Благодарности 3 страница

Однако не только из-за эха и вызванных возбужденным воображением образов Медные каньоны казались обитаемыми. Быстрота, с какой один источник мучений превращался в другой, наводила на мысль о том, что Барранкас охраняет некий зловещий дух с садистским чувством юмора. Совсем распарившись после нескольких дней пребывания под лучами немилосердного солнца, солдаты с надеждой поглядывали на три-четыре темных облачка, суливших им облегчение от невыносимого зноя. И буквально через несколько минут они оказывались в ловушке. Их смывало мощной волной, словно вырвавшейся из пожарного шланга, пока они отчаянно и безуспешно карабкались вверх по гладким каменным стенам. Именно так апач-бунтовщик по имени Массаи однажды уничтожил целый кавалерийский отряд: «Заманив их в ущелье, он так рассчитал момент, чтобы их смыло разразившимся в горах ливнем».

Барранкас — настолько коварное место, что здесь мог убить даже быстрый глоток свежей воды. Вождь апачей Викторио любил заманивать конные войска США в глубь каньонов, играя с ними в кошки-мышки, а потом лежать в засаде у единственного источника воды. Кавалеристы наверняка знали, что он там, но ничего не могли поделать. Заблудившись и обезумев от жажды, они предпочитали рискнуть и получить пулю в лоб, чем медленно задохнуться с распухшим от жажды языком.

Даже два самых крепких парня в военной истории США не могли тягаться с Барранкасом. Когда в 1916 году вооруженные отряды Панчо Вильи атаковали городок в Нью-Мексико, президент Вудро Вильсон лично послал генерала Першинга и Джорджа Паттона выкурить его из его логова в Медных каньонах. Но тщетно. Даже имевшие в своем распоряжении всю мощь вооруженных сил США Паттон и Першинг были озадачены неприступностью девственной природы, при том что единственным доступным источником информации были тараумара, исчезавшие при звуке чиханья. А в результате Черный Джек и Старый Вояка, которые смогли одолеть немцев в двух мировых войнах, капитулировали перед Медными каньонами.

Со временем мексиканские федералы научились избирать стратегию более «осмотрительного отношения к тому, чего они хотят». Они понимали: то, что было проклятием для преследователей, не могло быть намного приятнее для преследуемых. Все, что там приключалось с беглецами — голод, нападения ягуаров, помешательство, приговор к добровольному пожизненному одиночному заключению, было, вероятно, страшнее, чем любые наказания, какие определила бы им мексиканская судебная система. Поэтому федералы нередко осаживали лошадей и позволяли любому бандиту, кому удавалось добраться до каньонов, попытать счастья в приготовленной им самим для себя тюрьме.

Множество искателей приключений, что пробирались в каньоны, никогда не возвращались оттуда, создавая каньонам репутацию приграничного Бермудского треугольника. Когда-то Малыш-апач и Массаи в последний раз галопом пронеслись по Ущелью скелетов в Медный каньон, и больше их никогда не видели. В1914 году Эмброуз Бирс, известный газетный обозреватель и автор нашумевшей сатирической книги «Словарь дьявола», по слухам, направляясь на встречу с Панчо Вильей, угодил в поле гравитационного притяжения Медных каньонов… и пропал. Вообразите себе Андерсона Купера, исчезающего при выполнении задания для Си-эн-эн, и вы получите представление о поисках Бирса. Но ни малейших следов обнаружить не удалось.

Постигала ли эти пропащие души ужасная судьба или они навлекали страшную участь друг на друга? Этого не знает никто. В далеком прошлом они становились жертвами ягуаров и пум, скорпионов и королевских аспидов и погибали от жажды, холода, голода или лихорадки каньонов, а сегодня к этому списку можно добавить еще и пулю меткого стрелка. С тех пор как наркокартели переселились в Медные каньоны, они стали охранять свои посевы с помощью телескопов, достаточно мощных, чтобы увидеть, как трепещет на ветке маленький листик.

Это, собственно, и заставило Анхеля гадать, а видел ли он это существо вообще. Оно могло погибнуть где угодно от множества причин, что, скорее всего, и произошло. А если оно не знало, что надо держаться подальше от полей марихуаны, то наверняка даже и не слышало выстрела, пробившего ему голову.

Тайна одинокого странника была разгадана быстрее, чем ожидал сам Анхель. Он по-прежнему, щурясь от яркого солнца, напряженно вглядывался в даль, ожидая возвращения учеников, как вдруг услышал повторявшиеся эхом звуки песни в тирольской манере и увидел голого мужика, бегущего по тропе вниз к реке.

При ближайшем рассмотрении существо оказалось не совсем голым, но и не так чтобы одетым… разумеется, по меркам тараумара. Для людей, предпочитающих быть невидимыми, тараумара выглядят довольно-таки экстравагантно. Мужчины носят яркие рубахи поверх длинного белого балахона, подхваченного в шагу и свободно свисающего спереди и сзади наподобие юбки. Все вместе это подпоясано цветастым поясом и дополнено головной повязкой в тон. Одежда женщин отличается еще большей живописностью. Они ходят в переливающихся разными красками юбках и гармонирующих с ними блузах. Прелесть их восхитительной кожи цвета умбры изящно подчеркивается каменными ожерельями и браслетами кораллового цвета. А посему, каким бы изысканным ни был ваш туристский прикид, будьте покойны: среди тараумара вы почувствуете себя оборванцем.

Даже на взгляд разомлевших от жары золотоискателей, существо выглядело изрядно пообносившимся. На нем были грязные шорты, потрепанные сандалии и старая бейсболка. И все. Никакого тебе рюкзака, никакой рубашки и, очевидно, никакой еды, ибо, едва добежав на Анхеля, оно на северном испанском попросило воды и выразительно потыкало себе пальцем в рот, явно показывая, что не прочь бы чего-нибудь пожевать.

Анхель жестом пригласил его сесть. Кто-то приготовил чашку пиноли. Незнакомец с жадностью проглотил ее. Между глотками он пытался общаться: резво помахал согнутыми в локтях руками и высунул язык, как запыхавшаяся собака.

— Вы бежали? — спросил учитель. Существо кивнуло.

— Весь день, — сообщило оно.

— Зачем? И куда? — расспрашивал Анхель.

Существо разразилось длиннющим рассказом, который Анхель счел в высшей степени занятным с точки зрения исполнительского мастерства, но вряд ли вразумительным с точки зрения сути повествования. Из всего Анхель сумел понять: одинокий странник либо законченный идиот, либо все же не такой уж и одинокий. Он утверждал, что у него есть еще кореш, он называл его Рамон Чингон.

— А тебя как зовут? — поинтересовался Анхель.

— Кабальо Бланко.

— Что ж, неплохо, — пожав плечами, сказал учитель. Кабальо не стал рассиживаться; едва глотнув еще немного воды и осушив вторую чашку пиноли, он сделал прощальный жест рукой и засеменил трусцой обратно вверх по тропе. Он притопывал и орал на ходу, как молодой жеребец, приводя в восторг ребятишек. Те заливались смехом и следовали за ним по пятам, пока он не исчез в дебрях.

— Итак, — завершил Анхель рассказ, — это Кабальо Бланко; он добрый малый, но, если можно так выразиться, слегка ненормальный.

— Так что, вы думаете, он все еще там? — спросил я.

— Определенно, — не колеблясь, подтвердил Анхель. — Вчера он был здесь. Я дал ему напиться из этой чашки.

Я оглянулся. Никакой чашки не было.

— И чашка тоже была, — настаивал Анхель.

Из того, что за несколько лет сумел выяснить Анхель, следовало, что Кабальо жил в хижине, которую построил сам где-то за горой Батопилас. Когда бы он ни появлялся в школе у Анхеля, он каждый раз был обут в сандалии, с накинутой на спину рубашкой и мешочком с сухой кашей, по-тараумарски подвешенным к поясу. Похоже, он жил с земли, по которой он бегал, завися от этого краеугольного камня культуры тараумара.

Земля — это почти как карма, и работает точно так же, но только в данный момент времени. Другими словами, ваш долг поделиться всем, без чего вы можете обойтись, причем сразу же и ни на что не рассчитывая: начать с того, что раз этот дар уходит из ваших рук, значит, он никогда и не был вашим.

Кабальо выглядел, одевался и разговаривал совсем не так, как тараумара, но в глубине души был одним из них. Анхель знал об этом от тараумарских бегунов, которые использовали хижину Кабальо Бланко в качестве места для отдыха во время долгих путешествий по каньонам. В свою очередь, и он находил радушный прием в каждом доме, где ему всегда давали и стол и кров, когда, бродяжничая в каньонах, Кабальо проходил по деревне Анхеля.

Анхель махнул рукой, резким взмахом очертив несусветную даль за рекой и вершиной каньона, в направлении земли, уже не принадлежавшей тараумара, откуда не стоило ожидать ничего хорошего.

— Там есть деревня, она называется Меса де ла Йербабуэна, — сказал он. — Ты знаешь об этом, Сальвадор?

— М-м-м-хм… — промычал Сальвадор.

— А тебе известно, что с ней случилось?

— М-м-м… — откликнулся Сальвадор, словно желая сказать: «О Господи, да! »

— Многие из лучших бегунов родом из Йербабуэны, — заметил Анхель. — У них там отличная тропа — по такой за день можно отмахать приличное расстояние, гораздо большее, чем здесь.

К сожалению, тропа оказалась настолько хорошей, что мексиканское правительство в конце концов решило ее обустроить и распорядилось превратить тропу в дорогу, покрыв толстым слоем асфальта. В Йербабуэне все чаще начали появляться грузовики, а в них — продукты, которые тараумара вообще видели очень редко, не то что ели: газировка, шоколад, рис, сахар, сливочное масло, мука. У жителей Йербабуэны развилась тяга к пьянству и удовольствиям, но для всего этого нужны были деньги, и, вместо того чтобы трудиться на своих полях, они занялись тем, что останавливали попутные машины и просили довезти их до Гуачочи, где работали судомойками и поденщиками или торговали кустарными поделками.

— Это было двадцать лет назад, — сказал Анхель. — Теперь там уже нет бегунов.

История Йербабуэны по-настоящему пугает Анхеля, потому что теперь ходят слухи, что правительство изыскало возможность проложить дорогу по дну каньона, упирающуюся прямо в это селение. Почему они собираются строить дорогу именно здесь, Анхель не знает. Тараумара она не нужна, ведь здесь живут они одни. От дорог в Медных каньонах выиграют только наркотузы и нелегальные лесорубы, что делает одержимость мексиканского правительства строительством дорог в глуши весьма странной — или, учитывая, сколько военных и политиков связано с торговлей наркотиками, отнюдь не странной.

«Именно этого и боялся Лумхольц», — подумал я. Сто лет назад прозорливый исследователь уже предостерегал, что тараумара грозит исчезновение.

«У будущих поколений не будет никаких других сведений о тараумара, кроме тех, что ученые нынешнего века сумеют получить из уст этого народа и изучая их предметы быта и обычаи, — предсказывал он. — Сегодня они выделяются как интересный реликт давно ушедших времен, как представители одной из самых важных ступеней развития рода человеческого, как одно из тех удивительных примитивных племен, которые были основателями и творцами истории человечества».

— Есть рарамури, которые уважают наши традиции меньше, чем Кабальо Бланко, — сокрушался Анхель. — Он это понимает.

Я тяжело сполз по стене школы Анхеля: ноги у меня подергивались, голова раскалывалась, — добираться сюда было весьма утомительно; а сейчас все выглядело так, будто поиски только начались.

Глава 6

— Нас здорово надули.

На следующее утро мы с Сальвадором отправились в путь, состязаясь с солнцем, кто быстрее доберется до края каньона. Сальвадор сразу задал бешеный темп, зачастую игнорируя прошлый опыт, «и, голыми руками цепляясь за едва заметные выступы, карабкался по отвесной скале, как каторжник, который, презирая опасность, взбирается по тюремному забору. Я старался не подкачать, несмотря на растущую уверенность, что с нами просто сыграли злую шутку.

Чем дальше мы уходили от деревни Анхеля, тем сильнее меня мучила мысль, что таинственная история о Кабальо Бланко — это последний рубеж обороны против разного рода чужаков, которые явились сюда, чтобы выведать секреты тараумара. Как и во всех грандиозных обманах, в истории об одиноком страннике поровну было намешано чего-то чудесного и совершенно невероятного. Однако новость о том, что в современном мире есть представитель древнего искусства тараумара, оказалась лучше, чем я мог ожидать, а это выходило уж слишком хорошо, чтобы в это можно было поверить. Кабальо Бланко казался скорее выдуманным персонажем, чем реальным мужчиной, заставляя меня думать, что Анхель, устав от моих расспросов, измыслил ловушку и направил нас за горизонт, понимая, что, когда мы наконец осознаем, в чем дело, от этого места будем уже далеко.

Я не был параноиком, просто такие вот небылицы не первый раз использовались для того, чтобы напустить туману вокруг «бегущего народа». Карлос Кастанеда, автор очень популярных в 60-х годах книг о Доне Хуане, почти единственно подразумевал тараумара, описывая обладающих магическими способностями мексиканских шаманов, поразительно мудрых и выносливых. Но в кажущемся порыве сострадания Кастанеда умышленно неверно определяет этот народ, называя его племенем яки. Просто Кастанеда явно догадывался, что, если его книга спровоцирует нашествие жадных до мескалина^[11] хиппи, задиристые яки сумеют дать отпор любому гораздо лучше, чем тихие и невозмутимые тараумара.

Но несмотря на возникшие у меня подозрения, что по образу мыслей я просто второй Кастанеда, один странный случай подтолкнул меня к дальнейшим поискам. Анхель позволил нам переночевать в единственном свободном помещении, какое у него было. Эта крошечная, сложенная из кирпичей хибарка служила в качестве школьного изолятора. На следующее утро он любезно пригласил нас позавтракать вместе с ним бобами и тортильяс — слепленными вручную плоскими кукурузными лепешками, — прежде чем мы отправимся в путь. Стояло морозное утро. Мы сидели на свежем воздухе, грея руки о дымящиеся плошки, а из школы вырвался и пробурлил мимо нас поток малышни. Чтобы дети не замерзли, учитель отпустил их погреться. Суть процедуры я уяснил, став свидетелем этой тараумарской забавы.

Анхель разделил всех ребят — мальчиков вперемежку с девочками — на две команды. Затем принес два деревянных шара, каждый размером примерно с бейсбольный мяч, и, бросив по одному игрокам каждой команды, поднял шесть пальцев. Это означало, что детям предстояло пробежать шесть этапов дистанции от школы до реки, в общей сложности почти 6, 5 километра. Два мальчика бросили шарики в пыль и выгнули одну ступню вверх таким образом, чтобы шарик удерживался в равновесии на кончиках пальцев. Медленно согнувшись, они свернулись клубком, полуприсели и…

— Начали!

Шары просвистели мимо нас, подброшенные ногами мальчишек так, словно были выпущены из базуки, и дети бросились их догонять. На вид силы команд были примерно равны, но я бы сделал ставку на группу, возглавляемую двенадцатилетним Марселино. Он походил на живой факел — ярко-красная рубашка взметывалась у него за спиной, белая юбка полоскалась вокруг ног шлейфом дыма. Он догнал мяч, со знанием дела подправил еще катившийся шар, установив его точно напротив пальцев ноги, и лихо отправил в полет по тропе.

Бег Марселино был столь необычен, что сразу в нем трудно было и разобраться. Ступни мелькали среди камней, ноги же оставались почти неподвижными. Глядя на его корпус выше талии, вы бы решили, что он скользит на коньках. С высоко поднятым подбородком и разлетающимися со лба черными волосами, он выглядел настоящей звездой атлетов с плаката. Я чувствовал себя так, словно открыл будущее американского бега за пятьсот лет до его появления. Талантливый паренек родился, чтобы его лицо красовалось на коробке с овсянкой.

— Да, я тебя понимаю, — сказал Анхель. — Это у него в крови. Его отец — великий чемпион.

Отец Марселино, Мануэль Луна, мог превзойти почти любого в продолжавшейся всю ночь рарахипари, в игре, за которой я наблюдал, но только в варианте для взрослых. Настоящая рарахипари составляла самую суть культуры тараумара, объяснил Анхель. Все, что делало тараумара уникальными, проявлялось в самый напряженный момент рарахипари.

Для начала жители двух деревень собирались вместе и проводили ночь, заключая пари и распивая маисовую брагу, — к слову, брага эта способна свалить слона. На восходе солнца две команды встречались лицом к лицу, чтобы помериться силами. От каждой деревни выходило от трех до восьми бегунов. Они носились взад-вперед по длинному участку тропы, гоняя перед собой шар, совсем как игроки в соккер^[12] в момент быстрого прорыва. Соревнование зачастую продолжалось сутки, а то и двое, о чем заключалась договоренность накануне вечером перед игрой, причем игрокам не разрешалось ни на минуту выходить за пределы зоны и снижать темп, чтобы таким образом дать себе отдохнуть. И при том, что по шару со всех сторон постоянно били рикошетом около тридцати двух быстро движущихся ног, игрокам приходилось постоянно стоять на «пуантах», когда они резко подпрыгивали, меняли направление движения и бежали зигзагом.

— Мы говорим, что рарахипари — это игра жизни, — пояснил Анхель. — Вам никогда заранее не известно, насколько она будет тяжелой и когда закончится. Вы можете только приспособиться к ней, но не управлять ею.

И, добавил он, никто не справляется с трудностями в одиночку. Даже Мануэль Луна не способен выиграть без поддержки своей деревни. Друзья и семьи подкрепляют игроков, подавая им плошки с пиноли. С наступлением сумерек жители деревни зажигают палочки-акатэ, богатые живицей веточки сосны, и бегуны продолжают игру уже при таких источниках света. Чтобы выдержать подобное испытание, необходимо обладать всеми лучшими качествами тараумара: силой, терпением, способностью к сотрудничеству, преданностью и упорством, — но более всего надо любить бегать.

— А вон тот намерен стать таким же мастером, как и его отец! — Анхель кивнул в сторону Марселино. — Позволь я ему, он так и будет носиться без передыху весь день.

Едва Марселино достиг реки, он развернулся и послал крученый шарик шестилетнему карапузу, а тот потерял сандалию и изо всех сил пытался справиться со своим поясом. В течение нескольких упоительных минут малыш вел за собой команду со всем грузом ответственности за нее, подпрыгивая на одной босой ноге и вцепившись в юбку, чтобы не дать ей свалиться. Вот когда я начал постигать истинный дух рарахипари! Кривые тропинки и зигзагообразная дистанция привносят в игру бесконечное и мгновенное самоуравнивание сил. Шар рикошетировал от всего, словно отскакивал от ракетки для пинг-понга, позволяя малышам, бегавшим медленнее других, подхватывать его всякий раз, когда Марселино приходилось выуживать шар из трещин. Различия между игровыми полями сглаживаются, так что от каждого требуется полная отдача сил, никто не остается без дела.

Мальчишки и девчонки с шумом носились вверх и вниз по неровной тропе, но, кажется, никого не интересовало, кто победил: не было никаких споров, никто не задирал нос и, что самое примечательное, никто никого не наставлял. Анхель и школьный учитель с удовольствием и напряженным интересом наблюдали за детьми, но не выкрикивали никаких указаний. Не слышно было даже одобрительных возгласов. Дети прибавляли скорость, когда им хотелось порезвиться, притормаживали, когда не хотелось, и, запыхавшись и немного переутомившись, изредка переводили дух под тенистым деревом.

Но в отличие от большинства игроков Марселино не сбавлял скорость. Не зная усталости, он взлетал на холмы так же легко, как сбегал с них. Его ноги двигались как ножницы, удивительно коротким, семенящим шагом, который не выглядел дерганым, а был плавным. Для мальчика-тараумара Марселино был высоковат, и на губах его была усмешка, выдававшая нервное возбуждение от игры, — такая же, какая всегда появлялась у Майкла Джордана, когда останавливаются часы. Во время преодоления его командой заключительного этапа дистанции Марселино запулил шарик в сторону крутого склона большой скалы, чтобы тот отлетел как «от борта» влево, рассчитал рикошет и сумел принять собственный пас, поймав шарик на лету и пробежав немалое расстояние за считаные секунды по каменистой тропинке.

Тыльной стороной томагавка Анхель ударил по железному бруску. Игра закончилась. Дети гуськом потянулись в школу. Те, кто постарше, несли дрова для школьного открытого очага. Кто-то отвечал на наши приветствия; многие же впервые услышали испанские слова, лишь когда пришли в школу учиться. Марселино, однако, вышел из строя и подошел к нам. Анхель уже рассказал ему, что мы затеяли.

— Счастливого пути, — сказал Марселино. — Кабальо Бланко — друг моего отца.

— Что он имеет в виду? — спросил я Сальвадора. — Что Кабальо — это легенда, которую знает его отец?

— Нет, — ответил мне Сальвадор. — Кабальо им друг.

— Кабальо Бланко — добрый друг твоего отца? — уточнил я.

— Да, — кивнул Марселино, прежде чем исчезнуть в дверях школы. — Этот мужик что надо!

Ладно, подумал я в тот же день ближе к вечеру. Возможно, Анхель и обманул бы нас, но у меня не было причин не доверять Факелу — так я прозвал Марселино. Анхель нам сообщил, что Кабальо скорее всего направляется в городок под названием Крил, однако нам надо спешить, чтобы догнать его.

Но в одном он меня точно не обманул. А понял я это, ощутив удивительную силу в ногах. Прямо перед началом нашего долгого восхождения прочь из каньона он дал мне помятую жестяную миску с чем-то таким, что, по его словам, наверняка поможет.

— И ты будешь таким же, — уверил он.

Я заглянул в миску. Она была до краев наполнена какой-то вязкой слизью, похожей на рисовый пудинг, но только без риса, с множеством пузырьков с черными точками. Я был почти уверен, что это плавали лягушачьи икринки с полувылупившимися лягушатами. В любом другом месте я бы подумал, что кто-то решил подурить, поскольку все это выглядело не слишком-то привлекательно. В лучшем случае это было нечто вроде какого-то сброженного корня, смешанного с речной водой, а значит, если, ощутив вкус этой бурды, я и устою на месте, то уж бактерия как пить дать свалит меня с ног.

— Колоссально, — восхитился я, озираясь в поисках кактуса, за который можно было бы вывалить эту жижу. — Что это?

— Искиате.

Звучит знакомо… И вдруг я вспомнил. Однажды неутомимый Лумхольц, пошатываясь от голода, забрел в дом тараумара в поисках пищи. Он прошел половину своей изнурительной экспедиции, а впереди неясно вырисовывалась гора, на которую ему предстояло взобраться в течение ночи. Лумхольц немилосердно устал и впал в отчаяние: на восхождение не осталось сил, а способа восстановить их он не видел.

«Как-то вечером я зашел в пещеру, где какая-то женщина готовила это питье, — писал впоследствии Лумхольц. — Я буквально валился с ног и в полной растерянности размышлял, как бы мне подняться по горному склону в свой лагерь. Но, утолив голод и жажду этим самым искиате, я сразу ощутил невероятный прилив сил и, к величайшему моему удивлению, без особого труда одолел немалую высоту. После того случая я всегда прибегал к помощи искиате, настолько хорошо освежающего и укрепляющего, что я вполне мог объявить его важным открытием».

— Я оставлю это на потом, — сказал я Анхелю. — «Ред булл» домашнего производства! И я должен это попробовать. — Я перелил искиате в плоскую фляжку, наполовину наполненную водой, которую я уже обеззаразил йодом в драже, после чего добавил для верности еще пару крупинок. Я устал как собака, но, в отличие от Лумхольца, не был столь безрассуден, чтобы рискнуть подцепить хроническую диарею из-за бактерий.

Несколько месяцев спустя я узнал, что у искиате есть и другое название — чиа фреска. Его готовят, растворяя в воде семена чиа с небольшим количеством сахара и шипучки из лайма. С точки зрения питательной ценности столовая ложка чиа соответствует кашице из лосося, шпината и человеческого генно-инженерного гормона роста. Эти крошечные семена буквально напичканы омегами-3, омега-ми-6, протеином, кальцием, железом, цинком, клетчаткой и антиоксидантами. Если бы вам нужно было подобрать всего один съестной припас для пребывания на необитаемом острове, вряд ли бы вы приготовили что-нибудь лучше чиа, по крайней мере если бы вы были заинтересованы в наращивании мышц, снижении содержания холестерина и уменьшении риска развития болезней сердца. Просидев несколько месяцев на диете из чиа, вы, вероятно, смогли бы доплыть до дома. Когда-то чиа ценился так высоко, что ацтеки подносили его своему королю в качестве дани. Ацтеки-бегуны обычно грызли семена чиа перед сражениями, а хопи^[13] подкреплялись им во время легендарных переходов от Аризоны до Тихого океана. Мексиканский штат Чиапас фактически получил название от этих семян — как товарную культуру там их ценили ничуть не ниже, чем кукурузу и бобы. Несмотря на статус жидкого золота, выращивать чиа до смешного легко; если у вас есть домашний чиа, то от порции дьявольского напитка вас по-хорошему отделяют всего несколько шагов.

И притом он чертовски вкусен, в чем я убедился, когда йод растворился достаточно, чтобы я мог позволить себе сделать пару глотков. Даже с йодистым послевкусием искиате напоминал фруктовый пунш с приятным привкусом лайма. Быть может, возбуждение от погони тоже внесло свою лепту, но через несколько минут я чувствовал себя фантастически. Прошла даже вяло пульсирующая головная боль, мучившая меня все утро после ночи, проведенной на холодном грязном полу.

Сальвадор упорно гнал нас вперед, спеша наперегонки с дневным светом к краю каньона, и мы его почти догнали. Но в какой-то момент, хотя на дальнейший подъем в запасе у нас оставалось добрых два часа, солнце вдруг скрылось, погрузив каньон в темноту, настолько глубокую, что разглядеть удавалось только меняющиеся оттенки тьмы. Мы немного поспорили, стоит ли разворачивать спальные мешки и устраивать привал прямо на этом месте, однако час назад у нас кончились продукты и вода, а температура уже опустилась так низко, что мы стали мерзнуть. Если бы мы смогли ощупью проползти дальше, то света, падавшего над краем каньона, нам хватило бы, чтобы выбраться наверх. Так мы и решили сделать. Идея всю ночь стучать зубами от холода на узкой тропе на краю скалы меня не прельщала.

Кругом было так темно, что следовать за Сальвадором я мог, ориентируясь лишь на скрип его башмаков. Меня нисколько не занимало, как он находил места, где надо повернуть на этих крутых «американских горках» и не сорваться вниз. Раз он уже доказал мне, как сильно я ошибался насчет его экстрасенсорной навигации, когда он вез нас по лесу, так что это ему надо сказать спасибо за то, что я молчал, внимательно следя за каждым его движением и… и…

Постойте-ка! А где же скрип?

— Сальвадор? Молчание. Вот черт!

— Сальвадор!

— Не ходи сюда! — отозвался он.

— В чем де…

— Заткнись!

Я заткнулся и замер, соображая, что еще там случилось. Прошло несколько ужасно долгих минут. От Сальвадора ни звука. «Он вернется, — сказал я себе. — Если бы он сорвался, наверняка бы вскрикнул. Что-то я бы, конечно, услышал — к примеру, удар при падении. Ну хоть что-нибудь. Но, черт побери, что-то уж слишком долго…»

— Тут здорово! — раздался возглас откуда-то сверху и справа. — Давай сюда, только тихо!

Я повернулся и медленно пополз туда, откуда шел голос. Вдруг слева от меня обвалилась земля. Насколько близок был Сальвадор к тому, чтобы шагнуть в пустоту, я не знал… и не хотел знать.

Тем же вечером, часам к десяти, мы добрались до края скалы и вползли в спальные мешки — продрогшие до костей и уставшие как собаки. Поднявшись наутро еще до рассвета, мы поспешили обратно к грузовику. И когда взошло солнце, уже вовсю неслись по неровному, извилистому, передаваемому устно следу Кабальо Бланке

Проезжая очередную ферму или крохотную деревушку, мы тормозили и спрашивали, не знает ли кто Кабальо Бланко, но всюду — и в деревне Самачикэ, и в школе в Уисичи — мы слышали одно и то же: «Конечно! Он проходил здесь на прошлой неделе… несколько дней назад… вчера… Вы чуть-чуть опоздали…»

Мы подъехали к небольшой группе ветхих лачуг и остановились, чтобы чего-нибудь поесть.

— Ох, поосторожней с ним, — сказала старуха, стоявшая за прилавком придорожного ларька, протягивая мне худыми дрожащими руками запыленный пакет чипсов и теплую коку. — Слыхала я про Кабальо. Он был боксером и стал чокнутым. Один мужчина умер, и он спятил. Он может убить вас голыми руками. И, — добавила она на случай, если я забыл, — он сумасшедший.

Последним местом, где его видели, был шахтерский поселок Крил, в котором женщина, торгующая в ларьке тако^[14], сообщила нам, что видела его тем самым утром. Он шел по железнодорожным путям к окраине города. Мы прошли по рельсам до конца линии, расспрашивая всех всю дорогу, пока не добрались до последнего здания: гостиницы «Каса Перес». Где — меня бросило в дрожь, нервы натянулись как струны от того, что я услышал, — он якобы находился в данный момент.

Быть может, не так уж и плохо, что заснул я на угловом диване. Так я по крайней мере скрывался в тени, и мне удастся хорошенько рассмотреть одиночку скитальца, прежде чем он заметит меня и даст деру обратно, в безлюдье неприступной природы…

Глава 7

К счастью, я оказался ближе к двери, чем он.

— Эй! Уф! Ты знаешь Анхеля? — запнувшись, воскликнул я, вставая между Кабальо и единственным для него путем отступления. — Учителя из школы тараумара? А Эсидро, что живет в Уисичи? И, скажем, такого… Луну, Мигеля Луну…

Я как из пулемета строчил именами, надеясь, что он уловит хотя бы одно знакомое, прежде чем ловким приемчиком шваркнет меня об стенку и быстро скроется среди холмов за гостиницей.

— Нет, Мануэль. Луна не Мигель, а Мануэль. Его сын сказал, что вы, мужики, были друзьями. Марселино? Ты знаешь Марселино?

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒