НА ЖИЗНЬ МАДОННЫ ЛАУРЫ 2 страница

Не верилось тогда, что он таков -
И сердце стойкость даже в малой доле
Утратит с первым ощущеньем боли.
Удел самонадеянных суров!

Одно - молить Амура остается:
А вдруг, хоть каплю жалости храня,
Он благосклонно к просьбе отнесется.

Нет, не о том, чтоб в сердце у меня
Умерить пламя, но пускай придется
Равно и ей на долю часть огня.

LXVII

Завидев левый брег в Тирренском море,
Где стонут волны неумолчным стоном,
Листву, давно мне ставшую законом,
Там распознал я вдруг с тоской во взоре.

Напомнив кудри, светлые на горе,
Амур повлек меня к заветным склонам,
Там был ручей, невидимый в зеленом,
И я в него, как мертвый, рухнул вскоре.

Среди холмов, не знающих тревоги,
Ожить мне стыд помог в моем уделе,
И я бы не хотел другой подмоги.

Я жил, не осушая глаз, доселе,
А лучше было промочить мне ноги,
Когда бы только мне везло в апреле.

Примечание: в книге имеется перевод этого сонета, сделанный Эфросом

LXVIII

Священный город ваш, любезный Богу,
Меня терзает за проступок мой,
" Одумайся! " - крича, и мне прямой
Путь указует к светлому чертогу.

Другая дума тут же бьет тревогу
И говорит: " Куда бежишь? Постой,
Давно не видясь с нашей госпожой,
Ты что - нарочно к ней забыл дорогу? "

Речами душу леденит она,
Как человеку - смысл недоброй вести,
Когда внезапно весть принесена.

И снова первая уже на месте
Второй. Когда же кончится война?
Кто победит из них на поле чести?

LXIX

Я понимал, Амур, - любовь сильней,
Чем осмотрительность с любовью в споре,
Ты лгал не раз со мною в разговоре,
Ты цепкость доказал твоих когтей.

Но как ни странно, это мне ясней
Теперь, когда, несчастному на горе,
Ты о себе напомнил в бурном море
Меж Эльбой и Тосканою моей.

Под странника безвестного личиной
Я от тебя бежал, и волн гряда
Вставала за грядою над пучиной,

И вдруг - твоих посланников орда
И дружный хор над бездною пустынной:
" Стой! От судьбы не скрыться никуда! "

LXXIV

Я изнемог от безответных дум -
Про то, как мысль от дум не изнеможет
О вас одной; как сердце биться может
Для вас одной; коль день мой столь угрюм

И жребий пуст - как жив я; как мой ум
Пленительной привычки не отложит
Мечтать о вас, а лира зовы множит,
Что брег морской - прибоя праздный шум.

И как мои не утомились ноги
Разыскивать следы любимых ног,
За грезою скитаясь без дороги?

И как для вас я столько рифм сберег? -
Которые затем порой не строги,
Что был Амур к поэту слишком строг.

LXXV

Язвительны прекрасных глаз лучи,
Пронзенному нет помощи целебной
Ни за морем, ни в силе трав волшебной.
Болящему от них - они ж врачи.

Кто скажет мне: " Довольно, замолчи!
Все об одной поет твой гимн хвалебный! " -
Пусть не меня винит, - их зной враждебный,
Что иссушил другой любви ключи.

Творите вы, глаза, непобедимым
Оружие, что точит мой тиран,
И стонут все под игом нестерпимым.

Уж в пепл истлел пожар сердечных ран;
Что ж день и ночь лучом неотвратимым
Вы жжете грудь? И петь вас - я ж избран.

LXXVI

Амур, прибегнув к льстивому обману,
Меня в темницу древнюю завлек
И ключ доверил, заперев замок,
Моей врагине, моему тирану.

Коварному осуществиться плану
Я сам по легковерию помог.
Бежать! - но к горлу подступил комок,
Хочу воспрять - и страшно, что воспряну.

И вот гремлю обрывками цепей,
В глазах потухших можно без запинки
Трагедию прочесть души моей.

Ты скажешь, не увидев ни кровинки
В моем лице: " Он мертвеца бледней -
Хоть нынче по нему справляй поминки! "

LXXVII

Меж созданных великим Поликлетом
И гениями всех минувших лет -
Меж лиц прекрасных не было и нет
Сравнимых с ним, стократно мной воспетым,

Но мой Симоне был в раю - он светом
Иных небес подвигнут и согрет,
Иной страны, где та пришла на свет,
Чей образ обессмертил он портретом.

Нам этот лик прекрасный говорит,
Что на Земле - небес она жилица,
Тех лучших мест, где плотью дух не скрыт,

И что такой портрет не мог родиться,
Когда художник с неземных орбит
Сошел сюда - на смертных жен дивиться.

LXXVIII

Когда, восторгом движимый моим,
Симоне замышлял свое творенье,
О если б он, в высоком устремленье,
Дал голос ей и дух чертам живым.

Я гнал бы грусть, приглядываясь к ним,
Что любо всем, того я ждал в волненье,
Хотя дарит она успокоенье
И благостна, как Божий херувим.

Беседой с ней я часто ободрен
И взором неизменно благосклонным.
Но все без слов... А на заре времен

Богов благословлял Пигмалион.
Хоть раз бы с ней блаженствовать, как он
Блаженствовал с кумиром оживленным.

LXXIX

Когда любви четырнадцатый год
В конце таким же, как вначале, будет,
Не облегчит никто моих невзгод,
Никто горячей страсти не остудит.

Амур вздохнуть свободно не дает
И мысли к одному предмету нудит,
Я изнемог: мой бедный взгляд влечет
Все время та, что скорбь во мне лишь будит.

Я потому и таю с каждым днем,
Чего не видит посторонний взор,
Но не ее, что шлет за мукой муку.

Я дотянул с трудом до этих пор;
Когда конец - не ведаю о том,
Но с жизнью чую близкую разлуку.

LXXXI

Устав под старым бременем вины
И тягостной привычки, средь дороги
Боюсь упасть, боюсь, откажут ноги
И попаду я в лапы сатаны.

Бог низошел мне в помощь с вышины,
И милостив был лик, дотоле строгий,
Но он вознесся в горние чертоги,
И там его черты мне не видны.

А на земле гремит глагол доныне:
" Вот правый путь для страждущих в пустыне,
Презрев земное, обратись ко мне! "

Какая милость и любовь какая
Мне даст крыла, чтоб, землю покидая,
Я вечный мир обрел в иной стране?

LXXXII

Моей любви усталость не грозила
И не грозит, хотя на мне самом
Все больше с каждым сказывалась днем -
И на душе от вечных слез уныло.

Но не хочу, чтоб надо мною было
Начертано на камне гробовом,
Мадонна, ваше имя - весть о том,
Какое зло мой век укоротило.

И если торжества исполнить вас
Любовь, не знающая пытки, может,
О милости прошу в который раз.

А если вам другой исход предложит
Презренье ваше, что же - в добрый час:
Освободиться мне Амур поможет.

LXXXIII

Пока седыми сплошь виски не станут,
Покуда не возьмут свое года,
Я беззащитен всякий раз, когда

Я вижу лук Любви, что вновь натянут.
Но вряд ли беды новые нагрянут -
Страшнее, чем привычная беда:
Царапины не причинят вреда,
А сердце больше стрелы не достанут.

Уже и слезы не бегут из глаз,
Хоть им туда, как прежде, ведом путь,
И пренебречь они вольны апретом;

Жестокий луч еще согреет грудь,
Но не воспламенит, и сон подчас
Лишь потревожит, не прервав при этом.

LXXXIV

" Глаза! В слезах излейте грех любовный:
От вас на сердце смертная истома".
" Мы плачем, нам тоска давно знакома,
Но больше страждет более виновный".

" Допущен вами недруг безусловный,
Амур, туда, где быть ему, как дома".
" Не нами, в нас любовь была влекома,
И умирает более греховный".

" Покаяться бы вам в грехе злосчастном!
Вы первые виденья дорогого
Возжаждали в порыве самовластном".

" Мы понимаем: ничего благого
Ждать не пристало на суде пристрастном
Нам, осужденным за вину другого".

LXXXV

Всегда любил, теперь люблю душою
И с каждым днем готов сильней любить
То место, где мне сладко слезы лить,
Когда любовь томит меня тоскою.

И час люблю, когда могу забыть
Весь мир с его ничтожной суетою;
Но больше - ту, что блещет красотою,
И рядом с ней я жажду лучше быть.

Но кто бы ждал, что нежными врагами
Окружено все сердце, как друзьями,
Каких сейчас к груди бы я прижал?

Я побежден, Любовь, твоею силой!
И, если б я не знал надежди милой, -
Где жить хочу, там мертвым бы упал!

LXXXVI

О эта злополучная бойница!
Смертельной ни одна из града стрел
Не стала для меня, а я хотел
В небытие счастливым погрузиться.

По-прежнему подлунная темница
Обитель мне - ведь я остался цел,
И невозможен горести предел,
Пока душа в моей груди ютится.

Понять, что время не направить вспять, -
Извлечь достойный опыт из урока
Давно душе измученной пора.

Я пробовал ее увещевать:
- Не думай, что уходит прежде срока,
Кто слезы счастья исчерпал вчера.

LXXXVII

Отправив только что стрелу в полет,
Стрелок искусный предсказать берется,
Придется в цель она иль не придется,
Насколько точен был его расчет.

Так вы, Мадонна, знали наперед,
Что ваших глаз стрела в меня вопьется,
Что вечно мне всю жизнь страдать придется
И что слезами сердце изойдет.

Уверен, вы меня не пожалели,
Обрадовались: " Получай сполна!
Удар смертельный не минует цели".

И горькие настали времена:
Нет, вы не гибели моей хотели -
Живая жертва недругу нужна.

Примечание: в книге имеется перевод этого сонета, сделанный О. Михайловой

LXXXVIII

Со мной надежда все играет в прятки,
Тогда как мне отпущен краткий срок.
Бежать бы раньше, не жалея ног!
Быстрее, чем галопом! Без оглядки!

Теперь трудней, но, сил собрав остатки,
Я прочь бегу, прижав рукою бок.
Опасность позади. Но я не смог
Стереть с лица следы неравной схватки.

Кто на пути к любви - очнись! Куда!
Кто ж не вернулся - бойся: одолеет
Безмерный жар, - как я, беги, не жди!

Из тысячи один спастись сумеет:
Моя врагиня как была тверда,
Но след стрелы - и у нее в груди.

LXXXIX

Я после долгих лет бежал из плена
Любовного - и, дамы, без конца
Рассказывать могу, как беглеца
Расстроила такая перемена.

Внушало сердце мне, что, несомненно,
Одно не сможет жить, как вдруг льстеца
Встречаю, кто любого мудреца
Предательством поставит на колена.

И вот уже, вздыхая о былом,
Я говорил: " Был сладостнее гнет,
Чем воля", - и цепей алкал знакомых.

Я слишком поздно понял свой просчет
И, пленник вновь, теперь с таким трудом
Невероятный исправляю промах.

В колечки золотые ветерок
Закручивал податливые пряди,
И несказанный свет сиял во взгляде
Прекрасных глаз, который днесь поблек,

И лик ничуть, казалось, не был строг -
Иль маска то была, обмана ради? -
И дрогнул я при первой же осаде
И уберечься от огня не смог.

Легко, как двигалась она, не ходит
Никто из смертных; музыкой чудесной
Звучали в ангельских устах слова.

Живое солнце, светлый дух небесный
Я лицезрел... Но рана не проходит,
Когда теряет силу тетива.

Примечание: в Коллекции имеется другой перевод этого сонета, сделанный Бурениным

XCI

Красавица, избранная тобою,
Внезапно нас покинула - и смело,
Как я надеюсь, в небо улетела:
Жила столь милой, тихою такою.

Тебе ж пора, взяв крепкою рукою
Ключи от сердца, коими владела,
За ней - прямой стезею - до предела.
Пусть не тягчим ты ношею земною;

От главной ты избавлен, хоть нежданно,
Теперь легко от прочих отрешиться,
Как страннику, обретшему свободу.

Ты видишь ныне: к смерти все стремится,
Что создано; душе идти желанно
Без груза к роковому переходу.

XCII

Рыдайте, дамы. Пусть Амур заплачет.
Влюбленные, последний пробил час
Того, кто на земле прославил вас,
Кто сам любил и знал, что это значит.

Пусть боль моя стыдливо слез не прячет,
Пускай сухими не оставит глаз:
Умолк певца любви волшебный глас,
И новый стих уже не будет начат.

Настройтесь, песни, на печальный лад,
Оплакивая смерть мессера Чино.
Пистойцы, плачьте все до одного!

Рыдай, Пистойя, вероломный град,
Что сладкогласного лишился сына!
Ликуйте, небеса, приняв его!

Примечание: в книге имеется перевод этого сонета, сделанный Эфросом («Рыдайте, донны; ты, Любовь, рыдай!.. »)

XCIII

- Пиши, - Амур не раз повелевал, -
Поведай всем по праву очевидца,
Как волею моей белеют лица,
Как жизнь дарю, сражая наповал.

Ты тоже умирал и оживал,
И все же мне пришлось с тобой проститься:
Ты знал, чем от меня отгородиться,
Но я настиг тебя, не сплоховал.

И если взор, в котором я однажды
Предстал тебе, чтобы в груди твоей
Создать редут, построить чудо-крепость,

Сопротивленье превратил в нелепость,
Быть может, слезы из твоих очей
Исторгну вновь - и не умру от жажды.

XCIV

Едва допущен в сердце пылким зреньем
Прекрасный образ, вечный победитель,
Сил жизненных растерянный блюститель
Всегда врасплох застигнут выдвореньем;

Усугубляя чудо повтореньем,
Изгнанник во враждебную обитель
Вторгается, неумолимый мститель,
И там грозит он тоже разореньем;

Влюбленные похожи друг на друга,
Когда в обоих жизненная сила
Обители свои переменила

И смертный вред обоим причинила;
И распознать невелика заслуга
Печальный признак моего недуга.

XCV

Когда бы чувства, полнящие грудь,
Могли наполнить жизнью эти строки,
То, как бы люди ни были жестоки,
Я мог бы жалость в каждого вдохнуть.

Но ты, сумевший мой булат согнуть,
Священный взор, зачем тебе упреки
Мои нужны и горьких слез потоки,
Когда ты в сердце властен заглянуть!

Лучу неудержимому подобен,
Что в дом заглядывает поутру,
Ты знаешь, по какой томлюсь причине.

Мне верность - враг, и тем сильней Петру
Завидую в душе и Магдалине,
И только ты понять меня способен.

XCVI

Я так устал без устали вздыхать,
Измученный тщетою ожиданья,
Что ненавидеть начал упованья
И о былой свободе помышлять.

Но образ милый не пускает вспять
И требует, как прежде, послушанья,
И мне покоя не дают страданья -
Впервые мной испытанным под стать.

Когда возникла на пути преграда,
Мне собственных не слушаться бы глаз:
Опасно быть душе рабою взгляда.

Чужая воля ей теперь указ,
Свобода в прошлом. Так душе и надо,
Хотя она ошиблась только раз.

XCVII

О высший дар, бесценная свобода,
Я потерял тебя и лишь тогда,
Прозрев, увидел, что любовь - беда,
Что мне страдать все больше год от года.

Для взгляда после твоего ухода
Ничто рассудка трезвого узда:
Глазам земная красота чужда,
Как чуждо все, что создала природа.

И слушать о других, и речь вести -
Не может быть невыносимей муки,
Одно лишь имя у меня в чести.

К любой другой заказаны пути
Для ног моих, и не могли бы руки
В стихах другую так превознести.

XCVIII

Любезный Орсо, вашего коня
Держать, конечно, можно на аркане,
Но кто удержит дух, что рвется к брани,
Бесчестия чураясь, как огня?

Не жалуйтесь, бездействие кляня.
Вы здесь, а он давно на поле брани,
И пусть вы недвижимы - на ристанье
Он - впереди, всех прочих обгоня.

Гордитесь тем, что он на людном месте
В урочный час и с тем вооруженьем,
Что кровь и возраст и любовь дарует,

Глася, что он горит желаньем чести,
А господин, его воображеньем
С ним слитый, в одиночестве горюет.

XCIX

Надежды лгут, и, в торжестве обмана
Уверясь не однажды, как и я,
Примите мой совет - ведь мы друзья -
О высшем благе помнить непрестанно.

Земная жизнь - как вешняя поляна,
Где прячется среди цветов змея:
Иные впечатленья бытия
Для наших душ - подобие капкана.

Чтоб раньше, чем придет последний час,
Душа покой нашла, чуждайтесь правил
Толпы: ее пример погубит вас.

Меня поднимут на смех: Позабавил!
Зовешь на путь, что сам терял не раз
И вновь - еще решительней - оставил.

И то окно светила моего,
Какое солнцу в час полдневный мило,
И то, где злой борей свистит уныло
Среди зимы, когда вокруг мертво;

И камень - летом на него
Она присесть одна всегда любила;
И все края, где тень ее скользила
И где ступало это божество;

И место и пора жестокой встречи,
Будящая живую рану снова
В тот день, который муку мне принес;

И образ дорогой, и слово в слово
Отпечатленные душою речи, -
Меня доводят каждый раз до слез.

Увы, любого ждет урочный час,
И мы бессильны изменить природу
Неумолимой той, кому в угоду
Недолго мир скорбит, лишившись нас.

Еще немного - и мой день погас,
Но, продлевая вечную невзгоду,
Амур не отпускает на свободу,
Привычной дани требуя у глаз.

Я знаю хорошо, что годы кратки, -
И сила чародейного искусства
Едва ли больше помогла бы мне.

Два семилетия враждуют чувства
И разум - и победа в этой схватке
Останется на лучшей стороне.

CII

Когда поднес, решившись на измену,
Главу Помпея Риму Птолемей,
Притворно Цезарь слезы лил над ней, -
Так воплотило слово эту сцену.

И Ганнибал, когда он понял цену
Чужих побед, обманывал людей
Наигранной веселостью своей,
И смех его был страшен Карфагену.

Так чувства каждый человек таит,
Прибегнув к противоположной маске,
Приняв беспечный или мрачный вид.

Когда играют радужные краски
В моих стихах, то это говорит
О том, что чувства не хотят огласки.

Примечание: в книге имеется перевод этого сонета, сделанный Эфросом

CIII

Успеха Ганнибал, победе рад,
Не смог развить, на лаврах почивая, -

Так пусть его ошибка роковая
Научит вас не опускать булат.

Медведица, лишившись медвежат
При памятной пастьбе под небом мая,
Рычит, клыки и когти обнажая,
Что местью нам кровавою грозят.

Она не успокоится, поверьте,
Не погребет себя в своей берлоге,
Спешите же туда, куда зовет

Вас воинское счастье - по дороге,
Что на тысячелетья после смерти
Вам по заслугам славу принесет.

CIV

Пандольфо, и в неопытные лета,
Когда еще не пробил славы час,
Кто близко видел вас хотя бы раз,
С надеждой ждали вашего расцвета.

И я, у сердца попросив совета,
Чтоб образ ваш вовеки не погас,
Спешу прославить на бумаге вас,
Не зная средства лучшего, чем это.

Кто Цезарю бессмертный дал венец?
Кто Африканца, Павла и Марцелла
Увековечил? Кто? Какой Творец?

Доныне слава их не отгремела,
Так пусть перу завидует резец, -
Ведь только наших рук бессмертно дело.

CVII

От этих глаз давно бежать бы прочь -
Бессмысленны надежды на пощаду,
На то, что прекратят они осаду,
Что сердцу можно чем-нибудь помочь.

Пятнадцатый уж год, как день и ночь
Они сияют внутреннему взгляду,
Слепя меня куда сильней, чем смладу,
И мне сиянья их не превозмочь.

Повсюду предо мной горит упорно,
Куда ни гляну, этот свет слепящий
Или другой, зажженный этим, свет.

Единый лавр разросся пышной чащей,
Где заблудился я, бредя покорно
За недругом моим Амуром вслед.

CVIII

Благое место, где в один из дней
Любовь моя стопы остановила
И взор ко мне священный обратила,
Что воздуха прозрачного ясней

(Алмаз уступит времени скорей,
Чем позабуду я, как это было:
Поступок милый никакая сила
Стереть не сможет в памяти моей),

К тебе вернуться больше не сумею
Я без того, чтоб не склониться низко,
Ища следы - стопы прекрасной путь.

Когда Амуру благородство близко,
Сеннуччо, попроси при встрече с нею
Хоть раз вздохнуть или слезу смахнуть.

CIX

Предательскою страстью истомленный,
Я вновь спешу туда - в который раз! -
Где я увидел свет любимых глаз,
За столько лет впервые благосклонный.

И, в сладостные думы погруженный
О нем, который в думах не погас,
Я от всего иного тот же час
Освобождаюсь, умиротворенный.

Поутру, в полночь, вечером и днем
Я внемлю нежный голос в тишине,
Которого никто другой не внемлет,

И, словно дуновенье рая в нем,
Он утешение приносит мне -
И сердце радость тихая объемлет.

Опять я шел, куда мой Бог-гонитель
Толкал, - куда приводит каждый день, -
Дух в сталь замкнув, с оглядкой, - как воитель,
Засаду ждущий, скрытых стрел мишень.

Я озирал знакомую обитель.
Вдруг на земле нарисовалась тень
Ее, чей дух - земли случайный житель,
Чья родина - блаженных в небе сень.

" К чему твой страх? " - едва сказал в душе я,
Как луч двух солнц, под коим, пламенея,
Я в пепл истлел, сверкнул из милых глаз.

Как молнией и громовым ударом,
Был ослеплен и оглушен зараз
Тем светом я - и слов приветных даром.

CXI

Та, чьей улыбкой жизнь моя светла,
Предстала мне, сидящему в соборе
Влюбленных дум, с самим собой в раздоре,
И по склоненью бледного чела -

Приветствию смиренному - прочла
Всю смуту чувств, и обняла все горе
Таким участьем, что при этом взоре
Потухли б стрелы Зевсова орла.

Я трепетал; не мог идущей мимо
Я благосклонных выслушать речей
И глаз поднять не смел. Но все палима

Душа той новой нежностью очей!
И болью давней сердце не томимо,
И неги новой в нем поет ручей.

CXII

Сеннуччо, хочешь, я тебе открою,
Как я живу? Узнай же, старина:
Терзаюсь, как в былые времена,
Все тот же, полон ею лишь одною.

Здесь чуткою была, здесь ледяною,
Тут мягкой, тут надменною она;
То строгости, то благости полна,
То кроткая, то грозная со мною.

Здесь пела, здесь сидела, здесь прошла,
Здесь повернула, здесь остановилась,
Здесь привлекла прекрасным взором в плен;

Здесь оживленна, здесь невесела...
Все мысли с ней - ничто не изменилось,
Ничто не предвещает перемен.

Примечание: в книге имеется перевод этого сонета, сделанный Эфросом

CXIII

Итак, Сеннуччо, лишь наполовину
Твой друг с тобой (поверь, и я грущу).
Беглец ненастья, здесь забыть ищу
И ветер, и кипящую пучину.

Итак, я здесь - и я тебе причину
С великою охотой сообщу
Того, что молний здесь не трепещу, -
Ведь сердцем не остыл (и не остыну! ).

Увидел я любезный уголок -
И ожил: в этих родилась местах
Весна моя - смертельный враг ненастья.

Амур в душе огонь благой зажег
И погасил язвивший душу страх.
Лишь не хватает глаз ее для счастья.

CXIV

Безбожный Вавилон, откуда скрылось
Все: совесть, стыд, дел добрых благодать, -
Столицу горя, прегрешений мать
Покинул я, чтоб жизнь моя продлилась.

Один я, как Амуру полюбилось,
Хожу то песни, то цветы сбирать,
И с ним беседовать, и помышлять
О лучших днях: тут помощь мне и милость.

Мне до толпы, мне до судьбы нет дела,
Ни для себя, ни до потребы низкой;
И внутренний и внешний жар упал.

Зов - лишь к двоим: одна бы пожалела,
Ко мне пришла бы умиренной, близкой;
Другой бы, как защитник, твердо стал.

Примечание: в книге имеется перевод этого сонета, сделанный Эфросом

CXV

Чиста, как лучезарное светило,
Меж двух влюбленных Донна шла, и с ней
Был царь богов небесных и людей,
И справа я, а слева солнце было.

Но взор она веселый отвратила
Ко мне от ослепляющих лучей.
Тут не молчать - молить бы горячей,
Чтобы ко мне она благоволила!

Я ревновал, что рядом - Аполлон,
Но ревность мигом радостью сменилась,
Когда соперник мой был посрамлен.

Внезапно туча с неба опустилась,
И, побежденный, скрыл за тучей он
Лицо в слезах - и солнце закатилось.

CXVI

Неизъяснимой негою томим
С минуты той, когда бы лучше было,
Чтоб смерть глаза мои навек смежила
И меньшей красоты не видеть им,

Расстался я с сокровищем моим,
Но лишь оно воображенью мило
И в памяти моей весь мир затмило,
Что было близко - сделало чужим.

В закрытую со всех сторон долину -
Предел, где я не так несчастлив буду,
Вдвоем с Амуром возвратился я.

Среди пустынных этих скал - повсюду,
Куда я взор задумчивый ни кину,
Передо мною ты, любовь моя.

CXVII

Когда б скала, замкнувшая долину,
Откуда та прозванье получила,
По прихоти природы обратила
На Рим лицо, а к Вавилону спину, -

Все вздохи бы надежду и причину
Свою настигли там, где жить ей мило,
Быстрей по склону. Врозь летят. Но сила
В любом верна - и милой я не мину.

А там к ним благосклонны, - так сужу я:
Ведь ни один назад не прилетает, -
Им с нею пребыванье - наслажденье.

Вся боль от глаз: чуть только рассветает,
Так, по красе мест отнятых горюя,
Мне слезы шлют, ногам - изнеможенье.

CXVIII

Вот и шестнадцатый свершился год,
Как я вздыхаю. Жить осталось мало,
Но кажется - и дня не миновало
С тех пор, как сердце мне печаль гнетет.

Мне вред на пользу, горечь - майский мед,
И я молю, чтоб жизнь возобладала
Над злой судьбою; но ужель сначала
Смежить Мадонне очи смерть придет!

Я нынче здесь, но прочь стремлюсь отсюда,
И рад, и не хочу сильней стремиться,
И снова я в плену былой тоски,

И слезы новые мои - не чудо,
Но знак, что я бессилен измениться,
Несметным переменам вопреки.

Примечание: в книге имеется перевод этого сонета, сделанный Эфросом

CXX

Узнав из ваших полных скорби строк
О том, как чтили вы меня, беднягу,
Я положил перед собой бумагу,
Спеша заверить вас, что, если б мог,

Давно бы умер я, но дайте срок -
И я безропотно в могилу лягу,
Притом что к смерти отношусь как к благу
И видел в двух шагах ее чертог,

Но повернул обратно, озадачен
Тем, что при входе не сумел прочесть,
Какой же день, какой мне час назначен.

Премного вам признателен за честь,
Но выбор ваш, поверьте, неудачен:
Достойнее гораздо люди есть.

CXXII

Семнадцать лет, вращаясь, небосвод
Следит, как я безумствую напрасно.
Но вот гляжу в себя - и сердцу ясно,
Что в пламени уже заметен лед.

Сменить привычку - говорит народ -
Трудней, чем шерсть! И пусть я сердцем гасну,
Привязанность в нем крепнет ежечасно,
И мрачной тенью плоть меня гнетет.

Когда же, видя, как бегут года,
Измученный, я разорву кольцо
Огня и муки - вырвусь ли из ада?

Придет ли день, желанный мне всегда,
И нежным станет строгое лицо,
И дивный взор ответит мне как надо.

Примечание: в книге имеется перевод этого сонета, сделанный Эфросом

CXXIII

Внезапную ту бледность, что за миг
Цветущие ланиты в снег одела,
Я уловил, и грудь похолодела,
И встречная покрыла бледность лик.

Иных любовь не требует улик.
Так жителям блаженного предела
Не нужно слов. Мир слеп; но без раздела
Я в духе с ней - и в мысль ее проник.

Вид ангела в очарованье томном -
Знак женственный любовного огня -
Напомню ли сравнением нескромным?

Молчанием сказала, взор склоня
(Иль то мечта? ), - намеком сердца темным:
" Мой верный друг покинет ли меня? "

CXXIV

Амур, судьба, ум, что презрел сурово
Все пред собой и смотрит в жизнь былую,
Столь тяжки мне, что зависть зачастую
Шлю всем, достигшим берега другого.

Амур мне сердце жжет; судьба готова
Предать его, - что мысль мою тупую
До слез гневит; вот так, живя, воюю,
Мученьям обречен опять и снова.

Мечта возврата нежных дней поблекла,
Худое к худшему прийти грозится;
А путь, мной проходимый, - в половине.

Надежд (увы мне! ) не алмазы - стекла
Роняет, вижу, слабая десница,
И нить мечтаний рвется посредине.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 Следующая ⇒