Глава III. Царское кладбище

Когда в 1922 г. мы только приступили к раскопкам в Уре, я прежде всего решил проложить пробные траншеи, чтобы хоть приблизительно представить себе расположение древнего города. Главная задача заключалась в том, чтобы определить контуры стены, возведенной Навуходоносором вокруг теменоса, или священного квартала Ура. Доктор Холл в 1919 г. откопал небольшой участок этой [51] стены, но, поскольку внутри теменоса должны были находиться крупнейшие городские храмы, нужно было установить его точные границы, и чем скорее, тем лучше. От этого зависела вся наша дальнейшая работа.

Первую траншею, которая должна была бы обнажить юго-восточную часть стены Навуходоносора, мы рыли наугад: на совершенно голой почве не осталось никаких внешних ориентиров и ничто не подсказывало нам истинного направления. Поэтому наша траншея в основном пролегла внутри теменоса, и мы не нашли даже следов строений. Лишь в его юго-западном конце мы вскрыли два или три пласта кирпичных фундаментов стены, наземная часть которой была уничтожена бесследно.

Однако исчезновение поздневавилонских сооружений еще не означало, что здесь нечего искать. Я приказал углубить траншею, и тотчас нам начали попадаться различные предметы. Они встречались группами и поодиночке. Это были почти все разбитые глиняные вазы, сосуды из известняка, мелкие бронзовые изделия и множество бусин каменных или из глазированного фаянса. Найденные бусины принимал старший десятник; он же или кто-либо другой из членов экспедиции наблюдал за раскопками. Здесь должны были попадаться и золотые бусины, однако наши землекопы почему-то не находили ни одной.

Украденное удалось вернуть сравнительно просто. Землекопы работали группами по пять человек под руководством десятников. У каждой группы был свой участок. В день получки я объявил, что за каждую золотую бусину, найденную старшим десятником Хамуди или кем-либо из землекопов, все рабочие данного участка будут получать «бакшиш». А «бакшиш» я назначил в три раза больше того, что заплатил бы за бусину любой местный ювелир. Мои слова были встречены с удивлением и вызвали у многих самое искреннее раскаяние. Это произошло в субботу. А в понедельник землекопы обнаружили в траншее поразительное количество золотых бусин — все, что сумели выкупить у ювелиров за воскресенье. С этим дело обстояло хорошо; подлинные трудности оказались иными. Траншея явно пересекала кладбище и, судя по вашим находкам, должна была быть очень богатой. Но раскопку могил, если хочешь получить какие-то научные данные, необходимо вести особенно тщательно и осторожно. Мы вскрывали могилу за могилой, однако [52] лишь в редчайших случаях нам удавалось извлечь всю погребальную утварь. Большинство предметов выбрасывалось на поверхность без какого-либо научного описания, и, по существу, мы не описали как следует ни одной могилы. Наши землекопы принадлежали к наиболее отсталому племени, и многие впервые в жизни держали инструменты в руках. Они не имели ни малейшего представления о том, что такое работа археолога, были неопытны и недостаточно внимательны. Кроме того, сами мы были невеждами: археология в Месопотамии еще не вышла из пеленок. Не было возможности определить возраст небольших предметов, извлеченных из могил. Об уровне тогдашних знаний красноречиво свидетельствует один случай. Я как-то спросил специалиста о датировке некоторых вещей. Он мне ответил, что, поскольку предметы найдены почти у самой поверхности, они должны относиться к поздневавилонскому периоду (700 лет до н. э. ), В действительности же эти находки относились к эпохе Саргонидов и датировались XXIII в. до н. э.

Нашей целью было изучение истории, а не просто пополнение музейных витрин всевозможными редкостями. Но для этого нужно было как следует подготовиться и нам самим и нашим рабочим. Поэтому я приостановил раскопки в «золотоносной траншее» и, несмотря на ежегодные напоминания рабочих, не возвращался к ней четыре сезона. Мы накапливали опыт, необходимый для таких раскопок. Эта отсрочка пошла на пользу. Раскопки в районе «золотоносной траншеи», рассчитанные на несколько сезонов, имели огромное значение и оказались невероятно сложными. Но теперь все обстоятельства складывались для нас удачно. Мы уже составили по крайней мере общее представление об археологии Шумера, добрались до первой династии Ура и даже глубже — до эль-обейдского периода, правда, еще не определив его подлинного значения. У нас уже были достаточно опытные рабочие, честные и дисциплинированные. Два сына Хамуди — Ибрагим и Яхья — к тому времени полностью овладели техникой раскопок и в роли десятников оказывали нам неоценимую помощь.

Итак, с начала 1927 г. мы приступили к раскопкам кладбища. Вскоре выяснилось, что в действительности здесь одно под другим лежат два кладбища разных периодов. Верхнее кладбище, судя по надписям на [53] цилиндрических печатях, относилось ко временам правления Саргона Аккадского (к нему мы вернемся позднее). Под ним в отвалах мусора, скопившегося у стен священного квартала, оказались могилы второго кладбища, которое мы называем «Царским кладбищем». Как я уже говорил, мы начали раскопки внутри теменоса Навуходоносора, и вскоре нам стало ясно, что он крупнее теменоса более древнего города. Зиккурат и многие храмы той эпохи стояли на высокой, подпертой стенами террасе. Середина террасы образовалась из наслоения развалин зданий, древнейшие из которых восходят к первому поселению в Уре людей эль-обейдского периода. Южнее террасы оставался незастроенный пустырь. Здесь жители Ура сваливали отбросы и мусор. Постепенно на пустыре выросла слегка покатая насыпь, опиравшаяся более высокой стороной на стену теменоса. Хотя это была свалка, тем не менее она примыкала вплотную к священному кварталу, и на ней не было строений. Естественно, жители города начали со временем хоронить здесь своих умерших.

Здесь были погребения двух типов: могилы простых горожан и гробницы царей. Мы раскопали около двух тысяч могил и шестнадцать более или менее сохранившихся гробниц.

Обычная могила представляла собой прямоугольную яму глубиной от одного метра двадцати сантиметров до четырех метров. В нее клали покойника, завернув его в циновки, или же в гробу, плетеном, деревянном или глиняном. Никаких особых правил не существовало, и труп мог лежать головой к любой части света. Зато поза была неизменной: все скелеты лежат на боку, спина прямая или чуть сгорбленная, ноги слегка подогнуты, а руки сложены ладонями вместе перед грудью, почти на уровне рта. Это поза спящего. Она совершенно не походит ни на вытянутое положение скелетов эль-обейдского периода, ни на «эмбриональную» позу, типичную для могил Джемдет Насра. Все остальные детали погребений кажутся случайными и произвольными, но поза спящего всегда одинакова. Очевидно, она отражает определенные религиозные представления.

Вместе с покойным клали его личные вещи: ожерелья, серьги, нож или кинжал, булавку, которой закалывали одеяние или саван, а также, по-видимому, цилиндрическую [54] печать, оттиск которой на глиняной табличке был равнозначен подписи владельца. Рядом с трупом, завернутым в циновки, или рядом с гробом оставляли жертвоприношения духу покойного: пищу и питье в глиняных, каменных или медных сосудах, оружие, инструменты. Обычно дно могилы устилали циновками и такими же циновками накрывали жертвоприношения сверху, чтобы предохранить их от непосредственного соприкосновения с землей, которой засыпали яму. Эта забота об умершем говорит о том, что шумерийцы верили в загробную жизнь, но ничего определенного об их верованиях мы не знаем. Мы не нашли в могилах ни одной статуэтки, изображающей божество, ни одного символа или хотя бы орнамента, имеющего религиозное значение. Покойный просто брал с собой предметы, которые могли ему понадобиться на пути в загробный мир или в самом загробном мире, но каким он представлял себе этот мир, куда он направлялся, неизвестно. Погребальная утварь должна была служить для удовлетворения сугубо материальных потребностей и довольно точно отражала социальное положение покойного и его семьи.

Все погребения предельно просты. Над ними нет ничего похожего на надгробные памятники или плиты. Обычно первым признаком могилы в смешанной почве этого кладбища служит волнистая полоска белой пыли не толще листа бумаги, обрывок тростниковой циновки, некогда покрывавшей погребения, или несколько маленьких, расположенных в ряд и уходящих вертикально вниз отверстий, — следы истлевших кольев, которыми укрепляли по бокам деревянный или плетенный из прутьев гроб. Просто удивительно, как бесследно исчезают в этой почве непрочные материалы, — такие, как дерево или циновки! Правда, глина сохраняет их отпечатки, необычайно отчетливые, передающие даже структуру вещей. Иногда отпечатки настолько хороши, что на фотографии они кажутся реальными предметами, хотя в действительности это лишь их тени, исчезающие от одного прикосновения пальцев или слабого дуновения. Подобные отпечатки нежнее пыльцы на крыльях бабочки. С одним таким отпечатком произошел трагический случай.

Мы разбили кладбище на квадраты и расставили рейки, служившие нам ориентирами для измерений при определении положения могил. В тех местах, где раскопки [55] шли уже на большой глубине, эти рейки оставались на высоких земляных столбах. Чтобы измерения были точными, рейки приходилось время от времени переставлять пониже. Именно так обстояло дело и на сей раз. Я попросил рабочего снять рейку, а он, шутки ради, взял и толкнул посильнее весь земляной столб. Как и следовало ожидать, верхушка столба вместе с рейкой, полетела вниз, отколовшись точно по диагонали. В следующее мгновение рабочий закричал, подзывая меня поближе. На срезанной наискосок верхушке земляной колонны виднелось нечто весьма напоминавшее деревянную панель, покрытую тонкой резьбой. Рельеф изображал людей. Я тотчас послал за фотоаппаратом, а сам немедленно начал измерять и срисовывать фигурки. И тут внезапно начался один из столь редких в Южном Ираке ливней. Рабочие превзошли самих себя, пытаясь хоть как-то прикрыть драгоценный обломок своими одеждами, но скоро «панель» расползлась и превратилась в жидкую грязь. Я едва успел набросать контуры двух-трех фигурок.

Тем не менее подобные отпечатки деревянных предметов и обрывки циновок сослужили нам огромную службу при раскопках кладбища. Они вовремя предупреждали рабочих о том, что внизу что-то есть, и находки не заставали нас врасплох. Работая мотыгой вслепую, землекоп мог уничтожить какое-нибудь хрупкое сокровище, а так он вовремя менял мотыгу на археологический скальпель и щетку. Окончательной расчисткой и описанием могил занимались члены экспедиции, всегда дежурившие на раскопках.

Должен признаться, что научная обработка двух тысяч могил из-за ее однообразия наскучила нам до крайности. Почти все могилы были одинаковыми, и, как правило, в них не оказывалось ничего особенно интересного. Это были погребения либо первоначально бедные, либо разграбленные впоследствии. По крайней мере две трети их оказались ограбленными и разрушенными почти полностью.

Пока на кладбище продолжали хоронить умерших, те, кто рыл здесь могилу, зачастую натыкались на старые захоронения: на тесном кладбище это было почти неизбежно. И, разумеется, могильщикам трудно было удержаться от искушения: они растащили все, что представляло [56] хоть какую-то ценность. Позднее люди, соблазненные сначала случайными находками, начали приходить сюда уже умышленно для ограбления могил. Они должны были знать, возможно благодаря остаткам надгробных памятников, о приблизительном местоположении древних царских гробниц, но открыто грабить их опасались. Мы нашли в стороне от гробниц круглые колодцы, спускавшиеся вертикально на глубину погребения, а затем переходившие в горизонтальный лаз, который вел к гробнице, намеченной грабителями. Судя по найденным в одном из колодцев черепкам, он был прорыт во времена Саргона Аккадского. Обычно ворам удавалось добраться до погребения, и лишь в нескольких случаях они просчитались и отступили, должно быть не без сожалений. В Уре, как и в Египте, ограбление могил было одной из древнейших профессий, и те, кто ею занимался, никогда не действовали наугад: они точно знали, где что лежит, и стремились прибрать к рукам что подороже. Мы нашли сотни уцелевших частных могил, представляющих большую научную ценность для археолога, но совершенно неинтересных для кладоискателей. И наоборот, обнаружить богатое и неразграбленное погребение мы могли только случайно, при стечении самых счастливых обстоятельств. Одним из таких интереснейших погребений была могила Мес-калам-дуга, найденная нами в рабочий сезон 1927/28 г. Она была вырыта в шахте самой большой царской гробницы, но сама по себе ничем не отличалась от бесчисленного множества обычных частных могил, разве только своим богатством. Нашли ее следующим образом. Сначала заметили торчащий из земли медный наконечник копья. Оказалось, что он насажен на золотую оправу древка. Под оправой было отверстие, оставшееся от истлевшего древка. Это отверстие и привело нас к углу могилы. Могила, чуть покрупнее обычной, но такого же типа, представляла собой простую яму в земле, вырытую по размерам гроба с таким расчетом, чтобы с трех сторон от него осталось немного места для жертвенных приношений. В изголовье гроба стоял ряд копий, воткнутых остриями в землю, а между ними — алебастровые и глиняные вазы. Рядом с гробом на остатках, по-видимому, выпуклого щита лежали два отделанных золотом кинжала, медные кинжалы, резцы и другие инструменты. Тут же — около пятидесяти медных сосудов, среди которых [57] много рифленых, серебряные чаши, медные кувшины, блюда и разнообразная посуда из камня и глины. В ногах гроба тоже стояли копья и лежал набор стрел с долотообразными наконечниками из кремневых осколков.

Но мы были по-настоящему поражены, когда очистили от земли гроб. Тело лежало в обычной позе спящего на правом боку. Широкий серебряный пояс распался; к нему был подвешен золотой кинжал и оселок из лазурита на золотом кольце. На уровне живота лежала целая куча золотых и лазуритовых бусин — их было несколько сотен. Между руками покойного мы нашли тяжелую золотую чашу, а рядом — еще одну, овальную, тоже золотую, но крупнее. Около локтя стоял золотой светильник в форме раковины, а за головой — третья золотая чаша. К правому плечу был прислонен двусторонний топор из электрона, ¹⁸⁾ а к левому — обыкновенный топор из того же металла. Позади тела в одной куче перепутались золотые головные украшения, браслеты, бусины, амулеты, серьги в форме полумесяца и спиральные кольца из золотой проволоки. Кости настолько разрушились, что от скелета осталась лишь коричневая пыль, по которой можно было определить положение тела. На этом фоне еще ярче сверкало золото, такое чистое, словно его сюда только что положили. Но ярче всего горел золотой шлем, который все еще покрывал истлевший череп. Шлем был выкован из золота в форме парика, который глубоко надвигался на голову и хорошо прикрывал лицо щечными пластинами. Завитки волос на нем вычеканены рельефом, а отдельные волоски изображены тонкими линиями. От середины шлема волосы спускаются вниз плоскими завитками, перехваченными плетеной тесьмой. На затылке они завязаны в небольшой пучок. Ниже тесьмы волосы ниспадают стилизованными локонами вокруг ушей, вычеканенных горельефом, с отверстиями, чтобы шлем не мешал слышать. Локоны на щечных пластинах изображают бакенбарды. По краю нижней оторочки шлема в золоте проделаны маленькие отверстия для бечевок, которыми закреплялся стеганый капюшон — прокладка. От него сохранилось несколько обрывков.

Из вещей, найденных нами на кладбище, этот шлем самый прекрасный образец работы золотых дел масте-[58]

Каменная статуя раннешумерийского периода.
Золотой шлем и сосуд из могилы Мес-калам-дуга. [59]

ров. Он превосходит по красоте золотые кинжалы, головы быков и т. п. Если бы даже от шумерийского искусства ничего больше не осталось, достаточно одного этого шлема, чтобы отвести искусству древнего Шумера почетное место среди цивилизованных народов.

На двух золотых сосудах и на светильнике повторяется надпись «Мес-калам-дуг. Герой Благодатной страны». То же имя обнаружено на цилиндрической печати, которая вместе с двумя золотыми кинжалами была найдена под каменным сводом погребения царицы, но там владелец печати называется «царем», здесь же никаких официальных титулов нет. Исключительное богатство погребения и почетное звание «Герой Благодатной страны» наводят на мысль, что Мес-калам-дуг был принцем царского рода, но в то же время отсутствие символов царской власти указывает, что он никогда не занимал трона. Это похоже на правду. Если только мы не ошиблись в наших предположениях, то это погребение относится к обычному типу частных могил. Однако, если бы мы не видели царских гробниц, то, наверное, решили бы, что здесь похоронен царь. Теперь же для нас ясно, что это частная могила, отличающаяся лишь своим богатством.

Всего на кладбище было шестнадцать царских гробниц, и, хотя ни одна из них не походила на другую, некоторые характерные особенности резко отличали их от обычных могил. Царей хоронили не просто в гробах, а в гробницах из камня или из камня и обожженного кирпича. Такая гробница могла состоять из одного помещения или из анфилады тщательно отделанных комнат — настоящего подземного дворца. Погребальный ритуал царей сопровождался человеческими жертвоприношениями. Число жертв колебалось от пяти-шести до семидесяти-восьмидесяти человек, но какое-то определенное количество слуг должно было обязательно остаться у гроба владыки, и гробницу не просто засыпали землей, а выполняли при этом сложную и длительную церемонию погребального обряда.

Грабители, а в какой-то степени и могильщики, копавшие более поздние могилы, разрушили почти все царские гробницы. Из них уцелели только две. Поэтому мы не всегда можем восстановить все подробности погребального ритуала. Детали его приходится восстанавливать по следам, оставшимся в различных гробницах, исходя [60] из не всегда доказуемого предположения, что для всех царских погребений этот ритуал был одинаковым. Поэтому я даю лишь общее описание церемонии, частности которой, впрочем, подтверждаются исследованием отдельных гробниц.

Первая вскрытая нами царская гробница, по сути дела, рассказала нам очень мало, во-первых, потому, что она была безнадежно разрушена грабителями, а во-вторых, потому, что в последние дни сезона 1926/27 г. мы только приступили к раскопкам такого рода и сами еще не знали, что нужно искать. Здесь среди массы бронзового оружия, которое для нас в то время вообще не ассоциировалось ни с каким погребением, мы нашли знаменитый золотой кинжал Ура. У него золотое лезвие, рукоятка из лазурита с золотыми заклепками и великолепные золотые ножны с тонким рисунком, воспроизводящим травяную плетенку, которая иногда употреблялась простыми людьми как ножны для кинжалов. Здесь же мы нашли, еще один не менее ценный предмет — золотой конусообразный стакан, украшенный спиральным орнаментом. В нем оказался набор миниатюрных туалетных принадлежностей, изготовленных также из золота (пинцет, ланцет и др. ).

До сих пор в Месопотамии не находили ничего даже отдаленно похожего на эти предметы, поэтому они были так необычны, что один из лучших экспертов заявил, что это вещи арабской работы XIII в. н. э. И порицать его за такую ошибку нельзя. Ведь никто не подозревал, что столь высокое искусство могло существовать в III тысячелетии до нашей эры! В начале следующего сезона мы обнаружили ряд новых доказательств происхождения этого кинжала, однако окончательно определить время его изготовления удалось лишь в результате дальнейших более полных исследований.

В раскопочный сезон 1927/28 г. мы натолкнулись в другом месте кладбища на пять скелетов, уложенных бок о бок на дне наклонной траншеи. У пояса каждого был медный кинжал, тут же стояли одна или две маленькие глиняные чашки. Отсутствие привычной погребальной утвари и самый факт массового захоронения показались нам необычными.

Ниже по траншее мы обнаружили слой циновок, который привел нас ко второй группе: десять женщин были [61] заботливо уложены двумя ровными рядами. На всех были головные украшения из золота, лазурита и сердолика, изящные ожерелья из бусин, но обычной погребальной утвари здесь тоже не оказалось. В конце крайнего ряда лежали остатки чудесной арфы: ее деревянные части истлели, однако украшения сохранились полностью, и по ним можно восстановить весь инструмент; это вопрос только времени и терпения. Верхний деревянный брус арфы был обшит золотом, в котором держались золотые гвозди, — на них натягивали струны. Резонатор украшала мозаика из красного камня, лазурита и перламутра, а впереди выступала великолепная золотая голова быка с глазами и бородой из лазурита. Поперек остатков арфы покоился скелет арфиста в золотой короне.

К тому временя мы определили границы шахты, в которой лежали женские скелеты. Оказалось, что тела пятерых мужчин похоронены на уступе, который ведет к этой же могиле. Следуя дальше по траншее, мы натолкнулись на остатки костей, которые сначала нас удивили, — это не были человеческие кости, — но вскоре все разъяснилось. Неподалеку от входа в подземный покой стояли тяжелые деревянные сани, рама которых была отделана красно-бело-синей мозаикой, а боковые панели — раковинами и золотыми львиными головами с гривами из лазурита на углах. Верхний брус (перекладину) украшали золотые львиные и бычьи головы меньшего размера, спереди были укреплены серебряные головы львиц. Ряд бело-синей инкрустации и две маленькие серебряные головки львиц отмечали положение истлевшего яремного дышла. Перед санями распростерлись раздробленные скелеты двух ослов, а в их головах — скелеты конюхов. Сверху этой груды костей лежало некогда прикрепленное к дышлу двойное серебряное кольцо, сквозь которое проходили вожжи, а на нем — золотой амулет, — превосходно сделанная реалистическая фигурка ослика.

Рядом с повозкой мы нашли игорную доску. Тут же была целая коллекция оружия и инструментов, например набор долот и золотая пила, а кроме того, большие серые горшки из мыльного камня, медная посуда и золотая питьевая трубка с лазуритовой отделкой. Через такие трубки шумерийцы пили из сосудов разные напитки.

Дальше — снова человеческие костяки, а за ними — остатки большого деревянного сундука, украшенного [62] мозаичным узором из перламутра и лазурита. Сундук был пуст. Наверное, в нем хранились такие недолговечные вещи, как одежда, истлевшая без следа.

За сундуком стояли прочие жертвенные приношения: множество медных, серебряных, золотых и каменных сосудов, причем среди последних оказались великолепные образчики, выточенные из лазурита, обсидиана, мрамора и алебастра. Один серебряный набор, по-видимому, служил для обрядовой трапезы. В него входит узкий поднос или блюдо, кувшин с высоким горлышком и длинным носиком, точно такой же, как на каменных рельефах, изображающих религиозные обряды, и, наконец, несколько высоких стройных серебряных кубков, вставленных один в другой. Среди сокровищ, обнаруженных нами в этой донельзя загроможденной могиле, оказались еще один кубок, но не серебряный, а золотой, с насечкой по верху и низу и коваными вертикальными желобами — рифлями, так же отделанный сосуд для воды, чаша, гладкий золотой сосуд и две великолепные серебряные головы львов, по-видимому, некогда украшавшие царский трон.

Нас смущало одно обстоятельство. Предметов было много, костей тоже, но среди них мы не находили главного — остатков того, кому принадлежала эта гробница. Таким образом, наше открытие, несмотря на все его значение, оставалось неполным. Когда все предметы были извлечены на поверхность, мы приступили к разборке остатков деревянного сундука, ящика длиною метр восемьдесят сантиметров и шириною девяносто сантиметров. Под ним вдруг показались обожженные кирпичи. Кладка была разрушена, и лишь в одном месте остался фрагмент крутого свода над каменным покоем. Сначала мы думали, что нашли гробницу того, кому принадлежат все жертвенные дары. Дальнейшие исследования показали, однако, что эта гробница ограблена и свод над нею не обрушился, а был пробит намеренно. Затем над проломом поставили деревянный сундук, словно пытаясь скрыть ограбление. Мы расширили площадь раскопок и сразу же натолкнулись еще на одну шахту, отделенную от первой лишь стеной и расположенную всего на метр восемьдесят сантиметров ниже.

На площадке у входа в эту вторую гробницу лежали в две шеренги шестеро солдат в совершенно расплющенных вместе с черепами медных шлемах. Рядом с каждым [63] было копье с медным наконечником. Ниже по склону (площадка к гробнице понижалась) стаяли две деревянные четырехосные повозки, запряженные каждая тремя быками. Один из них настолько сохранился, что нам удалось извлечь весь его скелет. Сами повозки не была орнаментированы, и только упряжь украшали продолговатые серебряные и лазуритовые бусины. Вожжи проходили сквозь серебряные кольца с амулетами, изображающими быков. Перед бычьей упряжкой лежали скелеты конюхов, а на повозках — останки возниц. От самих повозок ничего не сохранилось, но отпечатки истлевшего дерева настолько ясны, что на фотоснимках можно различить даже структуру дерева массивных колес и серовато-белый круг, оставшийся от кожаного обода или шины.

У стены каменной гробницы лежали тела девяти женщин. На них были парадные головные уборы из лазуритовых и сердоликовых бус с золотыми подвесками в форме буковых листьев, большие золотые серьги полумесяцем, серебряные «гребни» в виде кисти руки с тремя «пальцами», оканчивающимися цветами, лепестки которых инкрустированы лазуритом, золотом и перламутром, а также — ожерелья из золота и лазурита. Каменная кладка служила покойницам как бы изголовьем, ногами они были обращены к повозкам, а все пространство между ними и повозками заполняли нагроможденные друг на друга останки других мужчин и женщин. Лишь в середине оставался узкий проход к сводчатому входу в гробницу, по бокам, словно охраняя его, лежали солдаты с кинжалами и женщины.

Солдаты, лежавшие посредине могильного рва, были вооружены: один — связкой из четырех дротиков с золотыми наконечниками, двое других — набором из четырех дротиков с серебряными наконечниками; возле четвертого оказался поразительный медный рельеф — два льва, терзающие двух поверженных людей. По-видимому, это было украшение щита.

На тела «придворных дам» была поставлена прислоненная к стене гробницы деревянная арфа. От нее сохранилась только медная бычья голова да перламутровые пластинки, украшавшие резонатор. У боковой стены траншеи, также поверх скелетов, лежала вторая арфа с чудесной головой быка. Она сделана из золота, а глаза, кончики рогов и борода — из лазурита. Тут же оказался [64]

Перламутровая пластинка с резьбой [65]

не менее восхитительный набор перламутровых пластинок с искусной резьбой. На четырех из них изображены шуточные сценки, в которых роль людей играют животные. Самое поразительное в них — это чувство юмора, столь редкое для древнего искусства. И одновременно благодаря изяществу и гармоничности рисунка, а равно тонкости резьбы они представляют один из самых убедительных образчиков, по которым мы можем судить об искусстве Шумера той ранней эпохи.

В самой гробнице воры оставили вполне достаточно вещей, для того чтобы определить, кто здесь погребен. Помимо скелетов слуг, здесь же покоился и прах владельца гробницы, имя которого, если верить надписи на цилиндрической печати, было Абарги.

Мы нашли здесь не замеченные грабителями две прислоненные к стене модели лодок: одну — медную, совершенно разрушенную временем, а вторую — серебряную, прекрасной сохранности, длиной около шестидесяти сантиметров. У нее высокие нос и корма, пять сидений и в середине арка, поддерживавшая тент над пассажирами. В уключинах уцелели даже весла с листообразными лопастями. Лодками точно такого же типа пользуются и по сей день в заболоченных низовьях Евфрата, километрах в восьмидесяти от Ура.

Усыпальница царя расположена в самом дальнем конце открытой могильной шахты. За нею оказалась вторая каменная комната, пристроенная к стене царской усыпальницы примерно в то же время или, возможно, немного позже.

Вторую комнату, так же как усыпальницу царя, закрывал сверху свод из обожженного кирпича. Она оказалась гробницей царицы. К ней-то и вела верхняя траншея, где мы отрыли повозку, запряженную ослами, и прочие приношения. В заваленной шахте над самым сводом усыпальницы мы нашли прелестную цилиндрическую печать из лазурита с именем этой царицы — Шубад. Очевидно, печать бросили сюда вместе с первыми горстями земли, когда засыпали гробницу. Свод усыпальницы Шубад тоже провалился, но, к счастью, причиной тому была не алчность грабителей, а просто тяжесть земли; погребение оказалось нетронутым.

В одном углу усыпальницы на остатках деревянных погребальных носилок лежало тело царицы. Возле ее [66] руки был золотой кубок, а верхняя часть тела совершенно скрывалась под массой золотых, серебряных, лазуритовых, сердоликовых, агатовых и халцедоновых бус. Ниспадая длинными нитями от широкого ожерелья воротника, они образовали своего рода накидку, доходящую до самого пояса. По низу их связывала кайма цилиндрических бусин из лазурита, сердолика и золота. На правом предплечье лежали три длинные золотые булавки с лазуритовыми головками и амулеты: один лазуритовый и два золотых в форме рыбок, а четвертый — тоже золотой в виде двух сидящих газелей.

Головной убор, остатки которого покрывали раздавленный череп царицы, похож на те, что носили «придворные дамы», но только гораздо сложнее. Основой его служит широкая золотая лента. Ее можно было носить только на парике, причем огромного, почти карикатурного размера. Наверху лежали три венка. Первый, свисавший прямо на лоб, состоял из гладких золотых колец, второй — из золотых буковых листьев, а третий — из длинных золотых листьев, собранных пучками по три, с золотыми цветами, лепестки которых отделаны синей и белой инкрустацией. И все это перевязано тройной нитью сердоликовых и лазуритовых бусин. На затылке царицы был укреплен золотой «испанский гребень» с пятью зубцами, украшенными сверху золотыми цветками с лазуритовой сердцевиной. С боков парика спускались спиралями тяжелые кольца золотой проволоки, огромные золотые серьги в форме полумесяца свешивались до самых плеч, и, очевидно, к низу того же парика были прикреплены нити больших прямоугольных каменных бусин. На конце каждой такой нити висели лазуритовые амулеты, один с изображением сидящего быка, второй — теленка. Несмотря на всю сложность этого головного убора, отдельные части лежали в такой четкой последовательности, что нам удалось его полностью восстановить и подготовить для выставки некое подобие головы царицы со всеми ее украшениями.

Для этой цели мы сначала сделали гипсовый слепок с одного из наиболее сохранившихся женских черепов того же периода (череп царицы нельзя было использовать, так как он оказался совершенно разрушенным). Затем моя жена вылепила прямо на слепке восковое лицо, стараясь при этом как можно лучше выявить характерные особенности [67] костяка. Артур Кейт, специально занимавшийся изучением черепов Ура и Эль-Обейда, признал, что восковой портрет верно воспроизводит тип шумерийки раннего периода. На восковую голову мы надели парик соответствующих размеров и сделали такую же прическу, как на терракотовых статуэтках, которые хотя и относятся к более позднему периоду, но, по-видимому, отражают старую моду. Затем мы осторожно извлекли из гробницы золотой обруч. Чтобы не нарушить расположения подвесок, весь головной убор мы укрепили изнутри и снаружи полосками клейкой бумаги и проволочными скрепками. Опустив его на парик, мы разрезали бумажные полоски и проволоку. Обруч естественно лег на свое место, и никаких дополнительных поправок не потребовалось. Венки были восстановлены и прикреплены к нему в прежней последовательности, установленной еще во время раскопок. Хотя это и не портрет царицы, но, по крайней мере, он показывает тип женщины, на которую она должна была походить. Реконструкция головы в целом со всеми возможными подробностями помогает нам представить, как выглядела при жизни царица Ура.

Рядом с телом царицы лежал головной убор иного типа. Он представлял собой диадему, сшитую, по-видимому, из полоски мягкой белой кожи. Диадема была сплошь расшита тысячами крохотных лазуритовых бусинок, а по этому густо-синему фону шел ряд изящных золотых фигурок животных: оленей, газелей, быков и коз. Между фигурками были размещены гроздья гранатов по три плода, укрытых листьями, и веточки какого-то другого дерева с золотыми стебельками и плодами или стручками из золота и сердолика. В промежутках были нашиты золотые розетки, а внизу свешивались подвески в форме пальметок из крученой золотой проволоки.

У погребальных носилок согнувшись лежали две служанки — одна в головах, другая в ногах. По всей усыпальнице были расставлены всевозможные приношения; золотая чаша, серебряная и медная посуда, каменные сосуды, глиняные вазы для пищи, посеребренная голова коровы, два серебряных алтаря для жертвоприношений, серебряные светильники и множество раковин с зеленой краской. Подобные раковины попадаются почти во всех женских погребениях. В них бывает белая, красная или черная краска, которая употреблялась как косметическое [68]

Головной убор царицы Шубад [69]

средство, однако, по-видимому, наиболее обычной краской была зеленая. Раковины царицы Шубад необычайно велики. Среди них есть две искусственные, одна золотая, другая серебряная, тоже с зеленой краской. Теперь находка внесла ясность, и все наши прежние затруднения рассеялись. Гробницы царя Абарги и царицы Шубад были совершенно одинаковы. Однако, если в первом случае все помещения располагались на одном уровне, то во втором — усыпальница царицы была вырыта ниже уровня шахты. Возможно, что они были мужем и женой, царь умер первым и был погребен здесь, а царица пожелала, чтобы ее похоронили как можно ближе к усыпальнице супруга. Чтобы выполнить ее волю, могильщики вновь раскопали шахту над усыпальницей царя, дошли до кирпичного свода, потом взяли чуть в сторону и вырыли колодец, где и была сооружена усыпальница царицы. Однако сокровища, погребенные вместе с телом царя, были для рабочих слишком большим соблазном. Входная галерея его гробницы, где лежали «придворные дамы», была защищена почти двухметровым слоем земли, раскапывать который они не решились, боясь, что их заметят, зато основные богатства царской усыпальницы находились у них прямо под ногами. Рабочие взломали кирпичный свод, вытащили из усыпальницы свою добычу, а над проломом, чтобы скрыть совершенное святотатство, поставили большой сундук с одеяниями царицы. Пожалуй, только так и можно объяснить тот факт, что усыпальница царя, расположенная непосредственно под нетронутой гробницей царицы, оказалась ограбленной.

Итак, мы исследовали две почти одинаковые царские гробницы. Единственная разница между ними заключалась в том, что усыпальница царицы была расположена ниже помещений, где лежали остальные жертвы, но и это различие можно объяснить причинами сентиментального порядка. Того, что рассказали нам оба погребения, вполне достаточно, чтобы ясно представить себе, как они происходили.

Сначала в смешанной почве мусорного отвала выкапывали грубо прямоугольную яму глубиной до десяти метров и площадью примерно пятнадцать метров на десять по верхнему краю. Ее земляные стены старались сделать по возможности вертикальными, но обычно во избежание обвала они все равно имели какой-то наклон. [70] Сверху в стене прорезали вход в эту гигантскую могилу. Спуск был просто пологий или со ступеньками. На дне, в углу ямы, строили затем усыпальницу — каменный склеп под кирпичным сводом, с дверью в одной из более длинных стен. Она занимала немного места. Тело царя сносили вниз по наклонному спуску и укладывали в усыпальнице. Иногда, а вернее как правило, царей хоронили в деревянных гробах. Лишь царица Шубад лежала на открытых погребальных носилках да еще одна царица из второй и последней неразграбленной гробницы была положена просто на пол усыпальницы. Вместе с телом покойного в усыпальнице оставалось трое или четверо его приближенных. В усыпальнице Шубад две прислужницы лежали у ее погребальных носилок, а третья — чуть поодаль. В усыпальнице другой, безымянной, царицы мы нашли тела четырех служанок. В ограбленных усыпальницах царей разбросанные кости также указывают, что здесь лежало несколько тел. Этих приближенных, очевидно, убивали или отравляли каким-нибудь сильным ядом, перед тем как замуровать вход в усыпальницу.

Тело владыки хоронили со всеми украшениями и знаками его царственного достоинства. Рядом с ним ставили обычную погребальную утварь, только здесь она была гораздо многочисленнее и богаче. Вместо глиняной посуды для пищи и питья царю оставляли множество сосудов из серебра и золота. Зато его приближенных, облаченных в «придворные» одеяния, даже не укладывали в позу умерших. Они и после смерти как бы продолжали служить своему повелителю. Им не давали никакой погребальной посуды, потому что они сами были только частью погребальной утвари царя. После того как вход в усыпальницу замуровывали кирпичом и заштукатуривали, завершалась первая часть погребального ритуала и начиналась вторая, самая драматическая часть церемонии. Ясное представление о ней дают гробницы царицы Шубад и ее супруга.

В огромную, пустую открытую сверху могилу, стены и пол которой устланы циновками, спускалась погребальная процессия: жрецы, руководившие выполнением обрядов, воины, слуги, женщины в разноцветных сверкающих одеяниях и пышных головных уборах из сердолика и лазурита, золота и серебра, военачальники со всеми знаками отличия и музыканты с лирами или арфами. За [71] ними въезжали или спускались пятясь повозки, запряженные быками или ослами. На повозках сидели возницы, ездовые вели упряжки под уздцы. Все занимали заранее отведенные им места на дне могильного рва, и четверо воинов, замыкая процессию, становились на страже у выхода. У всех мужчин и женщин были с собой небольшие чаши из глины, камня или металла — единственный предмет, необходимый для завершения обряда.

Затем, по-видимому, начиналась какая-то церемония. Во всяком случае она наверняка сопровождалась до самого конца музыкой арфистов. И наконец, все выпивали из своих чаш смертоносное зелье, которое либо приносили с собой, либо находили на дне могилы. В одной из гробниц мы нашли посередине рва большой медный горшок, из которого обреченные люди могли черпать отраву. После этого каждый укладывался на свое место в ожидании смерти. Кто-то еще должен был спуститься в могилу и убить животных. Мы обнаружили, что их кости лежат поверх скелетов ездовых, следовательно, животные умирали последними. Эти же люди, по-видимому, проверяли, все ли в могиле в должном порядке. Так, в гробнице царя они положили лиры на тела музыкантш, забывшихся последним сном у стены усыпальницы. Потом на тела погруженных в небытие людей обрушивали сверху землю, и захоронение начиналось.

Подробности этой церемонии мы восстановили по описанным выше гробницам Шубад и Абарги. Как я уже говорил, царские гробницы сильно отличаются одна от другой, однако погребальные церемонии происходили в них примерно одинаково. Единичная усыпальница превращалась в целое сооружение с рядом покоев, занимающих всю площадь могилы. Но один лишь покой служил в нем усыпальницей для царя, а все остальные предназначались для его погребальной свиты и играли роль «открытой могилы» в захоронениях с одной каменной усыпальницей. В одном случае человеческие жертвоприношения во славу царственного мертвеца были совершены еще до постройки его усыпальницы, ее возвели уже на слое земли, под которым лежали на циновках на дне могилы тела жертв. Но, как правило, погребальная церемония происходила так, как описано выше.

Самым ярким примером «жертвенной могилы» может служить одна из исследованных нами царских гробниц. [72] Грабители беспощадно разрушили усыпальницу, от нее осталась лишь часть одной стены да груда известняковых блоков, зато «жертвенная могила» сохранилась полностью. Это и понятно! Прорыть узкий лаз и проникнуть в каменную усыпальницу было сравнительно несложно, но вскрыть всю могилу и извлечь из-под земли каждую жертву погребения можно только путем широких раскопок. Несомненно, что древние грабители не осмеливались действовать так открыто.

Могила с обычным пологим спуском и наклонными стенами, обмазанными глиной и завешанными циновками, по дну занимала площадь девять на восемь метров. Вдоль стены у входа лежали в ряд шесть стражей с ножами или топорами. Перед ними стоял большой медный сосуд, а вокруг него простерлись четыре арфистки. Руки одной из них так и окоченели на струнах инструмента. Все остальное пространство было занято телами шестидесяти четырех придворных дам, уложенных в несколько ровных рядов. Все они были облачены в своеобразные ритуальные одеяния. Несколько нитей и лоскутов, сохранявшихся под металлическими или каменными предметами, говорят о том, что эти одеяния состояли из короткой алой туники с рукавами, расшитыми по обшлагу золотым, лазуритовым и сердоликовым бисером. Иногда тунику перехватывал пояс из белых перламутровых колец. Спереди ее, по-видимому, закалывали длинной серебряной или медной булавкой.

На женщинах были ожерелья типа «ошейника» из золота и лазурита, а помимо того, — другие, более свободные ожерелья из золотых, серебряных, лазуритовых и сердоликовых бусин. В ушах они носили огромные золотые или серебряные серьги в форме полумесяца. Спираль из крученой золотой или серебряной проволоки поддерживала локоны над ушами. Головные уборы женщин весьма походили на убор царицы Шубад. Длинная золотая или серебряная лента многочисленными кольцами охватывала прическу. У женщин более высокого ранга внизу к ленте были прикреплены тройные нити золотых, лазуритовых и сердоликовых бусин с золотыми свисающими на лоб подвесками в форме буковых листьев. У двадцати восьми «придворных дам» были в прическах золотые ленты; у остальных — серебряные. К сожалению, такой металл, как серебро, подвержен разрушительному [73] действию содержащихся в почве кислот, и от него остаются лишь тонкие полоски. В данном случае серебро головных уборов, непосредственно соприкасавшихся с разлагающимися тканями тела, вообще исчезло. В лучшем случае на костях черепа удается обнаружить красноватый налет — остатки порошкообразного хлористого серебра. Поэтому, хотя мы и знали наверняка, что женщины носили серебряные ленты, у нас не было ни одного вещественного доказательства. Наконец, в одном случае нам повезло. Золотые серьги были на месте, однако на черепе не оказалось даже следов красноватого налета, который должны были бы оставить серебряные детали головного убора. Эта особенность была нами тотчас замечена. Затем, когда все тело было полностью откопано, мы нашли рядом с ним, примерно на уровне пояса, небольшой плоский диск из серого металла, несомненно серебра. Диск диаметром чуть больше восьми сантиметров казался маленькой круглой коробочкой. И только вечером, уже дома, когда я очистил свою находку, чтобы описать ее подробнее, мне стало понятно ее истинное назначение. Это была свернутая серебряная лента для прически, которой ни разу не воспользовались. Вероятно, девушка хранила ее в кармане. Впечатление было такое, словно она принесла ленту из дома, свернув ее в тугую спираль и перевязав, чтобы спираль не разворачивалась. Получилась довольно плотная масса металла, к тому же хорошо защищенная одеяниями. Благодаря такому стечению обстоятельств лента прекрасно сохранилась: можно без труда различить все ее тончайшие изгибы. Мы не знаем, почему эта женщина не смогла украсить свою прическу серебряным убором. Возможно, она опоздала к началу церемонии, а потом у нее уже не хватило времени. Во всяком случае благодаря ее рассеянности мы получили единственный экземпляр серебряной ленты для волос, который нам удалось сохранить.

Очень плохо сохраняются в земле ткани. Лишь изредка под каким-нибудь перевернутым каменным сосудом мы находили остатки материи, хотя и похожие на тончайшую пыль, но сохранившие фактуру ткани. Отдельные медные сосуды, окислившись, также сохранили нам несколько клочков одеяний, с которыми они соприкасались. По таким остаткам мы узнали, что женщины в жертвенной могиле были облачены в одежды из ярко-[74]красной шерстяной ткани. Судя по тому, что у многих женщин на запястьях сохранились по одной или по две нити бисерного шитья с обшлагов, эти одежды имели рукава и вряд ли походили на накидки.

Очевидно, царские похороны были живописнейшим зрелищем. Ярко разряженная процессия торжественно спускалась в увешанную циновками яму. Золото и серебро сверкали на фоне алых туник. Здесь были не несчастные рабы, которых убивали, как быков, а знатные люди в своих лучших, парадных одеяниях. И шли они на жертву, по-видимому, добровольно. По их представлениям, этот страшный ритуал был просто переходом из одного мира в другой. Они уходили вслед за своим повелителем, чтобы служить ему в ином мире точно так же, как они это делали на земле.

Само собой разумеется, что такую до предела загроможденную могилу можно было раскапывать лишь постепенно. Сначала мы убирали землю, так что все тела почти выступали на поверхность, покрытые лишь тонким слоем битого кирпича. При погребении на мертвых сбрасывали сначала этот кирпич и лишь потом засыпали могилу землей. Теперь стоило копнуть поглубже, как из-под земли появлялась то золотая лента, то золотой буковый лист, говорящие о том, что здесь повсюду лежали тела в богатых уборах. Все это мы тотчас присыпали землей, чтобы каждое украшение оставалось на своем месте, пока мы до него не дойдем в процессе методического исследования.

Мы разбили всю площадь могилы на квадраты, в каждом из которых лежало по пять-шесть тел, и, начиная с угла, приступили к работе. Каждый квадрат нужно было расчистить, зарисовать, описать, собрать и извлечь все обнаруженные в нем предметы, и лишь после этого перейти к следующему.

Дело оказалось кропотливым, особенно когда мы хотели извлечь целый череп со всеми сохранившимися на нем украшениями, не сдвигая их с места. Венки, цепи и ожерелья после реставрации выглядят неплохо и под стеклом витрины, но гораздо интереснее сохранить их для музея в том виде, в каком они были найдены. Поэтому мы тщательнейшим образом очищали скальпелями и щетками черепа, на которых лучше всего сохранилось расположение бусин и золотых украшений, снимали [75] с них грязь, ничего не трогая с места, — задача не из легких, так как они могли легко сдвинуться, — а затем обливали кипящим парафином, скрепляя все в единую массу. После этого мы укрепляли весь ком из парафина, золота, костей и земли, осторожно обертывая его в провощенные ткани. Только в таком виде его можно было, наконец, поднять и вынести на поверхность. Впоследствии мы заливали эти черепа гипсом, предварительно снимая с них лишние наслоения парафина. В таком виде они были не только интересными экспонатами, но и служили нам образцами, по которым мы проверяли правильность восстановления других черепов.

Обязательной принадлежностью царских гробниц является арфа или лира. В этой большой могиле было по крайней мере четыре лиры, и среди них — самая прекрасная из всех найденных нами. Ее резонатор украшал широкий мозаичный узор, в котором чередовались красный, белый и синий цвета. Две ее вертикальные стойки были инкрустированы перламутром, лазуритом и красным камнем, причем пояса инкрустации перемежались широкими золотыми ободками. Верхняя перекладина из гладкого дерева была с одной стороны до половины окована серебром. Переднюю сторону резонатора украшали перламутровые пластинки с вырезанными на них фигурками животных, а над ними выступала кованная из массивного золота великолепная голова бородатого быка.

Вторая лира была из серебра, с головой коровы на передней части резонатора, украшенного узкой каймой бело-синей инкрустации и перламутровыми пластинками.

Третья лира, тоже серебряная, имела форму лодки с высоко задранным носом. В лодке стояла фигура оленя.

Четвертая, деревянная, с двумя медными фигурками оленей, истлела и разрушилась до такой степени, что сейчас трудно даже сказать, действительно ли это была лира. Зато три других инструмента хорошо сохранились и по праву могут считаться украшением нашей коллекции, собранной на этом кладбище.

Самым обычным украшением арф или лир были головы животных. Мы, например, нашли голову быка, коровы, а на одном из инструментов иной формы — оленя. Впрочем, в данном случае это была не одна голова, а вся фигурка животного. Однако особой разницы здесь по [76]

Остатки арфы.
Реставрированная арфа с головой быка. [77]

существу нет; в других случаях весь резонатор представляет собой как бы тело животного, изображенного условно, чуть ли не в манере кубистов, одними прямыми линиями, но все же достаточно ясно, чтобы понять, что это за зверь.

Сохранилась одна надпись времен правителя Гудеа, в которой он описывает арфу, подаренную им храму. Правда, Гудеа жил на тысячу лет позднее, но ведь традиции тоже живут тысячелетиями! Так вот, арфа Гудеа была украшена головой быка, и звук ее сравнивается с бычьим мычанием. Если между животным, украшающим арфу, и ее звучанием действительно существовала какая-то связь, можно предположить, что из наших трех инструментов лира с бычьей головой играла роль баса, с коровьей головой — тенора, а с оленем — по-видимому, альта. Во всяком случае находка четырех лир в одной гробнице свидетельствует о том, что уже в те отдаленные времена люди имели представление о гармонии. Этот факт очень важен для истории музыки.

В углу той же могилы лежали две статуи из золота, лазурита и белого перламутра. Несмотря на небольшое различие в размерах, они явно составляли пару. Да и изображают они одно и то же. На маленькой продолговатой подставке, украшенной серебряными пластинками и красно-розовой мозаикой, стоит на задних ногах козел-вожак, опираясь передними копытами на деревцо или куст, к которому его передние ноги прикованы серебряными цепями. Деревцо высоко поднимает свои золотые цветы и листья, так что золотая голова козла с лазуритовыми рогами и бородой как бы высовывается между ветвей. Невольно нам на память пришла библейская притча о «козле-вожаке», застрявшем в лесной чаще. Однако эта статуя была создана за полторы тысячи лет до рождения Авраама, и подобную параллель трудно объяснить. Это произведение шумерийского скульптора, несомненно, имело религиозное значение. Подобные изображения обычны для искусства раннего периода. По-видимому, они иллюстрируют какую-то всем известную в те времена легенду, и у нас нет никаких оснований предполагать, что эта легенда и ее образы не пережили на много веков своих создателей. Автор книги Бытия вполне мог воспользоваться знакомым образом для подтверждения своих собственных взглядов. Во всяком случае здесь [78] мы нашли поразительно точную иллюстрацию к библейской фразе.

Бесспорно, погребальная церемония не оканчивалась тем, что могилу зарывали и царская усыпальница вместе со всеми окружавшими ее мертвецами скрывалась под слоем земли. Однако мы долго не могли найти никаких свидетельств о завершающей стадии этого обряда: верхние слои кладбища были слишком уж изрыты более поздними захоронениями и грабителями могил. Лишь в сезон 1928/29 г. нам наконец улыбнулось счастье. Мы вели раскопки на участке, где могилы простых людей располагались у самой поверхности необычайно тесно. К нашему удивлению, такая могила с глиняным гробом оказалась вырубленной в толще массивной стены из кирпича-сырца.

Добравшись до фасада этой стены, мы обнаружили здесь множество глиняных кувшинов, алебастровую вазу и едва заметные серые линии, очерчивающие прямоугольный след, который оставил деревянный ящик. Снимая землю слой за слоем, мы нашли в ящике два кинжала с золотыми лезвиями и золотыми заклепками на рукоятках, а между ними цилиндрическую печать из белого перламутра с надписью: «Царь Мес-калам-дуг». Рядом с ящиком стоял деревянный гроб с телом мужчины, однако найденные в нем предметы ничем не напоминали убранства царственной особы. Стена не только уходила дальше в глубь почвы, но и продолжалась в стороны. Когда мы обнажили ее верхний контур, выяснилось, что стеной обнесен огромный квадрат, в котором деревянный гроб занимает весьма скромное место в углу. Нам стало ясно, что до царской усыпальницы мы еще не дошли. Под глинобитным полом, на котором стоял гроб, оказался новый довольно толстый слой с глиняной посудой. По-видимому, он занимал всю огороженную стеною площадь. В этом же слое, но в противоположном от гроба углу, мы нашли еще одно погребение мужчины с оружием и каменными и медными вазами. Сняв глинобитный пол, мы обнажили новый слой посуды и погребение. Под ними было еще несколько слоев жертвоприношений, чередующихся с прослойками глины. Ниже и до самого основания стены шла чистая земля, которой засыпали могилу. В этом слое мы нашли только большой глиняный сосуд, перевернутый вверх дном, а под ним — [79] две-три маленькие чашечки для еды, расставленные на циновке, — остатки жертвенной трапезы властелина подземного царства.

Мы начали копать дальше вглубь. Внезапно перед нами появились известняковые блоки, скрепленные зеленой глиной. Они образовывали свод. Так как камни быстро оседали, мы сначала испугались, что свод проломлен грабителями, но еще через полчаса работы с облегчением увидели: каменная кладка не тронута. Перед нашими глазами предстал совершенно целый маленький купол. Это был волнующий момент. Купол опирался на венец из толстых деревянных балок, концы которых выступали наружу. Балки истлели, и в каменной кладке кровли осталось с полдюжины отверстий. Сквозь них можно было заглянуть внутрь усыпальницы: лучи электрических фонариков достигали пола, выхватывая из темноты позеленевшие медные сосуды, среди которых то тут, то там искрами вспыхивало золото. Продолжая раскопки, мы добрались до верхнего края стен усыпальницы. Здесь по углам на вязкой глине, заполнявшей пространство между усыпальницей и стенами шахты, мы нашли золу, остатки костров, разбитые глиняные сосуды и кости животных. Перед входом в усыпальницу лежали скелеты трех овец.

Каменная кладка, закрывавшая вход, была разобрана. В усыпальнице под обвалившимися деревянными балками лежало пять скелетов. Четверо мужчин, судя по их бедным украшениям, были слугами. Пятый скелет оказался женским. На этой женщине был золотой головной убор, какой носили только самые знатные особы. Длинная изогнутая булавка, неизвестной нам еще формы, скрепляла ее накидку. В руках она держала рифленый золотой кубок, украшенный резьбой. Рядом с нею лежала цилиндрическая золотая печать, единственная из когда-либо найденных нами золотых печатей. Несомненно, здесь покоилась царица.

Теперь весь обряд погребения стал нам понятен. Тело царя вместе со слугами, число которых могло быть различно, помещали в усыпальницу, запечатывали дверь, и на маленькой площадке перед входом совершали жертвоприношение. Затем могилу начинали засыпать. Когда над поверхностью оставался только купол усыпальницы, вокруг него зажигали костры и справляли тризну. В глиняную [80] трубу, уходившую вниз к подножью усыпальницы, совершали возлияния в честь умершего. Затем в могилу ссыпали новый слой земля. В нем оставляли приношение подземному богу, прикрыв его перевернутым глиняным горшком, чтобы в пищу не попала земля. А сверху, в наполовину засыпанной могиле, возводили из кирпича-сырца подземный покой, который постепенно заполнялся. Сначала в него приносили глину и утаптывали ее, чтобы на твердом полу расставить дары и положить принесенного в жертву человека. Все это засыпали землей, делали новый глинобитный пол, приносили новые дары и еще одну жертву во славу покоящегося внизу мертвеца. Так продолжалось до тех пор, пока могила не оказывалась заполненной почти до самого верха. Тогда половину могилы перекрывали сводом из кирпича-сырца и в эту верхнюю могилу ставили гроб с телом человека, который был, по-видимому, главной жертвой. Здесь же царь Мес-калам-дуг оставил в дар безымянной царице свои золотые кинжалы и печать со своим именем. Верхнее погребение в свою очередь засыпали землей, заполняли всю могилу доверху, а над нею, возможно, возводили нечто вроде погребального храма, дабы место это было свято и неприкосновенно.

Каждый этап этой тщательно разработанной церемонии, по-видимому, сопровождался религиозными обрядами, и все погребение должно было продолжаться довольно долго. Погребальные обряды в деталях, возможно, менялись, однако находка второй, к сожалению ограбленной, царской гробницы с точно такими же слоями жертвоприношений над усыпальницей доказывает, что первая гробница была не случайным явлением. Она достоверно иллюстрирует обычный погребальный обряд царей.

В Месопотамии никто до нас не находил подобных гробниц, и нам не с чем было их сопоставить. Археология не знала тогда ничего похожего. Царские погребения были уникальны по времени, по богатству, по архитектуре и тем более по сложности связанного с ними ритуала. К тому же в шумерийской литературе нет даже намека на человеческие жертвоприношения во время царских похорон. Этот обычай, насколько нам известно, противоречит всем традициям шумерийцев.

Раскопки кладбища навели меня на мысль, что погребения, столь значительно отличающиеся от обычных [81] могил, могли быть только царскими гробницами. В отчете о предварительных результатах наших исследований я без колебаний выдвинул эту точку зрения, даже не предполагая, что она может вызвать возражения. Но в действительности так оно и случилось. Немедленно появилась другая теория, и до сих пор ученые не могут прийти к соглашению.

Эта теория гласит, что найденные нами массовые погребения представляют собой могилы жертв праздника Плодородия. Действительно, в Шумере исторической эпохи одним из главных религиозных обрядов была ежегодная церемония моления о плодородии полей, стад и рода человеческого. Во время этого обряда великого бога — покровителя города — выносили из его храма и праздновали его свадьбу с богиней. Предполагается, что роль бога играл сам царь.

В мифологии многих народов жатва связывается с представлением о боге, который умирает зимой и оживает весной. Таков, например, миф о Таммузе, или Адонисе. Следовательно, обряд праздника Плодородия предполагает гибель главного действующего лица. Если этим лицом был действительно царь, то вряд ли он пошел бы на добровольную жертву. Гораздо вероятнее, что при жертвоприношении в праздник Плодородия у него был заместитель, который, по-видимому, некоторое время пользовался титулом и правами царя, чтобы затем умереть вместо него.

Таким образом, согласно этой теории, гробницы Ура представляют собой погребения ритуальных «царей», принесенных в жертву ради блага страны вместе с их ритуальными «придворными». О том, что «цари» были не настоящими, якобы можно судить, во-первых, по отсутствию в шумерийских текстах каких-либо упоминаний о человеческих жертвоприношениях во славу земных владык, а во-вторых, по тому, что ни одно из имен, обнаруженных на цилиндрических печатях в гробницах, не встречается в списке шумерийских царей.

На мой взгляд, эта теория жертвоприношений в честь праздника Плодородия не выдерживает серьезной критики. Действительно, в шумерийских текстах не упоминается о человеческих жертвоприношениях на похоронах царей. Но ведь ни один из текстов и не описывает царских похорон! Следовательно, такое негативное [82] свидетельство ничего не доказывает. Зато нам хорошо известны тексты с описанием ежегодного праздника Плодородия, в которых тоже нет ни единого слова о человеческих жертвоприношениях. В данном случае такое умолчание приобретает силу доказательства и позволяет сделать вывод: значит, никаких жертвоприношении во время праздника Плодородия и не было.

Далее. В соответствии с этой теорией в захоронениях погребали обоих участников «свадьбы богов». Значит, мы должны были находить в каждой гробнице прах «мужчины и женщины». Но ничего похожего мы не нашли. Во всех гробницах всегда был прах только одного владельца — либо мужчины, либо женщины.

Далее. В невесты богу явно выбирали девственниц, по-видимому самых красивых и уж наверняка молодых. Но Шубад была женщиной около сорока лет.

И, наконец, последнее. Праздник Плодородия, несомненно, был ежегодным обрядом. Наше кладбище с тысячами могил, зачастую расположенных в пять-шесть слоев друг над другом, существовало на протяжении длительного времени. Однако мы обнаружили здесь только шестнадцать царских гробниц, о которых можно спорить. Неужели жители древнего Ура справляли этот важнейший обряд лишь время от времени, а большую часть лет не заботились о плодородии своих полей, полагаясь на волю случая? В это трудно поверить.

Из истории других стран можно привести немало примеров человеческих жертвоприношений над прахом владыки. Взять хотя бы погребения египетских фараонов первых династий. Кстати, по времени они относятся примерно к тому же периоду, что и гробницы Ура. Но гораздо существеннее то, что в Шумере нечто подобное человеческим жертвоприношениям существовало еще очень долго, вплоть до исторического периода третьей династии Ура! Огромные усыпальницы царей этой династии (описанные ниже) явно предназначались для массового захоронения. Так умалчивание литературных текстов опровергается свидетельством археологических данных.

Однако лишь новые находки, сделанные уже после возникновения гипотезы о жертвах праздника Плодородия, позволили подойти вплотную к разрешению этого вопроса. Грабители пощадили только две усыпальницы, где остались личные вещи царственных покойников. Во [83] всех остальных случаях эти предметы, которые могли бы многое нам рассказать, исчезли бесследно. Поэтому особую ценность приобретают цилиндрические печати с именами.

Мы исходили из предположения, что титул Шубад «нин», т. е. «благородная женщина», считался царским титулом и означал «царица». Но вот была обнаружена печать Мес-калам-дуга, не «князя», погребенного с великой пышностью в частной гробнице, а другого Мес-калам-дуга, который называет себя «лугалом», «царем». Наконец, в третьей царской гробнице, принадлежащей А-калам-дугу, мы нашли печать с более точным титулом: «царь Ура».

Право же, трудно предположить, что А-калам-дуг передал своему временному заместителю, предназначенному в жертву богам плодородия, столь важную и столь сугубо личную вещь, как царская печать!

Итак, мы узнали несколько царских имен. В списке царей Шумера их нет, но этого и следовало ожидать. Ведь в списке царей приводятся имена только тех правителей, чья власть, по преданию, распространялась на весь Шумер, таких, например, как цари первой династии Ура. А это огромное кладбище, судя по археологической стратиграфии, существовало задолго до начала эпохи первой династии. Погребенные здесь цари властвовали не над всем Шумером, а, как свидетельствует печать А-калам-дуга, лишь над Уром. Это были местные царьки, повелители городов, вассалы неведомого государя того времени, и, естественно, их имена не попали в династический список.

Была еще одна, и гораздо более серьезная причина, по которой ученые с неохотой признавали открытые нами царские гробницы за погребения царей вместе с придворными, умиравшими вслед за своим повелителем, чтобы служить ему в загробном царстве. Дело в том, что подобное решение неизбежно влечет за собой признание у шумерийцев веры в загробный мир. А это не подтверждается ни письменными источниками, ни свидетельствами более поздних погребений.

В отношении текстов ученые правы, и в отношении более поздних погребальных обрядов тоже. Но... с одним исключением, и весьма значительным: речь идет о царских гробницах третьей династии, о которых я уже упо-[84]

Царская могила [85]

минал. Могу еще прибавить, что бесчисленные частные могилы нашего кладбища в равной степени как будто свидетельствуют о правоте этих ученых. Царские гробницы составляют поразительное, редчайшее исключение из общего правила. Чем объяснить такое противоречие? Может быть, все дело в представлении шумерийцев о царской власти?

Мы знаем, что царей третьей династии Ура обожествляли после смерти и даже при жизни. Но мы не знаем наверняка, сколь древней была эта традиция,

В списке царей говорится, что «после потопа царская власть была снова ниспослана свыше». Отсюда можно заключить, что традиция эта восходит к глубокой древности и что по сути дела царская власть считалась божественной.

Но если такие правители, как А-калам-дуг и Мес-калам-дуг, одновременно были царями и богами, то это сразу разрешает все затруднения, связанные с их гробницами.

Бог не может умереть. «Смерть» бога-царя — всего лишь переход в иной мир. Там он продолжает жить и властвовать, а поэтому он берет с собой свою свиту, свои колесницы и своих воинов. В связи с этим слово «жертвоприношение» здесь, по-видимому, теряет смысл. Я уже отмечал, что эта церемония явно была добровольной: мужчины и женщины спускались в могильный ров и в усыпальницу без всякого принуждения, выпивали приготовленное дня них зелье и спокойно погружались в сон. Характерно и то, что у них не было с собой никакой погребальной утвари, даже сосудов с питьем и пищей, обязательных для покойников в частных могилах. Участники этой церемонии не были жертвами грубого, зверского убийства и, вероятно, даже не думали о смерти. Они просто готовились служить своему царственному повелителю в условиях иного мира и, по-видимому, были уверены, что их ждет гораздо лучшая участь в потустороннем мире, чем шумерийцев, умирающих естественной смертью. В те отдаленные времена вера, считающая смерть преддверием настоящей жизни, была нередким явлением.

Мы часто склонны судить о неведомом прошлом по более известным и близким нам эпохам. Но иногда это бывает опасно. Например, тексты, излагающие представления [86] шумерийцев о потустороннем мире, рисуют поистине ужасающую картину:

Их пища — земля, едят они глину, Над ними безмолвно крыла простирают, Как мыши летучие, мрачные духи. Там пыль вековая лежит на порогах.

Однако самый древний из этих текстов относится всего лишь ко II тысячелетию до н. э. А мы знаем, что в эпоху третьей династии Ура (2100 г. до н. э. ) погребальный ритуал претерпел коренные изменения, и самым главным из них было сокращение до минимума погребальной утвари. По сравнению с могилами раннединастического периода погребения даже состоятельных людей той эпохи и следующего за ней периода Ларсы кажутся просто нищенскими.

Смена обычаев отражает перемену верований. Раньше каждый человек знал, что ему нужно взять с собою все необходимое для жизни или для развлечений в потустороннем мире, В частности, один из предметов погребальной утвари неопровержимо свидетельствует о верованиях древнейших времен, которые впоследствии исчезли бесследно. Я имею в виду модели лодок, обнаруженные в двух царских гробницах и во многих частных могилах раннединастического периода, а также на кладбище Саргонидов. Как правило, это были модели из битума, и лишь в гробнице Абарги мы нашли серебряную модель. В каждой из них лежали сосуды для пищи и питья.

Были высказаны два предположения: первое, что такие модели лодок с провизией предназначали в дар злому духу, чтобы он не тревожил умершего; и второе, что они должны были служить умершему: на этой лодке ему предстояло плыть к берегам потустороннего мира. Второе предположение, на мой взгляд, более вероятно. Независимо от его истолкования этот обычай исчез. Со II тысячелетия до н. э. и вплоть до последних дней существования Ура о нем не сохранилось никаких свидетельств ни в одной из многих тысяч исследованных нами могил.

Мы имели дело с эпохой, о которой до наших расколок в Уре ничего не было известно. И судить о ней следует по результатам этих раскопок. Тогда мы придем [87] к заключению, что усыпальницы строились специально для царей и цариц, которые умерли и были похоронены так же, как хоронили их подданных. В самом деле, в частных могилах можно обнаружить почти все предметы, соответствующие погребальной утвари царей! Так, мы нашли в обыкновенной могиле женщину в точно таком же головном уборе, какой был на «придворных дамах» из царских гробниц, а рядом с ее гробом — точно такую же лиру. Одна маленькая девочка шести-семи лет от роду была погребена в головном уборе, который по сложности не уступает убору царицы Шубад. Только здесь все значительно меньше: тонкие золотые колечки свисают на лоб, маленькие буковые листья из золота прикреплены к нитям лазуритовых и сердоликовых бусин в ее прическе Девочка сжимала в руке золотой кубок высотою не более пяти сантиметров, а рядом с нею лежали две серебряные чаши и граненый высокий серебряный бокал — миниатюрная копия бокала из царской гробницы.

Продолжая раскопки, мы дошли до границы кладбища и здесь обнаружили множество могил, которые располагались в стороне от остальных погребений. Тут были похоронены одни мужчины, и похоронены очень бедно: в могилах лежала только самая необходимая погребальная утварь. Зачастую это была лишь одна глиняная чаша или сосуд. Но почти всегда рядом с телом мы находили оружие — бронзовый кинжал или наконечник копья. Удивительное однообразие этих погребений навело нас на мысль, что здесь было воинское кладбище. Оно отличалось еще одной особенностью. В каждой могиле лежала цилиндрическая печать, но это были особенные печати: вырезанные из белых раковин, они по своим размерам, — до четырех сантиметров длиной и до трех сантиметров в диаметре, — почти вдвое превосходят нормальные цилиндрические печати. И на всех печатях с ничтожными вариациями повторяется одно и то же изображение: героический охотник со львом, терзающим барана.

Эти изображения бесспорно символизируют победу, и я полагаю, что подобные великолепные печати играли роль военных медалей, которыми награждали воинов, отличившихся на поле боя, и свидетельствовали об их заслугах. Мне кажется, что только так и можно объяснить единообразие необычных печатей, найденных нами в могилах простых солдат. [86]

В одном из солдатских погребений с такой же простой утварью мы обнаружили нечто странное, сразу выделившее эту могилу среди всех прочих могил огромного кладбища. Рядом с прахом мужчины здесь лежала женская статуэтка из белого известняка. Это не изображение богини. Как я уже говорил, одной из любопытных особенностей кладбища является почти полное отсутствие в его погребениях религиозных символов. Перед нами обыкновенная женщина. Она стоит прямо, сложив руки молитвенным жестом. И нельзя сказать, чтобы она была очень красива, как бы высоко мы ни ценили это единственное обнаруженное нами в Уре скульптурное изображение человека той эпохи. Тем более трудно объяснить, почему один из многих тысяч мужчин, погребенных на кладбище, не захотел с ней расстаться даже в могиле. Скорее всего у него были на то сентиментальные причины. Это самое простое и, пожалуй, самое верное объяснение.

* * *

Стараясь дать читателю общее представление о могилах и описывая некоторые обнаруженные в них сокровища, я почти не говорил о том, в каком состоянии мы находили различные предметы. Правда, для того чтобы представить все великолепие погребения Мес-калам-дуга, не требуется особого воображения, поскольку большинство предметов здесь было из золота, а золото нетленно. Золотой сосуд может быть сплющен или помят, но все равно он сохраняет свой цвет и фактуру; все детали его украшений и особенности обработки так же свежи, как если бы он был только что изготовлен.

К сожалению, другие материалы не столь долговечны. Я уже говорил о том, как портится и даже совсем распадается серебро. Ведь здесь все предметы страдают одновременно от внутренних процессов распада и от страшной тяжести девяти-двенадцатиметрового слоя земли, под которым они пролежали пять тысяч лет. Часто очень трудно, не нанеся никаких повреждений, извлечь из земли какой-нибудь ценный предмет, который важно сохранить. Иногда мы проста становились в тупик, не понимая, что это за вещь и каково ее назначение. И почти все наши находки приходилось чинить и [89] реставрировать, прежде чем выставить их для обозрения, а такая реставрация — дело необычайно сложное и кропотливое.

В виде примера приведу одну из двух статуй «козлов-вожаков» из большой ямы с принесенными в жертву людьми. Она была изготовлена следующим образом. Голова и ноги вырезаны из дерева, лазуритовые рога и вставные глаза прикреплены медными заклепками, пропущенными сквозь голову, а деревянная основа окована тонким, как лист, золотом, положенным на слой битума. Голова и ноги приделаны к грубо обтесанному деревянному чурбану, которому затем придали округленную форму тела с помощью гипса и толстого слоя битума. Живот козла прикрывает тонкий лист серебра, а спину и бока — отдельные пряди шерсти, вырезанные по одной из белых раковин и воткнутые в битум. На плечах укреплены такие же пряди из лазурита. Деревцо перед козлом — тоже деревянное, с тонкой золотой обшивкой. После того как ствол и ветки были закончены, на них укрепили цветы и листья из двойного золота.

Мы нашли обе статуи в самом плачевном состоянии. Дерево обратилось в ничто, битум — в сухой порошок, гипс раскрошился неправильными кусками. Одна из фигур упала на бок и была совершенно расплющена, так что раковины противоположных боков соприкасались между собой. Под тяжестью земли скульптура превратилась почти в силуэт! Вторая фигура, стоявшая прямо, сохранила некоторую объемность, но была приплюснута, ноги ее отвалились от тела и тоже были смяты и скручены. Детали из раковин и лазурита держались на месте только благодаря окружающей земле. Если бы мы ее сдвинули, мы потеряли бы возможность реставрировать фигуру. Поэтому мы укрепили ее большим количеством растопленного воска, наложили на выступающие части горячие провощенные полосы муслина и, только как следует запеленав козла, словно мумию, извлекли его на поверхность.

Теперь можно было приступить к реставрации. Для этого мы сначала слегка нагрели восковые пелены на боках, развели бока в стороны и вычистили изнутри всю грязь. Затем залили и залепили фигуру изнутри воском с тряпками, а потом сияли внешние пелены. Осторожно подогревая фигуру, мы придали ей первоначальную форму, не сдвинув с места ни одной инкрустирован-[90]

Фигура «козла-вожака» [91]

ной пряди козлиной шерсти, которая теперь плотно держалась на внутреннем слое воска. Нам очень помогло то, что серебряная обшивка на животе козла рассыпалась в прах, открыв сравнительно большое отверстие, обеспечившее свободный доступ внутрь тела.

Мы выпрямили ноги и постарались тонкими инструментами по возможности выправить изнутри все вмятины. Потом в золотые трубки ног вставили медную проволоку и для прочности залили полости кипящей смесью битума с воском.

Больше всего пришлось повозиться с головой. Тонкий золотой лист оказался разорванным на восемнадцать совершенно смятых и согнутых маленьких кусочков. Каждый из них нужно было расправить, вернуть ему первоначальный изгиб, укрепить изнутри, а затем найти соседние фрагменты и соединить разрозненные обрывки вместе, руководствуясь их рельефом. Это была настоящая головоломка в трех измерениях, но постепенно голова козла приобрела свойственную ей форму и характер. Внутрь тела мы вставили мягкое дерево, прикрепив к нему проволокой ноги, закрасили живот козла серебряной краской, которая заменила распавшийся металл, и статуя была восстановлена.

Разумеется, такая реставрация не передает всех тонкостей оригинала: для этого пришлось бы разобрать всю фигуру по частям и воссоздать ее заново. Но тогда она безвозвратно утратила бы если не научную ценность, то во всяком случае тот налет времени, который столь дорог нашей душе. Восстановленный предмет будет совершенно новенькой копией древнего, но кто поручится за точность этой копии? Мы предпочитали все найденные в Уре сокровища реставрировать в минимальной степени. Конечно, восстановленный заново предмет выглядит лучше, но зато в нем неизбежно чувствуется рука нашего современника.

Приведу еще один, более наглядный пример. От самой большой из каменных царских усыпальниц, беспощадно разрушенной грабителями, уцелел только один угол последней комнаты. Мы уже не надеялись там ничего найти, как вдруг перед нами мелькнул кусочек перламутровой инкрустации, а когда рабочий щеточкой снял последний слой земли, из-под него показался угол мозаики из раковин и лазурита. Это был знаменитый [92] «штандарт» Ура, но тогда мы просто не могли понять, что это такое. Деревянная основа полностью истлела, и все мелкие частицы инкрустации осыпались, сохранив в земле лишь свое относительное расположение. Обрушенные сверху камни раскололи и продавили некогда плоскую панель. Когда дерево истлело, частицы инкрустации провалились в образовавшееся позади пространство. Из-за своей неодинаковой толщины они легли неровным шероховатым слоем. Чтобы не сдвигать их с места, приходилось действовать с предельной осторожностью. Очистив от грязи не более шести с половиной квадратных сантиметров мозаики, мы тотчас заливали это место горячим воском и только после этого принимались за следующий квадрат. Но к воску примешивалось столько грязи, что под ним исчез рисунок мозаики. Когда ее наконец извлекли на поверхность, я понял, что мы нашли какую-то прекрасную вещь, но едва ли мог сказать, что именно она собой представляет.

Теперь было бы проще простого разобрать мозаику и перенести ее, частицу за частицей, на новую панель. Современный мастер мог бы справиться с этим не хуже древнего, но тогда панель была бы уже современным изделием.

Поэтому мы сделали следующее. Поскольку мозаика была с обеих сторон панели, мы разделили два слоя и на внутреннюю сторону каждого наклеили провощенную ткань. Затем как следует очистили лицевые поверхности. После этого положили мозаику лицевой стороной на стекло, нагрели воск и пальцами уровняли отдельные частицы инкрустации, чтобы все они соприкасались со стеклом. Теперь панель стала плоской, но мозаичный рисунок был сильно искажен: частицы инкрустации сместились, между ними набилась земля и обратившиеся в пыль битум и воск, поэтому кое-где инкрустации налезали друг на друга, а кое-где лежали с широкими просветами. Мы нагрели и сняли ткань, оставив мозаику свободно лежать на стекле, удалили всю грязь и лишний воск, а затем, нажимая пальцами с боков, сдвинули инкрустации вплотную. После этого на внутреннюю сторону мозаики снова налили воск и укрепили ее тканями.

В результате получилась мозаичная панель, может быть не такая правильная и гладкая, какой она вышла из рук шумерийского мастера, но во всяком случае [93] подлинная, со всеми следами беспощадного времени, ибо никто не разбирал и не составлял заново рисунок, сложенный этим мастером из кусочков раковин и лазурита тысячелетия тому назад.

Мы изучали «штандарт» по мере его реставрации. На месте раскопок мы действовали по существу вслепую, и только после того как панели были очищены и начали приобретать какую-то форму, стало возможным оценить все значение нашей находки. Она состояла из двух главных прямоугольных панелей высотой 22 сантиметра и длиной 55 сантиметров и двух крайних треугольных панелей. Они были так скреплены, что большие панели были наклонены внутрь. Весь «штандарт» сидел на древке: очевидно его выносили во время процессий. Действительно, он лежал у плеча человека, который, по-видимому, был царским знаменосцем.

Мозаика складывается из белых фигурок на лазуритовом, а кое-где красном поле. Самые фигурки вырезаны силуэтами из раковин, мелкие детали на них выгравированы. На треугольных панелях изображены мифологические сценки с животными. Две большие панели посвящены одна — миру, другая — войне.

На первой из них представлен царь со своей семьей во время праздничного пира. Обнаженные до пояса, в своего рода старомодных коротких юбках из овчин, члены царского дома сидят в креслах. Около них — слуги. В углу музыкант играет на маленькой арфе, а позади певица, прижав руки к груди, поет под его аккомпанемент. Эта сценка занимает верхний ряд панели. Два нижних ряда изображают слуг царя: они несут захваченную у врага добычу и провизию для пиршества. Один гонит козла, другой тащит две рыбы, третий сгибается под тяжестью перевязанного веревками тюка и т. д. Многие фигурки повторяются.

На другой стороне «штандарта» в середине верхнего ряда стоит царь: его легко отличить благодаря высокому росту. Позади него — трое приближенных или родственников, а за ними похожий на карлика ездовой держит под уздцы двух ослов, впряженных в царскую колесницу. Сам колесничий, придерживая вожжи, идет за пустой повозкой. Перед царем воины проводят обнаженных пленников со связанными позади руками, и он решает их участь. [94]

Во втором ряду слева направо тесным строем движется фаланга тяжеловооруженных воинов. На них точно такие же медные шлемы, какие мы находили в царских гробницах, и длинные плащи из плотного материала, очевидно войлочные, — пастухи Анатолии до сих пор ходят в подобных плащах, опираясь на длинные посохи. Перед воинами легковооруженные пехотинцы без плащей уже сражаются боевыми палицами или короткими копьями с голыми воинами противника, которые либо бегут, либо падают под их ударами.

В нижнем ряду мы видим боевые колесницы Шумера. В каждую впряжена пара ослов. На колесницах стоят по два человека: возница и воин, мечущий легкие дротики. Колчаны с четырьмя такими дротиками укреплены на передних щитах колесниц.

Художник изобразил колесницы в момент вступления в бой, придав сцене реалистическую динамичность. Ослы крайней слева колесницы идут шагом, следующие пары, по мере того как под их копыта попадают тела поверженных, начинают волноваться, постепенно ускоряют бег, и, наконец, последняя переходит в галоп, от которого едва не падают ездоки.

«Штандарт» бесспорно выдающееся произведение искусства, однако его историческая ценность еще выше, ибо это самое раннее подробное изображение той армии, которая пронесла шумерийскую культуру от древнейших поселений близ Персидского залива вплоть до гор Анатолии и до берегов Средиземного моря. Раскопки могил показали, что оружие шумерийцев и по форме и по выработке намного превосходило все, чем сражались другие народы в те времена да и позднее, по крайней мере на протяжении двух тысячелетий. По изображению на «штандарте» можно судить и об организации шумерийской армии. В ту эпоху это была всесокрушающая сила. Шумерийцы располагали колесницами, которые и через две тысячи лет наводили священный ужас на евреев библейских времен, а их боевой строй был прообразом победоносной фаланги Александра Македонского. Поэтому нет ничего удивительного в том, что шумерийцы практически не встречали сопротивления до тех пор, пока соседние народы постепенно не переняли их боевой опыт.

И еще об одном рассказало нам кладбище — о поразительном развитии архитектуры. Вход в гробницу Абарги [95] увенчан правильной кирпичной аркой, а кровля представляла собой кирпичный круглый купол с апсидами. Точно такой же купол был и над гробницей Шубад. Другие гробницы были накрыты куполами из грубоотесанного известняка. Мы нашли один такой купол, возведенный полностью на деревянном венце, с опорами на современный лад.

В этих подземных покоях не требовалось колонн. Зато в сооружениях следующей эпохи они попадаются в изобилии, а отсюда можно заключить, что шумерийцы умели их применять и раньше, в период царского кладбища. Подводя итоги, можно сказать, что жителям Ура в начале III тысячелетия до н. э. уже были известны почти все основные элементы архитектуры.

Как я уже говорил, царское кладбище относится к последней части раннединастического периода, с которого и начинается собственно шумерийская цивилизация. Это была городская цивилизация высшего типа.

Шумерийские мастера лишь временами создавали по-настоящему реалистические произведения вроде ослика — талисмана с царской колесницы Шубад, но в основном они следовали установившимися условным образцам, совершенство которых оттачивалось из поколения в поколение. Шумерийцы обладали достаточными познаниями в металлургии и столь высоким мастерством в обработке металлических изделий, что в этом с ними вряд ли сравнится хоть один народ древности. Такое мастерство, разумеется, тоже приобреталось веками. Шумерийские купцы вели торговлю с самыми отдаленными странами; шумерийские поля отличались плодородием; шумерийская армия была превосходно организована, и почти все мужчины умели писать и читать. Во всех отношениях Шумер раннединастического периода ушел намного вперед от Египта, который в ту эпоху лишь выбирался из состояния варварства. И когда Египет действительно пробудился в дни правления Менеса, первого фараона Нильской долины, наступление новой эры ознаменовались для него освоением идей и образцов более древней и высшей цивилизации. Достигшей расцвета в низовьях Евфрата, Шумер был прародиной западной культуры, и именно у шумерийцев следует искать истоки искусства и мировоззрения египтян, вавилонян, ассирийцев, финикиян, древних евреев и, наконец, даже греков. [96]

Наши находки на царском кладбище не только прекрасны сами по себе и чрезвычайно интересны как образцы культуры совершенно неведомого народа и совершенно неизученной эпохи. Благодаря им мы можем сегодня вписать новую главу в историю нашего современного мира.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒