ДЕТИ ДЮНЫ 27 страница

— Молчать! — проревел Проповедник.

— Я — Лето Атрейдес, — сказал Лето. — Ваш червь остановился, потому что так было угодно мне.

Проповедник застыл в наступившем ледяном молчании.

— Иди ко мне, отец, — произнес Лето. — Сойди с червя и проведи эту ночь со мной. Я дам тебе сладкого сиропа. Я вижу, что у вас есть фримпакет с едой и кувшины с водой. Мы разделим наши богатства здесь, на этом песке.

— Лето еще дитя, — возразил Проповедник. — Говорят, что он погиб от происков Коррино. В твоем же голосе нет ничего детского.

— Вы же знаете меня, сир, — сказал Лето. — По возрасту я ребенок, каким были вы, но у меня очень древний опыт, а голос натренирован.

— Что ты делаешь здесь, во Внутренней Пустыне? — спросил Проповедник.

— Бу цзы, — ответил Лето. Из ничего — ничто. Это был традиционный ответ Дзенсунни, путника, который находится в полном покое, не прилагает ни к чему усилий и живет в гармонии с собой и своим окружением.

Проповедник потряс поводыря за плечо.

— Это ребенок, это действительно ребенок?

— Ай-ай, — только и смог выдавить из себя охваченный ужасом юноша.

Проповедник вздохнул так, что все его тело сотряслось от этого вздоха.

— Нет, — сказал он.

— Это демон в обличий ребенка, — сказал наконец поводырь.

— Вы проведете ночь здесь, — заявил Лето.

— Мы поступим, как он велит, — решил Проповедник. Он отпустил плечо поводыря и, спустившись на песок, обернулся к юноше. — Отведи червя подальше и пусть он погружается. Он устал и не станет нас тревожить.

— Червь не пойдет, — возразил погонщик.

— Он пойдет, — сказал Лето. — Но если ты попытаешься сбежать на нем, то я прикажу червю сожрать тебя.

Лето подошел к чувствительному пятну червя и сказал:

— Иди туда.

Юноша вставил рычаг в ушко крюка и выдернул его из кольца червя, и тот медленно заскользил по песку, поворачиваясь по мере того, как погонщик наклонял фиксирующий крюк.

Проповедник, ориентируясь на голос Лето, легко поднялся по склону дюны и встал в двух шагах от сына. Это было сделано с такой уверенностью, что Лето понял, состязаться с отцом будет нелегко.

Слишком далеко разошлись их видения.

— Сними маску, отец, — сказал Лето.

Проповедник повиновался — откинув складку капюшона, он отстегнул маску.

Зная собственную внешность, Лето внимательно всмотрелся в это лицо, наблюдая черты сходства, заметные в гаснущем свете дня. Черты лица Проповедника образовывали формы непостижимой похожести, отражавшей путь генов, не связанных определенными границами. Но ошибки быть не могло. Это те самые черты, которые перешли к Лето из гулких дней прошлого, из дождей, из чудесных морей Каладана. Но теперь они стоят друг напротив друга у развилки дорог на Арракисе и ждут: какими извилистыми путями разойдутся эти дороги в дюнах.

— Вот так, отец, — сказал Лето, взглянув влево, откуда возвращался юный поводырь.

— My зейн, — сказал Проповедник, резко взмахнув рукой. И в этом нет ничего хорошего.

— Коолиш зейн, — мягко возразил Лето. Это очень хорошо, лучше и быть не могло.

Лето перешел на язык чакобса — древний боевой язык Атрейдесов.

— Я здесь, и я остаюсь! Мы не имеем права этого забывать, отец.

Плечи Проповедника ссутулились, давно забытым жестом он прижал ладони к пустым глазницам.

— Дав тебе свет моих глаз, я забрал твою память, — сказал Лето. — Я понимаю твое решение, я был в том месте, где ты скрываешься.

— Я знаю об этом, — произнес Проповедник и опустил руки. — Ты останешься?

— Ты назвал меня именем человека, который начертал эти слова на своем гербе: «J'y suis, j'y reste». ^[4]

Проповедник тяжело вздохнул.

— Как далеко ты успел зайти? Что ты сделал с собой?

— Моя кожа теперь не моя, отец.

Проповедник вздрогнул.

— Теперь я понимаю, как ты меня нашел.

— Да, я связал свою память с местом, где никогда не бывала моя плоть, — сказал Лето. — Но мне надо провести с тобой один вечер, отец.

— Я не твой отец. Я — всего лишь его бледная копия, реликт. — Он повернул голову туда, откуда приближался поводырь. — У меня нет больше видения будущего.

При этих словах Пустыню объяла ночная тьма. На небе высыпали звезды.

— Вубах уль кухар! — крикнул Лето поводырю. Приветствую тебя!

— Субах ун нар! — донеслось из темноты.

— Это молодой Ассан Тарик, — хрипло прошептал Проповедник. — Он очень опасен.

— Все Отверженные опасны, — ответил Лето невозмутимым тоном, — но не для меня.

— Ты можешь видеть это так, но я не разделяю твоего видения, — произнес Проповедник.

— Но у тебя, вероятно, нет иного выбора, — сказал Лето. — Ты — филь-хакика, реальность. Ты — Абу Дхур, Отец Бесконечных Путей Времени.

— Сейчас я ничто, кроме как приманка в ловушке, — с горечью ответил Проповедник.

— Алия уже клюнула на эту приманку, — сказал Лето, — мне же ее вкус не понравился.

— Ты не можешь этого сделать, — прошипел Проповедник,

— Я уже сделал это. Моя кожа более не принадлежит мне.

— Может быть, тебе еще не поздно…

— Нет, уже слишком поздно. — Лето склонил голову набок. Он слышал, как на их голоса вверх по склону дюны карабкается поводырь.

— Приветствую тебя, Ассан Тарик из Шулоха! — сказал Лето. Юноша застыл в нескольких шагах от него, как темная тень, осыпанная светом звезд. Во всем облике поводыря — в опущенных плечах и неловко повернутой голове — сквозила нерешительность.

— Да, да, — произнес Лето, — это именно я сумел бежать из Шулоха.

— Что я слышу… — заговорил Проповедник. — Ты не можешь делать это!

— Я уже это делаю. Что ж с того, что ты ослеп еще раз?

— Ты думаешь, что я этого боюсь? — спросил Проповедник. — Смотри, какого отличного поводыря мне дали.

— Я вижу, — ответил Лето и взглянул в лицо Ассана Тарика. — Ты что, не слышал, Ассан? Я — тот, кто бежал из Шулоха.

— Ты демон, — дрожа от страха, ответил Тарик.

— Это ты демон, — возразил Лето, — но ты — мой демон. Он чувствовал, как нарастает напряженность между ним и отцом. Вокруг них шла война теней, проекций, созданных бессознательным. Лето ощущал множественную память отца, формы прошлых пророчеств, которые отделяли знакомую реальность настоящего от видений минувшего.

Тарик тоже почувствовал эту битву видений и спустился по склону дюны на несколько шагов.

— Ты не можешь контролировать будущее, — прошептал Проповедник, в его тоне звучало такое усилие, словно он поднимал громадную тяжесть.

Лето оценил диссонанс. Это был тот самый элемент вселенной, та стихия, которую он всю жизнь пытался схватить. Либо он, либо его отец будут скоро вынуждены действовать, принимать решения, выбрав свое видение, выбрав раз и навсегда. Отец был прав: попытка подчинить себе вселенную вручает ей оружие, которым она со временем разгромит тебя самого. Чтобы верно выбрать видение и справиться с ним, надо удержать равновесие на одной-единственной, очень тонкой нити — на струне, справиться с которой под силу только Богу, ибо на каждом конце этой струны — космическое безмолвие. Ни один из пытающихся не сможет повторить этот парадокс, завершение которого — смерть. Все знают свои видения и правила игры. Все старые иллюзии со временем умирают. И как только один из алчущих начинает рваться вперед, он тотчас наталкивается на сопротивление других алчущих, которые тоже начинают рваться наверх. Единственная истина, которая имела сейчас значение, заключалась в том, что разделяло основания их видений. В этом противостоянии не было места безопасности, только преходящее смещение отношений, намеченных внутри ограничений, которые они сами наложили на неизбежные изменения. Каждый из них имел в своем распоряжении только отчаянное и одинокое мужество, на которое только и мог положиться, но у Лето было два преимущества: он выбрал путь, с которого не мог свернуть, и принял те ужасные последствия, которые могли иметь для него место. Отец же все еще надеялся, что путь назад существует, и не нашел того, чему можно посвятить себя без остатка.

— Ты не должен этого делать, не должен! — хрипел Проповедник.

Он видит мои преимущества, подумал Лето. Лето говорил спокойным голосом, стараясь скрыть напряжение, которого требовало усилие сохранить равновесие в их споре.

— У меня нет страстной веры в истину, нет преклонения перед тем, что я сотворил, — сказал он, чувствуя, что между ним и отцом происходит какое-то движение, что-то необработанное и грубое, что затрагивало собственную, фанатичную и неколебимую веру Лето в самого себя. Эта вера рождала в нем убежденность, что он уже наметил вехи Золотого Пути. Настанет день, когда эти вехи скажут другим, как стать людьми; это будет странный дар человечеству от того, кто сам уже к тому дню совершенно перестанет быть человеком. Но такие вехи постоянно расставляют на своем пути азартные игроки. Лето видел великое множество таких натур, разбросанных по всему множеству живущих в нем предков. Он чувствовал это и утешался тем, что последнюю ставку в этой игре сделает он сам.

Лето шумно потянул носом воздух, ожидая сигнала, которого они с отцом ждали с равным нетерпением, зная, что он рано или поздно придет. Оставался только один вопрос: предупредит ли отец охваченного ужасом молодого поводыря, который ждал их внизу?

Лето ощутил запах озона — несомненный признак защитного экрана. Верный приказу Отверженных, Тарик попытается убить этих двух опасных Атрейдесов, не понимая, какой ужас он навлекает на свою голову.

— Не надо, — прошептал Проповедник.

Но Лето понял, что это сигнал. Он явственно чуял озон, хотя в воздухе не было характерного потрескивания. Тарик использовал фалыцит, оружие, придуманное исключительно для Арракиса. Эффект Хольцмана вызовет червя и сделает его невменяемым. Ничто не остановит такого червя — ни вода, ни даже присутствие песчаной форели… ничто. Да, молодой человек воткнул приспособление в склон дюны и начал уходить из опасной зоны.

Лето бросился с дюны, слыша за спиной протестующий крик отца. Но ужасающая сила мышц бросила Лето вперед со скоростью снаряда. Одной рукой он ухватил Тарика за шею, другой за пояс. Раздался щелчок — Лето сломал юноше шею, после чего развернулся и швырнул тело по направлению к дюне. Труп погрузился в песок там, где было спрятано дьявольское устройство. Лето подлетел к этому месту, выдернул из песка излучатель защитного экрана и бросил его к югу, подальше от дюны. В ту же секунду в месте падения излучателя раздался страшный шум и грохот. Потом все стихло. Снова наступила мертвая тишина.

Лето взглянул на вершину дюны, где стоял отец, — все еще не желавший покоряться, но уже побежденный. Это был Пауль Му-ад'Диб, слепой, разгневанный и близкий к отчаянию от того, что бежал когда-то от видения, которое принял его сын. Пауль размышлял сейчас над изречением Дзенсунни: «В каждый единичный акт точного предсказания будущего Муад'Диб вводил элемент развития и роста, это было результатом предзнания, в свете которого он видел существование каждого человека. Этим он вовлек себя в неопределенность. Ища Абсолютное в упорядоченных предсказаниях, он усиливал беспорядок сущего и искажал предсказание».

Лето одним прыжком взлетел на дюну и обратился к отцу:

— Теперь я буду твоим поводырем.

— Никогда!

— Ты хочешь вернуться в Шулох? Если даже допустить, что тебе были бы рады и без Тарика, то скажи мне на милость, где теперь сам Шулох? Твои глаза видят это?

Пауль уставил на сына пустые глазницы.

— Ты действительно знаешь вселенную, которую творишь здесь?

Лето уловил особую интонацию в голосе отца. Общее для них обоих видение было сейчас приведено в страшное движение и требовало акта творения в совершенно определенный момент времени. Характерным для этого временного пункта было линейное восприятие течения Времени, а все сущее обладало характеристиками упорядоченной линейной прогрессии. Они оба вступали в этот момент, как в движущийся экипаж, но они оба могли его и покинуть.

Напротив, Лето держал в своих руках бразды Времени, состоявшие из многих нитей, и нити эти были уравновешены в его воззрении на Время, как на многомерное пространство с множеством параллельных направлений. Лето был единственным зрячим в мире слепых. Только он мог теперь разрушить рутинное умствование, поскольку отец уже не был в состоянии держать в руках бразды правления Временем. Лето же видел, что ему, сыну, удалось изменить прошлое. Мысль, еще не проявившаяся в самом отдаленном будущем, могла отразиться на настоящем, и именно эта мысль направляла теперь его руку.

Только его руку.

Пауль знал это, потому что сам уже не мог держать нити, видеть, как Лето ими управляет, он мог только понимать те сверхчеловеческие последствия, которые принял для себя Лето. И он подумал: Вот то изменение, о котором я столько молился! Почему же я так его боюсь? Потому что это — Золотой Путь!

— Я здесь для того, чтобы придать цель эволюции, а следовательно, и нашей жизни, — сказал Лето.

— Ты действительно хочешь прожить эти тысячи лет, претерпевая известные тебе изменения?

Лето понимал, что отец говорит не о физических изменениях. Физические последствия были известны им обоим: Лето будет приспосабливаться и приспосабливаться; его кожа, не принадлежащая ему, тоже будет постоянно адаптироваться к новым условиям своего существования. Давление эволюции в каждой части системы будет растворяться, и в результате произойдет некая интегральная трансформация. Когда наступит метаморфоз, если он наступит, то возникнет мыслящее существо небывалой величины, оно станет господствовать над вселенной, которая будет ему соратником.

Нет… Пауль имел в виду внутренние изменения, которые сами по себе станут воздействовать на соратников.

— Ты знаешь, что говорят о твоих последних словах те, кто думает, что ты мертв? — спросил Лето.

— Конечно.

— Теперь я сделаю то, что всякий живущий должен сделать ради служения жизни, — проговорил Лето. — Ты никогда этого не говорил, но священник, который посчитал тебя мертвым, думал, что ты не вернешься и не назовешь его лжецом, вложил в твои уста эти слова.

— Я бы не стал называть его лжецом, — Пауль глубоко вздохнул. — Это хорошие последние слова.

— Ты останешься здесь или вернешься в ту хижину в Шулохе? — спросил Лето.

— Теперь это твоя вселенная, — ответил Пауль.

Эти слова, полные горечи поражения, больно ранили Лето. Пауль изо всех сил пытался держаться пространства своего личного видения, которое он избрал много лет назад в сиетче Табр. Именно поэтому он избрал теперь для себя роль инструмента мести Отверженных, остатков древнего Якуруту. Эти люди испачкали его имя, замарали его, но он скорее был готов принять это унижение, чем тот взгляд на вселенную, который без колебаний принял его родной сын.

Грусть Лето была так сильна, что он мог говорить в течение нескольких томительных минут. Овладев голосом, Лето сказал:

— Итак, ты заманил Алию, подверг ее искушению и склонил к бездействию и неправильным решениям. Больше того, теперь она знает, кто ты в действительности.

— Она знает… Да, она знает.

У Пауля был сейчас стариковский голос и в нем звучал скрытый протест. У него был еще резерв сопротивления.

— Если смогу, я отниму у тебя это видение, — сказал он.

— Тысячи мирных лет, — сказал Лето. — Вот, что я им дам.

— Ты дашь им сон! Застой!

— Конечно. И те формы насилия, которые сочту допустимыми. Я стану уроком, который человечество никогда не забудет.

— Плевать я хотел на твои уроки! — сказал Пауль. — Ты думаешь, я не видел ничего подобного тому, что выбрал ты?

— Ты видел, — согласился Лето.

— И чем твое видение лучше моего?

— Ничем. Может быть, оно даже хуже, — ответил Лето.

— Так что мне остается, как не сопротивляться тебе? — спросил Пауль.

— Или убить меня?

— Я не настолько наивен, и мне известно, какие силы ты привел в действие. Мне известно о разрушенных каналах и беспорядках.

— А теперь еще и Ассан Тарик никогда не вернется в Шулох. Ты должен вернуться туда со мной или вообще не вернуться, потому что таково мое видение.

— В таком случае я не стану возвращаться.

Каким старым стал его голос, подумал Лето с мучительной душевной болью.

— В моей дишдаша лежит кольцо с ястребом Атрейдесов. Если хочешь, я могу вернуть его тебе.

— О, если бы я умер, — прошептал Пауль. — Я действительно хотел умереть, когда ушел в Пустыню той ночью, но я знал, что не могу покинуть этот мир. Я должен был вернуться и…

— … воскресить легенду, — закончил за него Лето. — Я знаю. Но шакалы Якуруту подстерегали тебя, и ты знал, что так будет. Они хотели твоих видений! Ты знал об этом.

— Я отказался. Они не получили от меня ни одного видения.

— Но они запачкали тебя. Они кормили тебя эссенцией Пряности, подсовывали женщин и соблазняли пустыми обещаниями. И у тебя были видения.

— Иногда, — голос отца прозвучал глухо.

— Так ты возьмешь кольцо с ястребом? — спросил Лето. Пауль, резко выпрямившись, сел на песке. На фоне Звездного неба возникло темное пятно.

— Нет!

Итак он понимает тщетность того пути, подумал Лето. Это открывало многое, но не все. Соревнование видений перешло из плана изящного выбора в грубую несовместимость альтернатив и их носителей. Пауль знал, что не может победить, но надеялся все же уничтожить то видение, которое выбрал Лето.

Отец заговорил:

— Да, я искупался в грязи, живя в Якуруту, но ты испачкал себя сам.

— Это правда, — признал Лето. — Но ведь я — твой сын.

— И ты добрый фримен?

— Да.

— Тогда ты позволишь слепому отправиться в Пустыню? Ты предоставишь мне право выбрать вечный покой по моему усмотрению? — Он ударил ладонью по песку рядом с собой.

— Нет, этого я тебе не позволю, — сказал Лето. — Но твое право упасть на нож, если ты на этом настаиваешь.

— И ты будешь иметь на руках мой труп?

— Именно так.

— Нет!

И все же он знает тот путь, подумал Лето. Погребение тела Муад'Диба его собственным сыном будет расценено как нечто, цементирующее видение Лето.

— Ты никогда не рассказывал им о своих видениях, правда, отец? — спросил Лето.

— Никогда.

— А я рассказывал, — сказал Лето. — Я говорил об этом Мюризу. О Крализеке, Тайфунной Битве.

Плечи Пауля бессильно опустились.

— Ты не можешь, — зашептал он, словно в бреду. — Нет, ты не можешь.

— Теперь я — порождение этой Пустыни, — сказал Лето. — Ты бы смог так, как я, говорить с бурей Кориолиса?

— Ты считаешь меня трусом, оттого что я не выбрал этот путь, — произнес Пауль тихим, дрожащим голосом. — О, я очень хорошо понимаю тебя, сын. Авгуры и гадатели по внутренностям всегда платили за свои предсказания, но я никогда не терялся в возможностях будущего, потому что такое будущее не может быть предсказано.

— Твой джихад покажется мирным пикником на Каладане по сравнению с тем, что будет, — согласился Лето. — Сейчас я отвезу тебя к Гурни.

— Гурни! Он служит Общине Сестер, служа моей матери.

Теперь Лето понял всю степень видений своего отца.

— Нет, отец, Гурни уже никому не служит. Я знаю, где его найти, и отведу тебя туда. Настало время создавать новую легенду.

— Я вижу, что не смогу перебороть тебя. Дай мне прикоснуться к тебе. Ведь ты — мой сын.

Лето вытянул вперед правую руку и взял протянутые навстречу пальцы Пауля. Он легко сопротивлялся всем движениям Пауля.

— Теперь мне не причинит вреда даже отравленный нож, — сказал Лето. — У меня изменилась вся биохимия организма.

Из незрячих глаз Пауля потекли слезы, он вырвал свою руку из пальцев Лето и бессильно обмяк.

— Если бы я выбрал твой путь, то стал бы слугой сатаны. Но кем станешь ты?

— Какое-то время и меня тоже будут называть посланцем сатаны, — ответил Лето. — Потом люди начнут поражаться мне и наконец поймут. Ты просто не стал далеко заглядывать в свое видение, отец. Твои руки творили как добро, так и зло.

— Но зло бывает видно только по его результатам!

— Таков удел многих великих зол, — сказал Лето. — Ты проник только в часть моего видения. Неужели у тебя не хватило сил?

— Ты же понимаешь, что я не мог бы остаться там навсегда. Я никогда не делал зла. Если знал, что это будет зло. Я не сын Якуруту. — Он поднялся на ноги. — Ты же не думаешь, что я из тех, кто по ночам смеется над другими?

— Очень грустно, что ты никогда не был истинным фрименом, — сказал Лето. — Мы, фримены, знаем, как назначать арифу. Наши судьи умеют выбирать из зол наименьшее. И так будет у нас всегда.

— То есть у фрименов? Ты хочешь сделать их рабами судьбы? — Пауль подошел к Лето и каким-то застенчивым движением протянул вперед руку, коснулся оболочки, покрывающей кожу сына, провел пальцами по руке, потом по плечу, до уха, потрогал щеку, потом рот.

— Ах, все-таки у тебя осталась еще природная плоть, — сказал он. — Но куда заведет тебя новая плоть?

Пауль бессильно уронил руку.

— Туда, где люди смогут творить свою судьбу каждый миг.

— Ты говоришь так, как может говорить Мерзость.

— Я не воплощение Мерзости, хотя мог стать им, — сказал Лето. — Я видел, как это случилось с Алией. В ней живет демон, отец. Я и Гани знаем этого демона: это барон, твой дед.

Пауль прикрыл лицо руками. Плечи его затряслись. Потом он взял себя в руки и опустил руки. Рот его был плотно сжат.

— Это проклятие нашего Дома. Я молился о том, чтобы ты выбросил это кольцо в песок, чтобы ты отрекся от меня и выбрал другую жизнь. Все было перед тобой.

— Но какова цена?

Пауль ответил после долгого молчания.

— Конец пути содержит его оправдание. Однажды я не смог отстоять свои принципы. Только однажды. Я принял махдинат. Я сделал это ради Чани, но это сделало меня плохим правителем.

Лето было нечего ответить на это. Память о том решении была у него в душе.

— Я не могу лгать тебе больше, чем я лгал себе, — продолжал Пауль. — Я это знаю. Каждый человек должен иметь такого судью. Я хочу спросить у тебя только одно: Тайфунная Битва действительно необходима?

— Да, в противном случае род человеческий угаснет.

Пауль почувствовал истину в словах Лето и тихо произнес, признавая преимущество видения сына:

— Я не видел этого среди возможностей выбора.

— Думаю, что о такой возможности подозревает Община Сестер, — сказал Лето. — У меня нет другого объяснения действий бабушки.

Ночь повеяла холодом. Одежда Пауля облепила ноги от сильного ветра. Отец дрожал от холода. Заметив это, Лето сказал:

— У тебя есть фримпакет, отец. Я надую тент, и мы проведем эту ночь в комфорте.

Но Пауль только покачал головой, зная, что в его жизни больше не будет комфортных ночей. Муад'Диба, Героя, надо уничтожить. Отныне останется только Проповедник.

~ ~ ~

Фримены были первыми людьми, разработавшими сознательную и подсознательную символику для выражения движений и отношений своей планетной системы. Они были также первыми в мире людьми, которые описали свой климат в почти математической форме, языком, чьи письменные символы воплощали (и интериоризировали) внешние отношения. Язык сам по себе был частью системы, которую он описывал. Письменные формы несли в себе очертания того, что они обозначали. В таком развитии было имплицитно заложено тончайшее локальное знание того, что необходимо для поддержания жизни. Меру взаимодействия языка и системы можно оценить на основании того факта, что фримены считали себя ищущими пропитания стадными животными.

«Рассказ о Лиет-Кинесе» Харк аль-Ада

— Кавех вахид, — приказал Стилгар. Принеси кофе. Он сделал знак адъютанту, стоявшему у единственной двери помещения с голыми каменными стенами, в которой Стилгар провел эту бессонную ночь. Это было то помещение, в котором старый фрименский наиб обычно завтракал, да и время уже подходило, но после такой ночи Стилгару вовсе не хотелось есть. Он встал, растягивая затекшие мышцы.

Дункан Айдахо сидел на низкой подушке у двери, пытаясь подавить зевоту. Он только что сообразил, что они со Стилгаром проговорили почти всю ночь.

— Прости меня, Стил, — сказал он. — Я не дал тебе спать всю ночь.

— Кто не спит ночь, тот добавляет к своей жизни лишний день, — ответил Стилгар, принимая из рук адъютанта поднос с кофе. Он пододвинул к Айдахо низкую скамью, поставил на нее кофе и сел напротив гостя.

На обоих мужчинах были надеты желтые траурные одежды. Наряд Айдахо пришлось одолжить в сиетче, поскольку местные жители не очень любили зеленую форму слуг Атрейдесов.

Стилгар налил себе темный напиток из толстостенного карафе и отпил глоток, после чего поднял чашку, давая знак Айдахо. Это был старинный фрименский ритуал: «Можешь пить без опаски: я его попробовал».

Кофе варила Хара, и сделала его так, как предпочитал Стилгар: зерна прожаривались до розовато-коричневого цвета, толклись в ступке еще горячими в мелкий порошок и немедленно заваривались с добавлением щепотки Пряности.

Айдахо вдохнул аромат напитка и шумно отхлебнул из чашки. Он так и не понял, удалось ли ему убедить Стилгара в своей правоте. В утренние часы его ум ментата начинал работать вяло и медленно, не успевая обрабатывать все поступившие в мозг данные. Но эти данные были подтверждены в послании Гурни Халлека.

Алия знала о Лето! Она знала.

Джавид тоже был частью этого знания.

— Я должен быть полностью освобожден от всяких ограничений, — сказал он, снова начиная затянувшийся спор.

Но Стилгар твердо стоял на своем.

— Соглашение о нейтралитете заставляет меня быть твердым в своих суждениях. Гани здесь в безопасности. Ты и Ирулан — тоже. Вы не можете отправлять послания. Получать можете, а отправлять — нет. Я дал свое слово.

— Это не те отношения, которые приняты между гостем и его старым другом, делившими в прошлом одни опасности, — сказал Айдахо, помня, что уже использовал этот аргумент.

Стилгар опустил чашку, аккуратно поставил ее на поднос и, не отрывая от нее взгляда, заговорил:

— Мы, фримены, не чувствуем вины за те поступки, которые вызывают это чувство у других, — сказал он и посмотрел в глаза Айдахо.

Его надо заставить взять Гани и бежать отсюда, подумал Айдахо, но вслух сказал другое:

— У меня не было намерения вызвать в тебе чувство вины.

— Это я понимаю, — сказал Стилгар. — Я поднял этот вопрос, чтобы показать наше фрименское отношение к жизни, потому что мы имеем дело именно с ним. Даже Алия думает по-фрименски.

— А Священство?

— Это совсем другая материя, — ответил Стилгар. — Они хотят, чтобы люди вечно глотали серую пыль греха. Только на этом фоне они ощущают свое благочестие. — Стилгар говорил, не повышая голос, но Айдахо улавливал в его интонациях горечь и удивлялся, почему эта горечь не убеждает наиба.

— Это очень старый трюк автократического правления, — сказал Айдахо. — Алия его очень хорошо знает. Хорошие люди должны испытывать чувство вины. Вина же начинается с ощущения собственной неудачливости. Хороший автократ умеет изыскать возможность, как показать населению, что оно не умеет ловить миг удачи.

— Это я тоже замечал, — сухо проговорил Стилгар. — Но ты должен простить меня за то, что я еще раз скажу, что ты говоришь о своей собственной жене. К тому же она — сестра Муад'-Диба.

— Я же говорю тебе, что она одержима!

— Да, об этом говорят многие. Ее надо испытать в суде. Пока же надо принять во внимание куда более важные обстоятельства.

Айдахо грустно покачал головой.

— Все, что я говорю, можно легко подтвердить. Сообщение с Якуруту всегда осуществлялось через Храм Алие. Заговор против близнецов плели там же. Деньги для продажи червей на другие планеты тоже поступали из храма. Все нити тянутся к ведомству Алие, к Регентству.

Стилгар покачал головой и глубоко вздохнул.

— Это нейтральная территория. Я дал слово.

— Но дела не могут идти так, как они шли!

— Я согласен! — в подтверждение своих слов Стилгар кивнул. — Алия попала в кольцо, и это кольцо с каждым днем сужается. Это напоминает мне наш древний обычай многоженства — он позволяет выявить мужское бесплодие.

Он вопросительно взглянул на Айдахо.

— Ты говорил, что она изменяла тебе с другими мужчинами, «используя свой пол как оружие», так ты сказал, если я правильно запомнил. Тогда у тебя есть прекрасная возможность пойти вполне легальным путем. Джавид сейчас в Табре — он привез послание от Алие. Тебе надо только…

— На твоей нейтральной территории?

— Нет, нет, конечно, только в Пустыне, за стенами сиетча.

— А если я воспользуюсь такой возможностью и убегу?

— У тебя не будет такой возможности.

— И все же я клянусь тебе, что Алия одержима. Что мне сделать, чтобы убедить тебя в том…

— Это очень трудно доказать, — сказал Стилгар.

Айдахо вспомнил слова Джессики и сказал:

— Но у тебя есть способы доказать это.

— Способы действительно есть, но очень болезненные и беспощадные, — проговорил Стилгар. — Именно поэтому я упомянул о нашем отношении к чувству вины. Мы можем освободить себя от чувства вины, которое может нас уничтожить в любом случае, но только не в процессе об одержимости. В таком трибунале на судьях, а они тоже люди, лежит очень большая ответственность.

— Но вам приходилось делать это раньше, не правда ли?

— Я уверен, что Преподобная Мать не упустила ни одной детали из нашей истории в своем рассказе, — сказал Стилгар. — Ты же отлично знаешь, что нам приходилось заниматься такими делами.

⇐ Предыдущая 22 23 24 25 262728 29 30 31 Следующая ⇒