Благодарности 4 страница

Но чем дольше я говорил, тем больше он хмурился, пока в его глазах не появилась откровенная угроза. Я сразу же захлопнул рот, памятуя о печальном уроке, полученном мной после «поражения на территории кимаров». Вероятно, он не стал бы так бычиться, сохраняй я спокойствие и дай ему возможность не спеша составить обо мне мнение. Я стоял перед ним и молчал, пока он, прищурившись из-под деревенской соломенной шляпы, подозрительно и с явным презрением оглядывал меня с головы до пят.

— Да уж, — наконец буркнул он. — Мануэль — друг. А ты, к чертям собачьим, кто такой?

Поскольку я точно не знал, от чего он заводится с пол-оборота, я начал с того, кем я не был, и объявил, что я не коп и не агент из Управления по борьбе с наркотиками. Я просто писатель и бегун-неудачник, который хотел бы узнать секреты тараумара. А если он, к примеру, беглец или бродяга — это его личное дело. Так или иначе, мне удалось внушить ему доверие. Всякий, кто сумел многие годы ловко обходить закон, не имея никакого иного средства передвижения, чтобы удрать от погони, кроме своих двоих, наверняка добился того, чтобы его кости стали такими же, как у вызывавших мою неукротимую зависть рарамури. И я согласился бы надолго пренебречь своими обязанностями перед правосудием, лишь бы услышать настоящую сказку о странствии длиной в целую жизнь.

Хмурое выражение не исчезло с лица Кабальо, пока он все это слушал, но он не пытался отделаться от меня. И только позднее я понял: мне невероятно повезло. Я наткнулся на него в странный момент его очень странной жизни — Кабальо Бланко тоже по-своему искал меня.

— Ладно, парень, — проговорил он. — Но мне надо купить бобов.

Мы вышли из гостиницы; он повел меня по пыльной узкой улочке, и мы уперлись в маленькую, ничем не примечательную дверь. Мы обошли малыша, игравшего на ступеньках с котенком, и оказались прямо в крошечной гостиной. Старая женщина подняла голову от древней газовой плиты, стоявшей в нише, где она помешивала ложкой в горшке с ароматной фасолью.

— Привет, Кабальо! — воскликнула она.

— Как поживаешь, мама? — отозвался Кабальо Бланко. Мы сели за шаткий деревянный стол. По его словам, мамы у него были все маленькие старушки, кто досыта кормил его бобами и плоскими маисовыми лепешками всего за несколько сентаво во время его суматошных и внезапных набегов.

Несмотря на беспечность «мамы», я смог понять, почему тараумара были так напуганы, когда Кабальо впервые пронесся по их лесам. Чудеса выносливости под немилосердным солнцем стяжали Кабальо некоторую славу дикаря. Ростом он был под два метра, с белой от природы кожей, которую непогода раскрасила от розового цвета на носу до красновато-коричневого — на шее. У него были длинные конечности и хилые мышцы, и выглядел он как скелет крупного зверя; расплавьте Терминатора в котле с кислотой — и вот вам Кабальо Бланко.

Ослепляющий блеск пустыни давно заставил его глаза сощуриться, отчего взгляд Кабальо стал недружелюбным, а лицо могло принимать лишь два выражения: скептическое или изумленное. Не важно, что говорил я в остаток ночи. За кого он меня принимал? За посмешище — или за окончательное дерьмо? Уж если Кабальо обращал на кого-то внимание, то уходил в это с головой; он слушал вас так напряженно, как охотник выслеживает дичь, по-видимому, выуживая максимум информации как из оттенков вашего голоса, так и из смысла слов. Как ни странно, у него был отвратительный, почти никакой слух на выговор: даже после того как он прожил в Мексике более десяти лет, его испанский звучал так скверно, словно он произносил слова с помощью звуковых плат.

— Вот что меня в тебе бесит, так это… — начал Кабальо, но вдруг умолк с выпученными глазами, вспыхнувшими голодным блеском, когда «мама» метнула перед нами на стол огромные миски, сыпанула в них бобов, рубленой кинзы и жгучего перца и плеснула жижи из лайма. Так что причиной его хмурого взгляда в гостинице было вовсе не то, что я встал между ним и свободой, а то, что я стоял между ним — и едой! В то утро Кабальо вознамерился совершить короткую прогулку до затерянного в лесу природного термального озера, но после того как обнаружил среди деревьев едва заметную тропу, которой прежде не видел, прогулка и горячая ванна пошли побоку. Он бросился бежать — и бежал не один час. На пути ему попалась гора, но вместо того чтобы повернуть назад, он совершил восхождение на высоту небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг в Нью-Йорке. И в конце концов вышел на дорогу, ведущую обратно в Крил, превратив то, что должно было стать расслабляющим вымачиванием, в изнурительный марафон по пересеченной местности. К тому времени как я устроил засаду в гостинице, он с раннего утра так ничего и не ел и лез на стенку от голода.

— Я всегда умудряюсь заблудиться и вынужден лезть вертикально вверх. В зубах бутылка с водой, над головой кружат канюки, — рассказывал он. — Красотища!

Первым и самым важным, чему он научился у тараумара, это их способности в любой момент «вдариться бечь», что, к примеру, обычно делает волк, унюхав вдруг зайца. Для Кабальо бег стал почти что главным видом передвижения, как езда на автомобиле для обывателей; куда бы он ни направлялся, он всегда шел размашистым шагом, с легким снаряжением, как охотник времен неолита, нимало не заботясь о том, где — или как далеко — закончится его поход.

— Смотри, — сказал он, тыча пальцем в свои видавшие виды туристские шорты и обувь — амуниция, по которой давно плачет мусорный бак. — Вот и вся моя одежка, я всегда так хожу.

Он сделал паузу и с чувством принялся зачерпывать и отправлять в рот дымящиеся кучки ароматных бобов, запивая их длинными жадными глотками из бутылки с «Текате». Едва Кабальо успел расправиться с первой миской, как «мама» снова наполнила ее бобами, да так быстро, что ему не пришлось тормозить ложкой. Он перемещал руку от миски ко рту и к бутылке пива с таким эргономическим КПД, что обед напоминал не конец его долгой и тяжкой работы, а скорее ее следующий этап. Внимать ему, сидя напротив, было все равно что слушать, как бензин льется в топливный бак автомобиля во время заправки: цмок, чавк, чавк, буль, буль, цмок, чавк, чавк, бульк…

Время от времени он поднимал голову, чтобы выдать краткую порцию повествования, затем низко ее опускал, словно хотел целиком погрузиться в миску.

— Да-а-а, приятель, в прежние-то времена я был бойцом, пятым в мире.

Опять работает ложкой.

— Знаешь, почему я взбесился? Потому что ты выскочил на меня неизвестно откуда. У нас тут полно убийств, а людей похищают и того больше. Сплошная мерзость… а все из-за наркотиков. Одного парня — я его знал — похитили, так жена заплатила приличный выкуп, но они его все равно потом прикончили. Грязное дело! Ничего хорошего у меня не вышло. Я просто индеец-гринго, приятель, вот и бегаю себе, не высовываясь, с рарамури.

— Прошу прощения… — сунулся я за уточнением, но он опять уткнулся в полупустую миску.

Мне пока не хотелось приставать к Кабальо с вопросами, несмотря на то что слушать его было все равно что смотреть фильм при ускоренной перемотке ленты вперед: эмоциональные травмы, шутки, фантазии, короткие «обратные кадры», недобрые чувства, сознание вины по поводу недобрых чувств, доставляющие невероятные мучения обрывки мудрости древних — все это проносилось под аккомпанемент каллиопы^[15] мимо в расплывчатом виде, слишком быстро и бессвязно, чтобы можно было уловить смысл. Он рассказывал одну историю, переходил ко второй, перескакивал на третью, возвращался и исправлял детали в первой, жаловался на того парня во второй байке, потом извинялся за выражение недовольства, ибо, приятель, он всю жизнь пытается сдерживать гнев, а это вообще совсем другая история…

Он поведал, что зовут его Михей Верный, а родом он из Колорадо. Ну ладно, из Калифорнии. И если я действительно хочу понять рарамури, мне следовало бы находиться там, когда этот девяностопятилетний человек шел пешком через гору. Знаешь, почему он сумел это сделать? Потому что никто не говорил ему, что он этого не сможет. Никто никогда не говорил ему, что он должен отправляться умирать куда-нибудь в дом престарелых. Ты оправдываешь собственные ожидания, парень. Как когда он назвался кличкой своей собаки. Фамилия Верный пошла от его старой собаки. Он не всегда был достоин старого доброго пса Верного, но это тоже другая история…

Я ждал и, ковыряя ногтем этикетку на бутылке с пивом, спрашивал себя: а он вообще-то не забыл про меня? Что за околесицу он несет? Кабальо все медленнее орудовал ложкой, пока наконец не остановился. Осушив вторую бутылку «Текате», он в ощущении полного удовольствия откинулся на спинку стула.

— Гуадахуко, — сказал он, улыбнувшись во весь рот. — Хорошее слово! Его стоит запомнить. Это по-рарамурски «отлично! ».

Я толкнул ему через стол третью бутылку «Текате». Он взглянул на нее все с тем же скептическим прищуром, выработанным от долгого пребывания на солнце, и объявил:

— Ну не знаю, приятель! Не есть целый день… я не способен выдерживать такое, как рарамури.

Он взял бутылку и, запрокинув голову, сделал изрядный глоток. Ничего не скажешь, такая работа у кого угодно вызовет неимоверную жажду: праздно шататься по вздымающимся до небес столовым горам… Вторым глотком он, пыхтя и фыркая, допил бутылку и снова откинулся, вытянув ноги и сцепив пальцы рук на впалом животе. Внутри его, как мне показалось, что-то щелкнуло, прежде чем он произнес еще одно слово. Возможно, эти последние глотки пива потребовались ему, чтобы лучше расслабиться, или он просто хотел выпустить пар до того, как начать рассказывать мне свою историю.

И когда Кабальо заговорил снова, я слушал его как завороженный. До глубокой ночи длился его захватывающий рассказ о жизни в течение десяти долгих лет с тех пор, как он удалился от внешнего мира, полного необычных характеров, удивительных приключений и яростных сражений. А в заключение — план. Дерзкий план.

План, как дошло до меня, в котором непосредственное участие принимал я.

Глава 8

Чтобы правильно понять взгляды Кабальо, надо вернуться в начало 1990-х годов, когда некий фотограф из Аризоны Рик Фишер, любитель запечатлевать девственную природу, задался очевидным вопросом: если тараумара — самые выносливые бегуны в мире, почему же они не рвутся участвовать в самых трудных в мире соревнованиях по бегу? Может, это было время, когда они и встретили Рыбака^[16].

Фишеру все в целом представлялось весьма привлекательным — как ни посмотри. Какие-то занюханные городишки ухватывают стиль ТВ для своих оригинальных состязаний в беге, Рыбак превращается в Охотника за крокодилами из диких племен, тараумара же получают обалденный пиар, и СМИ всячески их обхаживают. Хорошо, пусть тараумара как огня боятся публичности и веками как только могли избегали любых связей с гудящим и бурлящим миром, но…

Что ж, позднее Фишеру еще предстояло иметь дело с этим «лежачим полицейским»; пока же перед ним стояли гораздо более острые проблемы, каковые требовалось урегулировать. Так, он вообще ничего не знал о беге и вряд ли хоть сколько-нибудь знал испанский, не говоря уж о языке рарамури. И понятия не имел, где найти бегунов-тараумара, и не представлял себе, как убедит их выбраться из безопасных пещер и последовать за ним в большой город, в логово Бородатых Дьяволов. И это были еще цветочки: допустим, он собрал бы легкоатлетическую команду, состоящую исключительно из тараумара. Но как, черт возьми, он вывезет их из каньонов без автомобилей и завезет в Америку без паспортов?

К счастью для Фишера, за ним водились кое-какие особые, полезные для него таланты. Список венчала его потрясающая внутренняя «Джи Пи Эс» — глобальная система навигации и определения местоположения. Фишер был из той породы домашних кошек, которые вновь появляются дома в Уичито, штат Канзас, потерявшись на Аляске в то время, когда семья проводила там отпуск. Его способность чуять дорогу по самым запутанным местам, возможно, не имела себе равных на свете, в основном это был в чистом виде природный инстинкт. Фишер никогда не видел ничего более глубокого, чем канава, до того как перебрался со Среднего Запада в Университет штата Аризона, но едва он там оказался, как сразу же начал соваться в такие места, в какие лучше было бы не соваться. Еще студентом он начал обследовать похожую на лабиринт область Моголлонова каньона, отваживаясь забираться туда даже после того, как председатель клуба «Сьерра»^[17] погиб там во время частых в этих местах ливневых паводков. Фишер, не имевший никакого опыта и снаряженный на уровне бойскаута, не только остался цел, но и вернулся с поразительными фотографиями неведомой страны чудес.

Это произвело неизгладимое впечатление даже на Джона Кракауэра, суперэксперта по рискованным путешествиям и автора книги «В разреженном воздухе»^[18]. «Рик Фишер с полным правом может претендовать на звание ведущего мирового специалиста по Моголлоновым каньонам и несметному числу тайн, которые они хранят», — отметил Кракауэр еще в начале карьеры Фишера, после того как тот указал ему путь «в очаровательнейший уголок земли», подобного которому он не видел никогда в жизни, — мир Уилли Вонки с зелеными, как лайм, озерами, башнями из розового хрусталя и подземными водопадами.

Все это пробудило к действию другой набор талантов Рика Фишера, а именно: когда речь заходит о том, чтобы завладеть всеобщим вниманием и убедить людей делать то, что они скорее всего делать не стали бы, Фишер смог бы посрамить любого телеевангелиста (насколько это вообще возможно). Возьмем ту самую классическую байку о рыбе — ее Кракауэр рассказывает в связи с путешествием на плоту в Медные каньоны, которое Фишер предпринял в середине 1980-х годов. Фишер и в самом деле не знал, куда плывет, даже если и пытался, по мнению Кракауэра, «изучить каньоны по принципу исследования горных массивов, проводимого специальной экспедицией в Гималаях». Ему даже удалось убедить двух своих друзей — парня и его подружку — поехать вместе с ним. Все шло превосходно… пока Фишер по нечаянности не посадил плот на мель рядом с плантацией марихуаны. Вдруг откуда ни возьмись охранник со штурмовой винтовкой наперевес и…

Но… не на того напали! Фишера голыми руками не возьмешь. Он выхватывает из сумки пакет с новыми статьями о себе любимом, который всегда при нем (да-да, и даже когда путешествует на мокрых плотах по мексиканским неудобьям, где ни слова не знают по-английски). Эй, вы, глядите! Со мной лучше не связываться. Я этот… фу-ты черт… ну как его… важный! Очень важный!

Сбитый с толку часовой позволил им плыть дальше — только для того, чтобы Фишер приблизился к берегу у другого лагеря наркодельцов. На этот раз ситуация и вправду приняла угрожающий оборот. Маленький отряд Фишера был окружен бандой головорезов, которые — из-за отсутствия женщин в этой глуши — были пьяны и опасно возбуждены. Один из бандитов схватил американку, а когда ее приятель попытался ее удержать, в его грудь уперся винтовочный ствол. Для Фишера этого оказалось достаточно. На этот раз ему было не до разворачивания альбома с вырезками: он впал в исступление, заходясь от ярости и кляня бандитов на своем школьном шпанском как «очень-очень гадких». Он продолжал бесноваться до тех пор, пока, как рассказывает Кракауэр, головорезы не утихомирили визгливого психопата, отшвырнув его в сторону и убравшись восвояси. Фишер едва отвертелся от смертного приговора — и, естественно, удостоверился, что журналист Кракауэр об этом узнал.

Сомнений нет — Фишер обожал самопиар, что побуждало его постоянно находить для этого повод. В то время как в 1980-е большинство экстремалов устремились ввысь наперегонки с Рейнхолдом Месснером^[19], взбираясь на четырнадцать высочайших вершин Гималаев, Рик Фишер рыл ходы вниз, в более экзотические сферы, лежавшие под ногами. Воспользовавшись записями капитана Фредерика Бэйли, британского тайного агента, который в 1930-х годах случайно наткнулся на скрытую долину в Тибете, производя рекогносцировку с повстанческими отрядами в Азии, Фишер помог точно установить местонахождение легендарного водопада Кинтап — грохочущего каскада, скрывающего вход в самый глубокий каньон на планете. Оттуда Фишер «прорыл ходы» в затерянные миры на пяти континентах, незаметно проскальзывая сквозь зоны военных действий и мимо кровожадных народных ополченцев, чтобы первым совершить спуски в Боснии, Эфиопии, Китае, Намибии, Боливии и Китае.

Секретные агенты, проносящиеся со свистом пули, доисторические царства… Даже Эрнест Хемингуэй, бывало, помалкивал, когда в бар входил Фишер. Но куда бы его ни заносило, Фишер всегда возвращался домой, к предмету своей величайшей любви: очаровательной соседке по имени Медные каньоны.

Во время одной экспедиции в Барранкас Фишер и его невеста Китти Уильяме познакомились с Патросинио Лопесом, молодым тараумара, который удрал в современный мир, когда новая проложенная в лесу дорога вторглась в его родные места. Патросинио был по-голливудски красив, обнаруживал музыкальный талант, отлично играя на двухструнном инструменте тараумара под названием «чабареке», и проявлял такую готовность сотрудничать с Бородатыми Дьяволами, что Управление по туризму в Чиуауа выбрало его лицом «Экспресса Медных каньонов» — роскошного поезда в старом стиле, маршрут которого проходил по краю Барранкаса с остановками в маленьких городках, В вагонах с кондиционерами туристов обслуживали официанты в галстуках-бабочках, пока те разглядывали внизу красоты дикой природы. Работа Патросинио заключалась в том, чтобы позировать для рекламы — со скрипкой, которую он собственноручно вырезал из дерева (ремесло, передаваемое по наследству из поколения в поколение со времен испанского рабства), словно намекая на то, что образ жизни тараумара определяли исключительно отпадные парни и скрипичная музыка…

Рик и Китти спросили Патросинио, не мог бы он взять их с собой на рарахипари. «Хорошо», — ответил Патросинио, прежде чем продемонстрировать им, что он принял современный мир настолько, насколько тот принял его. И сделал Рику и Китти такое предложение: он раздобудет нескольких бегунов, а те оплатят продукты для всей деревни.

Рик и Китти обеспечивали еду, Патросинио обеспечивал потрясные гонки. Когда Рик и Китти прибыли в деревню, то обнаружили, что их ждут совсем не какие-то допотопные развлекательные забеги; они стали свидетелями того, как тридцать четыре мужчины-тараумара разделись до набедренных повязок и сандалий, после чего местные шаманы сделали им массаж, и в последнюю минуту перед стартом они хлопнули по чашке своей искиате. По резкому выкрику старейшин они сорвались с места и понеслись по длинной утрамбованной тропе, не рассчитывая на послабления, с рассвета и до заката, в полууправляемом массовом забеге, пролетая мимо Рика и Китти с немыслимой скоростью и почти телепатической точностью мигрирующих воробьев.

Ого! Вот это бег! Китти, сама закаленная супербегунья, была покорена. Она росла, видя перед собой пример отца — Эда Уильямса, воспитавшего из себя несгибаемого покорителя гор, несмотря на то что всю свою жизнь он провел в долине на берегах Миссисипи. О выносливости Эда свидетельствует тот факт, что из всех мировых состязаний он предпочел самое трудное: Leadville Trail 100 — супермарафон, в котором он доходил до финиша двенадцать раз и, несмотря на свои семьдесят лет, все еще был в форме.

В воображении Рика рисовалась картина великолепной церемонии бракосочетания: Патросинио предоставит ему бегунов, а будущий тесть, Эд, обеспечит признание в своем кругу посредством престижного соревнования в беге. И тогда все, что ему оставалось сделать, — это упросить кое-какие благотворительные организации пожертвовать кукурузу, дабы уговорить тараумара и, возможно, заставить какую-нибудь обувную компанию обуть их во что-то более прочное, чем сандалии, и…

Фишер строил и строил планы — но это были планы его провала.

Глава 9

Подружись со страданием, и ты никогда не останешься в одиночестве.

Кен Клаубер, шахтер из Колорадо и основатель марафона Leadville Trail 100

Большим недостатком в плане Рика Фишера было то, что ледвиллское состязание в беге, как нарочно, проводится в Ледвилле.

Скромно приткнувшийся в долине Скалистых гор на высоте более трех километров Ледвилл считается самым высоким городом в Северной Америке и — в течение многих дней — самым холодным (пожарная команда предпочитает не звонить в колокол с приходом зимы, опасаясь, что он расколется). Один только вид этих вершин заставлял первых поселенцев трястись в своих енотовых шубах. «Ибо там перед их изумленным взором вырисовывался в тумане самый мощный и грозный геологический феномен, какой им когда-либо приходилось видеть, — рассказывает ледвиллский историк Кристиан Байз. — Они словно находились на другой планете. В этом была и удаленность от всего и вся, и некая угроза, но при этом и обещание невероятных, захватывающих дух приключений».

Многое с тех пор, естественно, изменилось к лучшему: вот пожарная команда, к примеру, теперь трубит в рог.

«Ледвилл — это родной дом горняков, деревенщины и всяких мерзких ублюдков, — говорит Кен Клаубер, который, организуя в 1982 году соревнования Leadville Trail 100, был безработным горняком — специалистом по крепким породам, объезжавшим диких лошадей и раскатывавшим на харлее. — Люди, живущие на такой высоте, слеплены из другого теста».

Прочные ли они, как игрушка для собаки, или нет, но когда главный врач Ледвилла узнал, что задумал Кен, он возмутился. «Немыслимо, чтобы люди бежали 160 километров на такой высоте», — кипятился доктор Роберт Вудворд. Он так разошелся, что тыкал пальцем Кену в лицо, а это не сулило его пальцу ничего хорошего. Если бы вы видели Кена — в тяжелых ботинках 52-го размера, с подбитыми стальными косячками, и с харей, грубой и шершавой, как горная порода, которую он сокрушал, чтобы зарабатывать тем на жизнь, — вы бы сообразили, что не стоит размахивать руками вблизи его физиономии, разве только вы мертвецки пьяны или настроены совершенно серьезно.

Док Вудворд не был пьян.

— Да вы угробите любого, кто окажется настолько безмозглым, чтобы последовать за вами!

— У, вредный говнюк! — огрызнулся Кен. — А может, гибель нескольких человечишек вернет нам мировую известность?

Незадолго до столкновения Кена с доком Вудвордом по поводу его планов, произошедшего холодным осенним днем 1982 года, неожиданно закрылся молибденовый рудник «Клаймекс», лишив Ледвилл почти всех зарплат. Моли — минерал, используемый для упрочнения стали, идущей на постройку линейных кораблей и танков, так что как только холодная война окончилась провалом, то же самое произошло и с рынком молибдена. Почти за одну ночь Ледвилл перестал быть суматошным маленьким городком с сохранившимся с прежних времен кафе-мороженым на исстари главной улице и превратился в столицу полнейшего краха и безработицы в Северной Америке. Восемь из десяти рабочих Ледвилла трудились на «Клаймексе», а те немногие, которые там не работали, зависели от тех, чьим рабочим местом был этот рудник. Некогда гордившийся самым высоким в Колорадо доходом на душу населения, вскоре городок стал административным центром одного из беднейших округов в штате.

Хуже и быть не могло. Но все же стало хуже.

Соседи Кена напропалую пили, лупили жен, ввергались в депрессию или делали ноги из города. Город охватывало нечто вроде массового психоза — начальной стадии гражданской смерти: люди сначала лишаются средств, чтобы выстоять, затем, после поножовщин, арестов и предупреждений о лишении права выкупа заложенного имущества, у них пропадает всякое желание терпеть такое и дальше.

«Люди сотнями собирали вещи и уезжали», — вспоминает доктор Джон Перна, заведовавший пунктом первой помощи Ледвилла. Его пункт был загружен работой как отделение военно-полевого госпиталя и осваивал новую опасную разновидность травм; вместо того чтобы заниматься полученными на рабочем месте растяжениями связок голеностопного сустава и раздробленными пальцами, доктор Перна ампутировал пальцы ног пьяным горнякам, заснувшим в снегу, и вызывал полицию для их жен, которые являлись в пункт среди ночи со сломанными скулами и перепуганными детьми.

— Мы сползали в убийственную депрессию, — рассказывал доктор Перна. — В конце концов город оказался перед фактом исчезновения. Очень многие поразъехались, а те, кто остался, не могли бы заполнить и дешевых мест для зрителей на стадионе Малой лиги.

Единственной надеждой Ледвилла был туризм, а это значило, что нет вообще никаких надежд. Какой идиот захочет провести отпуск в месте, где девять месяцев в году стоит холод, нет склонов для лыжных трасс, а воздух такой разреженный, что дышать почти невозможно? Ледвиллская дикая глушь была столь суровой, что армейская элитная 10-я горная дивизия обычно готовилась там к высокогорным сражениям.

Еще более усугубляло ситуацию то, что репутация Ледвилла была такой же жуткой, как и его география. Десятилетиями он считался самым диким городом Дикого Запада, «абсолютно гиблое место», как охарактеризовал его один историк, «которое, похоже, гордится своей испорченностью». Док Холлидей, дантист, оказавшийся картежником и по совместительству вооруженным бандитом, был завсегдатаем кабаков Ледвилла вместе со своим «пулеметным» дружком. Там же, по своему обыкновению, крадущейся походкой пробирался Джесси Джеймс, привлеченный золотом, наваленным на платформы, и наличием прямо под боком отличных укрытий в горах, добраться до которых ему было раз плюнуть. Уже в 1940-х годах коммандос 10-й горной дивизии запретили соваться в центр Ледвилла; возможно, они были достаточно жестокими по отношению к нацистам, но не для картежников-головорезов и проституток всех мастей, которые заправляли на Стейт-стрит.

Да, Ледвилл был знаменитым местечком, и Кен это знал. До отказа набитый крутыми мужиками и еще более крутыми бабами, и…

И… вот черт! Черт тебя побери совсем! Так и есть.

Если все, что осталось в Ледвилле для продажи, — это отвага, тогда без разговоров топайте прямо за горячей кашей для подпитки энергией. Кен уже слышал об этом парне в Калифорнии — длинноволосом горце по имени Горди Эйнслейф, чья кобыла захромала прямо перед главным мировым состязанием в скачках на выносливость. Но Горди все равно решил принять в них участие. Он появился на стартовой линии в кроссовках с намерением пробежать на своих двоих всю дистанцию по горам Сьерра-Невада. Воду он пил из ручьев, проверял состояние своих жизненно важных органов у ветеринаров в пунктах врачебного осмотра и за сутки обогнал всех лошадей с запасом в 17 минут. Горди, разумеется, был не единственным психом в Калифорнии, на следующий год еще один бегун вломился в соревнование таким же безлошадным участником… спустя год еще один… пока к 1977 году лошадей там вообще не осталось и «Западные штаты» не стали первыми в мире состязаниями по ходьбе на дистанции 160 километров.

Сам Кен никогда не участвовал в марафоне, но если какой-то калифорнийский хиппи смог столько пройти, то так ли уж это трудно? Кроме того, обычные соревнования в беге проблему бы никоим образом не решили, и если Ледвилл собирался выжить, то без соревнования с поистине невероятной силой воздействия тут было не обойтись. Требовалось нечто из ряда вон выходящее, что выделило бы его из всех привычных и тусклых марафонов типа «посмотрел один — считай, видел все» — на дистанции в шесть раз короче.

И поэтому вместо марафона Кен изобрел монстра: около четырех полных марафонских дистанций, половина из которых преодолевается в темноте, с двумя одинаковыми подъемами на высоту 800 метров. Стартовая линия в Ледвилле находится на высоте, вдвое превышающей высоту, на какой производится герметизация кабин самолетов, а от нее вы только поднимаетесь выше…

— Больница зарабатывает на нас кучу денег! — весело соглашается Кен Клаубер сегодня, спустя двадцать пять лет после торжественного открытия соревнований и откровенного обмена мнениями с доктором Вудвордом. — Тем не менее все кровати в отелях и пункте первой помощи заняты лишь в выходные.

Кену это известно наверняка; он участвовал во всех ледвиллских состязаниях, несмотря на то что во время первой попытки пробежать дистанцию он был госпитализирован с диагнозом «гипотермия». Ледвиллские бегуны регулярно падают с обрывов, ломают голено-стопные суставы, страдают от чрезмерного воздействия погодных условий, зарабатывают странные нарушения сердечного ритма и высотную болезнь.

Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, но Ледвиллу еще предстоит разделаться со всеми, вероятно, потому, что он заставляет большинство бегунов подчиняться, прежде чем те свалятся в изнеможении. Дин Карнасес, самозваный супермарафонец, не смог закончить его во время первых двух попыток; понаблюдав, как он дважды выбыл из состязаний, жители Ледвилла дали ему прозвище Полный Ноль (ноль на первый раз, ноль на второй). Каждый год до финиша добираются менее половины участников состязания.

Неудивительно, что состязание, где пессимистов больше, чем тех, кто пришел к финишу, с большей вероятностью привлечет к себе спортсменов особого сорта. В течение пяти лет неизменным чемпионом Ледвилла был Стив Питерсон, служитель колорадского культа высшего сознания под названием «Божественное безумие», в котором стремятся достичь состояния нирваны посредством вечеринок с сексом, экстремального бега по бездорожью и основательной уборки дома или квартиры… разумеется, соответственно своим доходам. Одна из легендарных личностей Ледвилла — это, бесспорно, Маршалл Алрих, учтивый и приветливый магнат в сфере производства собачьего корма, который, решив как-то разнообразить свою жизнь, удалил хирургическим путем ногти с пальцев ног. «Они все равно отваливались», — пояснил Маршалл.

Когда Кен познакомился с Ароном Ролстоном, альпинистом, который отпилил себе кисть руки зазубренным лезвием из универсального набора инструментов, когда его рука случайно застряла в щели между валунами, Кен предложил ему нечто удивительное: если Арон пожелает пройти марафон «Ледвилл», ему не надо будет платить ни копейки. Предложение Кена вгоняло в транс всякого, кто о нем узнавал, ибо чемпиону, защищающему свое звание, всегда надо платить за возвращение в это соревнование. Герой и непревзойденный бегун Эд Уильяме по-прежнему должен платить. Сам Кен должен платить. А вот Арон получал все это бесплатно… но почему?

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒