КОММЕНТАРИИ 21 страница

Глава 4

В одно прекрасное утро, спустя два-три дня после упомянутого происшествия, к Эмме явилась с каким-то сверточком в руках Гарриет — села и, помявшись немного, начала:

— Мисс Вудхаус, ежели вы не заняты… я имею сказать вам кое-что, сделать одно признанье — и тогда со всем этим будет кончено.

Эмма несколько удивилась, но, впрочем, просила ее говорить. В поведении Гарриет угадывалась серьезность, которая, наряду с этим вступлением, свидетельствовала о том, что готовится нечто значительное.

— Я и не вправе, — продолжала та, — и, разумеется, не желаю ничего от вас таить касательно сего предмета. Я обязана обрадовать вас, что в известном вам отношении сделалась, к счастью, совсем другим человеком. Не стану говорить лишних слов… мне чересчур стыдно, что я могла настолько утратить власть над собою, — к тому же вы, вероятно, и так понимаете меня.

— Да, — отвечала Эмма, — надеюсь.

— Как я могла столько времени выдумывать глупости!.. — горячо воскликнула Гарриет. — Прямо затмение нашло какое-то! И что я в нем видела особенного… Теперь — встречусь ли я с ним, нет ли — мне безразлично, хоть, может быть, из них двоих я предпочла бы его встречать пореже — любою дальней дорогой пойду, лишь бы с ним разминуться, — но я больше не завидую его жене, ничуть не завидую и не восхищаюсь ею, как раньше, — наверное, она очаровательная и все такое, но, по-моему, она ужасная змея и злюка. Век не забуду, как она на меня поглядывала в тот вечер!.. Однако уверяю вас, мисс Вудхаус, я не желаю ей ничего худого. Нет, пускай им сопутствует всяческое счастье, мне от того уже ни на миг не станет больно — а чтобы доказать вам, что это правда, я сейчас уничтожу то, что надобно было уничтожить давным-давно… да и вообще незачем было хранить — сама прекрасно знаю… — Краснея при этих словах. — Как бы то ни было, сейчас я все это уничтожу, и особливое мое желанье — сделать это при вас, чтобы вы видели, как я образумилась… Вы не догадываетесь, что в этом свертке? — прибавила она смущенно.

— Представленья не имею… Он разве дарил вам что-нибудь?

— Нет, здесь не подарки, их так нельзя назвать… просто кой-какие вещи, которыми я очень-очень дорожила.

Она протянула сверточек к Эмме, и та прочла на нем надпись: «Бесценные сокровища». Это становилось любопытно. Гарриет начала его разворачивать; Эмма с нетерпеньем наблюдала. Из-под слоев серебряной бумаги показалась хорошенькая инкрустированная шкатулочка танбриджской работы. [21] Гарриет открыла ее: изнутри она была заботливо выложена мягчайшею ваткой, но, кроме ваты, Эмма не увидела ничего, только маленький лоскуток липкого пластыря.

— Ну теперь-то вы вспомнили? — сказала Гарриет.

— Нет, все еще теряюсь в догадках.

— Странно! Никогда бы не подумала, что вы забудете случай с пластырем — когда мы сошлись втроем вот в этой комнате, едва ли не в последний раз!.. Всего за несколько дней до того, как у меня разболелось горло… прямо накануне приезда мистера Джона Найтли и миссис Найтли — по-моему, как раз в тот самый вечер… Помните, он порезал палец вашим новым перочинным ножиком и вы посоветовали залепить его липким пластырем? А так как у вас при себе пластыря не было, то вы сказали, чтобы я дала свой, — я вынула, отрезала кусочек, но оказалось, что чересчур большой, и он разрезал его пополам, потом покрутил в руках вторую половинку и отдал мне. А для меня, в моем тогдашнем помраченье, он стал сокровищем, и я, вместо того чтобы пустить его в дело, спрятала его и берегла и только изредка им любовалась.

— Ох, Гарриет, дружочек вы мой! — вскричала Эмма, вскакивая с места и закрывая лицо ладонью. — Знали бы вы, как мне совестно это слышать! Помню ли я? Да, теперь я все вспомнила. Все, кроме того что вы сберегли эту реликвию, — об этом я до сих пор не знала — но как он порезал палец, как я посоветовала заклеить порез пластырем, как сказала, что у меня его при себе нет!.. Ох, грехи мои, грехи!.. А у самой в кармане было сколько угодно!.. Одна из моих дурацких штучек… Видно, краснеть мне от стыда до конца моих дней — и поделом… Ну, продолжай-те. — Садясь обратно. — Что еще?

— Значит, в самом-то деле, он был у вас под рукой? А я не подозревала. Это выглядело так правдиво…

— И все это время вы берегли ради него, словно драгоценность, обрезок пластыря? — сказала Эмма, чувствуя, как приступ стыда сменяется у нее насмешливым изумленьем. И мысленно прибавила: «Господи помилуй! Чтобы мне когда-нибудь пришло в голову хранить в вате кусочек пластыря, который теребил в руках Фрэнк Черчилл!.. Нет, меня на такое не хватит».

— А вот, — заговорила Гарриет опять, роясь в шкатулочке, — еще одно сокровище, и ему подавно нет цены — то есть, я хочу сказать, не было… потому что, в отличие от липкого пластыря, эта вещь однажды принадлежала ему.

Эмма с любопытством оглядела заветную драгоценность. То был огрызок карандаша — самый кончик, где уже нет графита.

— Эта вещь — уже настоящая его собственность, — говорила Гарриет. — Помните, как-то утром… Хотя вы, вероятно, не помните. Одним словом, как-то утром, еще до того вечера — забыла, который это был день недели, то ли вторник, то ли среда — он хотел сделать запись в своей карманной книжке, насчет хвойного пива. Мистер Найтли что-то рассказывал о том, как варить хвойное пиво, и он хотел записать. Достал карандаш, но там оставалось так мало графита, что, когда его очинили раз-другой, он больше не писал, — тогда вы дали ему другой, а огрызочек остался на столе, ни к чему не пригодный. Но я не спускала с него глаз, и при первой возможности — хвать его незаметно, и с той минуты не расставалась с ним.

— Нет, я помню! — воскликнула Эмма. — Помню как сейчас… Зашел разговор о хвойном пиве… ну да, мы с мистером Найтли сказали, что любим хвойное пиво, и мистер Элтон решил, что тогда стоит его распробовать… Прекрасно помню… Погодите-ка, мистер Найтли стоял вот здесь, верно? У меня осталось такое впечатление.

— Да? Не знаю. Не припомню что-то… Как ни странно, это мне не запомнилось… Мистер Элтон, помню, сидел вот тут, почти на том же месте, где я сейчас…

— Ну хорошо, продолжайте.

— Нет, это все. Мне больше нечего ни показать вам, ни сказать. Прибавлю лишь, что сейчас я намерена бросить то и другое в камин, и хочу, чтобы вы это видели.

— Бедная, милая моя Гарриет! Неужели вы правда находили отраду в том, что берегли, как сокровище, эти вещицы?

— Да, дурочка я этакая!.. Мне так стыдно теперь — вот бы сжечь их и сразу забыть. Очень дурно было хранить эту память о нем после того, как он женился. Я знала, что дурно, — но мне недоставало духу с ними расстаться.

— Но, Гарриет, есть ли надобность сжигать пластырь?.. Огрызок старого карандаша — не спорю, но липкий пластырь может пригодиться.

— По мне, лучше сжечь, — возразила Гарриет. — Мне неприятно его видеть. Я должна избавиться от всего, что… Вот так! И с мистером Элтоном, слава Богу, покончено!

«А когда же, — подумала Эмма, — начнется с мистером Черчиллом?.. »

В скором времени у ней появились основания думать, что начало уже положено, и надеяться, что хоть цыганка и не предсказывала Гарриет ее судьбу, но, может статься, устроила ее… Недели через две после той истории между ними произошло знаменательное объяснение, и совершенно непреднамеренно. Эмма в тот момент ни о чем таком не помышляла — что придавало полученным ею сведениям сугубую ценность. Она лишь заметила вскользь и незначащем разговоре: «Что ж, Гарриет, когда вы выйдете замуж, я бы вам рекомендовала поступать так-то и так-то» — это сказано было между прочим, но в ответ, после минутного молчания, послышалось: «Я никогда не выйду замуж», — сказанное очень важным тоном.

Эмма бросила на нее быстрый взгляд, тотчас увидела, как обстоит дело, и, после короткого колебанья пропустить эту реплику мимо или нет, возразила:

— Не выйдете замуж? Это новость.

— Таково, однако, мое решение, и оно останется неизменным.

И после короткой заминки:

— Надеюсь, ему причиной не… Оно, надеюсь, не дань воспоминаньям об мистере Элтоне?

— Об мистере Элтоне? Вот еще! — пренебрежительно вскричала Гарриет. — Ах, нет… — И Эмма уловила еле слышное: — Сравниться ли мистеру Элтону…

Теперь Эмма задумалась серьезнее. Может быть, дальше не заходить? Остановиться на этом и сделать вид, будто она ничего не заподозрила?.. Пожалуй, Гарриет может принять это за признак холодности или недовольства — или, пожалуй, сочтет ее молчанье призывом излиться перед нею полнее, чем следует, меж тем как она решительно против прежней безудержной откровенности, этих непрестанных бесед начистоту о заветных видах и чаяниях… То, что надобно высказать и узнать, вероятно, разумнее высказать и узнать сразу. Всегда лучше действовать напрямик. Она уже наметила для себя границу, за которую нельзя выходить в ответ на подобного рода обращенья, так не надежней ли будет для них обеих, если она без отлагательств огласит предостерегающий приговор своего рассудка?.. Да, решено — и она заговорила:

— Гарриет, я не хочу притворяться, будто не понимаю вас. Ваше решение, а вернее, предположение, что вы никогда не выйдете замуж, внушено мыслью, что человек, коему вы, может быть, отдали бы предпочтенье, стоит слишком высоко, чтобы обратить на вас свои взоры. Разве не так?

— Ах, мисс Вудхаус, поверьте, я не дерзну рассчитывать… Я не совсем сошла с ума. Мне просто доставляет радость восхищаться им издалека, и изумляться… и с благодарностью, с благоговеньем, которых он заслуживает, в особенности от меня, думать, сколь он неизмеримо выше всех на свете. — Меня это ничуть не удивляет, Гарриет. Он оказал вам такую услугу, что ваше сердце не могло этим не тронуться.

— Услугу? Ах, больше — неописуемое благодеянье! Стоит лишь вспомнить все это… и мои чувства, когда я увидела, что он подходит ко мне — с таким благородным видом… и то, что я вынесла перед тем… Эта внезапная перемена! В одну минуту все переменилось! От полного отчаянья — к полному счастью!

— Это очень естественно. Естественно — и достойно. Да, по-моему, сделать такой хороший выбор, с такими благодарными чувствами — достойно… Только, увы, не в моих силах обещать, что этот выбор окажется для вас удачным. Я вам советую, Гарриет, не поддаваться вашим чувствам. Никоим образом не поручусь, что вам на них ответят. Подумайте хорошенько. Может быть, вам разумнее подавить свои чувства, пока не поздно, — во всяком случае, не отдавайтесь им безраздельно, ежели в вас нет уверенности, что вы ему нравитесь. Понаблюдайте за ним. Руководствуйтесь в ваших чувствах его поведением. Я предостерегаю вас теперь, потому что впредь никогда более не заговорю с вами об этом предмете. Я приняла решение не вмешиваться. Пусть уста наши ни разу не вымолвят ничьего имени. Мы раньше поступали неправильно — будем же теперь осмотрительней… Он выше вас по положению, это правда, вас разделяют преграды и препоны весьма серьезного свойства, и все же, Гарриет, случались и не такие чудеса — бывали еще более неравные браки. Но будьте осторожны. Я не хочу, чтоб вы лелеяли слишком радужные надежды, хотя, чем бы это ни кончилось, знайте, что, устремив свои помыслы к нему, вы выказали отменный вкус, и я умею оценить это по достоинству. Гарриет с немою и покорной благодарностью поцеловала ей руку. А Эмма думала, что такого сорта привязанность определенно не повредит ее другу. Она будет возвышать и облагораживать ей душу и должна оградить ее от опасности уронить себя.

Глава 5

В этом смешенье замыслов, надежд и молчаливого потворства застиг хозяйку Хартфилда июнь месяц. Вообще же в Хайбери его наступление не произвело существенных перемен. У Элтонов по-прежнему велись разговоры о приезде Саклингов и видах на их ландо; Джейн Фэрфакс по-прежнему жила у бабушки, где — так как возвращение Кемпбеллов из Ирландии опять откладывалось, теперь уже до августа — ей предстояло, по-видимому, прожить еще целых два месяца, при том условии, конечно, если бы удалось укротить благотворительную ретивость миссис Элтон и избежать досрочного и принудительного водворенья на восхитительное место.

Мистер Найтли, который по неведомым причинам с самого начала определенно невзлюбил Фрэнка Черчилла, день ото дня не любил его все больше. Он стал подозревать, что Фрэнк Черчилл ведет нечестную игру, ухаживая за Эммой. То, что он избрал ее своим предметом, представлялось неоспоримым. Об этом свидетельствовало все: внимание, которое он ей оказывал, намеки его отца, тонкие умолчанья его мачехи — все сходилось на одном, говорило о том же — слова и недомолвки, сдержанность и несдержанность. И покамест его с таким единодушием прочили Эмме, а сама Эмма прочила его Гарриет, у мистера Найтли зародилось подозрение, что он не прочь приволокнуться за Джейн Фэрфакс. Он ничего не понимал, но были признаки, что между ними существует некая связь, по крайней мере, так ему казалось — признаки того, что он восхищается ею, и мистер Найтли, обнаружив их, уже не мог убедить себя, что они ничего не значат, хоть меньше всего желал бы сделаться, уподобясь Эмме, жертвою собственного воображенья. Первые подозрения появились у него в отсутствие Эммы. Вместе с Уэстонами, их сыном и Джейн он в тот день обедал у Элтонов и заметил — притом, не раз, — что молодой человек посылает мисс Фэрфакс взгляды, не совсем уместные со стороны поклонника мисс Вудхаус. Когда он снова оказался в их обществе, то уже не мог не вспомнить увиденное и удержаться от наблюдений, которые — если только с ним не происходило то, о чем Уильям Купер, глядя в сумерках на огонь в камине, сказал: «То, что я вижу, мной сотворено», [22] — еще более подтверждали его подозренья, что Фрэнка Черчилла и Джейн связывает тайная склонность… даже, может быть, тайное согласие.

Однажды после обеда он, как это частенько бывало, отправился провести вечер в Хартфилде. Эмма и Гарриет собирались на прогулку; он пошел с ними, а на обратном пути их нагнала большая компания, которая, как и они, предпочла совершить моцион пораньше, так как собирался дождь: то были мистер и миссис Уэстон с сыном и мисс Бейтс со своею племянницей, которые случайно встретились им по дороге. Дальше все пошли вместе, и, когда поравнялись с воротами Хартфилда, Эмма, зная, как обрадует ее батюшку приход таких гостей, стала усердно зазывать их зайти и откушать с ними чаю. Семейство из Рэндалса тотчас согласилось, и мисс Бейтс, после пространной речи, которую мало кто слушал, тоже сочла возможным принять любезнейшее приглашение дорогой мисс Вудхаус.

Они входили в ворота, когда мимо проехал верхом мистер Перри. Мужчины заговорили об его коне.

— Кстати, — сказал через минуту Фрэнк Черчилл, оборотясь к миссис Уэстон, — а как планы мистера Перри обзавестись коляской?

Миссис Уэстон сделала удивленное лицо.

— Я не знала, что у него есть такие планы.

— Как же, ведь я узнал это от вас. Вы мне писали об этом три месяца тому назад.

— Я? Быть не может!

— Уверяю вас. Я прекрасно помню. Писали как о событии, которое должно произойти очень скоро. Так сообщила кому-то миссис Перри с большим торжеством. Это она настояла, считая, что ему чрезвычайно вредно постоянно бывать под открытым небом в ненастную погоду. Ну, вспомнили теперь?

— Даю вам слово — первый раз слышу.

— Первый раз? В самом деле? Вот так штука!.. Откуда же я взял… Приснилось тогда, должно быть, — а я совершенно был убежден… Мисс Смит, вы едва бредете. Устали? Бодритесь, сейчас будете дома.

— Что-что? — встрепенулся мистер Уэстон. — Что там насчет Перри, Фрэнк! Говоришь, собирается завести коляску? Рад, что он может себе это позволить. От него самого об этом слышал, да?

— Нет, сэр, — смеясь, отозвался его сын. — Получается, что ни от кого не слышал… Странная вещь!.. Убежден был, что миссис Уэстон излагала это со всеми подробностями в одном из писем в Энскум — правда, много недель миновало, — но раз она утверждает, что ни звука об этом не слыхала, то, стало быть, конечно, приснилось. Я, знаете ли, горазд видеть сны. Как уеду отсюда, все те, которые остались в Хайбери, являются ко мне в снах, а когда весь запас близких друзей исчерпан, мне начинают сниться мистер и миссис Перри.

— Но удивительно, — заметил его отец, — что ты видел такой связный, отчетливый сон про людей, о которых тебе, казалось бы, нет особых причин вспоминать, когда ты в Энскуме. Что Перри заводит себе экипаж, и что на этом настояла его жена, тревожась за его здоровье, — то есть, именно то, что и сбудется рано или поздно, без сомненья. Только ты это видел раньше. До чего подчас правдивы бывают сны! А подчас — сплошные нагроможденья невероятного! Во всяком случае, Фрэнк, твой сон показывает, что Хайбери присутствует в твоих мыслях, когда тебя здесь нет… Эмма, вы, ежели я не ошибся, тоже большая мастерица видеть сны?

Но Эмма не слышала его. Она ушла далеко вперед, торопясь подготовить отца к появлению гостей, и многозначительный призыв мистера Уэстона не достиг ее.

— Признаться откровенно, — подала голос мисс Бейтс, которая вот уже две минуты безуспешно пыталась вставить слово, — ежели на то пошло, мистер Фрэнк Черчилл, возможно… нет, я не отрицаю, что он мог это видеть во сне, мне и самой такое порой приснится, что… но если вы спросите мое мнение — не скрою, этой весной такая мысль была. Миссис Перри сама поделилась ею с матушкой, и Коулы тоже знали, но кроме нас — никто, так как это был секрет, и просуществовала она дня три, не больше. Миссис Перри ужасно волновалась, что у него нет коляски, а он в то утро как будто начал ей уступать и она на радостях прибежала сказать матушке. Помнишь, Джейн, бабушка нам рассказывала, когда мы пришли домой? Куда бишь мы в тот раз ходили, я забыла — не в Рэндалс ли? Да, по-моему, в Рэндалс… Миссис Перри с давних пор любит матушку — да и кто ее не любит — и поделилась с нею по секрету. Не возражала, понятно, чтобы матушка рассказала нам, но с условием, что это не пойдет дальше, и, сколько помню, я с тех пор и по сей день не помянула об этом ни единой живой душе. Но в то же время не исключаю, что у меня разок-другой мог вырваться намек… я знаю, со мною так бывает — не успею спохватиться, как уже выпалю то, что не следует. Я, знаете ли, болтушка, страшная болтушка, и мне случалось иной раз сболтнуть лишнее. Я не Джейн, к большому сожалению. За нее я поручусь вполне — никогда ничегошеньки не выдаст. Джейн, ты где? А, отстала немножко… Ясно помню, как к матушке приходила миссис Перри… Да, необыкновенный сон!

Они входили в прихожую. Когда мисс Бейтс оглянулась на Джейн, ее опередил взгляд мистера Найтли. Он перевел его невольно на ее лицо с лица Фрэнка Черчилла, на котором заметил — или ему почудилось? — смущение, мгновенно прикрытое смехом; но Джейн и точно отстала и деловито поправляла на себе шаль. Мистер Уэстон вошел в дом. Двое оставшихся мужчин расступились у дверей, пропуская ее вперед. Мистер Найтли подозревал, что Фрэнк Черчилл пытается поймать ее взгляд — он смотрел на нее не отрываясь, — но ежели так, то напрасно: Джейн прошла мимо них в прихожую, не взглянув ни направо, ни налево.

Для дальнейших реплик и объяснений не оставалось времени. Пришлось удовольствоваться предположеньем насчет сна — пришлось мистеру Найтли расположиться вместе со всеми за новым круглым большим столом, который своею властью завела в Хартфилде Эмма — никому, кроме Эммы, не удалось бы поставить его на это место и уговорить отца пользоваться им, а не маленьким пембруком, [23] за которым мистер Вудхаус дважды в день трапезничал в тесноте и неудобстве сорок лет подряд. Чай прошел очень мило, и никто не торопился выходить из-за стола.

— Мисс Вудхаус, — сказал Фрэнк Черчилл, обследовав столик у себя за спиной, до которого мог дотянуться, не вставая, — что, ваши племянники забрали с собою свой алфавит — коробку с буквами? Она прежде стояла здесь. Куда она подевалась? Нынче как-то пасмурно, в такой вечер тянет к зимним забавам, а не летним. Помните, как мы славно скоротали однажды утро, угадывая слова? Не угодно ли вам поломать голову еще раз? Эмма с удовольствием ухватилась за эту мысль; в одну минуту извлечена была коробка, рассыпаны буквы по всему столу, и оба приступили к игре с азартом, который, казалось, не слишком разделяли остальные. Они проворно составляли слова друг для друга и для всякого, который изъявлял желание их угадывать. Больше всего это тихое занятие соответствовало вкусу мистера Вудхауса, который не однажды приходил в расстройство от более оживленных забав, затеваемых время от времени мистером Уэстоном, а теперь мог в полное свое удовольствие предаваться с нежною грустью сожалениям об отъезде «бедных бутузиков» либо, подцепив поблизости от себя заблудшую букву, любовно указывать, как красиво вывела ее Эмма.

Фрэнк Черчилл положил стопочку букв перед мисс Фэрфакс. Она окинула быстрым взглядом стол и принялась за дело. Фрэнк сидел рядом с Эммой. Джейн — напротив них, а мистеру Найтли видны были с того места, где он сидел, все трое сразу, и он старался как можно менее заметно увидеть как можно больше. Слово было угадано, и с легкою улыбкой отодвинуто прочь. Ежели предполагалось, что оно тут же смешается с ворохом букв и скроется от глаз, то ей бы следовало смотреть на стол, а не напротив — ибо оно не смешалось, и Гарриет, которая набрасывалась на каждое новое слово и ни одного не могла угадать, немедленно его подхватила и начала трудиться над ним. Она сидела возле мистера Найтли и скоро воззвала к нему о помощи. Оказалось, что это «оплошность», и, когда Гарриет с ликованьем огласила разгадку, у Джейн зарделись щеки, отчего это слово обрело примечательность, которой, когда бы так не случилось, было бы лишено. Мистер Найтли связывал его с пресловутым сном, но как это все могло быть — он понимать отказывался. Что сталось с деликатностью, скромностью его любимицы? Он боялся, что ее определенно опутали. На каждом шагу вставали пред ним изворотливость и двуличие. Эти буквы были не что иное, как орудие обольщенья и обмана. Детская игра, избранная служить прикрытием двойной игры, которую вел Фрэнк Черчилл.

С возмущением продолжал он наблюдать за ним, наблюдать с возрастающей тревогой, не веря своим глазам, и за обеими своими ослепленными приятельницами. Он видел, как для Эммы подобрали короткое слово, как с затаенной и коварной усмешкой подали его ей. Видел, что Эмма без труда его разгадала и нашла в высшей степени забавным, хотя, должно быть, и содержащим в себе нечто предосудительное, ибо она произнесла: «Глупости! Как вам не стыдно! » И вслед за тем услышал, как Фрэнк Черчилл, показав глазами на Джейн, сказал: «Дам-ка его ей — дать? » — и как Эмма, давясь от смеха, запротиворечила: «Нет-нет, не надо, я вам решительно не позволяю».

Но это не возымело действия. Галантный молодой человек, который, кажется, умел любить без сердца и располагать к себе без особых церемоний, немедленно подал буквы Джейн и с преувеличенно смиренной учтивостью предложил их ее вниманию. Мистер Найтли, снедаемый любопытством узнать, какое это слово, поминутно косился на них и быстро смекнул, что это «Диксон». Джейн, судя по всему, не отстала от него в сообразительности, но, разумеется, лучше уловила дополнительное значение, скрытый смысл, который заключали в себе шесть букв, расположенные в таком порядке. Она явно осталась им недовольна; подняла глаза, увидела, что за нею пристально следят, густо, как никогда на его памяти, покраснела и, бросив: «Я полагала, имена собственные не разрешаются», — порывисто, даже с сердцем, отодвинула от себя буквы, показывая своим видом, что более не даст вовлечь себя в это занятие. Она с решимостью отвернулась от своих нападчиков и обратилась лицом к тетке.

— Да, милая, ты совершенно права, — вскричала та, хотя Джейн не проронила ни слова, — я как раз собиралась это сказать. Нам в самом деле пора идти. Время позднее, и бабушка, я думаю, нас заждалась… Сударь, вы необычайно любезны… Так что мы вынуждены пожелать вам покойной ночи.

Джейн откликнулась на этот призыв с готовностью, свидетельствующей, что тетушка поняла ее верно. Она очутилась на ногах в мгновение ока, порываясь выбраться из-за стола, но многие тоже задвигали стульями и это ей не удавалось; мистер Найтли мельком видел, как к ней озабоченно пододвинули еще одну стопочку букв и она, не взглянувши на них, решительно смела их прочь… Потом она искала свою шаль — искал ее и Фрэнк Черчилл, — уже смеркалось, в комнате царила неразбериха и мистер Найтли не узнал, как они расстались.

Он задержался в Хартфилде после того, как все ушли, переполненный тем, что видел, в такой мере, что, когда на помощь его наблюдательности явились свечи, почувствовал, что должен, — да, непременно должен, как друг, заботливый друг — сделать Эмме один намек, задать один вопрос. Он не имел права, видя ее в столь опасном положении, не попытаться уберечь ее. Это была его обязанность.

— Скажите, Эмма, — начал он, — могу я знать, чем вас так позабавило последнее слово, предложенное вам и мисс Фэрфакс? В чем его соль? Я видел, что это за слово, и мне любопытно, каким образом оно могло так распотешить одну из вас и так глубоко задеть другую.

Эмма смешалась — и очень. У ней язык не поворачивался объяснить ему, как обстоит дело, ибо, хоть подозрения ее никоим образом не исчезли, ей, честно говоря, стыдно было, что она проговорилась о них кому-то.

— Ах, это! — воскликнула она в очевидном замешательстве. — Это мы просто так… Шутили между собою.

— Шутили, мне кажется, только вы с мистером Черчиллом, — серьезно возразил мистер Найтли.

Он надеялся, что она скажет что-нибудь на это, но она молчала. Она находила себе то одно, то другое занятие лишь бы не разговаривать. Мистера Найтли одолевали сомненья. Зловещие мысли, сменяя друг друга, проносились у него в голове. Вмешаться? Но что пользы? Смущение Эммы, ее молчаливое признанье коротких отношений с молодым человеком показывали, что сердце ее несвободно. И все же надобно было ей сказать. Что бы ни рисковал он услышать в ответ на непрошенное вмешательство — все лучше, чем рисковать ее благополучием; лучше навлечь на себя что угодно, нежели корить себя после за то, что он в такую минуту пренебрег своим долгом.

— Милая Эмма, — произнес он наконец с большою сердечностью, — вы совершенно уверены, что вам понятен характер знакомства между тем господином и тою девицей, о которых у нас шла речь?

— Между мистером Фрэнком Черчиллом и мисс Джейн Фэрфакс? О да, совершенно!.. Отчего вы в этом усомнились?

— И у вас никогда, ни разу не было оснований думать, что она нравится ему, а он — ей?

— Ни разу, никогда! — искренне и горячо воскликнула Эмма. — Никогда ни на секунду мне такое не приходило в голову. Не понимаю, откуда у вас взялась эта мысль?

— Я вообразил себе в последнее время, что наблюдаю меж ними приметы взаимной склонности — многозначительные взгляды, не предназначенные для посторонних глаз…

— Вот насмешили! Очень рада, что вы соблаговолили дать волю своему воображению, но оно завлекло вас в дебри. Сколь мне ни жаль с первого же раза прерывать его полет, но только ничего этого нет. Могу уверить вас, между ними нет никакой взаимной склонности, а видимость, которая ввела вас в заблужденье, проистекает из неких особливых обстоятельств — вернее, чувств — совершенно иного рода… Все это трудно поддается объяснению, тут примешана доля всяческого вздора… но одно можно сказать прямо и определено — ничего похожего на влечение или склонность друг к другу меж ними нет и в помине. То есть, говоря о ней, я предполагаю это — говоря о нем, могу в этом поручиться. Ручаюсь, что он к ней равнодушен.

Это сказано было с апломбом, который ошеломил мистера Найтли, — с самодовольством, от которого он онемел. Эмма пришла в оживленье, ей хотелось продолжить разговор, выведать подробности о его подозрениях, услышать описание каждого взгляда, узнать досконально, где и как зародилось это невероятно занимательное предположенье, — но он не разделял ее веселость. Он убедился, что не может быть ей полезен, и пребывал в слишком раздраженных чувствах, чтобы заниматься болтовнею. И дабы упомянутые чувства не воспламенились окончательно подле камина, который пылал здесь по вечерам круглый год, как того требовали изнеженные привычки мистера Вудхауса, он вскоре поспешил откланяться и зашагал навстречу прохладе и уединенью Донуэллского аббатства.

Глава 6

Долго потчевали обитателей Хайбери надеждами на скорый приезд мистера и миссис Саклинг, и тем обидней им было узнать, что он не может состояться ранее осени.

До тех пор такое событие не обогатит их духовные запасы новизною впечатлений. В повседневном обмене новостями им приходилось вновь ограничивать себя другими предметами, к которым прибавился было на время визит Саклингов, а именно: последними сведениями о здоровье миссис Черчилл, каковые имели тенденцию меняться со дня на день, — и положением миссис Уэстон, которая ждала ребенка, чье появленье на свет должно было осчастливить ее в будущем, а весть о нем уже осчастливила ее соседей в настоящем.

Миссис Элтон была разочарована до крайности. Откладывалось столько удовольствий — и столько случаев ими почваниться! Знакомства, рекомендации — со всем этим приходилось подождать; все предполагаемые увеселенья оставались до времени лишь разговорами… Так думала она вначале — однако по некотором размышлении сделала вывод, что откладывать все незачем. Что мешает им, даже если Саклинги не приедут, предпринять прогулку на Бокс-хилл? А осенью побывать там еще раз, вместе с ними? Прогулка на Бокс-хилл была задумана давно. Все вокруг давно знали, что она должна состояться — кое-кто даже перенял эту мысль. Эмма никогда не бывала в тех местах, и ей хотелось посмотреть, что там достопримечательного, чем все ездят любоваться. И они с мистером Уэстоном условились, что выберут как-нибудь погожее утро и съездят туда. Решено было взять с собою только двух-трех избранных и обставить все тихо, скромно, просто, что в тысячу раз изысканнее, чем суматошливые приготовленья, трапезы и возлиянья по всей форме и показная шумиха, которыми сопровождаются пикники у таких господ, как Элтоны и Саклинги.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒