Глава IV. Эль-Обейд и первая династия Ура

В 1919 г. доктор Холл, работавший в Месопотамии по поручению Британского музея, однажды отправился к небольшому холму, расположенному километрах в шести к северо-западу от развалин Ура. Здесь на поверхности лежали какие-то необычные обломки. Холл решил произвести раскопки и сразу же натолкнулся на остатки здания, сложенного из плоско-выпуклых кирпичей. Он раскопал три стороны этого маленького прямоугольного в плане строения. У четвертой, юго-восточной стены под грудой кирпича-сырца оказалось множество самых разнообразных предметов.

Здесь была небольшая каменная статуя мужчины, высеченная в уже знакомой нам по другим образцам обобщенной и примитивной манере, но другие вещи носили иной характер. Например, тут же лежал большой медный рельеф длиной два метра тридцать пять сантиметров а высотой метр сто пять сантиметров. На нем в геральдическом стиле был изображен орел, закогтивший двух оленей. Рядом оказались скульптурные фигуры львов (головы с передней половиной туловищ) почти в натуральную величину. Они сделаны из меди, набитой на основу из битума и дерева, глаза инкрустированы, а между зубов, выточенных из белых раковин, высовывается язык из красного камня. Здесь же оказались обломки деревянных колонн, облицованных мозаикой из перламутра, красного камня и черного сланца, глиняные цветы с инкрустированными белыми, красными и черными лепестками, и медные головы других животных, уже меньшего размера.

Это было открытие первостепенного значения, и, поскольку доктор Холл не довел раскопки до конца, наша объединенная экспедиция сочла своим долгом как [97] можно скорее завершить начатую им работу. В расковочный сезон 1923/24 г. на маленьком холме (это был Эль-Обейд) обосновалась специальная партия экспедиции. Мы возобновили раскопки, надеясь собрать дополнительные сведения об этом сооружении, а может быть, даже обнаружить новые предметы, скрытые под землей.

Опыт доктора Холла послужил нам предостережением. Найденные им медные статуи настолько пострадали от коррозии и были так изломаны, что, несмотря на все их значение, представляли собой лишь тень оригинала. От львиных голов осталась только битумная основа с инкрустированными глазами и пастью. От колонн уцелели разрозненные фрагменты мозаики, — только их и удалось извлечь. От большого медного рельефа сохранилась едва оленья голова; все остальное пришлось воссоздавать по кусочкам, а такая реконструкция во многом остается сомнительной. Поэтому мы тщательно подготовились на тот случай, если нам встретится что-либо похожее. Мы должны были быть во всеоружии, чтобы справиться со сложнейшей задачей извлечения и переноски древних предметов.

Холл вел раскопки от угла здания и дошел почти до середины стены. Здесь его рабочие нашли и частично разобрали необычайно плотную кучу кирпича-сырца, где и оказались все медные скульптуры. С этого места мы и решили начать.

Обнажить кирпичную кладку оказалось нелегко, потому что мы не понимали ее истинного назначения. Лишь позднее выяснилось, что перед нами одна сторона лестницы, примыкающей под прямым углом к стене главного здания. Несколько сохранившихся у подножия лестницы ступеней представляют собой крупные блоки белого известняка. Это первый пример использования камня в зданиях Южной Месопотамии, если не считать аналогичной лестницы, соединяющей террасы ступенчатой башни Абу Шахрейна, руины которой находятся километрах в восемнадцати южнее Ура. Дальнейшие исследования показали, что само сооружение представляло собой сплошную кирпичную платформу, на которую вел ряд ступеней. Она служила лишь основанием некогда стоявшего на ней здания. Теперь это здание исчезло.

Обогнув лестницу и двигаясь дальше вдоль стены, мы нашли между лестницей и дальним углом платформы [98] еще одну груду предметов, частично похожих на те, что были обнаружены доктором Холлом. Все они лежали под такой же массой кирпича-сырца, из которого в более поздний период над развалинами древнего здания была возведена новая платформа. В углу между лестницей и стеной здания лежали две двухметровые деревянные колонны, инкрустированные перламутром, сланцем и красным камнем, а также другие пальмообразные колонны и брусья, обшитые листами меди. Сверху были свалены четыре медные статуи стоящих быков с повернутыми назад и прижатыми к плечу головами. Вдоль стены лежали медные рельефы, изображающие отдыхающее стадо, а между ними — фрагменты мозаичного фриза, на котором фигуры из белого известняка или раковин выделялись резкими силуэтами на фоне черного сланца, окантованного полосками меди. И тут же мы повсюду находили разбитые или целые инкрустированные глиняные цветы. Такие же цветы на конусообразном стебле были обнаружены во время первых раскопок.

Как-то раз один из рабочих на моих глазах откопал небольшую продолговатую табличку из белого известняка с высеченной на ней надписью. Я передал ее стоявшему позади мистеру Гэдду, и тот вслух прочел:

«А-анни-пад-да, царь Ура, сын Мес-анни-пад-ды, царя Ура, воздвиг сие для своей владычицы Нин-Харсаг».

Этот мемориальный камень, заложенный в фундамент здания, был нашей важнейшей находкой.

Надпись как будто не сулила ничего особенного: какой-то набор почти непроизносимых имен, и всё. Однако нас она взволновала. Первое имя было незнакомо никому, и нам в том числе. Зато второе мы знали: по шумерийскому списку царей это имя первого царя первой династии Ура.

Во введении к настоящей книге я уже говорил, какое огромное значение имеет находка этой таблички. Благодаря ей мы установили что династия, которую раньше считали мифической, существовала в действительности, была историческим фактом. Но табличка не только подтверждает достоверность списка царей. Поскольку она была обнаружена в развалинах эль-обейдского храма, благодаря этой табличке мы можем правильно датировать время его постройки и отвести всем найденным тут предметам подобающее место в историй развития [99] месопотамского искусства. А это в свою очередь свидетельствует о том, что время правления первой династии Ура было периодом значительной протяженности. Теперь это определенная историческая эпоха, о которой мы можем судить по дошедшим до нас предметам.

К сожалению, с этими предметами, получившими столь большое значение после находки мемориальной таблички, нам пришлось вдоволь помучиться. Они лежали в земле так густо, что по мере раскопок появлялись на поверхности иной раз сразу по полдюжины. А ведь каждый предмет требовал особой обработки! А состояние предметов оправдало полностью наши опасения.

Верхний из четырех медных быков был вообще ни на что не похож: о его существовании мы догадались только по обилию зеленого порошка и по одной частично сохранившейся ноге. Второй бык выглядел более обнадеживающе, однако на поверку он оказался разбитым на тысячи кусочков, и металл настолько размягчился, что рассыпался в прах от малейшего прикосновения. Три недели провозился я, пытаясь его сохранить, но когда мы извлекли статую, она распалась на атомы. Со следующими двумя нам больше повезло, и теперь в Британском и Филадельфийском музеях стоят пусть изуродованные и разбитые, но все же прекрасные фигуры быков, дающие представление об изяществе оригинала. Это древнейшие медные статуи из сохранившихся до наших дней.

С медными рельефами дело обстояло проще. Лишь один из них пришлось бросить, так как он распался, но и в этом случае удалось извлечь первоклассную по исполнению голову животного: в отличие от тела, кованного из тонкого медного листа, она оказалась литой, а потому более прочной.

Инкрустированные колонны были раздавлены в лепешку, дерево истлело, но большинство мозаичных узоров осталось на своем месте; только на концах колонн мозаика оказалась перепутанной и разбросанной. Мы извлекали колонны по частям, заливая воском мозаику верхнего и нижнего слоев одновременно. Такие пласты можно было затем разделить и перенести с помощью провощенного холста на новую основу, не изменяя положения ни одного камешка или кусочка перламутра. С одним пластом мы так и поступили, причем основой нам послужила круглая бочка из под керосина, оказавшаяся [100]

Мозаичная панель.

Мозаичный фриз.

Медный рельеф орла с двумя оленями. [101]

точно такого же диаметра, как истлевшие колонны. Остальные пласты мозаики и отдельные ее частицы, найденные в земле, мы сохранили для более тщательной реконструкции.

Мозаичные фризы был просто скреплены воском и провощенным муслином, а восстановление их мы оставили на усмотрение музейных реставраторов. Всего мы нашли два фриза. Один простой, изображает ряд птиц, очевидно голубей, из белого известняка, на темном фоне. Известняк, по-моему, в древности был раскрашен. Второй фриз сложнее по рисунку и тоньше по исполнению. Большую его часть занимают идущие коровы, вырезанные либо из известняка, также, по-видимому, некогда раскрашенного, либо из раковин, которые скорее всего оставались белыми. В середине фриза изображена сценка. По одну сторону тростникового хлева, откуда выглядывают два теленка, мужчины доят коров; они сидят ни низеньких скамеечках, поставленных сзади, под коровьими хвостами, а перед коровами привязаны к стойлам телята в намордниках, словно для того, чтобы матери отдавали побольше молока. По другую сторону хлева двое бритых мужчин в плиссированных юбках, которые позднее стали ритуальным облачением жрецов и царей, льют молоко сквозь сито в стоящий на земле подойник, а двое других сливают процеженное молоко в большие сосуды.

Это типичная сценка из пастушеской жизни, однако одеяние действующих лиц наводит на мысль, что она означает нечто большее. Во всяком случае в более поздние времена при храмах существовали священные коровники, и на этом фризе, возможно, изображены жрецы, приготовляющие молоко богини-праматери Нин-Харсаг, которое считалось пищей царей. Таким образом, простая домашняя сценка вполне могла иметь религиозное значение. Это подтверждается еще одной особенностью того же фриза. Здесь между фигурами идущих коров вставлена небольшая панель с казалось бы весьма странным изображением. Бородатый бык пробирается среди холмов, а на его спине сидит вцепившийся в бычью холку львиноголовый орел. Сценка явно мифологическая, и ее присутствие лишь подтверждает наше мнение о значении фриза в целом.

Совершенно очевидно, что все найденные предметы некогда принадлежали храму, и не менее очевидно, что [102] большая часть из них была архитектурными украшениями. Они имеют огромное значение и сами по себе, но каждая вещь приобрела бы неизмеримо большую ценность, если бы ее удалось представить на своем месте в архитектурном ансамбле. На первый взгляд подобная задача казалась невыполнимой. От самого здания не осталось ни кирпича, а платформа, на которой оно стояло, была настолько разрушена, что мы не могли определить даже план фундамента. К счастью, положение предметов в земле на сей раз было достаточно красноречиво.

Храм разрушался не постепенно: он был уничтожен сразу, свирепо и беспощадно. Стены подрыли снизу, а потом обрушили изнутри; большие обломки так и остались лежать перед платформой. На нижней, некогда лицевой стороне этих стен сохранились даже фризы, до которых нам пришлось докапываться сквозь толщу кладки из кирпича-сырца. Когда выяснилось, что фрагменты двух фризов держались на одном обломке стены, мы смогли восстановить их положение и точное расстояние между ними. Одновременно мы установили относительное расположение медных тельцов и мозаики из раковин, изображающей стадо.

Под опрокинутой стеною, зачастую прямо на земле, лежали другие предметы. Здесь, по одну сторону лестницы, доктор Холл нашел большой рельеф с орлом и медных львов, явно украшавших вход в храм, а также фрагменты мозаики с колонн. По другую сторону лестницы мы обнаружили еще две колонны с мозаикой и две колонии, обшитые медью. Все они лежали на земле примерно под прямым углом к фасаду, и на них были свалены в кучу медные фигуры быков. Эти архитектурные украшения, если и не стояли отдельно, то во всяком случае их можно было легко сбросить. Враги сорвали медных львов, свалили колонны, которые увлекли за собой большой рельеф, и сбросили все это вниз с платформы. Сверху они нагромоздили статуи быков, затем подрыли и обрушили стены. Нам оставалось только зафиксировать точное расположение каждого предмета по отношению к стене, точный угол по отношению к фасаду и, высчитав расстояние от платформы, определить, где и на какой высоте он был прикреплен. Я полагаю, что единственное обоснованное сомнение в таких расчетах вызывают лишь терракотовые розетки, которые мне представляются как [103] свободно стоящие и ни с чем не связанные. В действительности же они наверняка были вмурованы в кирпичную кладку, так что снаружи виднелись только венчики цветов. Все они лежали у самой платформы, разбросанные как попало, но это объясняется тем, что розетки украшали нижнюю часть стен храма, которая была раздавлена и развалена, когда обрушилась верхняя часть. Мы ничего не можем сказать о внутреннем устройстве храма, однако фасад его можно восстановить, и такая реконструкция будет в достаточной степени правильной. Собственно храм занимал лишь один угол платформы. Главный вход в него располагался напротив каменной лестницы. Храм стоял чуть поодаль от края платформы. От лестницы к входу в него вела короткая крытая галерея с деревянными колоннами и балками, окованными полированной медью. Мозаичные колонны поддерживали притолоку при входе, над которой был укреплен на стене медный рельеф с орлом и двумя оленями, найденный доктором Холлом. А его медные львы, должно быть, высовывались наполовину из углов при входе, словно стражи храма.

На карнизе верхнего края платформы, вдоль цоколя храмовой стены, стояли медные статуи быков, и, очевидно, на их уровне в стену были вставлены глиняные цветы, так что животные как бы паслись на цветущем лугу. Над ними на фасаде сверкал медный фриз с рельефным изображением стада, еще выше был укреплен мозаичный фриз со сценой доения и, наконец, на самом верху — фриз с более массивными и грубыми фигурами птиц.

Кирпичная балюстрада лестницы была, очевидно, обшита деревом: здесь в земле мы нашли медные гвозди, которыми прибивали деревянную облицовку. Сама платформа внизу сложена из обожженного кирпича; эта часть в облицовке не нуждалась. Верхняя же ее половина из кирпича-сырца, по-видимому, была побелена, так же как стены самого храма.

Нетрудно представить себе это веселое и прихотливое сооружение. Золото и яркие краски сверкали на фоне белых стен храма. И невольно восхищаешься, думая о том, как искусно распределялись украшения по высоте фасада: внизу были полнообъемные статуи, выше — рельефные изображения, а еще выше — плоский рельеф — фигуры, которые выделялись белыми силуэтами на черных [104] полосах фриза. Здесь чувствуется настоящее знание перспективы, — недаром архитектор поместил самые простые и самые броские изображения именно в верхнем ряду.

Во время раскопок этот храм считался древнейшим сооружением Месопотамии и вообще древнейшим зданием в мире, архитектуру которого можно воссоздать более или менее достоверно. С тех пор найдены более древние здания, однако храм Эль-Обейда по-прежнему остается единственным памятником архитектуры первой династии Ура.

В Эль-Обейде нам удалось сделать еще одно открытие, хоть и не столь сенсационное, но не менее интересное.

Во втором, меньшем по размерам холме, примыкающем к храму, мы нашли множество могил. По сравнению с более древним кладбищем Ура это были очень бедные погребения: в них не было почти ничего, кроме глиняной посуды. Но от этого они не теряют своего значения.

Мы, естественно, предположили, что могилы появились в одно время с храмом А-анни-пад-ды, поскольку они расположены от него поблизости; обычно священная земля рядом с храмом считается самым подходящим местом для кладбища. Но, кроме этого, было еще одно доказательство. Найденные в могилах глиняные сосуды весьма своеобразной формы в точности походят на сосуды, изображенные в сцене доения на мозаичном фризе. Таким образом можно с уверенностью отнести это кладбище к эпохе первой династии Ура, а поскольку в нем оказалось множество глиняных сосудов самых различных видов, мы получили великолепную отправную точку для датировки последующих открытий.

При любых раскопках, будь то здание или кладбище, глиняная посуда составляет основную массу находок. Во всех странах форма бытовых глиняных сосудов меняется, по мере того как развивается или деградирует культура, изменяется социальный строй, происходят новые открытия или просто возникает новая мода. Некоторые типы сосудов могут долго оставаться без изменений, однако большинство со временем изменяется. То же самое относится и к прочим предметам, но поскольку глиняные сосуды наиболее многочисленны, — обожженная глина, несмотря на свою хрупкость, практически не разрушается, — то лучше всего и удобнее всего опираться при датировке именно на них. [105]

В такой стране, как Египет, домашняя глиняная посуда всех веков тщательно изучена и классифицирована; там достаточно прийти на место раскопок и взглянуть на черепки, чтобы определить их возраст. В Месопотамии же в 1923 г. мы очень мало знали о глиняных сосудах разных периодов, а о сосудах наиболее древнейших эпох — совсем ничего. Поэтому наша находка имела огромное значение. Мы обнаружили более сотни разновидностей сосудов и изучили способы их изготовления. Тот факт, что все они относятся к определенному историческому периоду, сыграл огромную роль, и, когда начались раскопки богатых погребений Ура, мы смогли правильно определить их время, в основном по образцам глиняной посуды из могил Эль-Обейда.

В южной части царского кладбища Ура поверх могил лежит много мусора, в котором отчетливо различаются три слоя: средний — темный из битого обожженного кирпича и древесного угля, верхний и нижний — светло-серые, из известковой крошки, перемешанной с черепками, оттисками печатей и табличками. Эти три слоя, по-видимому, представляют собой остатки сожженных и разрушенных до основания храмовых кладовых. Поскольку развалины лежат над кладбищем, здание было построено позднее, но ненамного, так как к моменту его разрушения пласт с могильными ямами еще не был скрыт новыми наслоениями мусора, который неизбежно накопился бы здесь за более длительный период. Возможно даже, что тут стояли не кладовые, а погребальные храмы-часовни, связанные с древними царскими гробницами, однако никто не знает этого наверняка. Во всяком случае в них или при них были кладовые, где хранились приношения царей, ибо мы нашли множество оттисков печатей на глиняных пробках больших сосудов и среди них два оттиска с именем Мес-анни-пад-ды, царя Ура, основателя первой династии. Среди мусора оказалась и печать, цилиндрик из лазурита, с именем жены Мес-анни-пад-ды, а следовательно, матери А-анни-пад-ды, построившего храм в Эль-Обейде. Значит, первая династия пришла к власти именно здесь, в столице государства. Но, к сожалению, кроме письменных упоминаний, от этого периода сохранилось весьма немного.

Мы знаем, что после периода Джемдет Насра зиккурат и окружающие его культовые сооружения были [106] перестроены заново. Нам удалось обнаружить фундаменты этих зданий. От некоторых храмов осталась даже часть стен; они из плоско-выпуклого кирпича, а это означает, что их возвели еще во времена раннединастического периода. Но к первой династии мы не можем с уверенностью отнести ни одно из этих зданий.

Первая династия Ура следует в шумерийском списке царей сразу же за первой династией Урука; казалось бы, что ею должен начинаться раннединастический период, но, по археологическим данным, он начался намного раньше. ¹⁹⁾ Об этом свидетельствуют раскопки многих городов. И даже в самом Уре царское кладбище, относящееся к раннединастическому периоду, возникло задолго до начала первой династии. Вполне возможно, что именно такие процветающие местные царьки, как Мес-калам-дуг и А-калам-дуг, позволили Мес-анни-пад-де распространить свою власть на весь Шумер и войти в список царей. Поэтому, хотя здания Ура, которые мы условно называем «перводинастическими», скорее всего или даже наверняка были построены гораздо раньше, многие из них могли существовать еще во времена правления Мес-анни-пад-ды и его сына. Но есть одно весьма значительное исключение.

Весь зиккурат раннединастического периода полностью погребен под зиккуратом Урнамму, и мы даже не пытались его откапывать. Мы можем только сказать, что, хотя он гораздо меньше сохранившегося до наших дней ансамбля времен третьей династии, размеры его были достаточно внушительны; главная платформа без лестницы занимала площадь пятьдесят метров на сорок. Он стоял в глубине приподнятой террасы, окруженной стенами с мощными контрфорсами. Часть террасы занимали [107] культовые сооружения. Их нам удалось откопать, и они рассказали нам многое.

Прежде всего нам пришлось иметь дело не с одним, а с двумя сооружениями. Я уже описывал, как был насильственно разрушен ансамбль зиккурата эпохи Джемдет Насра и как над ним был возведен новый зиккурат. В основании его стен была примесь плоских кирпичей, а вся наземная часть выложена из плоско-выпуклого кирпича. Эти стены относятся к самому началу раннединастического периода. Они довольно хорошо сохранились, и мы смогли по ним восстановить план всего сооружения. Позднее, уже в «эпоху плоско-выпуклых кирпичей», т. е. в самой середине раннединастического периода (плосковыпуклые кирпичи вышли из моды задолго до его конца), весь зиккурат был снова перестроен по старому плану: новые стены возвели на остатках старых. Причем никто не разрушал этого старого святилища, и в религии не происходило никаких коренных перемен, требовавших постройки храма иного типа. Скорее всего древний зиккурат просто обветшал от времени и был обновлен, вернее, восстановлен в благочестивом соответствии с традицией.

Мы не знаем, кто это сделал, но у меня есть заманчивое и довольно обоснованное предположение. По-моему, такую дорогостоящую работу по восстановлению главного святилища Ура скорее всего мог предпринять Мес-анни-пад-да, после того как он превратился из зависимого правителя города в полновластного повелителя всего Шумера. Шумерийские цари считались наместниками бога-покровителя их столицы. К ним даже применялось выражение «пастырь-наместник». Поэтому приход царя к власти означал, что бог его города стал главою пантеона шумерийских богов. Новое верховное божество, естественно, нуждалось в святилище, соответствующем его высокому сану. Поэтому я без колебаний отношу описываемые ниже здания к священным сооружениям зиккурата эпохи первой династии Ура.

Террасу окружала колоссальная стена толщиною не менее двенадцати метров из кирпича-сырца. Ее фасад украшали узкие контрфорсы, а снизу на высоту почти одного метра тридцати сантиметров поднимался облицовочный слой каменной кладки из неотесанного известняка. Эта особенность вообще удивительна для страны, где нет камня. Правда, храм первой династии в Эль-[108]Обейде тоже стоит на известняковом фундаменте; там этот фундамент представляет собой один единственный ряд каменной кладки, положенный прямо на землю или едва скрытый под поверхностью. То же самое мы встречали и в других зданиях Ура раннединастического периода. Но в стене, окружавшей террасу, было шесть или семь рядов кладки из грубых бесформенных глыб — случай совершенно уникальный. Самое любопытное заключается в том, что это был декоративный фундамент, имитация: известняковая кладка не поддерживала стену, а только примыкала к ней снаружи как облицовка толщиной в один камень. Сама стена была построена из кирпича-сырца. Нижние ряды ее сливались с фасадом древней стены раннединастического периода, остатки которой возвышались над поверхностью. Когда кладка достигла высоты ста двадцати сантиметров, строители сложили снаружи гладкой кирпичной стены каменную облицовку, уравняли глиняным раствором верхний обрез и продолжали выкладывать стену выше уже по всей ее толщине, включая сюда ряд камней. Прием, конечно, наивный, зато привычный и несложный для людей, не знакомых с каменным зодчеством и вынужденных экономить дорогой материал. Такая каменная облицовка, фактически не связанная с кирпичной кладкой, не усиливала, а, наоборот, лишь ослабляла стену. И вида она тоже не имела никакого, поскольку снаружи ее обмазывали илом, как и все сооружение. Остается только предположить, что это было пережитком строительной техники тех времен, когда здания действительно возводились на каменных фундаментах, как, например, храм урукского периода в Варке. Теперь же такое вкрапление камня превратилось в религиозный символ.

Вход на террасу располагался в середине северо-восточной стены, как раз напротив подножия лестницы на зиккурат. Он был двойным, поскольку за внешней стеной стояла еще внутренняя. Посетитель проходил через своего рода вестибюль длиной около шести метров. В боковых стенах этого вестибюля были двери в кладовые или служебные помещения, пристроенные изнутри к внешней стене террасы. Миновав вестибюль, молящийся оказывался прямо перед зиккуратом. По обе стороны от него на северном и восточном углах террасы стояли храмовые сооружения. Строители зиккурата третьей династии [109] изменили план террасы и, выровняв её, срыли все древние здания. Однако под мощеной поверхностью террасы сохранились остатки древних стен, по которым нам и удалось хотя бы приблизительно воссоздать план старого ансамбля.

Если судить по более поздним образцам, здание в северном углу по своему положению должно было служить особым алтарем бога луны Нанна, верховного божества — покровителя города Ура, в честь которого и воздвигли зиккурат. Однако устройство его не соответствует плану нормального храма. В него проникали сквозь маленькую незаметную дверь в юго-западном углу. По покрытому битумом «тротуару» нужно было пройти через вестибюль в центральный открытый дворик с глинобитным полом. К его северо-западной стене был пристроен приподнятый над полом водоем из кирпича и битума с узкими стоками на каждой стороне, — очевидно, он служил своего рода кухонной раковиной для приготовления пищи или для мытья посуды. Мы нашли здесь с полдюжины глиняных чаш, множество мелких костей животных и рыбью чешую. Два прохода в северо-восточной стене вели к двум маленьким квадратным комнатам, за которыми находились очень узкие, похожие на коридоры помещения. Почти все пространство в передних комнатах занимали большие очаги: в одной — квадратный, а в другой — круглый. Они были наполнены углями и пеплом, а кирпичи их растрескались от жара. По-видимому, ими пользовались долго и постоянно. Во всяком случае под квадратного очага возобновляли не менее двенадцати раз. Дверь в юго-восточной стене открытого двора вела к анфиладе узких комнат, фактически коридору, который в свою очередь, возможно, приводил к трем обширным кладовым, расположенным в самой глубине основного сооружения, в северном углу террасы. Но мы не знаем, где точно находился вход в эти кладовые, поскольку от стен остался только фундамент.

Здесь ничто не напоминает храм. Точнее всего это сооружение можно было бы определить словом «кухня». Жертвоприношения были по существу пищей богов, которую следовало приготовить из мяса жертвенных животных. Его варили в горшках или жарили на огне, а хлеб и лепешки пекли. Таким образом, кухня была важной частью храма, и мы нашли превосходный образчик [110] подобной храмовой кухни периода Ларсы. Но здесь перед нами была одна кухня, без храма. Я думаю, это объясняется тем, что храм, истинное обиталище бога, находился на вершине зиккурата. Он и сам-то был невелик, а мест для подсобных помещений на зиккурате и подавно не хватало. Богу подносили уже готовую пищу, так было удобнее.

Весьма похожее сооружение занимало и восточный угол террасы. В главное помещение вела такая же маленькая дверь в юго-западной стене; здесь тоже был коридор, внутренний двор с боковыми комнатами, а напротив входа — такие же две комнатушки, полностью занятые большими печами или очагами — квадратным и круглым. Но позади этой «кухни» располагались не кладовые, а большой открытый двор. К нему вел проход во внешней стене террасы. От прохода наискосок через двор шел мощеный «тротуар», заканчивающийся у крайней, северовосточной кельи; целый ряд таких келий с выходами к зиккурату пристроен к стене «кухни». Сквозь крайнюю келью можно было пройти прямо на платформу зиккурата.

На открытом дворе мы нашли круглый фундамент из обожженного, скрепленного битумом кирпича. К нему примыкает более или менее прямоугольная кирпичная платформа — остатки аналогичного фундамента. Кроме того, здесь в пол двора врыт круглый бассейн, выложенный обожженным кирпичом на битуме. Третий круглый фундамент из кирпича располагается на открытой площадке юго-западнее «кухни», вплотную к ряду служебных помещений или кладовых, пристроенных к внутренней стороне большой стены террасы. Здесь в ней прорублен второй узкий проход, сквозь который можно было пройти снаружи на зиккурат. Итак, мы нашли вторую «кухню» с пристроенным к ней рядом келий, открытых со стороны зиккурата. И снова лишь более поздние аналогии разъясняют назначение этого здания.

Во всех подобных сооружениях позднейших периодов юго-западную часть террасы зиккурата занимал храм, посвященный богине Нингал, жене бога луны. Кроме того, мы имеем письменное свидетельство о том, что в одном из таких храмов были изображения и других, младших богов из окружения верховного божества и его царственной супруги. Таким образом, маленькие кельи, [111] по-видимому, служили часовенками, где стояли статуи младших богов. Исключение составляет лишь крайняя келья с двумя выходами, которая по сути дела была просто проходным коридором. Что касается самой богини Нингал, то ее алтарь, очевидно, был на зиккурате.

На центральном дворе, перед зиккуратом, мы нашли фрагменты почти такой же инкрустации, из какой состоял мозаичный фриз храма в Эль-Обейде, остатки весьма похожих каменных оленей и птиц от большого резного рельефа и аналогичные части золотых украшений, В дополнение к этому мы нашли похожие золотые предметы и в самом храме. Все это говорит о том, что он был украшен примерно так, как подобает храму.

Трудно представить себе это сооружение, когда от былого великолепия остается лишь разбитый фундамент из кирпича-сырца. Только благодаря храму в Эль-Обейде мы можем с уверенностью сказать, что даже эти жалкие остатки свидетельствуют о невероятном богатстве святилища. Это богатство, возможно, и было одной из главных причин его безжалостного уничтожения.

О достатке храма можно составить представление по одной из наших находок. Посреди большого открытого двора, перед «кухней», под мощеным полом был зарыт глиняный горшок. В нем оказалось множество бусин, два миниатюрных туалетных сосуда из белого известняка, две печати из раскрашенного алебастра в форме львиных голов, каменные фигурки человека, теленка, собаки и лежащего быка. По-видимому, это были приношения верующих. На этом же участке мы нашли еще ряд предметов периода первой династии. О четырех таких находках стоит упомянуть.

Сразу под кирпичной вымосткой того периода, вблизи границы кладбища, лежала нижняя половина известнякового блока с рельефным изображением царской погребальной процессии. Пустую колесницу, покрытую пятнистой леопардовой шкурой, влекут два странных животных. Их тела похожи на львиные, но должно быть это ослы (головы отбиты). Их ведут приближенные царя. Сверху была еще одна сцена, однако она утрачена.

Вторая находка оказалась под фундаментом дома при одном из храмов. Здесь почва была приподнята в виде террасы, на которой стояло здание, а за стеной, окружавшей террасу, лежала груда предметов периода первой [112] династии. Два из них — парные. Это были бараны, высеченные из известняка. Задняя часть тела баранов оставлена необработанной: по-видимому, они были сделаны в основание трона или алтаря какого-то божества, священным символом которого считался баран.

Тут же лежала небольшая алебастровая пластинка с рельефом на обеих сторонах. Она сильно попорчена, так что сохранилась лишь половина, но и эта половина в достаточной степени любопытна. На пластинке изображены лодки с высоко задранным носом. Они сделаны из связок тростника. Посредине стоит кабина с круглой крышей или навес. Лодки напоминают серебряную модель, найденную нами в гробнице царя Абарги. На одной стороне пластинки на корме стоит мужчина, а в кабине виднеется свинья. На другой стороне на месте мужчины изображены две рыбы, а на месте свиньи — гусь. Очевидно, эта маленькая пластинка была подарена храму кем-либо из жителей приречных плавней и изображала сценки из его жизни: ведь рыба, дикие гуси и кабаны были основной добычей жителей плавней. Я с трудом удержался от искушения назвать рельеф на пластинке ноевым ковчегом. И хотя это шуточное название распространилось по всему лагерю, приведенное объяснение гораздо правдоподобней.

Несмотря на разрушения, причиненные строителями позднейших эпох, воздвигавших свои здания на том же самом месте, наши раскопки террасы зиккурата оказались весьма плодотворными. Судя по состоянию алтаря бога луны периода первой династии, трудно было ожидать подобных результатов. Нам удалось найти интересные свидетельства, относящиеся к тому, что можно назвать политической обстановкой в стране. Я уже отмечал выше фантастическую толщину стен, окружавших террасу; она достигает двенадцати метров. Такая стена гораздо больше подходит крепости, чем храму. В юго-восточной части, между восточной «кухней» и углом террасы, так же как и в северо-восточной части, там, где прорублен проход в город, стена двойная. Проход упирается в караульную, за которой располагались еще две узкие кладовые меж двух параллельных стен. Здесь мы нашли большое количество глиняных пробок от кувшинов с оттисками печатей и тут же множество брусков и ядер из обожженной глины, иногда довольно значительных [113] размеров. По-видимому, эти снаряды метали с помощью своего рода катапульты. Таким образом, кладовые одновременно являлись арсеналом.

Храм бога-покровителя господствовал над городом. А поскольку бог в действительности был царем, его храм, совершенно естественно, играл роль не только священного места, но и главного опорного пункта в обороне города. Можно почти безошибочно утверждать, что весь город был обнесен стеной. В центре его находился теменос или священный квартал, также обнесенный стенами: это была вторая линия обороны. И, наконец, в углу теменоса на укрепленной террасе возвышалась громада зиккурата, по своему положению соответствовавшего донжону или угловой башне средневекового замка. Здесь жители Ура находили последнее убежище и выдерживали осаду, сражаясь с победоносным врагом.

Города древнего Шумера беспрерывно враждовали друг с другом. Длинный перечень династий в списке царей отражает истинное положение, которое было весьма неустойчивым. Один вассал за другим восставал против суверена, побеждал его, объявлял свой город столицей всего Шумера, а своего бога-покровителя, по праву победившего, возводил на престол верховного божества шумерийского пантеона. Некоторые новые подробности религии того времени удалось выяснить благодаря находкам, сделанным в другом месте. На линии юго-западной стены теменоса эпохи Навуходоносора расположен приземистый холм. За несколько лет до нас здесь вел раскопки Тейлор. Он нашел весьма немного, но ухитрился еще больше запутать обстановку на этом участке, сложнее которого мне в жизни не приходилось раскапывать. Под вавилонской стеной лежали руины разрушенных и рассыпавшихся от времени зданий самых разных периодов. Среди них нам удалось определить развалины храма богини Нимин-таб-ба, основанного Шульги, царем третьей династии Ура. Впрочем, от этого храма мало что сохранилось. Развалины позднейших построек до крайности загромоздили этот участок, а домашние водостоки, уходившие глубоко под землю, окончательно разрушили все, что находилось под ними. Поэтому, когда мы добрались, наконец, до раннединастического слоя, здесь удалось найти только жалкие остатки стен и полов. Мы не могли даже составить толкового плана строений. Зато в [114] трех местах под основанием стен нам встретились своеобразные «жертвы закладки», каких мы до сих пор еще не находили. Когда древние строители откопали траншеи под фундамент здания, — возможно это был храм, предшествовавший храму богини Нимин-таб-ба, основанному царем Шульги, — прежде чем укладывать кирпичи, они вырыли в траншеях несколько квадратных ям глубиной до одного метра. На дне их расстелили циновку, этот «стол» кочевников пустыни, ²⁰⁾ и поставили маленькие глиняные сосуды с едой; бычье ребро свидетельствует о том, что это была часть жертвоприношения, предназначенная в пищу богу. Затем жертвоприношения накрыли прочными ребристыми горшками колоколообразной формы, засыпали ямы землей и возвели над ними стену. Под полом храма царя Шульги мы нашли терракотовые цилиндры с костями животных, — бесспорно пережиток древнего ритуала жертв закладки.

Как я уже говорил, весь этот участок буквально пронизан водостоками, служившими в период Ларсы и позднее. Но дальше в глубине мы нашли водостоки, связанные со зданиями раннединастического периода.

Что собой представляли эти водостоки или дренажные колодцы? Сначала вырывали круглую шахту глубиной десять-двенадцать метров и диаметром около полутора метров. Затем опускали в нее дренажные трубы, терракотовые кольца диаметром до девяноста сантиметров с утолщением на одном конце, чтобы кольца лучше и прочнее держались. Трубы имеют в стенках небольшие отверстия. Когда несколько таких колец было поставлено на место, пространство вокруг них заполнялось черепками до самого верха колодца, который прикрывался крышкой с отверстиями, либо просто оставлялся, как дыра в углублении мощеного пола для стока воды. Попадая в такой колодец, вода вытекает сквозь отверстия в его стенках, которые не забиваются снаружи землей благодаря слою черепков, и постепенно уходит в почву. Такой водосток может безотказно служить весьма значительное время.

Мы не знали, что система водостоков существовала в столь глубокой древности, но особенно удивило и [115] поразило нас количество таких дренажных колодцев в каждом доисторическом здании. С какой, например, стати устраивать в одной тесной комнатушке размером пять метров на один метр сразу два водостока, а в соседней комнате еще два? В этом нет никакой логики, ибо ни жилое строение, ни храм не нуждались в столь разветвленной дренажной системе.

Позднее, когда мы достигли большей глубины и дошли до нижних колец водостоков, которые нам, естественно, пришлось разбить, мы столкнулись еще с одной загадкой. На дне каждого колодца лежало множество маленьких глиняных сосудов двух типов и терракотовые модели лодок. Мы знали, что такие сосуды обычно служили для религиозных жертвоприношений; например, в них оставляли пищу для бога на описанном выше «столе-циновке». Все они были сброшены сверху, и не случайно, а намеренно, потому что в каждом колодце встречалось до сорока целых сосудов, не считая разбившихся при падении. Как-то раз я нашел черепки и один целый горшок в дренажном колодце, явно принадлежавшем жилому дому. Это вполне можно было бы объяснить оплошностями, которые разумеется случались не раз. Но здесь было нечто другое!

Вспомним, что в шумерийском пантеоне существовали боги подземного мира и, в частности, бог воды Эа, обитающий под землей. В связи с его культом древние тексты упоминают о таинственном, мрачном «апсу» — области, достигающей вод подземного мира. Вполне возможно, что шумерийцы совершали возлияния в честь подземного бога, выливая свои дары в колодец, в яму или даже в сточную дренажную трубу. Им это не казалось странным. По их убеждению, дары таким образом доходили до бога быстрее. Подобные верования существовали у многих народов. Поэтому я думаю, что найденные нами «дренажные колодцы» по существу были скромной имитацией бездонных «апсу». Пусть двенадцатиметровый колодец не достигает вод подземного мира! Все равно наши жертвоприношения будут значительно ближе к божеству! [116]

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒