Теренс Маккенна Истые Галлюцинации или быль о необыкновенных приключениях автора в дьявольском раю 4 страница

ГЛАВА ПЯТАЯ. СОПРИКОСНОВЕНИЕ С ИНЫМ
В которой мы перебираемся в другой дом, а Деннис испытывает странное переживание, которое разделяет нашу группу.

Вернувшись к своим друзьям, мы узнали, что учителя, профессорес, которые должны были приехать, чтобы преподавать в миссионерской школе, наконец прибыли. Их доставил местный пилот, знаменитый Джордж Цаликас, который поддерживал аварийную связь между Ла Чоррерой и внешним миром и раз в месяц привозил почту. Это означало, что нам потребуется новое жилье, поскольку мы обосновались в учительских апартаментах. Священник предложил нам временно воспользоваться ветхой хижиной, которая стояла на сваях на невысоком холме - пониже миссии, но намного выше обширного озера, образованного чорро. Вот в этой хижине, которую мы сразу же окрестили " домом на пригорке", мы и решили пожить, пока будем готовиться к тому, чтобы перебраться глубже в окрестные джунгли, подальше от душноватой атмосферы миссии. Все утро мы отдыхали, пуская по кругу самокрутку, и планировали дальнейшее путешествие.
Из разговора с братом Луисом, седобородым стариком, который, кроме отца Хозе Марии, был здесь единственным представителем Церкви, Дейв и Ванесса выяснили, что поблизости есть вполне крепкий туземный дом, расположенный по пути в деревню, на которой были сосредоточены все наши помыслы об у-ку-хе. Обычно он стоял пустым, но теперь в нем разместились люди, которые к началу учебного года привезли в миссию детей. У витото принято оставлять ребятишек под присмотром падре на шесть месяцев в году. Моменты сбора в миссии в начале и конце учебного года знаменуют у них пик светской жизни, а заодно и повод поиграть в футбол, а вечером устроить builes - танцы, поскольку витото - заядлые танцоры. Мы попали в самое время такого сборища, но через несколько дней все семьи должны были разъехаться и освободить много жилья. Дейв, Деннис и Ванесса уже обследовали одно такое место и решили, что оно нам идеально подходит - там отличные условия для сбора растений и насекомых, к тому же оно расположено в глубине джунглей.
Мы перетащили снаряжение в " дом на пригорке" и перевесили туда же свои гамаки. Получилось тесновато, но терпимо: ведь скоро мы переберемся в лес. Потом, повинуясь общему импульсу, рано утром мы отправились на выгон позади миссии. Найти грибы - эта мысль была на уме у всех. Вечером мы вернулись домой, каждый нес добычу: по шесть или по восемь тщательно отобранных экземпляров. Мы съели их, а потом, по мере того как вечерний кайф углублялся, выкурили по самокрутке, свернутой из кусочков недавно собранной Banisteriopsis caapi. Дым caapi давал восхитительный аромат тонких благовоний, и каждая затяжка вызывала медленный чарующий поток изысканных галлюцинаций, которые мы тут же прозвали " растительным телевидением".
Каждая вспышка образов продолжалась минут пятнадцать, потом угасала, после чего мы вдыхали новую порцию дыма caapi. Всего действие психоделиков сохранялось пару часов. Мы постоянно поддерживали его, ведя оживленную дискуссию на тему: а не пример ли это тех снадобий, которые умудренные опытом шаманы изготавливают со времен позднего палеолита, желая удивить друг друга?
Вечер близился к ночи, и наша беседа перешла на обсуждение возможности нарушения нормального психического состояния, если рассматривать эту проблему с точки зрения психологии и, с другой стороны, с наивно-реалистических позиций шаманских феноменов. Нас особенно занимали стеклянистые жидкости, которые, если верить слухам, аяхуаскеро выделяют на поверхности кожи и используют для того, чтобы заглянуть в прошлое и будущее. Эта идея о некой голографической алхимической жидкости, саморожденном жидком хрустальном шаре, казалась мне странной и почему-то очень притягательной. Вопрос о том, возможно ли такое в принципе, есть, по сути дела, еще одна, пока не раскрытая, но насущная проблема:
действительно ли то, что нам, современным людям, осталось узнать о природе реальности, лежит на поверхности и нужно только слегка перестроить свой нынешний взгляд на вещи, или же мы понимаем ничтожно мало и полностью заблуждаемся относительно своего истинного положения в мире? Неожиданно для себя я стал утверждать, что реальность состоит из речи и нам необходимо каким-то образом выбраться из культурной темницы языка, дабы встретиться лицом к лицу с той реальностью, которая таится за внешними образами. " Если уж бить, бей через маску! " - что-то в этом роде.
Разгорелся ожесточенный спор. Ив, Деннис и я страстно отстаивали эту точку зрения. Ванесса с Дейвом защищали психологическо-редукционистский подход к необычным событиям. Они утверждали, что все можно рассматривать в контексте фантазий, заблуждений и оправдания желаемого. По их мнению, ничто из того, что происходит во время галлюцинаций, не имеет места в реальном мире - все это лишь игра воображения. Потом, позабыв про идеологию, они объявили, что наша страстная убежденность - не более чем наивная одержимость. Мы отвечали, что они умаляют истинную силу бессознательного; пусть попробуют доказать некоторые бихевиористско-материалистические взгляды человечества - то-то им придется удивиться! И так далее.
Жизнь в экспедиции была полна стрессов и углубляющихся противоречий, напряженность подспудно накапливалась уже несколько недель. Только, на мой взгляд, даже в таком случае истинная причина ее крылась в ощущении, что что-то связанное с нашими опытами с грибами усугубляет эту напряженность или, во всяком случае, обостряет кризис, вынуждающий нас решать, стоит ли углубляться в измерение, истинную природу которого мы еще не постигли.
Каждый эксперимент с грибами становился учебным упражнением с неожиданным выводом. Трое из нас были готовы стать детьми алхимии и, раздевшись донага, погрузиться в источник мудрости, чтобы черпать меру вещей изнутри. Такова была наша установка - назовите ее комплексом Фауста или одержимостью. Я считал, что нашей первоочередной задачей является продолжение программы исследований, которая привела нас в Ла Чорреру. Однако Ванесса и Дейв воспринимали реальность исследуемого нами измерения или скорее нашу растущую уверенность, что это измерение включает нечто большее, нежели только психологические элементы, как угрозу. В такой вот ситуации оказались мы - компания друзей, разделяющих общий набор символов, полностью отрезанная от мира джунглями, сражающаяся с эпистемологической проблемой, от окончательного решения которой, похоже, зависело, сохраним мы рассудок или нет.
Короче говоря, Дейв с Ванессой отдалились от нас, устранились от возбужденных теоретических дискуссий на тему, существует ли возможность пасть жертвой невидимого. Не было ни споров, ни сцен, просто после той ночи возникло общее молчаливое понимание:
мы дошли до места, где наши пути расходятся. Одни из нас были решительно настроены углубиться в систему идей грибного транса, других же пугала внезапно разверзшаяся бездна, и они предпочли оставаться только свидетелями происходящего. Теснота " дома на пригорке" и поляризация двух подходов - все это, вместе взятое, вдохновило Ванессу на более активные контакты (под предлогом игры в шашки) с местным полицейским гарнизоном, который состоял из трех молодых колумбийцев, изнывающих от тоски по родным Андам. После нескольких азартных партий она получила вполне серьезное предложение улучшить наши стесненные жилищные условия, перебравшись вместе с Дейвом в пустующий дом на берегу реки, который официально числился за полицией. Именно этому дому, стоявшему у пристани Ла Чорреры, позже суждено было стать местом моего соприкосновения с Иным. Ванесса и Дейв сняли свои гамаки и спокойно перебрались к подножию холма в новый " речной дом". Расставание было дружеским. " Теперь мы будем больше времени проводить в воде", - смеялась Ванесса.
Шел шестой день нашего пребывания в Ла Чоррере. Мы принимали грибы три раза. Все были здоровы, спокойны и довольны тем, что нам удалось сохранить такую хорошую форму. Вокруг было полно насекомых и растений, которых мы могли собирать, пониже чорро лежало озеро, где можно было поплавать. Мои новые отношения с Ив казались многообещающими и к тому времени уже достаточно продвинулись. Нас баюкало жаркое тропическое солнце, глядящее с бездонного синего неба. Такое безмятежное состояние почти всегда кажется предвестником скорых перемен. Где-то глубоко и незримо назревали грядущие события.
В то утро после ухода двух наших друзей Деннис, Ив и я, погруженные в свои мысли, лежали в гамаках, а тем временем зной и стрекотанье насекомых говорили, что день близится к полудню. Я совсем забросил дневник, и аккуратные записи уступили место долгим полетам фантазии, головокружительным и прекрасным: то были слабые отзвуки углубляющегося контакта с Иным, хотя тогда я этого еще не понимал. На нас спустилась очередная теплая ночь, и мы спали долго и безмятежно. Когда утренние туманы, окутавшие землю, растаяли, наступивший день оказался столь же ясным и безоблачным, как, очевидно, и все дни в этом сказочно красивом селении, расположенном в гуще джунглей. Каждый день казался жемчужиной, сотворенной алхимиком из прошлой ночи, теплой и звездной.
На следующий день мы занялись исследованием необычного места на берегу озера, по направлению к чорро. Сам чорро производил незабываемое впечатление: Игара-Парана резко сужается, мощь и скорость потока внезапно и устрашающе возрастают. Озеро, куда река сбрасывает воду, - это не просто вместилище для стремительного потока, а место древней геологической катастрофы, которая разрушила слой базальта глубоко под земной поверхностью, образовав огромный провал и усеяв северный берег близ утеса тысячами обломков величиною с дом. Миссия прилепилась на вершине этого базальтового холма и является самой высокой точкой ближайших окрестностей.
Мы идем по берегу реки, потом пробираемся вдоль спускающегося к чорро обрыва, пока на расстоянии ста футов до чорро он не становится таким крутым, что дальше нам не пройти. Но и здесь земля сотрясается от дрожащего рокота миллионов тонн воды, низвергающейся по каменному руслу чорро. Странные растения, стелющиеся по земле, кажется, сроднились с этой бурной атмосферой подернутого туманом песка и гулкого грохота. Ощущение собственной ничтожности рядом с острыми каменными глыбами и близость к мощи стремительно несущейся воды рождали гнетущее и какое-то тревожное чувство. Мне стало намного легче, когда мы друг за другом вскарабкались на крутизну и отправились в обратный путь через луга и пастбища, которые миссия за годы отвоевала у джунглей бесплатным трудом своих прихожан-витото.
Выбравшись на ровную поверхность, но все еще находясь в зоне влияния чорро, мы передохнули. Здесь, на небольшом плато, возвышающемся над всей округой, издавна находилось маленькое кладбище миссии. На шестиугольном клочке земли, обнесенном грубой изгородью, постепенно сравнивались с землей десятка два могил - многие из них, судя по всему, были детскими. Пугающая краснота латеритной почвы представала здесь во всей своей наготе. Даже в такой дивный солнечный день на этом месте лежала печать тоскливого одиночества. Передохнув, мы поспешили прочь от этого странного сочетания пустоты, заброшенности и отдаленного гула падающей воды.
После прогулки и чрезмерного обилия солнца и камня нас невольно потянуло к сплошной стене джунглей, что высилась за выгоном позади миссии. Широкие песчаные дороги вели к россыпи селений индейцев племен витото, бора и муинейн, которые представляют " туземный компонент" комиссарии Амазонас; остальные - это несколько миссий, полиция и неклассифицируемые суобъекты, главным образом торговцы, а также мы.
Мы спустились по тропе к нашему дому и обнаружили, что он все еще занят. Возвращаясь через пастбище, над которым пламенел живописный закат, мы снова набрали грибов - столько, чтобы нам с Деннисом и Ив досталось больше, чем во все прошлые дни, - пожалуй, штук по двадцать на брата.
Именно когда мы шли через пастбище, я впервые заметил или, во всяком случае, впервые упомянул, что все вокруг необычайно красиво и что я чувствую себя настолько хорошо, что возникает странное ощущение, будто все происходит в кино или в каком-то большем, чем обычный, масштабе. Даже небо напоминало кадр, сделанный объективом " рыбий глаз", - все казалось кинематографически преувеличенным. Что это было? Может быть, легкое искажение пространства, навеянное растущим содержанием псилоцибина? Псилоцибин может вызывать такие нарушения восприятия. Я ощущал, что стал трехметрового роста, почти великаном -совсем как Алиса, когда она ела гриб и становилась то большой, то маленькой. Странное это было чувство, но на редкость приятное.
Вернувшись в " дом на пригорке", мы разожгли огонь и сварили рис, чтобы перекусить. Время от времени шел дождь. После обеда мы долго курили, ожидая, не зайдут ли Ванесса с Дейвом. Дождь все усиливался, и наконец мы укрылись в доме и каждый съел порядочную кучку грибов. Строфария подействовала быстро, и галлюцинации получились очень яркие, но, несмотря на увеличенную дозу, примерно через час переживания не особо отличались от прежних наших полетов. Мы вышли из транса и стали негромко обмениваться впечатлениями.
Деннис пожаловался, что ему мешали проникнуть глубже мысли об отце (он жил в Колорадо), о том, получил ли он наше последнее письмо, отправленное перед началом спуска по Рио-Путумайо. Вид у брата был печальный - будто под влиянием галлюциногена усилилась его тоска по дому. По крайней мере, мне так показалось. Я постарался его успокоить, и несколько минут мы тихо разговаривали в темноте. Он рассказал, что в его кайфе присутствовали разнообразные переживания: поднимающийся изнутри жар и странное неслышное жужжание, которое, по его словам, помогло ему проникнуть в загадку похожего на глоссолалию (Глоссолалия - особый вид расстройства речи: произнесение бессмысленных сочетаний звуков, сохраняющих некоторые признаки связной речи (темп, ритм, структуру слога и т. п. ). - Прим. перев. ) лингвистического феномена, который я пережил под действием ДМТ и который описывал ему раньше. Я попросил его воспроизвести звуки, которые он слышал, но Деннис, похоже, считал, что это невозможно. Пока мы разговаривали, дождь понемногу утих, и мы услышали слабый звук переносного транзисторного приемника: кто-то воспользовался передышкой в ливне, чтобы подняться на холм по тропинке, проходившей чуть пониже нашей хижины. Беседа наша прервалась, мы вслушивались в тихий звук приемника - он приближался, но потом стал затихать.
И тут последовал поворот событий, едва не отправивший нас в мир иной: как только радио замолкло, Деннис издал громкое, скрежещущее жужжание, которое продолжалось несколько секунд, при этом тело его словно окаменело. После минутного затишья он разразился залпом взволнованных, испуганных вопросов. " Что случилось? " - твердил он и - это особенно врезалось мне в память - " Я не хочу превращаться в огромное насекомое! "
Было видно, что Деннис сам перепуган случившимся, и мы с Ив постарались его успокоить. То, что для нас показалось не больше чем странным звуком, совершенно очевидно произвело совсем другое впечатление на того, кто его издавал. Я понимал его состояние:
мне оно было знакомо по опытам с ДМТ, где что-то вроде мысленной глоссолалии, которая мне самому казалось исполненной глубочайшего смысла, превращалось в сущую белиберду, когда я пробовал облечь ее в слова и передать другим.
Деннис сказал, что в звуке была заключена колоссальная энергия, а сам он ощущал себя некой физической силой. Мы несколько минут поговорили об этом, после чего Деннис решил повторить попытку. И повторил, но на этот раз все закончилось гораздо быстрее. Он снова сказал, что ощущал высвобождение огромного количества энергии. Он чувствовал, что если направит голос вниз, то сможет оторваться от земли. Тогда нам пришла в голову мысль, что можно издавать звуки, усиливающие метаболизм психоделиков, а Деннис предположил, что пение может ускорять метаболизм некоторых из них. По словам брата, у него возникло внутреннее ощущение, будто он приобрел какую-то шаманскую силу.
Деннис стал расхаживать взад-вперед, громко произнося: " Нет, чтобы прямо сейчас из тьмы возникла Ванесса вместе со своим скептицизмом! " Он чувствовал, что ее скептицизм непременно рухнул бы, не выдержав его демонстрации реальности столь странного феномена. Я возразил, что она сочла бы это лишь странным звуком в сочетании с галлюциногеном, в действии которого все больше сомневалась.
В какой-то момент брат так разволновался, что мы все втроем вышли из хижины и остановились, глядя в кромешную тьму. Деннис размышлял о том, стоит ли сейчас отправиться на поиски Ванессы и Дейва, чтобы обсудить с ними произошедшее. Наконец мне и насмерть перепуганной Ив с трудом удалось уговорить его вернуться в хижину и отложить все до утра.
Снова оказавшись в хижине, мы еще раз попытались разобраться в том, что произошло. Я вполне понимал изумление Денниса: ведь именно знакомство со зрительными и речевыми особенностями ДМТ когда-то, впервые заставило меня заняться проблемой психоделиков и их места в природе. Кажется невероятным, когда под влиянием этих растительных метаболитов меняется все то, что ты считал незыблемой реальностью, и волнение - вполне объяснимая реакция на столь поучительный, более того, пугающий опыт.
Мы с братом всегда были близки, и эта близость особенно усилилась с тех пор, как умерла наша мать, но, путешествуя по Азии, я испытал такие переживания, которые ему были пока неведомы. Чтобы помочь всем успокоиться, а заодно и доказать, что то, что сейчас пришлось испытать Деннису, может случиться с каждым, мне пришло в голову рассказать одну историю.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. КАТМАНДУ: ИНТЕРЛЮДИЯ
В которой взгляд в прошлое, на некоторые излишества в тантрическом стиле, произошедшие когда-то в главном оплоте хиппи в Азии, помогает пролить свет на странный эпизод с грибами в Ла Чоррере.

Два года тому назад, весной и летом 1969-го, я жил в Непале, где изучал тибетский язык. Волна интереса к буддизму еще только начиналась, поэтому те из нас, кто оказался в Непале из любви к тибетскому языку, объединились в сплоченную группу. Цель, которую я преследовал, изучая язык, отличала меня от большинства европейцев и американцев, которых привели в Непал проблемы лингвистики. Почти всех их интересовали те или иные аспекты философии буддизма махаяны, меня же влекла религиозная традиция, существовавшая еще до VII века и проникновения буддизма в Тибет.
Эта местная добуддийская религия тибетцев представляла собой разновидность шаманизма и была тесно связана с мотивами и космологией классического сибирского шаманизма. Тибетский народный шаманизм, носящий название бон, и сейчас практикуют в горных районах Непала, пограничных с Тибетом. Буддисты обычно презирают таких практиков, считая их еретиками и вообще недостойными людьми.
Мой интерес к религии бон и тем, кто ее практикует (их называют бонпо), вырос из страстного увлечения тибетской живописью. В ее произведениях самые фантастические, причудливые и свирепые образы обычно родом из добуддийской части народного пантеона- Дхармапалы, устрашающие хранители буддийского учения, многорукие и многоголовые, окруженные ореолом пламени и света, - это исконные бонские божества, чья верность появившейся позже буддийской религии поддерживается только благодаря могущественным ритуалам и обетам, которыми связаны эти всесильные демоны.
Мне казалось, что шаманской традиции, породившей столь диковинные фантастические образы, в свое время было известно какое-то галлюциногенное растение. Известно, что сибирские шаманы достигали экстатического состояния, используя гриб Amanita muscaria, и Гордон Уоссон провел исследование, подтверждающее, что в Индии в ведический период использовали тот же гриб. Поскольку Тибет лежит, грубо говоря, между двумя этими территориями, то вполне возможно, что до появления буддизма галлюциногены являлись частью местной шаманской традиции.
Amanita muscaria - только один из возможных кандидатов, которые могли применяться в древнем Тибете в качестве галлюциногена. Другим подозреваемым является Pegamum harmala из семейства Zygophallaceae. Он, как и Banisteriopsis caapi, содержит значительное количество галлюциногенного бета-карболинового алкалоида гармалина и, возможно, сам является галлюциногеном. Разумеется, его сочетание с каким-нибудь ДМТ-содержащим растением - а флора Индии может похвалиться не одним таким - должно давать сильный галлюциноген, по своему составу близкий к настоям амазонской аяхуаски.
Так что в Непал меня привел интерес к тибетской живописи и шаманским галлюциногенам. Я узнал, что в Непале и в Индии, близ Симлы, есть лагеря беженцев, население которых почти полностью состоит из отверженных бонпо, поскольку в лагеря, где живут беженцы-буддисты, их пускают неохотно. Мне хотелось перенять у бонпо сохранившиеся знания о галлюциногенах, которые когда-то, возможно, были широко известны и использовались в шаманской практике. По наивности своей, я жаждал подтвердить возникшую у меня гипотезу о влиянии растительных галлюциногенов на тибетскую живопись, а потом написать об этом монографию.
Но вскоре после прибытия в Азию огромность задачи и усилия, которых потребовало бы ее осуществление, предстали передо мной в своих истинных размерах. Предполагаемый план был всего лишь наброском, тогда как такому исследованию нужно было посвятить жизнь! И разумеется, я обнаружил, что ничего не удастся сделать до тех пор, пока я не выучу тибетский. Поэтому я на время отложил свои научные замыслы и решил, что те несколько месяцев, которые обстоятельства позволяют мне пробыть в Непале, будут полностью посвящены освоению тибетского языка.
Я уехал из Катманду, подальше от соблазнов, предлагаемых курильнями гашиша, и от праздных увеселений международной компании путешественников, контрабандистов и искателей приключений, которые прочно обосновались в городе. Итак, я перебрался в Боднатх, деревушку, история которой теряется в веках, расположенную в нескольких милях к востоку от Катманду. В последнее время туда нахлынули толпы тибетцев из Лхасы, и все они говорили на лхасском диалекте, который понимают повсюду в Гималаях. В деревне жили буддисты, и я договорился, что буду учиться у тамошних монахов, не упоминая о своем интересе к бонпо. Поиски жилья привели меня в дом Ден Ба-до, местного мельника. Он принадлежал к невари, одной из основных этнических групп Непала. Зажиточный мельник согласился сдать мне комнату на третьем этаже своего глинобитного дома, выходящего окнами на грязную главную улицу Боднатха. Я сторговался с одной местной девушкой, чтобы она каждый день приносила мне питьевую воду, и удобно устроился в своем новом жилище. Я побелил глинобитные стены комнаты, приобрел на рынке в Катманду огромную сетку от москитов и разместил под ней книги и скамеечку - из тех, которые тибетцы используют для письма. Наконец, довольный и счастливый, я принялся старательно изображать из себя молодого путешественника и ученого.
Учителя моего звали Таши Гьялцен Лама. Он принадлежал к школе Гелугпа и был очень добрый и понимающий человек. Несмотря на почтенный возраст, он каждое утро являлся ровно в семь, чтобы в течение двух часов заниматься со мной. Я был невежественен, как дитя. Мы начали с чистописания и алфавита. Затем после ухода ламы я еще несколько часов занимался, а остаток дня принадлежал мне. Я обследовал охотничий заповедник царя Непала восточнее Боднатха и индуистские места ритуального сожжения трупов - они находились в соседнем Пашупатинатхе. А еще я познакомился с несколькими европейцами, которые жили в округе.
Среди них оказалась пара англичан, моих сверстников. Оба были по-своему привлекательны. Он, худощавый блондин с орлиным носом и ироническими манерами, характерными для образцового продукта британской системы закрытых учебных заведений, надменный и изысканно вежливый, отличался, тем не менее, оригинальностью и часто бывал забавен. Она, маленькая, болезненно худая - про себя я назвал бы ее костлявой, - рыжеволосая, сумасбродная и циничная, она, как и ее спутник, обладала острым умом.
Родственники считали их паршивыми овцами, и они вели кочевую жизнь хиппи, как и все мы в то время. Эту пару связывали странные отношения: из Англии они приехали вместе, но ослабление внутреннего напряжения, наступившее после прибытия в буколический Непал, оказалось слишком большим испытанием для их хрупкой связи. Теперь они жили порознь: он на одном краю Боднатха, она, в одиночестве, на другом. Встречались они только для того, чтобы вместе " наносить визиты" или поиграть друг у друга на нервах.
Сам не знаю почему, но в этом экзотическом окружении я был совершенно очарован ими обоими. Когда они приходили - поодиночке или вдвоем, - я охотно прерывал свои занятия, чтобы пообщаться с ними. Мы быстро подружились. Говорили мы, естественно, о моей работе, поскольку она касалась галлюциногенов:
они относились к ней с интересом, так как еще в Лондоне попробовали ЛСД. К тому же мы выяснили, что в Индии у нас есть общие знакомые и что все мы любим романы Томаса Харди. Наша идиллия была на редкость приятной.
В то время для исследования шаманского измерения я использовал очень своеобразный метод: на самом пике вызванных ЛСД переживаний курил ДМТ. Так я поступал каждый раз, когда принимал ЛСД, а делал не так уж редко. Это позволяло мне подольше задержаться в триптаминовом измерении'. Приближалось летнее солнцестояние 1969 года, и. я решил провести очередной такой эксперимент.
Я собирался принять ЛСД в ночь солнцестояния, а потом до утра просидеть на крыше, покуривая гашиш и любуясь звездами. О своем плане я рассказал друзьям-англичанам, и они выразили желание присоединиться ко мне. Я мог бы только порадоваться этому, но существовало одно затруднение: в округе не было надежного ЛСД. Мой собственный скудный запас прибыл в Катманду в пророческом укрытии - керамическом грибке, отправленном из Эспена почтой.
Полушутя, я предложил им в качестве замены семя гималайского дурмана, Datura meteL Дурман - однолетний кустарник, источник ряда тропановых алкалоидов - скополамина, гилосциамина и других составов, дающих псевдогаллюциногенный эффект. Они создают ощущение полета или смутные, ускользающие видения, но все это происходит в мире, с которым трудно совладать и припомнить который потом тоже бывает трудно. В Непале семена дурмана применяют саддху (странствующие отшельники, или святые), так что в этих краях об этом растении знают. И все же я предложил его в шутку, поскольку о том, как сложно справиться с действием дурмана, ходят легенды. К моему удивлению, друзья мои охотно согласились, и мы договорились, что в назначенный день они придут ко мне в шесть часов вечера, чтобы вместе провести эксперимент.
Когда условленный день наконец настал, я перенес одеяла и трубки на крышу дома. Оттуда открывался чарующий вид на окрестную деревню и возвышающуюся над ней огромную ступу, с верхней части которой глядели нарисованные глаза Будды. В to время верхние золоченые уровни ступы стояли в лесах - шел ремонт поврежденной части, куда несколько месяцев назад ударила молния. Увенчанная куполом громада ступы придавала глинобитной беленой деревушке Боднатх фантастический, какой-то нездешний вид. Еще дальше на тысячи футов вздымались величественные отроги Аннапурны. Предгорья, как лоскутное одеяло, пестрели изумрудными клочками рисовых полей.
Часы показывали шесть, а друзей моих еще не было. В семь они тоже не появились, тогда я принял драгоценную таблетку Оранжевого Сияния и сел в ожидании. Через десять минут они пришли. Я уже чувствовал, что меня забирает, и показал им на две кучки семян дурмана, которые приготовил для них. Они забрали семена вниз, в мою комнату, чтобы там растолочь пестиком в ступке, прежде чем принять, запив чаем. Когда они вернулись на крышу и удобно устроились, меня уже носило по просторам воображения.
Мне казалось, что прошло много времени. Когда они усаживались, я витал слишком далеко, чтобы общаться с ними. Она сидела прямо напротив меня, он чуть подальше, сбоку, в тени. Он наигрывал на флейте. Я передал им трубку с гашишем. В небе медленно взошла полная луна. Я впал в навеянные галлюциногеном грезы, которые длились минуты, а ощущались как не одна жизнь. Очнувшись после особенно длинной череды видений, я обнаружил, что мой друг закончил игру и удалился, оставив меня наедине со своей дамой.
Я обещал обоим, что этим вечером дам им попробовать ДМТ. Стеклянная трубка и крошечный запас оранжево-воскового ДМТ лежали передо мной. Медленно, плавными, как во сне, движениями я набил трубку и передал ей. На все это с огромной высоты смотрели яркие, мерцающие звезды. Она взяла трубку и сделала две глубокие затяжки - вполне достаточно для такой хрупкой особы, - потом трубка снова перешла ко мне, и я сделал четыре глубочайших затяжки, причем четвертую задерживал до тех пор, пока хватало дыхания. Для меня это была огромная доза ДМТ; сразу же возникло чувство, будто я попал в полный вакуум. Я услышал пронзительный вой и звук разрываемого целлофана, которые сопровождали мое преображение в охваченного оргазмом ультравысокочастотного гоблина - именно таким становится человек в угаре ДМТ. Меня окружала трескотня механических эльфов и арочные своды - куда круче арабских, - которые посрамили бы даже самого Биббиенну.
А вокруг бушевали проявления некой силы, одновременно враждебной и причудливо прекрасной.
К тому времени, когда в обычных условиях можно было бы ожидать угасания видений, предварительно принятая доза ЛСД подбросила меня еще выше. Подпрыгивающие орды механических эльфов слились в неразличимый рев - толпа эльфов наступала. Внезапно я обнаружил, что лечу над землей на высоте в несколько сотен миль в сопровождении серебристых дисков. Сколько их было, сказать не могу. Я был сосредоточен на виде простирающейся внизу земли и скоро понял, что лечу над Сибирью, по-видимому, по полярной орбите, направляясь на юг. Впереди виднелись величавое Шанское нагорье и массив Гималаев, вздымающийся перед желтовато-красной пустыней Индии, Солнце должно было взойти часа через два. Сделав несколько последовательных рывков, я сошел с орбиты и выбрал место, откуда смог отчетливо различить круглую впадину - долину Катманду. Еще один рывок - и долина заполнила все поле зрения. Похоже, я снижался на огромной скорости. Вот индуистский храм и дома Катманду к западу от города, вот храм Сваямбхунатх, а в нескольких милях к востоку - ступа в Боднатхе, сверкающая свежей побелкой. Потом Боднатх стал стремительно надвигаться, превращаясь в мандалу из домов и концентрических улиц. Среди сотен крыш я отыскал свою. И в следующий же миг, влетев в свое тело, вновь узрел плоскость крыши и женщину прямо перед собой.
Она явилась на эту встречу наряженная, совершенно неуместно одетая в длинное серебристое вечернее платье из атласа, словно извлеченное из чьего-то фамильного сундука, - такие можно встретить в лавке старинной одежды в Ноттинг Хилл Гейт. Я упал ничком, и мне показалось, что моя ладонь попала в какую-то прохладную белую жидкость - то была ткань ее платья. До этого мгновения ни один из нас не рассматривал другого в качестве потенциального любовника. Наши взаимоотношения строились на совершенно иной основе. И вдруг все обычные нормы отношений перестали существовать. Мы бросились друг к другу, и у меня возникло отчетливое ощущение, что я прошел сквозь ее тело и оказался у нее за спиной. Одним движением она стянула платье через голову. Я сделал то же самое со своей рубашкой, которая превратилась у меня в руках в изодранную тряпку, когда я стаскивал ее с себя. Я слышал, как разлетелись во все стороны пуговицы, как неудачно приземлившись, разбились мои очки.
Мы занялись любовью. Или, скорее, пережили нечто, имеющее весьма отдаленное отношение к этому занятию, но совершенно своеобразное. Мы оба пели и вопили, захваченные глоссолалией ДМТ, катались по крыше, качаясь на волнах набегающих геометрических галлюцинаций. Она преобразилась: трудно описать словами, какой она стала, - женское начало в чистом виде, Кали, Левкотея, нечто эротическое, но нечеловеческое, нечто обращенное к виду, но не индивидууму, излучающее угрозу людоедства, безумие, простор и уничтожение. Казалось, она вот-вот сожрет меня.
Реальность разбилась вдребезги. То был секс на самой границе возможного. Все преобразилось в оргазм и зримый лепечущий океан эльфской речи. Потом я увидел в том месте, где склеились наши тела, из нее на меня, на крышу струится, растекаясь повсюду, какая-то стеклянистая жидкость, что-то темное, блестящее, вспыхивающее изнутри разноцветными лучами. После видений, вызванных ДМТ, после приступов оргазма, после всего, что было, это новое наваждение потрясло меня до глубины души. Что это за жидкость и что вообще происходит? Я взглянул на нее. Я заглянул прямо в нее -- и передо мной возникло отражение поверхности моего же собственного разума. Что это было - транслингвистическая материя, живой, переливающийся вырост алхимической бездны гиперпространства или порождение полового акта, совершенного в полном безумии? Я снова заглянул в темную глубину и на этот раз увидел ламу, который обучал меня тибетскому языку, - в это время он, должно быть, спал на расстоянии мили отсюда. Но в жидкости я увидел его в обществе незнакомого мне монаха; они оба глядели в отполированную до зеркального блеска пластину. И тут я понял, что они наблюдают за мной! Это было выше моего разумения; Я отвел взгляд от жидкости и от моей партнерши: настолько сильна была окружающая ее аура нечеловечности.
И тут до меня дошло, что мы, находясь на моей крыше, в течение нескольких минут пели, горланили и издавали дикие оргаистические вопли! Это означало, что весь Боднатх проснулся и сейчас разбуженные жители откроют окна и двери и потребуют у нас ответа, что происходит. И что же, собственно, происходило? Мне пришла на память любимая дедушкина присказка: " Боже милосердный! - промолвил вальдшнеп, когда его закогтил ястреб". Это абсурдно неуместное воспоминание вызвало у меня взрыв неудержимого хохота.
Но вскоре мысль о том, что нас могут увидеть, отрезвила меня до такой степени, что я понял: нужно срочно убираться с этого открытого места. Мы оба были совершенно голые, а вокруг нас царил полнейший и необъяснимый хаос. Девушка лежала не в силах подняться. Тогда я взял ее на руки и стал пробираться по узкой лестнице мимо кладовых с зерном к себе в комнату. Помню, что при этом я все время твердил, обращаясь к себе и к ней: " Я человек, человек". Мне было необходимо уверять себя, поскольку в тот миг я был в этом совершенно не уверен.
Мы выждали в моей комнате несколько минут. Постепенно я понял, что каким-то чудом - это было не менее странно, чем все остальное, что с нами произошло, - никто не проснулся и не призывает нас к ответу, желая узнать, что случилось. Похоже, никто ничего не услышал! Чтобы как-то успокоиться, я приготовил чай, и пока я им занимался, мне удалось понять состояние моей партнерши. Казалось, она находится в бреду и совершенно не способна говорить со мной о том, что только что произошло между нами на крыше. Именно так обычно и бывает после дурмана - очень трудно, а порой и просто невозможно припомнить, что же с тобой приключилось. Похоже, несмотря на то что случившееся включало самое сокровенное, что только может произойти между мужчиной и женщиной, я был единственным свидетелем, способным хоть что-то припомнить.
Размышляя об этом, я выполз обратно на крышу и нашел свои очки. Невероятно, но они были целы и невредимы, хотя я ясно слышал, как они разбились. Натеков стеклянистой жидкости - эктоплазматических выростов нашего тантрического действа - нигде не было видно. Подобрав свои очки и нашу одежду, я вернулся в комнату, где спала моя партнерша. Курнув гашиша, я забрался под противомоскитную сетку и улегся рядом с ней. Несмотря на все возбуждение и полученную организмом стимуляцию, я сразу же заснул.
Не знаю, сколько времени я проспал. Внезапно я очнулся от глубокого сна. Было еще темно. Моей подруги и след простыл. Я изрядно встревожился: если она по-прежнему не в себе, ей опасно бродить ночью по деревне одной. Я вскочил, набросил на себя халебу и отправился на поиски. Ни на крыше, ни около кладовых ее не оказалось.
Обнаружил я ее на первом этаже дома. Она сидела на земляном полу, уставившись на свое отражение в бензобаке мотоцикла, принадлежавшего зятю мельника. Все еще не ориентируясь в окружающей обстановке - явление, типичное для дурмана, - она продолжала находиться во власти галлюцинаций и не могла понять, кто перед ней. " Вы мой портной? - все спрашивала она меня, пока я вел ее в комнату. - Вы мой портной? "
Когда мы снова оказались наверху в моей комнате, я снял халебу, и мы оба обнаружили, что на мне надет некий предмет туалета, который она деликатно назвала своими " штанишками". Мне они были явно малы, и ни один из нас не знал, как они на мне оказались. Этот маленький эпизод достойно увенчал изумительный вечер, и я оглушительно расхохотался. Я возвратил ей трусики, и мы снова улеглись спать, озадаченные, успокоенные, усталые и довольные.
После этого совместного переживания мы с девушкой особенно подружились. Любовью мы больше никогда не занимались - нас вполне устраивала дружба. О событиях на крыше она не помнила абсолютно ничего. Через неделю или около того я поведал ей о своих впечатлениях относительно произошедшего. Она изумилась, но отнеслась к случившемуся благосклонно. А что случилось, я и сам не знал. Я окрестил стеклянистую жидкость, которую мы вырабатывали, " лювь". Это нечто большее, чем любовь, нечто меньшее, чем любовь, может быть, и вовсе не любовь, а некое пока непознанное до конца потенциальное человеческое переживание, о котором известно так мало.
Вот эту историю я и рассказал Дейву и Ив той ночью в Ла Чоррере, в " доме на пригорке", под раскачивание наших гамаков в свете фонаря да под то стихающий, то возобновляющийся стук дождя по крыше из пальмовых листьев. Именно тот случай и заронил во мне интерес к фиолетовой жидкости, которую, если верить слухам, шаманы-аяхуаскеро выделяют из кожи и используют для гадания и целительства. И каждый раз, рассказывая эту историю, я обращаю главное внимание именно на феномене жидкости. И в ту туманную ночь, стараясь успокоить Денниса, я тоже сделал основной акцент на нем, умолчав о том дурацком моменте, когда я проснулся в женских трусиках. Он только чертовски смущал, ничего не прибавляя к смыслу истории. Тогда я никому не рассказал об этом эпизоде, он остался моим личным воспоминанием. И сейчас я упоминаю о нем только потому, что позже этому нелепому инциденту суждено было оказаться центральным моментом проявления телепатии, убедительнее которого мне наблюдать не доводилось.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒