![]()
|
|||||||
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 4 страницаСлова эти возымели действие, не уверен только, в мою пользу оно было или нет. Вызвали еще двоих полицейских, меня провели по коридору и втолкнули в камеру. Я услышал, как дежурный звонит по телефону. Мне оставалось только надеяться, что отец Тули не обманул меня и он действительно знает ходы и выходы. Сидеть в камере было не на чем, лишь кусок мешковины валялся на полу под зарешеченным окошком, расположенным так высоко, что я видел только клочок однотонного неба. На стене кто-то нацарапал по-испански то ли молитву, то ли непристойность – я не знал. Я уселся на мешковину и приготовился к долгому ожиданию. Стена напротив напомнила мне слова тетушки; я начинал приучать себя быть благодарным за то, что стена пока стоит на месте. Чтобы скоротать время, я вынул перо и принялся писать на штукатурке. Я нацарапал мои инициалы и не в первый уже раз почувствовал досаду, так как они означали распространенный острый соус. Затем я написал год моего рождения, 1913, и оставил после года черточку, чтобы кто-то другой мог потом вписать дату смерти. Мне пришло в голову записать хронологию семейных событий – это помогло бы мне убить время, если предстоит сидеть долго. Я написал дату смерти отца, 1923, и моей матери – меньше года назад. Я ничего не знал про моих бабушек и дедушек, так что из родных у меня оставалась только тетушка. Она родилась, кажется, в 1895 г. – рядом с датой я поставил знак вопроса. Мне пришла мысль, а не дать ли вехи тетушкиной биографии на этой стене, в которой уже появилось что-то дружелюбное, домашнее. Я не вполне доверял всем тетушкиным историям, и сейчас я как раз мог выявить какой-нибудь хронологический огрех. Она присутствовала на моих крестинах, но больше не видела меня до прошлого года. Стало быть, она оставила дом моего отца где-то около 1913 года, когда ей было восемнадцать, то есть, вероятно, вскоре после того, как был сделан снимок. Какой-то период она провела с Карраном в Брайтоне – вне всяких сомнений, это было после первой мировой войны, поэтому после слов «собачья церковь, 1919» я поставил еще один знак вопроса. Карран оставил тетушку, она перебралась в Париж и там, в заведении на улице Прованс, встретилась с мистером Висконти примерно в то время, когда в Булони умер мой отец. Тогда ей было, должно быть, за двадцать. Я принялся разрабатывать итальянский период – разъезды из Милана в Венецию и обратно, смерть дяди Джо, совместная жизнь с мистером Висконти, прервавшаяся из-за того, что потерпела фиаско его затея с Саудовской Аравией. Я поставил гипотетическую дату – 1937 – против Парижа и мсье Дамбреза, потому что она вернулась в Италию и опять встретилась с мистером Висконти в доме позади газеты «Мессаджеро» как раз накануне второй мировой войны. О последних двадцати годах ее жизни, до появления Вордсворта, я не знал ничего. Мне пришлось признать, что никаких существенных сбоев в хронологии не обнаружилось. Для всего, о чем она рассказывала, времени было более чем достаточно. Я принялся размышлять о сути ее ссоры с моей так называемой матерью. Должно быть, она состоялась примерно в период мнимой беременности матушки, если считать эту историю правдивой… Дверь камеры распахнулась, и полицейский внес стул. Я усмотрел в этом акт благожелательности и встал с мешковины, чтобы им воспользоваться, но полицейский грубо меня оттолкнул. Вошел О'Тул. Вид у него был смущенный. – Вы, кажется, попали в беду, Генри, – сказал он. – Произошла ошибка. Я чихнул и нечаянно высморкался… – …в цвета Колорадо как раз перед их штабом. – Да. Но я-то думал, это мой носовой платок. – Вы попали в отчаянный переплет. – Видимо, да. – Вы можете схлопотать десять лет. Вы извините, если я присяду. Столько часов простоял на этом проклятом параде. – Да, конечно, садитесь. – Я могу попросить второй стул. – Не беспокойтесь. Я уже привыкаю к мешковине. – Ведь худо, что вы сделали это в их День независимости, – сказал О'Тул. – Как будто умышленно. Если бы не День независимости, вас выслали бы из страны, и дело с концом. С чего это вы назвали меня? – Вы говорили, что знаете все ходы и выходы, а на «английское посольство» они не реагировали. – Боюсь, ваша нация тут не в чести. Мы все-таки доставляем им оружие… и еще помогаем гидроэлектростанцию строить… недалеко от водопада Игуасу. Бразилия тоже будет ею пользоваться, но ей придется платить Парагваю за право пользования. Великое дело для их страны. – Безумно интересно, – сказал я не без горечи. – Мне, конечно, хотелось бы вам помочь, – продолжал О'Тул. – Вы друг Люсинды. От нее, кстати, пришла открытка. Она не в Катманду, она во Вьентьяне. Не знаю, чего ради. – Послушайте, О'Тул, – сказал я, – если вы не можете ничего сделать, позвоните хотя бы в британское посольство. Раз уж мне суждено провести в тюрьме десять лет, то я хотел бы иметь кровать и стул. – О чем речь, – сказал О'Тул, – я все устрою. Я, наверно, мог бы даже вызволить вас из полиции. Шеф полиции – мой добрый приятель… – Тетушка, по-моему, тоже хорошо с ним знакома. – Не очень-то на это рассчитывайте. Видите ли, к нам поступила свежая информация о вашей родственнице. Полиция бездействует – очевидно, не обошлось без взятки. Но мы оказываем на нее нажим. Вы, похоже, связались с весьма сомнительными личностями, Генри. – Моей тетушке семьдесят пять лет. – Я взглянул на свои настенные записи: улица Прованс, Милан, «Мессаджеро». Девять месяцев назад я и сам счел бы ее карьеру сомнительной, но теперь в ее curriculum vitae [жизнеописание (лат. )] я не видел ничего плохого – ничуть не хуже, чем тридцать лет работы в банке. – Не понимаю, что вы имеете против нее? – К нам заходил ваш знакомый, тот черный парень. – Уверен, что о тетушке он не сказал вам ничего плохого. – Правильно, он и не говорил, но зато много чего порассказал про мистера Искьердо. Так что я уговорил полицию на некоторое время изъять Искьердо из обращения. – Это тоже входит в ваши социологические исследования? Наверное, он страдает от недоедания? – Тут я вас немного обманул, Генри, – проговорил он. Вид у него опять был слегка пристыженный. – Значит, вы все-таки служите в ЦРУ, как и говорила Тули? – Ну… вроде того… не совсем… – Он цеплялся за клочья своего обмана, как за вывернутый порывом ветра зонтик. – Что вам сообщил Вордсворт? – В состоянии он был довольно скверном. Не будь ваша тетя такой старой, я бы сказал, что тут замешана любовь. Он вроде ревнует ее к этому типу Искьердо. – Где Вордсворт сейчас? – Где-то болтается поблизости. Хочет увидеться с вашей тетей, когда вся заваруха рассосется. – А может рассосаться? – Отчего же. Генри, может. Если все будут вести себя благоразумно… – К чиханью это тоже относится? – Да, и к чиханью тоже. Что до контрабандных делишек мистера Искьердо, так всем на это плевать, лишь бы он вел себя разумно. Вы же знаете мистера Искьердо. – В глаза не видел. – Может, вы знаете его под другой фамилией? – Нет. О'Тул вздохнул. – Генри, – сказал он, – я хочу вам помочь. Друг Люсинды вправе на меня рассчитывать. Мы можем затормозить это дело запросто. Висконти не такая уж важная фигура, не то что Менгеле или Борман. – Речь, кажется, шла об Искьердо. – И вы, и я, и ваш приятель Вордсворт знаем, что это одно лицо. Полиция тоже знает, но она покрывает этих людей – по крайней мере покуда у них есть деньги. У Висконти деньги почти вышли, но тут появилась мисс Бертрам и заплатила за него сполна. – Мне об этом ничего не известно. Я просто приехал в гости. – Я догадываюсь, что были основательные причины, почему Вордсворт встречал вас в Формосе, Генри. Так или иначе, я бы хотел переговорить с вашей тетей, а если бы вы замолвили за меня словечко, мне бы это облегчило дело. Если бы я убедил полицию отпустить вас, мы с вами могли бы пойти к ней вместе… – Что именно вам нужно? – Она, наверно, уже беспокоится о Висконти. Я могу ее успокоить. Его продержат в каталажке считанные дни, пока я не дам распоряжения его отпустить. – Вы хотите предложить ей какую-то сделку? Предупреждаю, она не согласится, если это может повредить мистеру Висконти. – Я просто хочу с ней поговорить, Генри. В вашем присутствии. Одному мне она может не поверить. Мне стало уже невмоготу сидеть на мешковине, и вообще я не видел причин отказывать ему. – Пока вас выпустят, уйдет, наверно, час или два. Нынче везде такой беспорядок. Он поднялся. – Как поживает статистика, О'Тул? – Этот парад совсем выбил меня из колеи. Я даже кофе боялся сегодня выпить. Столько часов простоять – и ни разу даже не помочиться. Сегодняшний день придется вычеркнуть. Нормальным его никак не назовешь. На переговоры ушел не час и не два, но стул после ухода О'Тула унести забыли и дали мне какой-то жидкой каши, и я принял все это за добрый знак. К моему удивлению, я не испытывал скуки, хотя ничего нового к тетушкиной биографии на стене я прибавить не мог, за исключением двух предположительных дат, относящихся к периодам Туниса: и Гаваны. Я принялся сочинять в уме письмо к мисс Кин с описанием моего настоящего положения: «Я нанес оскорбление правящей партии Парагвая и причастен к делам военного преступника, за которым охотится „Интерпол“. За первое мое преступление максимальное наказание – десять лет. Я нахожусь в тесной камере площадью десять футов на шесть, для спанья имеется только кусок мешковины. Не представляю, что будет со мной дальше, но, признаюсь, больших страданий не испытываю – мне все глубоко интересно». Такого письма я на самом деле никогда бы писать не стал, потому что в ее представлении никак не совместились бы автор письма с тем человеком, кого она знала раньше. На улице уже совсем стемнело, когда за мной наконец пришли. Меня опять провели по коридору, в дежурку, там мне торжественно вручили тетушкин шарф, и полицейский дружески хлопнул меня по спине, подтолкнув к двери на улицу, где в допотопном «кадиллаке» меня ждал О'Тул. – Простите, – сказал он. – Все получилось дольше, чем я думал. Боюсь, мисс Бертрам волнуется теперь еще и из-за вас. – Рядом с мистером Висконти я не много значу. – Кровь не вода, Генри. – К мистеру Висконти слово «вода» неприменимо. В доме виднелись только два огонька. Когда мы шли через рощу, кто-то осветил фонариком наши лица, но фонарь погас раньше, чем я успел увидеть, кто его держит. Я оглянулся, проходя по газону, но ничего не заметил. – Вы поставили кого-то наблюдать, за домом? – спросил я. – Нет, Генри, я ни при чем. Я видел, что он нервничает. Он сунул руку за пазуху. – Вы вооружены? – спросил я. – Приходится соблюдать меры предосторожности. – Против старой женщины? Дома она одна. – Кто знает. Мы пересекли газон и поднялись по лестнице. Лампочка под потолком столовой освещала два пустых бокала и пустую бутылку из-под шампанского. Она еще хранила холод, когда я взял ее в руку. Ставя ее на место, я опрокинул бокал, и по всему дому разнесся звон. Тетушка, должно быть, находилась на кухне – она сразу же показалась в дверях. – Боже мой, Генри, где ты пропадал? – В тюрьме. Мне помог освободиться мистер О'Тул. – Вот уж никогда не думала увидеть его у себя в доме. Принимая во внимание то, как он обошелся с мистером Искьердо в Аргентине… Стало быть, вы и есть мистер О'Тул? – Да, мисс Бертрам. Я решил, что неплохо бы нам побеседовать по-дружески. Я знаю, как вы, наверно, волнуетесь из-за мистера Висконти… – Я нисколько не волнуюсь. – Я думал… раз вы не знаете, где он находится… столь долгое отсутствие… – Я прекрасно знаю, где он находится, – прервала его тетушка. – Он в уборной. И в доказательство, как удачно приуроченная реплика, раздался шум спускаемой воды.
Я ждал мистера Висконти, изнывая от любопытства. Не много найдется мужчин, кого бы так любили или кому столько прощали. В воображении моем сложился образ высокого черноволосого сухощавого итальянца под стать своей аристократической фамилии. В комнату, однако, вошел низенький, толстый и лысый человек; когда он протянул мне руку, я заметил, что мизинец у него скрючен и от этого рука напоминает птичью лапу. Его выцветшие карие глаза ровно ничего не выражали. В них можно было прочесть что угодно. Если тетушке было угодно читать в них любовь, то О'Тул, не сомневаюсь, прочел в них отсутствие совести. – Вот наконец и вы, Генри, – проговорил мистер Висконти. – Ваша тетушка беспокоилась. – По-английски он говорил отлично, фактически без всякого акцента. – Вы мистер Висконти? – спросил О'Тул. – Моя фамилия Искьердо. С кем имею удовольствие?.. – Меня зовут О'Тул. – В таком случае «удовольствие», – мистер Висконти улыбнулся, и в передних зубах обнажилась большая дыра, отчего улыбка получилась фальшивой, – не совсем удачное слово. – Я считал, что вы надежно упрятаны за решетку. – Мы с полицией сумели договориться. – За этим и я сюда пришел, – сказал О'Тул, – чтобы попробовать договориться. – Договориться можно всегда, – произнес мистер Висконти так, словно цитировал известный источник, скажем Макиавелли, – если обе стороны получают равные преимущества. – Думаю, в данном случае так оно и есть. – Мне кажется, – обратился к тетушке мистер Висконти, – на кухне осталось еще две бутылки шампанского. – Две? – переспросила тетушка. – Нас четверо, дорогая. – Он повернулся ко мне. – Шампанское не самого лучшего качества. Оно проделало долгий и весьма бурный путь через Панаму. – Из этого следует, – вставил О'Тул, – что с Панамой у вас все утряслось. – Именно, – подтвердил мистер Висконти. – Когда полиция арестовала меня по вашему наущению, она предполагала, что опять имеет дело с неимущим. Но я сумел убедить их, что я потенциально человек со средствами. Тетушка принесла из кухни шампанское. – И бокалы, – напомнил мистер Висконти, – вы забыли бокалы. Я наблюдал за тетушкой как зачарованный. Впервые я видел, чтобы ею командовали. – Садитесь, садитесь, друзья мои, – сказал мистер Висконти. – Не взыщите, если стулья несколько жесткие. Мы пережили период лишений, но теперь, я хочу надеяться, наши затруднения позади. Скоро мы сможем принимать наших гостей подобающим образом. Мистер О'Тул, я поднимаю свой бокал за Соединенные Штаты. Я не питаю неприязни ни к вам, ни к вашей великой стране. – Очень великодушно с вашей стороны, – отозвался О'Тул. – А скажите, что за человек у вас в саду? – В моем положении приходится принимать меры предосторожности. – Он нас не остановил. – Меры только по отношению к моим врагам. – Как вас лучше называть – Искьердо или Висконти? – Я успел уже привыкнуть и к той, и к другой фамилии. Давайте докончим эту бутылку и откроем вторую. Шампанское, если вы хотите дознаться истины, развязывает язык лучше всякого детектора лжи. Оно поощряет человека к откровенности, даже к опрометчивости, в то время как детекторы лжи побуждают его лгать изощреннее. – Вам приходилось сталкиваться с ними? – поинтересовался О'Тул. – Да, один раз перед тем, как я покинул Буэнос-Айрес. Результаты, подозреваю, не принесли большой пользы ни полиции… ни вам. Ведь вы, полагаю, ознакомились с ними? Я заранее подготовился самым тщательным образом. Мне обмотали обе руки резиновыми бинтами, и я даже решил было, что они собираются измерять кровяное давление. Возможно, они и это заодно проделали. Меня предупредили, что, сколько бы я ни лгал, прибор всегда распознает ложь. Можете себе представить мою реакцию. Скепсис у католиков в крови. Сперва мне задали ряд невинных вопросов: например, какое мое любимое кушанье и задыхаюсь ли я, когда поднимаюсь по лестнице. Отвечая на эти невинные вопросы, я усердно думал о том, какое счастье будет в один прекрасный день встретиться вот с этим моим милым дружочком, и сердце у меня колотилось, пульс скакал, и они никак не могли взять в толк, почему одно упоминание о подъеме по лестнице или поедании canneloni [нечто вроде толстых фаршированных макарон (итал. )] приводит меня в такое возбуждение. Они дали мне успокоиться, а затем неожиданно выпалили мое имя – Висконти. «Вы – Висконти? Вы – военный преступник Висконти?! » Но на меня это не произвело никакого впечатления, потому что я научил мою старую приходящую служанку, отдергивая по утрам шторы, будить меня криком: «Висконти, эй ты, военный преступник, просыпайся! » Для меня эта фраза стала обыденной, домашней, означающей «Кофе готов». После этого они вернулись к одышке на лестнице, и на сей раз я был совершенно спокоен, но, когда меня спросили, почему мне нравятся canneloni, я опять начал думать о моей любимой и снова возбудился, зато при следующем вопросе, вполне серьезном, кардиограмма – она, кажется, так называется? – получилась спокойной, потому что я перестал думать о моем сокровище. Под конец они совершенно разъярились и на прибор, и на меня. Замечаете, как подействовало на меня шампанское? Я разговорился, я готов рассказать вам все. – Я пришел, чтобы заключить соглашение, мистер Висконти. Вообще-то у меня был план изъять вас на время из обращения и попробовать договориться в ваше отсутствие с мисс Бертрам. – Я не поддалась бы ни на какие уговоры, – заметила тетушка, – пока не посоветовалась бы с мистером Висконти. – Мы еще и сейчас можем причинить вам кучу неприятностей. Всякий раз, как мы будем оказывать нажим на полицию, для вас это будет означать все новые взятки. А вот если, скажем, нам удастся убедить «Интерпол» закрыть ваше дело и мы известим полицию, что вы нас больше не интересуете и вам разрешается ездить взад-вперед когда заблагорассудится… – …то я бы вам не поверил, – закончил мистер Висконти. – Я бы предпочел остаться здесь. Я уже свел кое-какие знакомства. – Само собой, оставайтесь, коли хотите. Полиция не сможет вас больше шантажировать. – Любопытное предложение, – сказал мистер Висконти, – и вы, очевидно, думаете, в обмен на него у меня что-то имеется? Разрешите, я налью вам еще. – Мы готовы заключить с вами сделку, – подтвердил О'Тул. – Я бизнесмен, – проговорил мистер Висконти. – В свое время я вел дела со многими правительствами. С Саудовской Аравией, Турцией, Ватиканом. – И с гестапо. – Увы, поведение их нельзя было назвать джентльменским. Обстоятельства вынудили меня войти с ними в контакт. – Его манера выражаться напомнила мне тетушку Августу: должно быть, годы сделали их похожими. – Вы, разумеется, понимаете, что у меня есть и другие предложения неофициального порядка. – Человек в вашей ситуации не может позволить себе принимать неофициальные предложения. Если вы не пойдете на соглашение с нами, и не мечтайте жить в этом доме. Я бы на вашем месте не стал обзаводиться мебелью. – Мебель, – возразил мистер Висконти, – уже не составляет проблем. Моя «дакота» вернулась вчера из Аргентины не пустая. Мисс Бертрам заранее договорилась с магазином «Харродз» в Буэнос-Айресе, чтобы мебель доставили в estancia одного нашего знакомого. Столько-то люстр за столько-то сигарет. Дороже всего обошлась кровать. Сколько ящиков виски мы за нее отдали, дорогая? Моему знакомому, конечно, а не магазину «Харродз». «Харродз» – фирма почтенная. В нынешнее время требуется много виски и сигарет, чтобы обставить хотя бы несколько жилых комнат. Откровенно говоря, мне очень не помешала бы небольшая сумма наличными. Бифштекс подчас нужнее люстры. Из Панамы поставок не будет в течение двух недель. Мне гарантирован солидный бизнес с хорошей перспективой, но мне не хватает мелких сумм. – Я предлагаю вам безопасность, – сказал О'Тул, – но не денежное обеспечение. – Я привык к опасности. Она меня не беспокоит. В моем положении значение имеет только наличность. Я размышлял, какое превышение кредита я предоставил бы мистеру Висконти исключительно под его апломб, когда тетушка вдруг взяла меня за руку. – По-моему, надо оставить их одних, – шепнула она. А вслух сказала: – Генри, выйдем на минутку. Мне надо кое-что тебе показать. – В мистере Висконти есть еврейская кровь? – спросил я, когда мы оказались за дверью. – Нет. Сарацинская – возможно. Он всегда отлично ладил с Саудовской Аравией. Он тебе нравится. Генри? – спросила она. Она словно молила ответить ей «да», и это растрогало меня – не в ее характере было просить о чем бы то ни было. – Рано еще судить, – ответил я. – Большого доверия он, на мой взгляд, не внушает. – А разве я полюбила бы его. Генри, если бы он внушал доверие? Она провела меня через кухню – один стул, сушилка для посуды, старая газовая плита, гора консервных банок на полу у задней двери. Двор был завален деревянными упаковочными ящиками. Тетушка произнесла с гордостью: – Это все мебель. Хватит на две спальни и столовую. И садовая мебель для нашего праздника. – А как быть с едой и напитками? – Вот об этом мистер Висконти как раз сейчас и ведет переговоры. – Он что же, действительно думает, что ЦРУ заплатит за вашу вечеринку? Куда же делись все деньги, которые у вас были в Париже, тетя Августа? – Договоренность с полицией стоила дорого, а потом пришлось подыскать дом, достойный положения мистера Висконти. – А у него есть положение? – В свое время он знался с кардиналами и арабскими принцами крови. Неужели ты думаешь, что такая незначительная страна, как Парагвай, удержит его надолго? В конце сада зажегся и погас фонарик. – Кто там шныряет? – спросил я. – Мистер Висконти не вполне доверяет своему партнеру. Его слишком часто предавали. Скольких же людей предавал он сам, невольно подумал я, – мою тетушку, свою жену, кардиналов и принцев крови, даже гестапо. Тетушка присела на ящик поменьше. – Я так счастлива, Генри, – сказала она. – Ты здесь, и мистер Висконти благополучно вернулся. Наверное, я начала стареть – я уже, кажется, могу довольствоваться очарованием семейного очага. Ты, я и мистер Висконти будем работать вместе… – Переправлять контрабандные сигареты и виски. – Ну что ж. – И иметь постоянного телохранителя в саду. – Глупо было бы, Генри, кончить свои дни по простой небрежности. Из глубины дома послышался голос мистера Висконти, он звал: – Сокровище мое! Вы слышите меня? – Да! – Принесите фотографию, дорогая! Тетушка встала с ящика. – Сделка, видимо, заключена. Пойдем, Генри. Но я не пошел за ней. Я направился в глубь сада, к роще. Звезды сияли так ярко на низком небе, что меня, вероятно, было отчетливо видно тому, кто наблюдал из рощи. Теплый ветерок обдал меня ароматом цветущих апельсинов и жасмина. Я словно погрузил лицо в коробку со срезанными цветами. Едва я ступил в мрак под деревья, по моему лицу скользнул луч фонарика и погас, но на этот раз я был начеку и теперь точно знал, где стоит человек. Я держал наготове спичку в пальцах и тут же чиркнул ею. Прислонившись к стволу лапачо, стоял маленький старичок с длинными усами, он раскрыл рот от удивления и растерянности, так что я успел увидеть беззубые десны, прежде чем спичка потухла. – Buenas noches, – произнес я одно из немногих выражений, которые запомнил из разговорника. Он что-то пробормотал в ответ. Я повернул назад и споткнулся о какую-то кочку, и он услужливо посветил фонариком. Мне подумалось, что мистер Висконти еще не может позволить себе нанять телохранителя получше. Возможно, после второй партии товара из Панамы он уже наймет себе кого-нибудь пошикарнее. Войдя в столовую, я застал там всех троих – они рассматривали фотографию. Я узнал ее издали, недаром она четыре дня простояла у меня в каюте. – Не понимаю, – произнес О'Тул. – Я тоже, – сказал мистер Висконти. – Я ожидал увидеть фотографию Венеры Милосской. – Вы же знаете, что я не переношу обрубков, друг мой, – сказала тетушка. – Помните, я вам рассказывала об убийстве на железной дороге. Эту фотографию я нашла в комнате у Вордсворта. – Ни черта не пойму, о чем вы, – вмешался О'Тул. – При чем тут убийство на железной дороге? – История слишком длинная, не стоит ее рассказывать сейчас, – отозвалась тетушка. – И кроме того, Генри ее слыхал, а он не одобряет моих историй. – Неправда, – запротестовал я. – Просто тогда в Булони я устал… – Слушайте, – прервал О'Тул, – мне не интересно знать, что случилось в Булони. Я сделал вам предложение в обмен на картину, которую мистер Висконти украл… – Я ее не крал, – возразил мистер Висконти. – Князь дал мне ее сам, по доброй воле, чтобы я подарил ее фельдмаршалу Герингу в знак… – Да-да, уже слыхали. Однако князь не давал вам снимка с толпой африканских женщин. – Но здесь была Венера Милосская. – Мистер Висконти сокрушенно покачал головой. – Совершенно ни к чему было менять ее на что-то другое, дорогая. Фотография была превосходная. – Речь идет о рисунке Леонардо да Винчи, – сказал О'Тул. – Что вы сделали с фотографией? – осведомился мистер Висконти у тетушки. – Выбросила вон. Я не желаю, чтобы какие-то обрубки все время напоминали мне… – Утром я вас снова засажу, – пригрозил О'Тул, – и никакие взятки вам не помогут. Сам посол… – Мы порешили на десяти тысячах долларов, но я соглашусь получить сумму в местной валюте, если так удобнее. – За толпу черных баб, – уточнил О'Тул. – Если вам так нравится фотография, я прикину ее в придачу к той. – Какой той? – Полученной от князя. Мистер Висконти перевернул снимок и принялся отдирать подкладку. – Хочет кто-нибудь виски? – спросила тетушка. – Ну что вы, дорогая, после шампанского. Мистер Висконти вытащил маленький квадратик размером восемь дюймов на шесть, не больше, который был спрятан под фотографией. О'Тул смотрел на него с изумлением. – Пожалуйста, – произнес мистер Висконти. – Что-нибудь не так? – Я-то думал, это будет Мадонна. – Леонардо прежде всего интересовали совсем не Мадонны. Он был главным инженером в папской армии. Папы Александра VI. Слыхали про такого? – Я не католик. – Он из Борджиа. – Темная личность? – В некоторых отношениях он напоминал моего патрона, – подтвердил мистер Висконти, – покойного маршала Геринга. Это, как вы можете видеть, хитроумное устройство для разрушения городских стен. Нечто вроде землечерпалки, похожей на те, что используют в наше время на строительных площадках. Только тогда их приводили в действие человеческие мускулы. Она подкапывается под стену, забрасывает камни вверх, в катапульту, а та мечет их в город. Фактически город бомбардируется с помощью своих же стен. Остроумно, не правда ли? – Десять тысяч долларов за остроумие. А эта штука сработает? – Я не инженер, – ответил мистер Висконти, – и не могу оценить ее с практической стороны, но хотел бы я видеть того, кто сегодня сделал бы такое прекрасное изображение землечерпалки. – Пожалуй, вы правы, – ответил О'Тул и добавил с уважением: – Вот, значит, какой он, этот шедевр. Чуть не двадцать лет мы гонялись за ним и за вами. – И куда ее передадут теперь? – Князь умер в тюрьме, так что, скорей всего, мы передадим ее итальянскому правительству. – О'Тул испустил вздох. Я не понял, разочарования или удовлетворения. – Рамку можете оставить себе, – любезно добавил мистер Висконти. Я проводил О'Тула через сад до ворот. Престарелого телохранителя нигде не было видно. – Где тут здравый смысл? Правительство Соединенных Штатов выкладывает десять тысяч долларов за краденую картинку. – Доказать, что она краденая, трудно, – сказал я. – Может быть, это был своеобразный подарок Герингу. Интересно, почему они посадили князя? Мы постояли около его машины. Он проговорил: – Сегодня я получил письмо от Люсинды. Первое за девять месяцев. Пишет про своего дружка. Они добираются на попутках в Гоа. Вьентьян ее дружку не подошел. – Он художник, – объяснил я. – Художник? – О'Тул аккуратно пристроил Леонардо да Винчи на заднем сиденье. – Он рисует картины, на которых изображены банки консервированных супов «Хайнца». – Вы шутите. – Нарисовал же Леонардо землечерпалку, а вы уплатили за нее десять тысяч. – Наверно, я так никогда и не научусь разбираться в искусстве, – сказал О'Тул. – Где это – Гоа? – На индийском побережье. – Девчонка вот где у меня сидит. Одни сплошные заботы, – сказал он. Но если бы не она, подумалось мне, он все равно нашел бы себе другой источник забот, заботы всегда будут липнуть к нему, как мухи к открытой ране. – Спасибо за то, что вызволили меня из тюрьмы, – сказал я. – Друг Люсинды всегда… – Передайте Тули привет, когда будете ей писать. – Я отправлю вашего приятеля Вордсворта со следующим рейсом в Европу. Почему бы и вам с ним не уехать? – У меня тут семья… – Висконти вам не родня. И он не вашего поля ягода, Генри. – Моя тетя… – Подумаешь – тетя. Тетя не мать. – Мотор у него никак не желал заводиться. – Пора бы дать мне машину поновее. Так подумайте, Генри. – Подумаю. Когда я вернулся в дом, мистер Висконти хохотал, а тетушка смотрела на него с неодобрением. – Что такое? – Я сказала, что десять тысяч долларов слишком малая цена за Леонардо. – Но ведь Леонардо ему не принадлежал, – возразил я. – И вдобавок он получил безопасность. Дело закрыто.
|
|||||||
|