Гюго Виктор 39 страница

- Матушка! Но ведь я один заколачиваю гроб внизу, туда, кроме меня, никто не может войти, я и накрою гроб покровом.

- Да, но когда носильщики будут поднимать гроб на похоронные дроги, а потом опускать его в могилу, они непременно почувствуют, что он пустой.

- Ах, дья...! - воскликнул Фошлеван.

Настоятельница подняла руку, чтобы осенить себя крестным знамением, и пристально взглянула на садовника. Окончание " вол" застряло у него в горле.

- Матушка! Я насыплю в гроб земли. Будет казаться, что в нем кто-то лежит.

- Вы правы. Земля - то же, что человек. Значит, вы уладите дело с пустым гробом?

- Это я беру на себя.

Лицо настоятельницы, до этой минуты мрачное и встревоженное, прояснилось. Жестом начальницы она отпустила своего подчиненного. Фошлеван направился к двери. Когда он переступал порог, настоятельница тихонько окликнула его:

- Дедушка Фован! Я вами довольна. Завтра после похорон придите ко мне с братом. Скажите ему, чтобы он привел с собой девочку.

Глава четвертая,

ПРИ ЧТЕНИИ КОТОРОЙ МОЖЕТ ПОКАЗАТЬСЯ, ЧТО ЖАН ВАЛЬЖАН ЧИТАЛ ОСТЕНА КАСТИЛЬХО

Шаг хромого похож на мигание кривого: оба не скоро достигают цели. Кроме того, Фошлеван был озадачен. Он потратил около четверти часа, чтобы достигнуть садовой сторожки. Козетта уже проснулась. Жан Вальжан усадил ее возле огня. Когда Фошлеван входил в сторожку, Жан Вальжан, указывая ей на висевшую на стене корзину садовника, говорил:

- Слушай хорошенько, маленькая моя Козетта. Мы должны уйти из этого дома, но мы опять вернемся сюда, и нам здесь будет очень хорошо. Старичок, который тут живет, вынесет тебя отсюда в этой корзине на спине. Ты будешь поджидать меня у одной женщины. Я приду за тобой. Главное, если не хочешь, чтобы Тенардье опять тебя забрала, будь послушна и ничего не говори!

Козетта с серьезным видом кивнула головой.

На скрип отворяемой Фошлеваном двери Жан Вальжан обернулся.

- Ну как?

- Все устроено, а толку мало, - ответил Фошлеван. - Мне разрешили привести вас; но прежде чем привести, надо вас отсюда вывести. Вот в чем загвоздка! С малюткой это просто.

- Вы ее унесете?

- А она будет молчать?

- Ручаюсь.

- Ну, а как же вы, дядюшка Мадлен?

После некоторого молчания, в котором чувствовалось беспокойство, Фошлеван воскликнул: - Да выйдите отсюда той же дорогой, какой вошли!

Как и в первый раз, Жан Вальжан кратко ответил:

- Немыслимо.

Фошлеван, обращаясь больше к самому себе, чем к Жану Вальжану, забормотал:

- Меня еще одна вещь беспокоит. Я ей сказал, что наложу туда земли. Но мне кажется, что земля в гробу вместо тела... Нет, тут не обманешь, ничего не выйдет, она будет передвигаться, пересыпаться. Носильщики это почувствуют. Понимаете, дядюшка Мадлен, начальство непременно догадается.

Жан Вальжан пристально поглядел на него и подумал, что он бредит.

Фошлеван продолжал:

- Но как же вам, дья... шут побери, выйти отсюда? Главное, все это надо уладить до завтрашнего дня! Как раз завтра мне ведено привести вас. Настоятельница будет ждать.

И тут он объяснил Жану Вальжану, что это награда за услугу, которую он, Фошлеван, оказывал общине: что в круг его обязанностей входит участие в похоронах, что он заколачивает гробы и помогает могильщику на кладбище; что умершая сегодня утром монахиня завещала положить ее в гроб, который при жизни служил ей ложем, и похоронить в склепе под алтарем молельни; что это воспрещено полицейскими правилами, но усопшая принадлежала к того рода праведницам, предсмертной просьбе которых перечить нельзя; что поэтому настоятельница и другие монахини хотят исполнить волю усопшей; что тем хуже для правительства; что он, Фошлеван, заколотит гроб в келье, поднимет в молельне плиту и опустит усопшую в склеп; что в благодарность настоятельница согласна принять в монастырь его брата садовником, а племянницу -воспитанницей; что его брат - это г-н Мадлен, а племянница - Козетта; что настоятельница приказала привести к ней брата завтра вечером, после мнимых похорон на кладбище; что он не может привести в монастырь г-на Мадлена, если тот уже находится внутри монастыря, что в этом заключается первое затруднение, что, наконец, есть и другое затруднение -пустой гроб.

- Какой такой пустой гроб? - спросил Жан Вальжан.

- Казенный гроб.

- Почему гроб? И почему казенный?

- Умирает монахиня. Приходит врач из мэрии и говорит: " Монахиня умерла". Градоначальство присылает гроб. Завтра оно присылает катафалк и факельщиков, чтобы взять гроб и отвезти на кладбище. Факельщики придут, поднимут гроб, а внутри - ничего.

- Так положите в него что-нибудь.

- Покойника? Его у меня нет.

- Нет, не покойника.

- А кого?

- Живого.

- Какого живого?

- Меня, - сказал Жан Вальжан.

Фошлеван вскочил так стремительно, словно под его стулом взорвалась петарда.

- Вас?

- А почему бы и нет?

Жан Вальжан улыбнулся одной из своих редких улыбок, напоминавшей солнечный луч на зимнем небе.

- Помните, Фошлеван, вы сказали: " Мать Распятие скончалась", а я добавил: " А дядюшка Мадлен погребен". Так оно и будет.

- Ну, ну, вы шутите, вы это не серьезно говорите!

- Вполне серьезно Выйти отсюда надо?

- Конечно.

- Говорил я вам, чтобы вы нашли корзину с чехлом и для меня?

- Ну, говорили.

- Корзина будет сосновая, а чехол из черного сукна.

- Во-первых, из белого сукна. Монахинь хоронят в белом.

- Пусть будет белое.

- Вы не похожи на других людей, дядюшка Мадлен.

Увидеть, как игра воображения, являющаяся примером дикарской, смелой изобретательности каторги, возникает среди окружающей его мирной обстановки и посягает на то, что он именовал " житьем-бытьем монастырским", было для Фошлевана так же необычно, как для прохожего увидеть морскую чайку, вылавливающую рыбу из канавы на улице Сен -Дени.

- Все дело в том, чтобы выйти отсюда незамеченным, - продолжал Жан Вальжан. - Вот вам и способ. Но только сообщите мне все подробности. Как это происходит? Где гроб?

- Пустой гроб?

- Да.

- Внизу, в комнате, которую называют покойницкой. Он стоит на двух подставках и накрыт погребальным покровом.

- Длина гроба?

- Шесть футов.

- А какая она, эта покойницкая?

- Комната в нижнем этаже; в ней есть окно с решеткой, - оно выходит в сад и закрывается снаружи ставнями, - и две двери: одна - в монастырь, другая - в церковь.

- В какую церковь?

- В церковь, что на этой улице, в общую церковь.

- У вас есть ключи от этих двух дверей?

- Нет. У меня ключ от двери в монастырь, а ключ от двери в церковь у привратника.

- А когда привратник отворяет эту дверь?

- Когда факельщики приходят за гробом. Как вынесет гроб, дверь сейчас же запирается.

- А кто заколачивает гроб?

- Я.

- Кто накрывает его покровом?

- Я.

- Вы бываете один в это время?

- Никто, кроме врача, не может войти в покойницкую. Это даже на стене написано.

- Могли бы вы ночью, когда все в обители уснут, спрятать меня в этой комнате?

- Нет. Но я могу вас спрятать в темной каморке рядом с покойницкой, -я там держу мой инструмент для погребения, я за ней присматриваю, и у меня есть ключ от нее.

- В котором часу приедет завтра катафалк за гробом?

- В три часа пополудни. Хоронят на кладбище Вожирар, когда свечереет. Кладбище довольно далеко отсюда.

- Я спрячусь в вашей каморке с инструментом на всю ночь и на все утро. Но как быть с едой? Ведь я проголодаюсь.

- Я вам что-нибудь принесу.

- Вы могли бы прийти заколотить меня в гроб часа в два ночи.

Фошлеван отшатнулся и хрустнул пальцами.

- Это невозможно!

- Э, невелик труд - взять молоток и вбить несколько гвоздей в доски!

То, что Фошлевану казалось неслыханным, для Жана Вальжана было, повторяем, делом простым. Ему приходилось проскальзывать в любые щели. Кто бывал в тюрьме, тот познал искусство уменьшаться соответственно выходу на волю. Заключенный так же неизбежно приходит к попытке бегства, как больной к кризису, который исцеляет его или губит. Исчезновение - это выздоровление. А на что только те решаются, лишь бы выздороветь! Дать себя заколотить в ящик и унести, как тюк с товаром, лежать в такой коробке долгое время, находить воздух там, где его нет, часами сберегать дыхание, уметь задыхаться, не умирая, -вот один из мрачных талантов Жана Вальжана.

Впрочем, эта уловка каторжника - гроб, в который ложится живое существо, была также и уловкой короля. Если верить монаху Остену Кастильхо, то к такому способу, желая в последний раз повидать г-жу Пломб, прибегнул после своего отречения Карл Пятый, чтобы ввести ее в монастырь святого Юста, а затем вывести оттуда.

Придя в себя, Фошлеван воскликнул:

- Но как же вы будете дышать?

- Уж как-нибудь буду.

- В этом ящике! Я только подумаю - и уже задыхаюсь.

- У вас, конечно, найдется буравчик, вы просверлите около моего рта несколько дырочек, а верхнюю доску приколотите не слишком плотно.

- Ладно. Ну, а если вам случится кашлянуть или чихнуть?

- Кто спасается бегством, тот не кашляет и не чихает, -заметил Жан Вальжан и добавил: -Дедушка Фошлеван! Надо на что-нибудь решиться: дать себя захватить здесь или выехать отсюда на погребальных дрогах.

Всем известна повадка кошек останавливаться у приотворенной двери и прохаживаться между ее створок. Кто из нас не говорил кошке: " Да ну, входи же! ". Есть люди, которые, попав в неопределенное положение, так же склонны колебаться между двумя решениями, рискуя быть раздавленными судьбой, внезапно закрывающей для них все выходы. Слишком осторожные, при всех их кошачьих свойствах и благодаря им, иногда подвергаются большей опасности, чем смельчаки. Фошлеван был человеком именно такого нерешительного склада. Однако, вопреки его воле, хладнокровие Жана Вальжана покоряло его.

- И правда, другого средства не найдешь, - пробормотал он.

- Одно меня беспокоит: как все это пройдет на кладбище, - заметил Жан Вальжан.

- А вот это меня как раз и не тревожит! - воскликнул Фошлеван. - Если вы уверены, что выберетесь живым из гроба, то я уверен, что вытащу вас из ямы. Тамошний могильщик-пьяница. Это мой приятель, дядюшка Метьен. Старый пропойца. Мертвец у могильщика в яме, а сам могильщик у меня в кармане. Я вам объясню, как все произойдет. На кладбище мы приедем незадолго до сумерек, за три четверти часа до закрытия кладбищенских ворот. Похоронные дроги доедут до могилы. Я пойду следом; это моя обязанность. У меня с собой будут молоток, долото, клещи. Дроги останавливаются, факельщики обвязывают ваш гроб веревкой и спускают в могилу. Священник читает молитву, крестится, брызгает святой водой - и дело с концом. Мы остаемся вдвоем с дядюшкой Метьеном. Повторяю: он мой приятель. Одно из двух: или он уже будет пьян, или он еще не будет пьян. Если он не пьян, то я говорю ему: " Пойдем выпьем по стаканчику, пока не заперли " Спелую айву". Я его увожу, угощаю, - а дядюшку Метьена напоить недолго, он и так-то всегда под мухой, - потом укладываю его под стол, забираю его пропуск на кладбище и возвращаюсь один. Тогда вы уже имеете дело только со мной. Ну, а если он будет уже пьян, то я скажу ему: " Ступай себе, я сам все сделаю". Он уходит, а я вытаскиваю вас из ямы.

Жан Вальжан протянул ему руку, Фошлеван схватил ее с трогательной сердечностью крестьянина.

- Уговорились, дедушка Фошлеван. Все будет хорошо!

" Только бы прошло гладко, - подумал Фошлеван. - А вдруг беда стрясется! "

Глава пятая

БЫТЬ ПЬЯНИЦЕЙ ЕЩЕ НЕ ЗНАЧИТ БЫТЬ БЕССМЕРТНЫМ

На другой день к вечеру немногочисленные прохожие обнажали головы, встретив на Менском бульваре старинные похоронные дроги, украшенные изображениями черепов, берцовых костей и стеклянными слезками. На дорогах стоял гроб под белым покровом, на котором виднелся большой черный крест, напоминавший огромную покойницу со свисающими по обе стороны руками. Сзади следовала нарядная траурная карета, в которой можно было разглядеть священника в облачении и маленького певчего в красной скуфейке. Два факельщика в сером одеянии с черными галунами шли по левую и по правую сторону похоронных дрог. Сзади плелся хромой старик в одежде рабочего. Шествие направлялось к кладбищу Вожирар.

Из кармана рабочего высовывались молоток, долото и клещи.

Кладбище Вожирар представляло исключение среди парижских кладбищ. У него были свои порядки, свои ворота и своя калитка, которые у старожилов квартала, придерживавшихся старинных наименований, назывались воротами для возничих и воротами для пешеходов. Как мы уже говорили, бернардинки -бенедиктинки Малого Пикпюса получили разрешение хоронить своих покойниц вечером, в особом углу кладбища - этот участок земли некогда принадлежал их общине. Для могильщиков, которые по этой причине работали там летом по вечерам, а зимой по ночам, были установлены особые правила. В те времена ворота парижских кладбищ запирались сразу после захода солнца, а так как приказ этот исходил от городского управления, то он распространялся и на кладбище Вожирар. Ворота для возничих и ворота для пешеходов с двух сторон соприкасались решетками с павильоном работы архитектора Перроне, в котором жил кладбищенский сторож. Эти решетки неумолимо повертывались на своих петлях в ту самую минуту, когда солнце опускалось за купол Инвалидов. Если к этому времени какой-нибудь могильщик задерживался на кладбище, то у него оставалась только одна возможность выйти оттуда: предъявить пропуск, выданный ему бюро похоронных процессий. В ставню сторожки было вделано нечто вроде почтового ящика. Могильщик бросал туда пропуск, сторож слышал звук падения, дергал за шнур, и ворота для пешеходов отворялись. Если у могильщика пропуска не было, то он называл свое имя, и тогда сторож, иногда уже спавший, вставал с постели, опознавал могильщика и отпирал ключом ворота; могильщик выходил, уплачивая, однако, пятнадцать франков штрафа.

Это кладбище, со всеми его особенностями, выходившими за рамки общих правил, нарушало административное единообразие. Вскоре после 1830 года кладбище Вожирар закрыли. На его месте возникло кладбище Мон -Парнас, унаследовавшее и граничивший с кладбищем Вожирар знаменитый кабачок, увенчанный нарисованной на доске айвой. Одной своей стороной он был обращен к столикам посетителей, а другой - к могилам. На вывеске его было выведено: " Под спелой айвой".

Кладбище Вожирар, что называется, отмирало. Им переставали пользоваться. Его завоевывали плесень, цветы покидали его. Буржуа не стремились быть похороненными на кладбище Вожирар; это свидетельствовало бы о бедности. Кладбище Пер-Лашез - это дело другое! Покоиться на кладбище Пер-Лашез-все равно что иметь обстановку красного дерева. В этом сказывался изящный вкус. Кладбище Вожирар, разбитое по образцу старинных французских садов и обнесенное оградой, представляло собой уголок, внушавший уважение. Прямые аллеи, буксы, туи, остролистники, старые могилы, осененные старыми тисами, высокая трава... Вечером от него веяло чем-то трагическим. В его очертаниях чувствовалась безысходная печаль.

Солнце еще не успело зайти, когда катафалк с гробом, под белым сукном и черным крестом, въехал в аллею, ведшую к кладбищу Вожирар. Следовавший за ним хромой старик был не кто иной, как Фошлеван.

Погребение матери Распятие в склепе под алтарем, выход Козетты из монастыря, проникновение Жана Вальжана в покойницкую - все прошло благополучно, без малейшей заминки.

Заметим кстати, что погребение матери Распятие в склепе под алтарем кажется нам поступком вполне простительным. Это одно из тех прегрешений, которые совершаются ради исполнения долга. Монахини совершили его, не только не смущаясь, но с полного одобрения их совести. В монастыре действия того, что именуется " правительством", рассматриваются лишь как вмешательство в чужие права, - вмешательство, всегда требующее отпора.

Превыше всего - монастырский устав; что же касается закона, - там видно будет. Люди! Сочиняйте законы, сколько вам заблагорассудится, но берегите их для себя! Последняя подорожная кесарю - это всего лишь крохи, оставшиеся после уплаты подорожной богу. Земной властитель перед лицом высшей власти - ничто.

Фошлеван, очень довольный, ковылял за колесницей. Его два переплетавшихся заговора: один-с монахинями, другой - с г-ном Мадленом, один - в интересах монастыря, другой - в ущерб этим интересам, - удались на славу. Невозмутимость Жана Вальжана представляла собой то незыблемое спокойствие, которое сообщается другим. Фошлеван не сомневался в успехе. Оставались сущие пустяки. В течение двух лет Фошлеван раз десять угощал могильщика, этого славного толстяка, дядюшку Метьека. Он обводил его вокруг пальца. Он делал с ним, что хотел. Он вбивал ему в голову все, что вздумается. И дядюшка Метьен поддакивал каждому его слову. У Фошлевана была полная уверенность в успехе.

Когда похоронная процессия достигла аллеи, ведшей к кладбищу, счастливый Фошлеван взглянул на дроги и, потирая свои ручищи, пробормотал:

- Комедия!

Катафалк остановился; подъехали к решетке. Надо было предъявить разрешение на похороны. Служащий похоронного бюро вступил в переговоры со сторожем. Во время этой беседы, обычно останавливающей кортеж на две-три минуты, подошел какой-то незнакомец и стал позади катафалка, рядом с Фошлеваном. По виду это был рабочий, в блузе с широкими карманами, с заступом под мышкой.

Фошлеван взглянул на незнакомца.

- Вы кто будете? - спросил он.

- Могильщик, - ответил тот.

Если, получив пушечное ядро прямо в грудь, человек остался бы жив, то у него, наверное, было бы такое же выражение лица, как в эту минуту у Фсшлевана.

- Могильщик?

- Да.

- Вы?

- Я.

- Могильщик здесь дядюшка Метье?.

- Был.

- То есть как это был?

- Он умер.

Фошлеван был готов к чему угодно, но только не к тому, что могильщик может умереть. А между тем могильщики тоже смертны. Копая могилу другим, приоткрываешь и свою.

Фошлеван остолбенел.

- Не может быть! - заикаясь, пролепетал он.

- Очень даже может!

- Но могильщик-это же дядюшка Метьен! - слабо возразил Фошлеван.

- После Наполеона - Людовик Восемнадцатый. После Метьена - Грибье. Моя фамилия Грибье, деревенщина!

Внезапно побледнев, Фошлеван всматривался в Грибье.

Это был высокий, тощий, с землистого цвета лицом, очень мрачный человек. Он напоминал неудачливого врача, который взялся за работу могильщика.

Фошлеван расхохотался.

- Бывают же такие смешные случаи! Дядя Метьен умер! Умер добрый дядюшка Метьен, но да здравствует добрый дядюшка Ленуар! Вы знаете, кто такой дядюшка Ленуар? Это кувшинчик запечатанного красного винца в шесть су. Кувшинчик сюренского, будь я неладен! Настоящего парижского сюрена. Старина Метьен умер! Да, жаль, он был не дурак пожить. Ну, а вы? Вы ведь тоже не дурак пожить? Верно, приятель? Мы сейчас с вами пойдем пропустим по стаканчику.

- Я человек образованный. Я окончил четыре класса. Я не пью.

Погребальные дроги снова тронулись в путь и покатили по главной аллее кладбища.

Фошлеван замедлил шаг. От волнения он стал еще сильнее прихрамывать.

Могильщик шел впереди.

Фошлеван опять стал приглядываться к свалившемуся с неба Грибье.

Новый могильщик принадлежал к тому сорту людей, которые, несмотря на молодость, кажутся стариками и, несмотря на худобу, бывают очень сильны.

- Приятель! - окликнул его Фошлеван.

Тот обернулся.

- Я могильщик из монастыря.

- Мой коллега, - отозвался могильщик.

Фошлеван, человек хотя и малограмотный, но весьма проницательный, понял, что имеет дело с опасной породой человека, то есть с краснобаем.

- Значит, дядюшка Метьен умер, -пробурчал он.

- Бесповоротно, - подтвердил могильщик. - Господь бог справился в своей вексельной книге. Увидел, что пришел черед расплачиваться дядюшке Метьену. И дядюшка Метьен умер.

- Господь бог... - машинально повторил Фошлеван.

- Да, господь бог, -внушительно повторил могильщик. - Для философов он предвечный отец; для якобинцев - верховное существо.

- А не познакомиться ли нам поближе? - пробормотал Фошлеван.

- Мы это уже сделали. Вы - деревенщина, я - парижанин.

- Пока не выпьешь вместе, по-настоящему не познакомишься. Раскупоришь бутылочку - раскупоришь и душу. Пойдем выпьем. От этого не отказываются.

- Нет, дело прежде всего.

" Я пропал", - подумал Фошлеван.

До аллейки, ведшей к уголку, где хоронили монахинь, оставалось несколько шагов.

- Деревенщина! - снова заговорил могильщик. - У меня семеро малышей, которых надо прокормить. Чтобы они могли есть, я не должен пить.

С удовлетворенным видом мыслителя, нашедшего нужное выражение, он присовокупил:

- Их голод - враг моей жажды.

Похоронные дроги обогнули кипарисы, свернули с главной аллеи и направились по боковой, затем, проехав по траве, углубились в чащу. Это указывало на непосредственную близость места погребения. Фошлеван замедлял свой шаг, но не в силах был замедлить движение катафалка. К счастью, рыхлая, размытая зимними дождями земля налипала на колеса и затрудняла ход.

Фошлеван приблизился к могильщику.

- Там отличное аржантейльское вино! - прошептал он.

- Поселянин! - снова заговорил могильщик. - Мне бы не могильщиком быть. Мой отец был привратником в Притане. Он мечтал о том, что я буду литератором. Но на него свалились несчастья. Он проигрался на бирже. Я должен был отказаться от литературного поприща. Но я все-таки исполняю обязанности писца по вольному найму.

- Значит, вы не могильщик? - воскликнул Фошлеван, цепляясь за эту хрупкую веточку.

- Одно другому не мешает. Я совмещаю эти две профессии.

Фошлеван не понял последнего слова.

- Пойдем выпьем, - сказал он.

Тут надо сделать одно замечание. Фошлеван, как ни велика была его тревога, предлагая выпить, обходил молчанием один пункт: кто будет платить? Обычно Фошлеван предлагал выпить, а дядюшка Метьен платил. Предложение выпить со всей очевидностью вытекало из нового положения, созданного новым могильщиком; сделать подобное предложение, конечно, было необходимо, но старый садовник намеренно оставлял пресловутые, так называемые раблезианские четверть часа во мраке неизвестности. Несмотря на все свое волнение, Фошлеван и не думал раскошеливаться.

Могильщик продолжал, презрительно улыбаясь:

- Ведь есть-то надо! Я согласился стать преемником дядюшки Метьена. У кого есть почти законченное образование, тот становится философом. Работу пером я сочетаю с работой заступом. Моя канцелярия на рынке, на Севрской улице. Вы знаете тот рынок? Это Зонтичный рынок. Все кухарки из госпиталей Красного креста обращаются ко мне. Я стряпаю им нежные послания к солдатикам. По утрам сочиняю любовные цидулки, по вечерам копаю могилы. Такова жизнь, селянин!

Похоронные дроги двигались вперед. Тревога Фошлевана дошла до предела; он озирался по сторонам. Со лба у него катились крупные капли пота.

- А между тем, - продолжал могильщик, - нельзя служить двум господам. Придется сделать выбор между пером и заступом. Заступ портит мне почерк.

Дроги остановились.

Из траурной кареты вышел певчий, за ним священник.

Одно из передних колес катафалка задело кучу земли, за которой виднелась отверстая могила.

- Комедия! - растерянно повторил Фошлеван.

Глава шестая

МЕЖДУ ЧЕТЫРЕХ ДОСОК

Кто лежал в гробу? Нам это известно. Жан Вальжан.

Жан Вальжан устроился в нем так, чтобы сохранить жизнь, чтобы можно было хоть и с трудом, но дышать.

Удивительно, до какой степени от спокойной совести зависит спокойствие человека вообще! Затея, придуманная Жаном Вальжаном, удавалась, и удавалась отлично со вчерашнего дня. Он, как и Фошлеван, рассчитывал на дядюшку Метьена. В благополучном исходе Жан Валъжан не сомневался. Нельзя себе представить положение более критическое, нельзя себе представить спокойствие более безмятежное.

От четырех гробовых досок веяло умиротворением. Казалось, спокойствие Жана Вальжана восприняло нечто от мертвого покоя усопших.

Из глубины гроба он имел возможность наблюдать, и он наблюдал за всеми этапами той опасной игры, которую он вел со смертью.

Вскоре после того как Фошлеван приколотил верхнюю доску, Жан Вальжан почувствовал, что его понесли, а затем повезли. Толчки становились реже - он понял, что с мостовой съехали на утоптанную землю, то есть проехали улицы и достигли бульваров. По глухому стуку он догадался, что переезжают Аустерлицкий мост. Во время первой остановки он догадался, что подъехали к кладбищу; во время второй он сказал себе: " Могила".

Внезапно он почувствовал, что гроб приподняли, потом послышалось трение о доски; он сообразил, что гроб обвязывают веревкой, чтобы спустить его в яму.

Потом у него как будто закружилась голова.

По всей вероятности, факельщик и могильщик качнули гроб и опустили его изголовьем вниз. Жан Вальжан окончательно пришел в себя, когда почувствовал, что лежит прямо и неподвижно. Гроб коснулся дна могилы.

Он ощутил какой-то особенный холод.

Леденящий душу торжественный голос раздался над ним. Над ним медленно, так медленно, что он мог уловить каждое из них, - произносились латинские слова, которых он не понимал:

Qui dormiunt in terrae puluere, evigilabunt: alii in vitam aeternam et alii in opprobrium; ut videant semper*

*" Спящие во прахе земли пробудятся: одни на вечную жизнь, а другие на вечное мучение, пусть всегда это помнят" (лат. ).

Детский голос ответил:

- De profundis.

Строгий голос продолжал:

- Requiem aeternam dona ei, Doniine*

*" Вечный покой даруй ему, господи" (лат. ).

Детский голос ответил:

- Et lux perpetua luceat ei*.

*" И да светит ему вечный свет" (лат ).

Он услышал, как по крышке гроба что-то мягко застучало, словно дождевые капли. Вероятно, гроб окропили святой водой.

" Скоро кончится! - подумал он. - Еще немного терпения. Священник сейчас уйдет. Фошлеван уведет Метьена выпить. Меня оставят. Потом Фошлеван вернется один, и я выйду. На все это уйдет добрый час времени".

Строгий голос возгласил вновь:

- Requiescat in pace*

*" Да почиет в мире" (лат. ).

Детский голос ответил:

- Аmеn.

Жан Вальжан, напрягши слух, уловил что-то вроде удаляющихся шагов.

" Вот уже и уходят, - подумал он, - я один". Вдруг он услышал над головой звук, показавшийся ему раскатом грома.

То был ком земли, упавший на гроб.

Упал второй ком.

Одно из отверстий, через которые дышал Жан Вгльжан, забилось землей.

Упал третий ком.

Затем четвертый.

Бывают обстоятельства, превосходящие силы самого сильного человека. Жан Вальжан лишился чувств.

Глава седьмая,

ИЗ КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ УЯСНИТ СЕБЕ, КАК ВОЗНИКЛА ПОГОВОРКА: " НЕ ЗНАЕШЬ, ГДЕ НАЙДЕШЬ, ГДЕ ПОТЕРЯЕШЬ"

Вот что происходило над гробом, в котором лежал Жан Вальжан.

Когда похоронные дроги удалились, когда священник и певчий уселись в траурную карету и уехали, Фошлеван, не спускавший глаз с могильщика, увидел, что тот нагнулся и схватил воткнутую в кучу земли лопату.

Фошлеван принял отчаянное решение.

Он стал между могилой и могильщиком, скрестил руки и сказал:

- Я плачу!

Могильщик удивленно взглянул на него.

- Что такое, деревенщина?

Фошлеван повторил:

- Я плачу!

- За что?

- За вино.

- За какое вино?

- За аржантейльское.

- Где оно, твое аржантейльское вино?

- В " Спелой айве".

- Пошел к черту! - буркнул могильщик и сбросил землю с лопаты в могилу.

Гроб ответил глухим звуком. Фошлеван почувствовал, что земля уходит у него из-под ног и что он сам готов упасть в могилу. Он крикнул сдавленным, хриплым голосом:

- Скорей, приятель, пока " Спелая айва" еще не закрыта!

Могильщик набрал еще на одну лопату земли. Фошлеван продолжал.

- Я плачу! - повторил Фошлеван и схватил могильщика за локоть. - Послушай, приятель! Я монастырский могильщик, я пришел тебе подсобить. Это дело можно сделать и ночью. А сначала пойдем выпьем по стаканчику.

Продолжая говорить, продолжая упорно, безнадежно настаивать, он в то же время мрачно раздумывал: " А вдруг он выпьет да не охмелеет? "

- Если вам так хочется, провинциал, я согласен, -сказал могильщик. -Выпьем. Но после работы, не раньше.

С этими словами он взялся за лопату. Фошлеван удержал его.

- Это аржантейльское вино, - по шесть су!

- Ах вы, звонарь! - сказал могильщик. - Динь- дон, динь -дон, только это вы и знаете. Пойдите прогуляйтесь.

И опять сбросил с лопаты землю.

Фошлеван сам не понимал, что говорит.

- Да идемте же выпьем! - крикнул он, - Ведь платить-то буду я!

- После того как уложим ребенка спать, - сказал могильщик и в третий раз сбросил с лопаты землю.

- Видите ли, ночью будет холодно, - воткнув лопату в землю, добавил он, -и покойница начнет звать нас, если мы оставим ее без одеяла.

Тут могильщик, набирая землю лопатой, нагнулся и карман его блузы оттопырился.

⇐ Предыдущая 34 35 36 37 383940 41 42 43 Следующая ⇒