Вильям ДЖОНСТОН 3 страница

И поскольку неправильное понимание могло возникнуть, я подумал, что лучше называть практику «христианским дзеном». И смыслом ее стало бы очищение. Но и это было несколько неудобно, ввиду того, что я недавно опубликовал книгу, в которой отражал все нападки на «христианский дзен», как приводящий умы в замешательство. Теперь я был обязан отвечать за свои слова. Несомненно, подобные идеи всегда будут спорными, и кое-кому они не понравятся. Тем не менее, после долгих раздумий, я считаю, что практика «христианского дзена» может быть результативной — при индивидуальном подходе. И весомый аргумент в поддержку этого — уже упомянутый факт, что некоторые Мастера допускают существование методик дзена в христианстве. Возможно, они не расценивают наши разработки столь высоко, как свои собственные – вопрос спорный, — но признают их. А если признают, то отчего бы не применять их в действии? Теперь же позвольте мне обрисовать вкратце, как я вводил предмет дзена и как некоторые реагировали на это.

Прежде всего, я почувствовал необходимость определить различие между дзеном и дзен-буддизмом. Последний является ответвлением буддизма которое, считается, зародилось в Кантоне в шестом веке, когда индийский монах Бодхидхарма, после пребывания в медитации в течение девяти лет, наконец достиг просветления. Он так долго и упорно сидел лицом к стене, что его руки и ноги совсем ослабели. А потому маленькие безрукие и безногие статуи Дхарма Сама можно все еще отыскать в Японии. Бодхидхарма – личность легендарная, ученые же говорят, что дзен появился от слияния буддизма Махаяны и таоизма. Несомненно, индийское происхождение все еще отмечается в словаре. Санскритская майя превратилась в макио, дхиана стала ч’ан в Китае и дзен в Японии; самадхи — санмаи, и так далее. Дзен-буддизм остается весьма значимым, особенно это касается двух больших сект — Сото и Ринзаи, где дзен строго сохраняется в первозданной чистоте. Это касается дзен-буддизма.

С другой стороны, дзен, как общее направление, дает нам медитационные практики, которые вовсе не должны принадлежать лишь буддизму. Конечно, это не привычные нам медитации, в которых присутствует логика, прослеживаются причины, мысли, заключение. Здесь предпочтительно такое состояние сознания, когда мы проникаем в суть вещей; оно распространяется на весь день, так что можно сказать, что человек находится в дзене, гуляя, работая, обедая; дзен является жизнью. Это медитация без объекта. Это то, что я назвал «вертикальной медитацией», что иногда описывается как «идти внутрь», прорываясь через слои сознания к глубинам своего духа или к центру своей сущности. Можно не обращать никакого внимания на мысли и образы, которые скользят по поверхности ума. Можно просто игнорировать их, предаваясь более глубокой деятельности «Я». В условиях христианства, может быть, лучшим было назвать иакое состояние скорее созерцанием, чем медитацией. Во всяком случае, подобные ментальные упражнения описаны известными христианскими мистиками. Они, как и в дзене, иногда говорят о темноте, пустоте, безмолвии, вне-вещности. Введено даже понятие «темная ночь», но не потому что такое состояние в какой-то степени тягостно, а из-за отсутствия в уме четких мыслей и образов. Кроме того, существует понятие «облака незнаемого», поскольку человек как бы пребывает внутри облака — без ясных образов и идей. Иногда говорится и об «обдумывании ничего»; но мне этот термин нравится меньше, потому что может вызвать ошибочное представление: мол, дзен или созерцание являются чем-то бесполезным. Более подходящее слово – «сверх-мышление».

Эта медитация экзистенциальна потому, что ум не поглощен образами прошлого или будущего, правого или левого, верхнего или нижнего. Мы просто в настоящем (в положении лотоса можно почувствовать, как твоя сущность словно бы заперта здесь), в вечном «сейчас», лицом к лицу с действительностью — как два зеркала. И таким путем можно когда-нибудь достичь высшей точки трансформирующего сущность опыта – так называемого сатори. Поза тела при этом имеет немалое значение, поскольку в дзене важно направлять внимание вниз-внутрь. Такая установка входит в противоречие с деланием западной молитвы, когда на протяжении двух последних столетий наблюдалась тенденция к умствованиям; верующие не погружались вглубь, в свою сущность, в результате чего многие христиане, даже монахини и священники, оказывались за бортом в моменты эмоционального кризиса. Вероятно, этого не происходило бы, если бы их сознание фокусировалось на уровне живота – по дзену.

Примерно таким было направление моих объяснений. Сейчас часто говорится, что нельзя понять дзен, не выполняя практики, ничто не заменит опыта. Похоже, так оно и есть. Но все же я встречал людей, которые схватывали идею довольно быстро, даже до того, как они действительно занялись «сидением». И осваивали его гораздо быстрее, чем люди предыдущего поколения. Для последних во всех этих разговорах о внутренней темноте и пустоте было так много вздорного; и даже духовные писатели старались не особенно затрагивать эти темы. Они вроде бы чувствуют, что попадают в область психической жизни, которая могла быть закрытой или подверженной чему-то дьявольскому и которую, в любом случае, следует касаться весьма осторожно. С другой стороны, наши современники более предрасположены к тайным знаниям. Почему?

Одна причина, я полагаю, — в широком распространении психоанализа. С учением Фрейда в массы проникло представление о внутренних движениях психики, подсознательном беспокойстве, детских навязчивых идеях, архетипах и т. д. Люди познакомились с описанием ума, как айсберга, поднимающегося из воды лишь на малую часть своего огромного объема. И теперь им не трудно представить себе глубины за глубинами ума, глубины обычно бездействующие, пока их энергии не будут освобождены чем-то вроде дзена. И когда им говорят о медитации, в которой осуществляется проникновение через слои сознания в самый низ, вглубь, они схватывают эту идею.

Есть, я полагаю, и другая причина, почему современные люди достигают результатов в дзене довольно легко, хотя я боюсь, что меня могут неправильно понять. Тем не менее, это — широкое распространение наркотиков. Я никоим образом не поддерживаю их применение. Я никогда не экспериментировал с ними сам (возможно, у меня не хватало смелости), и был достаточно подготовлен, чтобы верить в ужасы, которые о них рассказывали. Все, что я хотел бы отметить здесь — наркотики, кажется, вводят людей в мир внутренней, психической жизни, что имеет что-то общее с дзеном и мистикой. Я не имею в виду, что опыт, ими даваемый, — такой же как и в дзене; нет, эффект совершенно другой, — но какие-то психологические аналогии, кажется, прослеживаются. В результате, люди, принимающие наркотики, понимают кое-что и в дзене, поскольку в них пробуждено понимание того, что в нашем разуме существуют глубины, достойные исследования.

Не раз я слышал о людях, начинающих с наркотиков и заканчивающих дзеном. Несомненно, такое завершение весьма желательно.

Были и серьезные христиане, которые с трудом понимали суть дзена. Я не беру людей предубежденных, но — других, которые были открытыми, но оставались в недоумении. Их проблемы, думаю, можно свести к трем.

Первая – связана с местом Бога в дзене. Я уже говорил на эту тему, и нет нужды к ней возвращаться.

Во-вторых, проблема места Христа в дзене. Некоторые чувствовали, что в христианском дзене должна быть ориентация на Христа. Однако, где же Христос в этой пустоте, вне-образной темноте? Это — важная проблема. Я считаю, что христианский Дзен может быть ориентирован на Христа, но оставляю эту тему для следующей главы.

Третьей проблемы можно коснуться и здесь. Меня спрашивали: «Но чем дзен отличается от «квиетизма»?

Квиетизм — одно из таких слов, которыми обмениваются якобы просвещенные люди, ничего толком не зная об их значении. Если я понимаю термин правильно, что не факт, это — вид бездеятельности, который проник в созерцательную молитву в семнадцатом веке, принял форму подавления думания и активности. Несомненно, это было абсурдным искажением реальной вещи. Аналогичные искажения существуют и сегодня, когда люди столь озабочены нападками, что остаются по ту сторону вопроса. Я полагаю, что к дзену следует относиться очень серьезно, насколько возможно сидеть в спокойной тишине, наслаждаясь чем-то вроде физической эйфории, которая сама по себе не имеет религиозного значения и не делает никого мудрее, чем прежде.

Но должно быть отмечено, что литература дзена, ничуть не менее христианской, заполнена анафемами против подобных вещей. «Бониари дзен», что означает «дзен на холостом ходу», резко осуждают истинные Мастера, которые прямо настаивают, что дзен далек от бездеятельности, истинный дзен требует фантастического усилия ума и воли, и тела. Мысли не должны быть просто подавляемы. Как утверждается, верхние уровни сознания игнорируются для того, чтобы можно было сконцентрироваться на более глубоком уровне. Или другими словами: быть поглощенным не мыслями, а сущностью бытия, из которого мысль берет свое начало. Здесь лежит сама истина. Нет никаких определенных вопросов, позволяющих уму яростно набрасываться на любую тему. Глубоко внизу существует концентрация, которая есть тишина, но тишина интенсивная; люди, практикующие дзен, вынуждены использовать все свои силы и энергию, чтобы прорваться. И ключ к этому — отрешение, о котором мы говорили. Короче, квиетизм может быть опасным и в дзене, и в христианском созерцании; но, правильно понятый, дзен не квиетичен. Каждый, кто побит палкой-киосаку, знает это.

Кроме того, если квиетизм означает отрицание деятельности таким образом, что человеком не делается никакой работы, ясно, что это вовсе не про дзен, который всемерно подчеркивает необходимость работы. На самом деле, выполнение работы с тотальной концентрацией и энергией — один из видов практики дзена и заменяет сидение в холле медитации. Это часто говорилось Мастером.

Далее, можно было бы определить квиетизм в более широком значении этого слова. Для христиан он должен бы означать что-то, что не есть Бог. Для дзен-буддистов – нечто иное. А в практических целях и те, и другие говорят об одном и том же. Дело в том, что если вы хотите идти до конца, вы не должны оставлять себе ничего суетного. «Ничто, ничто, ничто, — говорил Св. Иоанн Креста, — и на горе ничто». Это означает отказ не только от спирта и от табака, но и от всех мыслей и желаний (даже мыслей и идей о Боге), от всего виденного, от чувственного опыта и т. д. «Восхождение на Гору Кармел» представляет собой подробное перечисление всего, от чего вы должны отречься, особенно — от заманчивых духовных переживаний, на которые ум так падок. Если человек не отрекается от всего, чем он обладает, он не может быть моим учеником. И все означает все. Как часто люди, испытавшие блаженную эйфорию самадхи, цепляются к ней, прекращая дальнейшее движение. Думаю, это форма квиетизма, которая препятствует прогрессу. Св. Иоанн Креста говорит о таких зацепках как о тонкой нити, обмотавшей ногу птицы, которая не дает ей взлететь в ясное синее небо к безмятежной свободе. Буддийский писатель создает другой образ. Человек стоит в вагоне метро, опираясь на свою трость. Поезд дергается. Человек должен отпустить трость и схватиться за поручни, в противном случае он упадет. Так отпустите вашу трость. Пусть падает. Не цепляйтесь за нее, или рухнете вы.

Я пишу об этом, чтобы подчеркнуть фундаментальную природу истинной мистики, независимо — буддийская она или христианская. Ничего не должно оставаться неотброшенным — ни поиски дивного опыта, ни тревожные ожидания. Но давайте отметим, что отречение — лишь одна сторона всей картины. А в ней и глубоко запрятанные сокровища, и драгоценный жемчуг. И чтобы найти их, страдание имеет смысл.

ГЛАВА 5

ХРИСТИАНСКИЙ ДЗЕН (2)

Некоторые Мастера допускали, что дзен можно отыскать не только в буддизме, но и в других религиях. Если это верно, то он должен существовать и в рамках христианства; в таком случае задача христианства — найти дзен, развить его и применить к нашим дням с помощью Востока. Но где же дзен в пределах христианской традиции?

Признаюсь, терпеть не могу утверждений, что дзен обнаруживается в христианстве точно в той же форме, как и в буддизме. Это одно из упрощений, которым подвержены и христиане, и буддисты одинаково, но я не очень хочу потерять всех моих друзей. Однако могу спокойно сказать, что существует христианское самадхи, всегда занимавшее почетное место в духовности Запада и, я уверен, максимально приближающееся в этой части к дзену. Это то, что и названо мной христианским дзеном.

Я уже упоминал о практике самадхи, процветающей в знаменитых школах духовности, традиции которых коренились в богатой культурной почве средневековой Европы. Были школы систерциев, доминиканцев, кармелитов, францисканцев и другие. Затем, в викторианскую эпоху, существовали школы мистики в Рейнских землях, во Фландрии и даже во флегматичной старой Англии. Не говоря уж об известных ортодоксальных школах, которые дали нам «Добротолюбие» («Филокалия») и наставления омолитве сердцем. Все эти школы имели свои пути, ведущие к созерцательной тишине и миру — за пределами слов, образов, идей и желаний. Созерцательному опыту давались различные названия. Автор «Облака» поэтически описывает его, как «невидящее движение любви». Невидящее — поскольку не содержит никаких мыслей и образов, существует лишь в качестве «ничего»; это — не более чем легкое и простое внутреннее движение любви в безмолвии.

Кроме того, тот же автор называет подобное переживание «обнаженным намерением желания». Упоминание желания указывает на элемент любви, тогда как нагота, или обнаженность, традиционно используется в христианской молитве, чтобы указывать на полное отделение от всего, даже от мыслей, образов и желаний. «Будь уверен, что (душа твоя) обнажена», — говорит английский автор ученику, многократно предупреждая, чтобы тот был «неприкрытым» в своем устремлении к Богу. Другие авторы говорят о «безмолвной мистике», указывая, что за всеми мыслями и речами там лежит область утонченной тишины. Кроме того, упоминают «духовный сон», поскольку это состояние имеет глубину и тишину, и силу, как прекрасный сон, который дает наслаждение. Св. Иоанн Креста (мой гуру) называет его «живым пламенем любви», имея в виду динамическую природу такого самадхи, которое становится ревущим пламенем, завладевает всем существом и приводит человека к тотальному забвению себя. Тот же автор пишет о нем, как о темной ночи — из-за духовной обнаженности и отсутствия мыслей, что характеризует состояние глубокого самадхи. Терминология эта проистекает из трудов значительно более раннего автора — Дионисия.

«В серьезной практике мистического созерцания отбросьте прочь чувства и работу интеллекта, и все то, что чувства и интеллект могут воспринять, и все то, что есть и чего нет, и устремитесь вверх к непознаваемому, так высоко, насколько возможно, к объединению с Ним, который — над всеми вещами и над всем знанием. Постоянно и абсолютно изымая из себя все — до полной чистоты, отбрасывая все и освобождаясь от всего, ты будешь вознесен к лучу Божественной темноты, которая превосходит все бытие».

Этот яркий луч божественной темноты пронзает всю апофатическую школу мистики, главным представителем которой является Св. Иоанн Креста. А вот сестра Тереза в меньшей степени делает упор на темноту. Для нее самадхи —это состояниепребывания в центре собственного внутреннего замка, в глубине своего бытия. Оно имеет отношение к внутренним, духовным чувствам — слышанию, касанию и обонянию, таким образом добавляя богатства пустоте внутренней тишины.

Каждая школа имела собственный характерный метод, но одно было присуще им всем – придание особого значения любви или божественному милосердию. Здесь, конечно, происходит интуитивное восхождение к Священным писаниям, особенно к текстам, которые говорят: тот, кто любит, знает Бога, а тот, кто не любит, не знает Бога. Просветление — это плод любви, похожий на свечу, которая дает свет и способность видеть. «Предложи свечу пламени», — пишет автора «Облака», прося нас осветить наши сердца огромным пламенем, которое — любовь Бога. Любовь ведет людей вплоть до психического уровня, где пребывает самадхи (думаю, это — истинно и для человеческой любви), и где мудрости можно коснуться. Для созерцания любовь не столь важна, как для обретения прекрасной Мудрости, которую столь ценило средневековое христианство. «Если кто любит меня, он будет любим и Отцом моим, и будем ведомы Духом…». Дух мудрости дается тем, кто любит.

Что касается техники, приводящей людей к самадхи, западная традиция значительно отличалась от дзена. Не было и речи о позе лотоса, лишь вскользь — о положении тела. Впрочем, кажется, отмечался интерес к дыханию, особенно в Восточной церкви и в традиции, которая процветала вокруг Горы Афон. Но большая часть этих методик была утеряна или забыта, и далее духовность Запад развивалась в основном путем умствований.

Люди приводились к медитации через чтение Священных писаний и размышление об их содержании. Постепенно эта дискурсивная медитация переходила в нечто более простое (подобное дыханию или повторению слов), и, в конечном счете, в бессловесную и надконцептуальную тишину, которая и есть созерцание, или — если вы предпочитаете иное выражение — христианское самадхи. На эту ступень должны были перейти все, кто серьезно посвящал себя внутренней молитве. И это было обычным развитием медитации.

Именно так меня учили медитации, когда я был послушником. Мне велели брать Библию, или несколько книг о Библии, и обдумывать их, и усваивать, и молиться. Для начала это было довольно хорошо, и я тоже рекомендовал бы начинать таким образом. Моя единственная претензия: в религиозных установлениях, как того, так и нашего времени, ничего не продвигалось дальше изучения Библии и молитв. Старая средневековая традиция проведения людей через различные этапы самадхи была в общем-то потеряна. Просто не принято было знакомить людей с надконцептуальными формами молитвы; впрочем, и «мистицизм» не был хорошим словом. Разумеется, если люди случайно выходили на самадхи или активно предпринимали что-то подобное на свое собственное усмотрение, как это делали многие, их ничто не останавливало, но квалифицированной и эффективной методологии в этом направлении существенно не доставало.

Олдос Хаксли и другие упрекали иезуитов в причастности к упадку мистики в Европе девятнадцатого столетия, обвиняли сыновей Игнатия в обучении такому типу молитвы, который был скорее математикой, чем созерцанием. Но, возможно, это не вполне справедливо. Дело здесь в другом. Прежде всего, уместной считалась предусмотрительность в сокрытии мистики — ввиду волны мистики ложной, которая произвела опустошение в религиозной жизни более раннего периода. Затем сказывался дух времени (мои немецкие друзья, если я слышу их правильно, называют его Zeitgeist), когда серьезный удар был нанесен монастырям – как и сегодня общество не препятствует их разрушению. Последнее столетие отмечалось духом наукообразности, рационализма, догматизма, который ценил понятия, образы, математику, идеи, однако был поставлен в тупик безмолвной темнотой мистической мудрости. Все это способствовало нарушению мистической традиции. Добавьте к этому общий упадок сил Запад в течение последнего десятилетия, и вы поймете, почему так много религиозных орденов утратили свою мистику, и с нею — свое прозрение.

Таково положение дел, при котором дзен и другие формы восточной мистики появляются на горизонте. Я уверен, они имеют, что сказать нам. Я уверен, они могут помочь угасающим религиозным орденам разрешить некоторые свои проблемы и произвести преобразования. Они могут помочь и мирянам-христианам достичь самадхи. Встретившись с подобным феноменом и желая почерпнуть учения из сокровищницы Востока, человек с Запада может занять одну из двух позиций.

Первая: он может выбросить за борт свои собственные традиции, чтобы принять все восточные. Пренебрегая гигантами собственного прошлого, он может сесть у ног роши и пытаться достичь сатори, который передается из рук в руки через многие поколения со времени Бодхидхармы, и даже со времен Будды. Таким образом, он вошел бы в поток восточного буддизма, и если он — христианин, то сумел бы ввести свой сатори в рамки христианства. Кое-кто из людей Запада пошел по этому пути.

Сам я, однако, никогда не мог так делать. Возможно, Юнг и Элиот дали мне слишком глубоко прочувствовать мощность традиции и силу тех архетипов, которые прочно укоренились во мне. Юнг с восторгом отзывался о дзене и йоге, но при этом утверждал, что в своей восточной форме они не подходят западному человеку, который имеет другие традиции и архетипы. Широко известно его высказывание, что Запад имеет собственную йогу, возведенную на фундаменте христианства. Здесь, думаю, он имел харизматическую вспышку прорицания, которое скоро будет исполнено. Наряду с Юнгом, Элиот говорит нам, что прошлое есть настоящее, оно живет в нас, являясь частью нас, подталкивая нас. А если это так, то возможно ли отбросить прочь свое прошлое и заменить другим? Возможно ли выкинуть западные архетипы и заменить их восточными? Для меня — нет. И несмотря на двадцать лет жизни на Востоке, несмотря на мою очень глубокую любовь к Японии, я все еще чувствую себя неисправимо западным и даже, увы, неисправимо ирландцем. Очевидно, не стоит и говорить, что моя собственная традиция преобладает – и это не моя уверенность, а констатация факта.

По этой причине мне всегда казалось, что психологически реалистичный путь — пребывать в русле собственной традиции и лишь брать наиболее подходящее и ценное из другой. В частности, таким образом работают ведущие религиозные ордена — доминиканцы, францисканцы, иезуиты и т. д. – пересматривая свои мистические традиции, они обнаруживали утраты и обогащали их духовно тем, что предлагал Восток. Правда, это приводило отчасти к отказу от апостольских радостей — преподавания математики, участия в демонстрациях и походов на базары. Но подобная жертва, несомненно, имеет смысл.

О переливании крови – изучении всего, что возможно, и интеграции с учетом нашего прошлого — я уже рассказал кое-что в предыдущей главе. Теперь позвольте добавить еще несколько слов. Как дзен может подкорректировать и сделать более важной традицию созерцательности в христианстве, которая находилась в упадке более тысячелетия и теперь крайне нуждается в восстановлении? Прежде всего, думаю, учения подобные дзену могут помочь нам подправить и демифологизировать многое в теологии, которая опирается на христианскую мистику. Позвольте объяснить, что я имею в виду.

Традиция иудео-христианства, как хорошо известно, — чрезвычайно теоцентрична. Все зависит от Бога. Такое положение проистекает в основном из Библии, где все приписывается управлению Яхве. Если дождь падает, это — работа Яхве. Если кто-то сбивается с пути, Яхве укрепляет его сердце. Если человек умирает, это Яхве поражает его. И так далее. Это особенно подчеркивается при отношении Бога к человеку: Авраам, Моисей и Павел ничего не достигали своими собственными средствами, своим собственным аскетизмом, своей собственной молитвой. Все было даром Яхве. И такой подход был перенесен в мистическую традицию христианства, где все было работой Бога, и деятельность человека не заслуживала особого внимания.

То, что я назвал «христианским самадхи» имеет отношение к внушению свыше в процессе созерцания, поскольку является чистым даром одного лишь Бога, наполняющего душу.

Теперь об этом можно говорить открыто. В конце концов, сие — истина, и евреи были правы, передавая все Богу. Но здесь таится ущербность — люди становятся ленивыми в развитии способностей, необходимых для мистики. Еще один пункт, довольно неприемлемый для современного человека, максимально антропоцентричного и имеющего трудности с терминологией, — непрерывные (и, на его взгляд, бесполезные) разговоры о Боге. Он демифологизировал действие Бога в сфере природы, обнаружив множество следственно-причинных связей, и ему трудно воспринимать мистическую теорию христианства, которая постоянно уповает на прямое воздействие Бога и строго теоцентрична.

По сравнению с этим, дзен предельно отцентрирован на человеке и экзистенциален. Вам просто говорят, чтобы вы сидели и добивались успеха в вашей работе. Инструкции относятся к вашему позвоночнику и вашим глазам, и вашему животу; дается практический путь к самадхи, в нем не слишком много теории. Вам предлагают верить лишь в то, что вы обладаете природой Будды и что просветление возможно.

Здесь есть нечто и для христианства. Терминологические сложности в дискуссиях о достигнутом деятельностью и внушенном в процессе созерцания, об обычной и высшей молитве, о «gratia gratis data» и «gratia gratum faciens» — все затруднения можно тихо и удобно разрешить. В них нет особой необходимости, поскольку сам опыт — очень прост. По-моему, мы могли бы обойтись даже без слов, заменив размышления «христианским самадхи». Эта практика должна бы иметь хороший эффект наряду с другими духовными традициями, которые используют слово. К тому же, «созерцание» (contemplation) — латинское слово, калька с греческого theoria. Но должны ли христиане навсегда прикипеть к эллинистическому словарю?

Использование общедоступного языка и методики сделает возможным для многих людей приобщиться к христианскому самадхи. Это будет огромным благом для христианства — особенно для католического христианства, люди которого теряют преданность, теряют интерес к четкам, крестовому пути, послушничеству – всему, что повсеместно поддерживало веру в прошлом. Я не говорю, что нужно отказаться от подобных практик, но они могут быть заменены простым созерцанием, доступным каждому, было бы желание. Прежняя христианская созерцательность годилась для элиты — францисканцев, иезуитов, доминиканцев… Но бедный мирянин, обыватель, оставался в стороне. А в этом нет необходимости. Созерцательность, также как литургия нынче, может стать доступной каждому. Вредная стена, которая отделяла общенародное христианство от монашеского, может быть сломана, чтобы все ищущие имели возможность обрести внутреннее зрение, достичь самадхи.

Нет, я не хочу сказать, что роль бессребреников-францисканцев, мудрых доминиканцев, изощренных иезуитов и т. д. пришла к счастливому концу. Нет, им, с их наработками в созерцательности, следует быть руководителями для остальных. Таким образом, они оказали бы большую услугу обществу и миру. Но если они не станут способствовать делу, которое может сделать мир лучше, они просто перестанут существовать. У них, не приносящих пользу обществу, не будет повода к существованию. Другие займут их место.

ГЛАВА 6

ХРИСТОС

Говоря о дзене с христианами, я сталкивался с недоуменным вопросом: «А как же насчет Христа? Как Христос совмещается с этой пустотой, этим отсутствием всего, этой темнотой, которая превосходит мыслимое? »

Вопрос очевидный и неизбежный. Даже малыши в детском саду знают, что Христос – в центре существования и что исключение Христа из религии привело бы к ее краху. Далее… Естественно, люди с осторожностью относятся к той христианской молитве, которая, как им кажется, лежит в стороне от Священных писаний (вне зависимости от слов и букв) и исключает любые размышления и образы Христа, ради того, чтобы войти в темноту и пустоту. И разумеется, серьезный вызов человеку достаточно глупому — ни с того ни с сего болтать с ним о христианском дзене.

Я же считаю, что христианский дзен должен быть дзеном именно христианским, Христо-центристским, и опираться на Священные писания. Но я спрашиваю себя, не можем ли мы, благодаря дзену, разработать новый христианский метод, метод, который менее дуалистичен и более «восточен». Это утверждение может прозвучать странно (если вообще что-либо может еще показаться странным в сумасшедшей современной Церкви), но полагаю его разумным.

Позвольте мне вернуться к сказанному ранее. Диалог между буддистами и христианами не означает просто того, что они сидят кружком, потягивая зеленый чай и приятно поводя время в безмятежной атмосфере вселенской доброй воли. Это означает, что они учатся чему-то друг у друга. Они постигают новые идеи, новые отношения, новое понимание. И именно сейчас мы можем почерпнуть из буддизма новое понимание для наших христианских методик.

Нам следует быть открытыми в восприятии, так же, как делали это наши предшественники. Христианство, в конце концов, начиналось как еврейская секта, но Августин, Григорий и остальные не были всецело уловлены, захвачены, подмяты лишь оттого, что учение исходило из иудейства. Они были воспитаны в греческой культуре; но они внесли греческое мировоззрение в еврейское откровение, и так христианство взращивалось и обогащалось. Но если Августин и Григорий приняли учение от евреев, не понимаю, почему нечто восточное непременно должно взять верх, полностью захватить и поглотить нас. Люди Востока будут иметь свое собственное понимание, свои собственные отношения — и при этом добавят многое к христианству, подобно тому, как греческая культура добавила многое к иудейству.

Именно это я имею в виду, говоря, что если мы идем к Христу через дзен, то другой человек может прийти к нему через Аристотеля. Я люблю «Второе послание к Коринфянам», где апостол Павел говорит о славе Господа, Моисее и Иисусе. Какое в нем сияние и божественная мощь! И что же, кто-то может подумать, что маленький человек с запада уже постиг всю славу Бога? Мы уверены, что исчерпали всю эту красоту? Мы воображаем, что изучили всю мудрость? О, мы еще слишком далеки от этого. В лике Христа есть бесчисленные линии, пока еще не постигнутые нами; всех богатейших интонаций его голоса западные уши еще никогда не слышали; его глаза содержат столько мудрости, в которую не проникал западный взор! И теперь настало время Востока, чтобы открыть все прекрасное, пока еще упущенное Западом. Что за восхитительное приключение! Но позвольте мне, простому иностранному варвару, который провел двадцать лет на мистическом Востоке, сделать попытку, заикнуться, сказать несколько слово об этом новом методе во славу Господа нашего Иисуса.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 Следующая ⇒