездарных сородичах. Воеводы были разбиты, а их воины разбежались. Царь объявил о своей победе и послал войску награды. Но в Москву тянулись " толпы раненых, избитых, изуродованных" ратников. Жители и воины Калуги присягнули знамени Дмитрия Ивановича и не пустили в город царских воевод.

Отряды Болотникова " повсюду с отвагою побивали в сражениях царское воинство, так что и половины не уцелело", писал очевидец. В официальной разрядной книге появилась запись: " Воеводы пошли к Москве, в Калуге не сели потому, что все города Украинные и Береговые (крепости Окского рубежа) отложились, и в людях стала смута".

Громя царские полки, народная армия продолжала наступление. Её с восторгом приветствовали местные жители.

Духовенство было в смятении. Многие приходские священники благословляли паству на освобождение Москвы от боярского царя. Многие сами шли в ополчение. Многие архиереи колебались, видя города и уезды поднимающимися на борьбу против Шуйского вместе с законными воеводами.

Новый патриарх Гермоген, человек твёрдой веры, послал митрополита Крутицкого Пафнутия усовестить мятежников в южных городах. Но митрополита там не приняли. Местное духовенство поддержало Истому Пашкова, поднявшего дворянское ополчение в Туле, Веневе и Кашире. Поддержало оно Григория Сумбулова и Прокопия Ляпунова, которые двинулись к Болотникову с рязанскими дворянами. Из епархиальных архиереев один архиепископ Феоктист уговорил жителей Твери (далеко к северу от Москвы! ) стоять за крестное целование царю Василию. С помощью духовенства, приказных людей и собственных дворян он отбил отряд болотниковцев от города.

В Москве народ волновался. Царь трепетал, знать готовилась бежать, войско было в расстройстве. 14 октября 1606 г. Гермоген призвал москвичей в Успенский собор. Патриарх был красноречив. Ещё будучи митрополитом Казанским, он прославился как церковный писатель и проповедник. Святейший собрал в храме тех, кому было что терять, кто мог сделать многое для обороны столицы. И яркими красками обрисовал " видение" Москвы, сданной " кровоядцам и немилостивым разбойникам".

Знать и служилые люди в главном храме Руси содрогнулись от ужаса. Гермоген объявил всенародный шестидневный пост с молитвой о законном царе и прекращении " междоусобной брани". Но по Москве уже ходили листовки с призывом к бунту. Гермоген вновь выступил с проповедью. Он сказал, что цель восстания состоит не в восстановлении на троне царя Димитрия, а в низвержении всех устоев. Сатанинское отродье Лжедмитрий убит, говорил святейший. Выступающие от его имени " отступили от Бога и от православной веры и повинуются Сатане". Они несут Руси " конечную беду, и срам, и погибель". Чего хотят восставшие, спрашивал Гермоген. Они призывают холопов убивать господ и отбирать их жён, поместья и вотчины. Они предлагают голытьбе убивать и грабить купцов. Они обещают победителям чины бояр, воевод и дьяков. Те, кто был внизу, хотят уничтожить господ, поделить их имущество и власть.

Проповедь Гермогена укрепила решимость воевод и воинов отстоять Москву. Грамота патриарха, разосланная в города, " не по одному дню" читалась во всех храмах, где священники не перешли на сторону повстанцев. Царские войска, местные воеводы и служилые люди поняли, что война идёт не на шутку. Под удар было поставлено общество, в котором они занимали не последнее место. Силы порядка медленно собирались, а восставшие продолжали наступать.

Болотников взял Серпухов и разгромил войско князя Кольцова-Мосальского на реке Лопасне, отбросив его за Пахру. Но на этом рубеже восставших встретил князь Скопин-Шуйский со спешно собранными резервами. В жестоком бою он удержал занятый рубеж. Как только противник отступил, Скопин-Шуйский перебросил войска на Коломенскую дорогу, по которой шла на Москву дворянская рать " царя Дмитрия". Князь соединился с армией князей Мстиславского и Дмитрия Шуйского в Домодедовской волости. Под Троицким селом царская армия вступила в бой с опытными пограничными воинами Истомы Пашкова и отважными рязанскими дворянами Прокопия Ляпунова. Потеряв часть людей убитыми и множество — сдавшимися в плен, Скопин-Шуйский с товарищами отошёл к Москве.

Недели шла борьба за столицу. Повстанцы не попытались войти в Москву в обход " осадных полков", стоявших со стороны их лагеря в Коломенском. Бои велись ещё только за Яузой, и также были скоротечны. О Симонов монастырь, защищаемый небольшим отрядом стрельцов, наступавшие разбились, " как волны морские о камень, и прочь отошли". Действуя так. обе стороны не могли одержать решительной победы. Противники собирали подкрепления. Их летучие отряды схватывались за города и уезды. Все ждали случая, который повернёт события в их сторону. Случай выпал Василию Шуйскому: восставшие раскололись прежде, чем паника разъела царское воинство.

Удивительно, что Болотников так долго смог командовать войском, составленным из людей с противоположными интересами. Его главную силу составляли вольные казаки, воины-земледельцы. Они жили в основном на степных границах Руси. Казаки получали из Москвы помощь зерном, оружием и порохом, но не признавали московской власти. Среди этих опытных ратников было много беглых холопов и крестьян, встречались и бывшие дворяне. Казаки считали себя отдельным сословием. К Москве они пришли мстить и грабить.

По дороге к столице к войску примкнуло множество крестьян. Большинство из них настрадалось от помещиков. Они ненавидели власть, лишившую их права ухода от хозяев в Юрьев день. Как и казаки, крестьяне шли на Москву, чтобы посадить на трон " доброго царя". Но больше всего они хотели убивать бояр и дворян, жечь их усадьбы, грабить их добро, насиловать их жён и дочерей. Дворянам, пусть и бедным, с ними было не по пути.

В середине ноября 1606 г. полки рязанских дворян под командой Прокофия Ляпунова и Григория Сумбулова перешли на сторону Василия Шуйского. Дворянство начало понимать, как далеки его интересы от намерений холопов и крестьян, взявшихся за истребление господ. Только полк Истомы Пашкова остался под знаменем царя Дмитрия. Царь Василий хотел купить на знатный чин самого предводителя повстанцев. Но получил от Болотникова ответ: " Я дал душу свою Димитрию и сдержу клятву, буду на Москве не изменником, а победителем! "

Патриарх Гермоген в новой проповеди призвал добрых людей постоять за " воистину святого и праведного" царя Василия Ивановича. Святейший убеждал, что повстанцы, эти разбойники и воры, беглые холопы и вероотступные казаки, опасны лишь своим " скопом". Города, которые им покорились, говорил патриарх, были " того же часу пограблены, и жены и девы осквернены, и всякое зло над ними совершилось". Они разоряют церкви, бесчестят иконы, " бесстыдно блудом срамят" жен и дев, жгут дома и убивают горожан. Эти-то пакостники покушаются на Москву, призывая голытьбу, холопов и всяких злодеев " на убиение и грабёж"! Разосланные но стране грамоты Гермогена сыграли свою роль. Москва устояла, силы уравновесились, затем чаша весов качнулась в пользу Шуйского.

Воздействие таких грамот на паству зависело от позиции местных архиереев, которые должны были при их получении служить торжественные молебны и объявлять волю патриарха в соборных церквах, затем переписывать грамоты н рассылать по соборам своей епархии, откуда размноженные списки расходились по всем церквам, достигая каждого села Российского государства.

Так было в мирное и спокойное время. Но " шатость" гражданской войны подорвала эту стройную систему пропаганды. Достаточно было архиерею или протопопу, по убеждению или из страха, положить грамоту под сукно, как епархия или город с уездом оказывались вне досягаемости для слова московского архипастыря. Случайно или нет, но воззвания Гермогена дошли до нас только в списках, рассылавшихся по Ростовской епархии митрополитом Филаретом.

Грамоты Гермогена, полученные в Ростове 29 и 30 ноября 1606 г., были немедленно размножены (пока Филарет приступал к молебнам " не по один день" ). Известно о переписке их, уже с распоряжением Филарета, в Устюжском Успенском соборе его епархии, а 30 декабря Устюжские списки были получены в Сольвычегодске. Неудивительно, что в условиях " шатости" и царь Василий Шуйский адресовал воззвание не ростовским воеводам, обязанным распространять объявительные грамоты государя вниз по административным уровням, а тому же Филарету (8 декабря 1606 г. )[66].

Ростовский митрополит распространил грамоты патриарха Гермогена вовремя. Болотников, убедившись в неспособности его войска взять Москву прямым ударом, решил " замкнуть блокаду" столицы. Вождь переправил большую часть войска через Москву-реку и двинул в обход города с востока. У села Карачарово, у Рогожской слободы и на берегах Яузы развернулись жестокие бои с царскими полками, переброшенными сюда коротким путём через Москву.

Обе стороны понесли большие потери. Отряду восставших удалось форсировать Яузу. Истома Пашков занял Красное село, угрожая дороге на Ростов, Ярославль и Вологду — главному пути снабжения столицы во время осады, пути в епархию Филарета. В Москве и без того были " голод, тревога и великие раздоры". Народ волновался, требуя от царя не тянуть и решить дело в одном сражении.

27 ноября Василий Шуйский выступил против Болотникова из Замоскворечья. Однако царь трусил и медлил. Болотников успел собрать рассеянные по округе отряды. С ратью в 20 тыс. воинов вождь встретил атаку тяжелой дворянской конницы. Гремя кольчугами и зерцалами, сверкая шлемами, дворянские полки, на девять десятых состоявшие из боевых холопов, смели восставших с поля. Мерно наступавшие полки московских стрельцов прикрывали атакующих частыми залпами из пищалей. Крестьяне бежали врассыпную. Привычные к военным невзгодам казаки отступали отрядами. Восставших можно было разгромить, бросив конницу в преследование. Но Василий Шуйский побоялся отпускать полки, сосредоточенные вокруг его особы. Болотников смог собрать свою рассыпавшуюся армию и отвёл её к селу Коломенскому.

Пока превратности гражданской войны служили царю. Устрашённый вестями о сражении, Истома Пашков в Красном селе испугался, приняв небольшой отряд двинских стрельцов за непобедимое воинство. Он последовал примеру Ляпунова и перешёл с полком на сторону царя. Это предательство нанесло удар по боевому духу восставших. А на помощь Шуйскому подошли полки опытных в боях смоленских и ржевских дворян. Получив под команду отдельное воинство, Скопин-Шуйский выдвинулся в Данилов монастырь, стоявший на полпути от Москвы к Коломенскому. Отсюда князь пошёл в решительное наступление. По дороге к нему присоединились смоленские ратники, выступившие из Новодевичьего монастыря.

Болотников не стал дожидаться нападения в Коломенском. Получив вести о выступлении князя, вождь бросился ему навстречу. Противники встретились у деревни Котлы, ровно на середине пути, разделявшем войска ночью. Ещё немного, и Болотников успел бы разгромить части войска Михаила Васильевича поодиночке. Встретив соединенные царские полки, крестьяне и холопы бились отчаянно, но были вновь смяты тяжёлой конницей.

Дворянская конница упорно преследовала врага. Повстанцы понесли крупные потери. Множество их попало в плен. Войско Болотникова было деморализовано. Но холоп-полководец сумел отвести часть сил в Коломенское. Скопин-Шуйский окружил село, однако предусмотрительно не бросил войска на штурм. Укрепления повстанцев могли вызвать заминку у наступающих, способную обернуться паникой и разгромом. Скопин-Шуйский потребовал прислать из Москвы артиллерию. Болотников её прибытие предусмотрел. Его люди, работая день и ночь, прикрыли деревянные надолбы земляными валами и построили укрытия от навесного огня. По словам очевидца, зажигательные ядра и разрывные бомбы " разбить острога не могли, потому что в земле учинён крепко". Повстанцы " от верхового бою огненного укрывались под землей, ядра же огненные удушали кожами сырыми воловьими". Скопин-Шуйский применил техническую новинку — сочетание зажигательного ядра с разрывной бомбой. Защитники Коломенского " гасить их не смогли, самих же стало зло убивать, и острог их огненными ядрами зажгли". Этого было достаточно, чтобы восставшие в панике бежали из села под сабли дворянской конницы.

Несмотря на разгром, Болотников увел в Калугу 10 тыс. воинов с огнестрельным оружием. Другая часть восставших укрылась в Туле. Они смогли оторваться от преследования по тому, что их товарищи продолжали держаться в деревне Заборье, занятой в самом начале московской осады. Царские воеводы не рискнули оставить этот отряд в своем тылу. Под Заборьем армия Василия Шуйского остановилась. Когда усилиями Скопина-Шуйского Заборье было взято, началась резня.

Напуганные крестьянской армией дворяне зверствовали. Они вырезали население целых сёл, не щадя людей, искавших спасения в храмах. Каратели творили то, в чём патриарх Гермоген обличал повстанцев, называя их " ворами и хищниками", сатанинскими учениками. Но — не отлучая от Церкви. Святитель не мог отлучать людей, верных присяге царю Дмитрию, которую нарушили те, кто служил царю Василию. К тому же зверствами новый царь превзошёл кровожадную толпу повстанцев. Около 20 тыс. захваченных в плен участников восстания по приказу Василия Шуйского подлежали истреблению. Такого ужаса Русь не помнила со времён Ивана Грозного. Пленников стали сажать на кол, но это оказалось хлопотно. Каждую ночь несчастных сотнями выводили на берег Яузы, ставили в ряд, глушили дубинами и спускали под лед. Так расправлялись даже с повстанцами, взятыми в плен по договору. Для царя они были не военнопленными, а злодеями-бунтовщиками, не заблудшими братьями во Христе, как считал патриарх Гермоген, а зверями дикими.

Патриарх Гермоген. Из " Титулярника". 1672 г.

Гермоген и Василий Шуйский старались: один — усовестить, другой — устрашить восставших. Но часть страны отказывалась подчиниться боярскому царю. Огромная армия Ивана Ивановича Шуйского безуспешно осаждала Калугу. Отразив приступ, Болотников ежедневными вылазками уничтожал осаждавших, почти не неся потерь. Поставленные во главе армии ближние родичи царя не могли сравниться в разуме с вождём восстания. Деревянный город под его руководством стал неприступной крепостью. Принявшие повстанцев калужане имели хороший запас продовольствия, а снабжение царской армии было затруднено. Потери от вылазок росли. Пассивная осада вела к поражению. В мае 1607 г. на помощь Калуге пришел самозваный " царевич Петр" (терский казак Илья Муромец). Карательная армия была разгромлена. Царские полки бежали, бросая оружие и припасы.

Патриарх Гермоген как будто предвидел такое развитие событий. Ещё со 2 февраля 1607 г. святейший с Освященным собором готовился к невиданному мероприятию — разрешению русского народа от клятвопреступлений перед прежними государями: царём Борисом и его семьей (царевичем Фёдором, царицей Марией и царевной Ксенией), на верность которой присягали дважды (при воцарении Бориса и после его смерти), а также от нынешних клятвопреступлений и ложных клятв самозванцам. Это позволяло освободиться от прошлого (царевна Ксения была ещё жива и томилась в монастыре, куда ее заключил Лжедмитрий) и получить возможность канонично отлучать от Церкви будущих нарушителей присяги Шуйскому. Главную роль в церемонии должен был сыграть низвергнутый патриарх Иов, которого Гермоген в письме, посланном с Крутицким митрополитом Пафнутием, коленопреклоненно молил " учинить подвиг" и прибыть в Москву " для его государева и земского великого дела".

20 февраля москвичи, собранные к Успенскому собору двумя " памятями" Гермогена, по заранее составленному, обсужденному архиереями и утвержденному царем сценарию стали от имени " всенародного множества" молить Иова " всего мира о прегрешении". Старый и новый патриархи простили россиянам старые и новые клятвопреступления и призвали никогда больше не нарушать крестного целования[67]. Гермоген получил возможность отлучать новых клятвопреступников. Но не торопился это делать, пока царские войска одерживали победы (на Вырке и у Серебряных Прудов) и была надежда обойтись без крайней душегубительной меры. Лишь когда восставшие сами перешли в наступление и разгромили полки Шуйского под Тулой, Дедиловом и на Пчельне, сняли осаду Калуги и приняли в своп ряды перебежчиков из " христолюбивого воинства", патриарх решился предать проклятию Болотникова и главных его соумышленников, оставляя остальным повстанцам церковный путь спасения.

Гермоген считал отлучение мерой последней крайности, но положение и было отчаянным. Царские войска бежали в ужасе, говорили о 14 тысячах убитых, о гибели воевод, об измене 15 тысяч ратников, о том, что, если восставшие пойдут к Москве, столица сдастся без сопротивления. Шуйский дрожал, патриарх призывал всех подняться на врагов веры, велел монастырям открыть кладовые и высылать в армию всех людей, способных носить оружие, " даже чтобы самые иноки готовились сражаться за веру, когда потребует необходимость" [68]. Бояре взбунтовались и потребовали, чтобы царь Василий сам повел войско или уходил в монастырь, чтобы они могли выбрать государя, способного защитить их имущество и семьи.

Под давлением бояр и патриарха Шуйский избрал меньшее зло и согласился возглавить армию, собиравшуюся в поход под Тулу, где сосредоточились главные силы болотниковцев. По слухам, царь поклялся не возвращаться в Москву без победы или умереть на ноле брани. Но Гермоген не был уверен даже, что о выступлении Шуйского в поход следует объявлять, что тот не побежит от одних предвкушений опасности. Царь выступил 21 мая, патриарх разослал по стране грамоты о молитвах за успех государева и земского великого дела только в первых числах июня[69].

Василий Шуйский делал ставку на дворянство. Государство брало на себя розыск всех подневольных людей, бежавших за 15 лет от дворян, пришедших на службу в Москву. Им жаловались земли и деньги, в том числе изъятые у монастырей. Неявившихся к царю ждали жестокие кары на земле и посмертные муки, щедро обещанные патриархом Гермогеном. Через две недели после разгрома под Калугой царь двинул на крестьян и холопов 100-тысячное ополчение дворян с их боевыми холопами, стрельцов и разнообразных " даточных людей". Болотников с 38-тысячным войском попытался обойти царскую армию, чтобы захватить Москву. В сражении на реке Восме близ Каширы восставшие были остановлены геми дворянскими полками, которые прежде были их союзниками.

Однако положение государства было ещё очень опасным. Даже во второй грамоте, повелевая молебствовать в честь победы царских войск на реке Восме, патриарх Гермогеи рисовал ситуацию в мрачных красках. " Грех ради наших и всего православного христианства, — писал он, — от восстающих на церкви Божии и на христианскую нашу истинную веру врагов и крестопреступников межусобная брань не прекращается. Бояр, дворян, детей боярских и всяких служилых людей беспрестанно побивают и отцев, матерей, жён и детей их всяким злым поруганием бесчестят. И православных христиан кровь… как вода проливается. И смертное посечение православным христианам многое содевается, и вотчины и поместья разоряются, и земля от воров чинится пуста" [70].

Речь опять идёт о патриарших грамотах, сохранившихся только благодаря Филарету. В 1607 г. митрополит служил молебны и рассылал по епархии богомольные грамоты Гермогена, полученные 6 и 11 июня, в дни напряжённых боев царской армии с повстанцами. Но мы вправе предположить, что митрополит Ростовский поддерживал все известные нам пропагандистские акции патриарха, начиная с церковного проклятия вождей народного восстания. Крайние церковные меры, в том числе истощение архиерейской и монастырской казны в помощь правительственным войскам, помогли переломить ситуацию.

Болотников и " царевич Пётр" были осаждены в Туле. Через два месяца царские войска запрудили реку и затопили город. Повстанцы лишились продовольствия и пороха. Их сторонники в городах и селах не могли объединить силы. Дворяне " воевали" русские земли хуже внешнего неприятеля. Болотникову и " царевичу Петру" было предложено сдаться, чтобы спасти жизнь и свободу соратников. Поверив клятвам царя, благородные вожди отдали себя в руки карателей и были вероломно убиты. Самопожертвование вождей восстания оказалось напрасным: в октябре 1607 г. реки вновь были переполнены трупами утопленных повстанцев. Возмущению россиян, включая патриарха, не было предела. Даже живший всю Смуту в Москве грек, архиепископ Арсений Елассонский, описывает всеобщее негодование подлой клятвопреступностью царя[71].

После разгрома и предательского убийства Болотникова Филарет, как и Гермоген, надолго замолчал. Между тем сбылась старая истина, что клятвопреступлением не совершить доброго дела. На место самозваного " царевича Петра" явился добрый десяток разнообразных " царевичей". Восставшие города и крепости утвердились в решимости сражаться до конца. Множество недовольных устремилось к Лжедмитрию II, который в июле того же 1607 г. провозгласил себя царем в Стародубе-Северском. А Василий Шуйский распустил армию и преспокойно вернулся в Москву, как будто гражданская война была окончена!

Пока царь тешился с молодой женой, война охватывала всё новые и новые области России. Веспой 1608 г. Москва наполнилась ратниками, разбегавшимися, как говорили, от бесчисленных войск Лжедмнтрия II. Армия бездарного полководца Дмитрия Шуйского была разбита. Царские воеводы предавали или бежали от неприятеля. К Лжедмитрию, пришедшему с польско-литовской шлихтой, собирались все недовольные. Его войска с боями пробивались к Москве, 1 июня 1608 г. они утвердились близ самой столицы, в Тушине.

Скорбя за страну, патриарх Гермоген обратился к Шуйскому с трогательной речью, умоляя его, возложив надежду на Бога, призвав в помощь Богородицу и московских угодников, немедля самому повести армию на врага[72]. Царь предпочёл отсиживаться в Кремле, держа большую армию для защиты своей особы, пока храбрые воеводы по всей стране бились с врагом без подкрепления, а орды разнообразных хищников терзали беззащитную Россию.

В довершение бедствий Шуйский решил обратиться за помощью к шведам, суля им Карелию, деньги, права на Ливонию и вечный союз против Польши. Тем самым с трудом заключенное перемирие с польским королем, злейшим врагом короля шведского, было расторгнуто. Шведы вошли в Россию с севера, выделив, правда, отряд в помощь Скопину-Шуйскому, отвоевывавшему у сторонников Лжедмитрия недавно занятые ими северные города. Поляки готовили войска к вторжению с запада.

Польский король Сигизмунд III и Речь Посполитая взяли назад обещание отозвать всех своих подданных из лагеря Лжедмитрия II и не дозволять Марине Мнишек называться московской государыней. Тушино переполнялось поляками и литовцами, смешивавшимися с русским дворянством и боярством, казаками и разнообразными " гулящими людьми". " Царица Марина Юрьевна" признала " мужа" в новом самозванце и готовилась родить ему сына. Московская знать, имевшая в тушинском лагере родню, ездила туда на пиры, пока верные царю воины сражались, а страна обливалась кровью.

Ратники не понимали, за что им надо проливать кровь. Им говорили, что в Тушине сидит самозваный царь, не имеющий законных прав на престол. Но и в Москве сидел царь, захвативший престол, предательски убив всеми признанного царя Дмитрия Ивановича. Говорили, что тот был Лжедмитрием, посланным на Русь польским королём и иезуитами. Но царь Дмитрий Иванович в Тушине утверждал, что он и есть добрый царь, которого в 1605 г. приняли всей Москвой. Тот, на чьей свадьбе с Мариной Мнишек вся столица гуляла пол года спустя. Вот и Марина, говорили, приехала к нему в Тушино и признала своим мужем! А из Москвы приехали служить многие бояре, окольничие, стольники и чиновники приказов, в том числе Посольского приказа — министерства иностранных дел того времени.

" И впрямь, видно, он царь настоящий, когда к нему чиновные люди едут! " — говорили в Москве. Москвичи давно открыли бы ворота Лжедмитрию, если бы не боялись, что он и литовские люди будут им мстить за кровавую свадьбу 1606 г. За что воинам было класть свои жизни, если даже их командиры не знали, кто истинный царь? В Москве были бояре — и в Тушине были бояре знатнейших фамилий. Часто члены одной семьи сидели и там, и там: ведь как знать, кто победит? Воины должны были умирать в боях, а бояре из Москвы ездили в гости к друзьям и родичам в Тушино.

Взять Тушинский лагерь с таким настроением войск было невозможно. Да и лагерь Лжедмитрия II был построен с умом. Он располагался на Волоколамской дороге, на высоком холме между реками Москва и Сходня. С трёх сторон он был окружен обрывами, с запада — земляным валом с частоколом и башнями. Штурм Тушина требовал от войск самоотверженности, которой у них не было. А у армии самозванца недоставало духа для штурма Москвы. В ней служило много шляхтичей и казаков, пылавших местью. Встречались среди них католики, но большинство было православных, с земель Украины, Белоруссии и Литвы. Ими командовали литовский князь гетман Роман Рожинский, воеводы Александр Лисовский и Ян Сапега, атаман запорожских казаков Иван Заруцкий. Русскими войсками в Тушине командовали московские воеводы. В их числе знаменитый полководец князь Семён Григорьевич Звенигородский, князья Дмитрий Мамстрюкович Черкасский и Дмитрий Тимофеевич Трубецкой.

Лжедмитрий II прочно окопался в Тушине, принимая посланцев от переходивших на его сторону городов. Их число выросло до 22. Непокорных разоряли его отряды, ударной силой которых была шляхетская и казачья конница. Вскоре почти весь народ и немалая часть знати на Руси отказались от власти московского государя. Он сидел в столице, подобно " орлу без перьев, без клюва и когтей". Не осталось у него " ни сокровищ многих, ни друзей храбрых". Его уменьшающееся войско отступило за стены Москвы и село в осаду, " не имея надежды ниоткуда". Василий Шуйский неустанно обвинял врагов в том, что они продают страну иностранцам. А сам отправил своего родича Скопина-Шуйского наместником в Великий Новгород для переговоров со шведами, давно мечтавшими поживиться на русской Смуте. Царь готов был платить иноземцам деньгами и землями, лишь бы спасти свою власть.

10 августа 1608 г. Скопин-Шуйский выехал из Москвы в Великий Новгород. Осенью и зимой он активно вёл переговоры со шведами, обещая им море серебра и русские земли за помощь в гражданской войне против Лжедмитрия II. Ведь тушинские отряды действовали уже по всей стране, вокруг Новгорода, в Поволжье и на Русском Севере, обходя до поры только Ростов, где крепко держал власть митрополит Филарет. Почти неизбежное несчастье с Романовым случилось в октябре 1608 г.

Приключившаяся с Ростовским митрополитом в это время история изображалась современниками и потомками в столь возвышенно-житийных тонах, что невольно вызывает сомнение, в особенности относительно мотивов поведения Филарета. Критичность всегда оправданна, но она должна применяться не только к хвалебным и официозным, но и к " обличительным" версиям событий. Поэтому не будем увлекаться и посмотрим прежде, что произошло.

Основные войска Лжедмитрия II и Василия Шуйского противостояли друг другу под Москвой, но судьба страны решалась осенью 1608 г. борьбой за " города" Северо-Восточной Руси, население которых колебалось. Суздальцы так и не смогли объединиться для обороны и сдали город отряду Лисовского; Владимир и Переяславль также присягнули Лжедмитрию II, ростовчане ещё крепились, слушая проповеди митрополита, но пребывали в сомнении.

Осенью 1608 г. катастрофа произошла. 27 ноября устюжане сообщили сольвычегодцам, что " грех ради наших сделалось под Ростовом: пришел литовские люди в Ростов и их (ростовчан) плошством, что жили просто, совету де и обереганья на было, и литовские де люди Ростов весь выжгли и людей посекли, и с митрополита Филарета сан сняли и поругалися ему, посадя на возок с жёнкою, да в полки свезли" [73].

То, что паства Филарета, по этому известию, оказалась неспособна к обороне Ростова, можно отнести к недостаточному усердию митрополита, а не в большей степени к нерасторопности местного воеводы Третьяка Сеитова. Между тем последний действовал довольно решительно, в отличие от других воевод, без видимого сопротивления сдававших города сторонникам Лжедмитрия II.

Узрев в окрестных городах неприятеля, Сеитов по государеву указу выступил в поход на Юрьев Польский, прося Филарета Никитича собрать подмогу — " даточных людей" — по человеку с двора подчиненных митрополиту монастырей и сёл, а также с " детей боярских" (младших по чину дворян, служивших Филарету). Затея эта была обречена не только потому, что в условиях Смуты собрать " даточных" было чрезвычайно трудно. События развивались гораздо быстрее, чем при всем желании могли действовать воевода и митрополит.

Сеитов просил Филарета прислать собранных ополченцев с оружием в Переяславль или Юрьев Польский, предполагая, впрочем, что " даточным" придется искать его где-нибудь ещё[74]. Но Переяславль уже перешел на сторону Лжедмитрия II. Вооруженные жители его выступили вместе с казаками воеводы Лжедмитрия II Петра Павловича Сапеги на Ростов. Встречный бой разгорелся через два дня после просьбы Сеитова к Филарету, 11 октября недалеко от Ростова.

Для умонастроений того времени характерно, что ростовчане отнюдь не бросились на помощь своему воеводе или на защиту городских стен. При первом известии об опасности они стали собираться бежать в Ярославль, умоляя Филарета последовать с ними. Вскоре к этим просьбам присоединился и разбитый в поле воевода Третьяк Сеитов, говоривший митрополиту о столь плачевном состоянии укреплений, что можно было считать, будто " в Ростове града нет".

Жители Ростова, как отмечали и напавшие на них переяславцы, и скорбевшие о падении главного города епархии устюжане, были беспечны. А заставить их выйти на общественные работы, как показывают многочисленные примеры по другим городам в Смуту, означало почти наверняка подвигнуть ростовчан перейти в противный лагерь (всенародное ополчение поднялось только тогда, когда горожане убедились, что " тяготы" им во время войны творит любая власть).

Так что и воевода, и жители, не позаботившиеся о крепости города, вели себя логично, предпочитая удариться в бега, пока захватчики будут увлечены грабежом. Филарет же повел себя героически, то есть крайне неблагоразумно с точки зрения здравого смысла. Собственно, Ростовский митрополит поступил как положено, как должно, но даже в панегирическом описании " Нового летописца" выступление Филарета на фоне реальных условий выглядит нелепо.

Ростовчане, по словам " летописца", " пришли всем городом к митрополиту Филарету и начали его молить, чтобы им отойти в Ярославль. Он же, государь великий, адамант (алмаз. — Авт. ) крепкий и столп непоколебимый, на то приводил и утверждал людей Божиих, чтоб стояли за веру истинную христианскую и за государево крестное целование, чтоб стать против тех злодеев. И многими их словами утверждал, глаголя: " Если мы и побиты будем от них — и мы от Бога венцы восприимем мученические! " Слышав же воевода и все люди, что им не повелевает города покинуть, молили его, чтобы он с ними пошёл в Ярославль. Он же им всем сказал: " Если придётся — многие муки претерплю, а дома Пречистой Богородицы и Ростовских чудотворцев не покину! " Услышав же они от него такие слова, многие побежали в Ярославль".

Нимало не смутившись результатом своей проповеди, Филарет направился в собор, облекся, как подобает, в ризы и причастился, утешая решивших укрыться с ним в храме. Тем временем воевода Третьяк Сеитов с немногими оставшимися с ним людьми три часа защищал город, но был разбит вторично. Не успевшие бежать в Ярославль ростовцы пробирались в собор, надеясь в нём спастись. Врата храма захлопнулись перед врагом, первый приступ был отбит, но защитники собора начали изнемогать.

Тогда Филарет, возмущенный тем, что храм штурмуют свои же православные, " подошёл к дверям церковным и начал переяславцам говорить от Священного Писания, чтоб помнили свою православную веру, от литовских людей отстали и к государю (В. И. Шуйскому. — Авт. ) обратились. Они же, переяславцы, как волки свирепые, возопили великим гласом, и начали к церкви приступать, и выбили двери церковные, и стали людей сечь, и убили множество народа. Митрополита же взяли с (архиерейского) места, и святительские ризы на нём ободрали, и одели в худую одежду, и отдали его за караул. Раку же чудотворца Леонтия златую сияли и рассекли на доли, казну же церковную всю, и митрополичью, и городскую, разграбили и церкви Божии разорили… Митрополита же Филарета отослали к Вору (Лжедмитрию II. — А. Б. ) в Тушино" [75].

Лжедмитрий II. Гравюра XVII в.

Поведение Филарета настолько не укладывается в новейшие представления о прозорливом политике, что заставляет говорить о его душевном смятении и даже " раздвоении". " Очевидно, — написала недавно В. Г. Вовина, — именно в результате этой проповеди (Филарета) многие не успели бежать из города и были убиты" [76]. Однако ото лишь кажущаяся очевидность, вызванная непониманием нравственной невозможности для личности, подобной Филарету, вслед за большинством вострепетать перед опасностью и склониться перед неправедной сплои.

История русская, и времён Смуты в частности, знает немало примеров, когда воодушевление горожан или даже части их спасало города от многократно превосходящего неприятеля. Грабительские же шайки, наподобие напавшей на Ростов, имели обычай ретироваться при малейшем признаке упорного сопротивления. 11 октября 1608 г. ростовчане оказались лишь более деморализованными, чем переяславцы и казаки Сапеги. Мы вряд ли можем судить, сколько не хватило Филарету убедительности, чтобы переломить ход событий.

Но даже если поражение было очевидно, родовая честь и архипастырский долг велели Фёдору Никитичу вести себя подобно другим порядочным людям в такой ситуации. В том же 1608 г. Суздальский архиепископ Галактион уговаривал жителей защищаться против Лжедмитрия, пока восставший народ не вышиб его из города. Коломенский епископ Иосиф и Тверской архиепископ Феоктист ободряли защитников своих городов и подверглись жестоким истязаниям при взятии их войсками Лжедмитрия II. Братия Кирилло-Белозерского и Троице-Сергиева монастырей прославилась мужеством при защите своих обителей от многократно превосходящего неприятеля.

На фоне всеобщей " шатости" и массовой измены воевод, переходивших с одной стороны на другую по обстоятельствам, выделялись примеры поведения по моральной (или идеальной, литературной, как кому нравится) норме. Наиболее близкий к случаю Филарета пример дает поведение воеводы князя Михаила Константиновича Хромого Орла Волконского при захвате Боровска войсками Лжедмитрия II.

Видя невозможность удержать город, князь укрепился в Пафнутиевом Боровском монастыре. Когда два его товарища-воеводы изменили и открыли ворота врагу, он собрал людей в собор и один рубился в церковных дверях, отвергая предложения сдаться. " Умру у гроба Пафнутия чудотворца", — заявил Волконский. Князь погиб вместе с защищаемыми им гражданами, сохранив свою честь. Именно такие люди, даже оставаясь в одиночестве, творили историю. Не случайно герб Боровска — червленое сердце в лавровом венке на серебряном поле — запечатлел подвиг Хромого Орла.

К счастью, гибли не все. Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, когда жители города Зарайска решили сдаться Лжедмитрию И, заперся с немногими людьми в крепости, подвигшись, по благословению Никольского попа Дмитрия, умереть за православную веру. Пример воеводы заставил горожан передумать. Придя в единомыслие, Зарайск отбился от неприятеля. Рану в голову Пожарский получил позже, сражаясь с сонмами интервентов в оккупированной Москве, имея под командой только своих холопов и работных людей с соседнего Пушкарского двора. Князь не думал о соотношении сил. Он просто выполнял свой долг. И именно он со временем возглавил Всенародное ополчение.

Очевидно, что поведение Филарета при разорении Ростова не давало повода для сомнений относительно его нравственной позиции. Замешательство среди современников и потомков вызвал тот факт, что пленённый и с позором привезенный в Тушинский лагерь Ростовский митрополит стал там ни более, ни менее, как патриархом!

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒