Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Вождь угнетенных 1 страница



 

В связи с Первой мировой войной Ганди утверждал: «Европа не может быть, названа христианской. Она поклоняется мамоне… Те, кто открыл закон ненасилия в море насилия, были несравненно гениальнее Ньютона. Они были и более великими воинами, нежели Веллингтон. Зная, как пользоваться оружием, владея им, они поняли его бесполезность». Ганди разъяснял, что «ненасилие вовсе не означает смиренного подчинения воле злоумышленника. Это скорее противопоставление всех душевных сил обиженного злой воле тирана. Ненасилие — не удел трусости, оно всегда проявление героизма. В то же время использование ненасилия требует от человека гораздо большего искусства, нежели оно необходимо фехтовальщику со шпагой. Человек, владеющий методом ненасилия, способен бросить вызов всему могуществу несправедливой империи и отстоять свою честь и достоинство».

Противники ненасилия возражали Ганди, что ненасилие может быть приемлемо для одного человека, желающего уподобиться Иисусу Христу, но оно вряд ли приемлемо для целого народа, а также в отношениях между государствами. Ведь в истории человечества было столько войн, в войны — это массовое организованное насилие одних государств над другими.

Ганди соглашался, что с незапамятных времен возникают постыдные для человечества войны. Но ведь история фиксирует лишь войны, тогда как многочисленные свидетельства о жизни народов в мире, согласии и дружбе проходят мимо внимания историков и летописцев. История, как считал Ганди, отражает лишь события, связанные с нарушением всеобщего закона ненасилия, присущего человеку и обществу. «Сила духа и нравственность человека, — утверждал Ганди, — будучи естественным даром природы, не являются предметом истории». Он соглашался, что заключенное в человеке зло нередко берет верх, но это не отменяет закон ненасилия, в котором гармонично соединены любовь и истина. «Жизнь не смогла бы торжествовать над смертью, если бы в ней не главенствовал этот закон. Жизнь являет собой вечный триумф над могилами. Мнение, будто закон ненасилия достаточно хорош для индивидуумов, но не для широких масс людей, для всего человечества, является самой большой и горькой ошибкой», — утверждал Ганди.

Победа Антанты в Первой мировой войне породила в Индии надежды на скорое освобождение. Усилились разговоры о конституционных реформах, которые предоставили бы Индии широкое самоуправление. И как раз в этот момент, в 1919 году, Ганди вернулся к активной политической деятельности, почувствовав, что настает его час.

В годы Первой мировой войны сблизились две враждебные индийские общины — индусская и мусульманская. Их главные политические организации, Индийский национальный конгресс и Мусульманская лига, позднее ставшие непримиримыми врагами, подписали соглашение о совместной борьбе против Англии с целью добиться от нее статуса доминиона для Индии. Дело в том, что индийские мусульмане чтили турецкого султана как халифа, своего духовного главу, а Османская империя воевала с Британской империей.

После победы Лондон в оплату своих векселей, выданных Индии во время войны, пригласил ее представителей присутствовать в составе английской делегации на Версальской мирной конференции. Индийский национальный конгресс решил направить в Версаль Ганди. Однако он не проявил к этой конференции никакого интереса и отказался от поездки. Махатма понимал, что в Версале он будет играть чисто декоративную роль, так как Индия не имеет возможности проводить самостоятельную внешнюю политику и влиять на решения конференции.

Пользуясь положением державы-победительницы, Англия настояла на том, чтобы Индия вошла в число первоначальных полноправных членов — учредителей Лиги Наций. Решение это было принято вопреки Уставу Лиги, согласно которому ее членами могли быть только независимые государства. Но это был чисто демонстративный, пропагандистский жест, ни на йоту не прибавивший Индии самостоятельности.

Министр по делам Индии Монтегю и вице-король Челмсфорд подготовили доклад о британской политике в Индии, на основании которого в 1919 году был принят закон об управлении Индией. Этим законом предусматривалось небольшое увеличение числа избирателей в центральную и провинциальные законодательные ассамблеи Индии с 1 до 3 % взрослого населения. Индийцам предоставлялись места в исполнительных советах при вице-короле и губернаторах провинций для занятия постов министров здравоохранения, просвещения и некоторых других второстепенных должностей колониальной администрации. Англичане полностью контролировали финансы, армию и полицию. Новый закон вводил избирательную систему по религиозным куриям и, таким образом, способствовал противопоставлению индусов и мусульман. Правда, в то же время это был единственный способ обеспечить представительство мусульман, которые в подавляющем большинстве провинций Индии составляли меньшинство, а также представительство индусов в тех провинциях, где преобладали мусульмане. Закон, расширяя права богатых, был рассчитан на их отрыв от освободительного движения.

В том же 1919 году вступил в силу закон Роулетта, названный так по имени его автора — британского судьи. Он предусматривал усиление уголовного наказания за антиправительственную деятельность. Полиция наделялась правом подвергать аресту и тюремному заключению и судить за закрытыми дверями всех подозреваемых в революционной деятельности.

Перед тем как начались баталии вокруг законопроекта Роулетта, Ганди тяжело болел дизентерией и был при смерти, даже приготовил последнее послание членам ашрама. Но его спас доктор, обложивший его льдом и заставивший в нарушение обета пить козье молоко. А окончательно вернула его к жизни возможность участвовать в борьбе против очередного дискриминационного закона. «Если бы я не был прикован к постели, то один вышел бы на бой, ожидая, что другие вскоре последуют моему примеру», — признавался Ганди. Он созвал собрание в ашраме и составил клятву сатьяграхи.

Еще до вступления закона Роулетта в силу Ганди писал письма вице-королю, призывая его не давать своего согласия на несправедливый законопроект. Но вице-король так и не внял призывам Ганди.

И тот решил: раз уговоры не помогают, нужны активные и организованные действия. Ганди основал «Сатьяграха сабху» («Союз сатьяграхов»), члены которого поклялись, несмотря на угрозу тюремного заключения, не повиноваться несправедливому закону.

Ганди, еще не оправившийся после болезни, начал поездки по стране. Он находился в Мадрасе, когда закон Роулетта вступил в силу. Он долго думал, как отменить закон, пока не заснул. А утром его осенило. Надо призвать всю Индию к харталу (всеобщей забастовке) в знак протеста против дискриминационного закона. Должна быть прекращена любая экономическая деятельность. Все время должно посвящаться посты и молитвам. Ганди считал, что «борьба наша — священна, и нужно начать борьбу с акта самоочищения».

Ганди сам удивился, насколько массово откликнулись индийцы на его призыв. «Кто может сказать, как все это произошло? Вся Индия — от края до края, все города и села — все провели в назначенный день полный хартал. Это было великолепное зрелище! » В Дели хартал провели 30 марта, в Бомбее — 6 апреля.

Ганди вспоминал, что в Дели «полиция преградила путь процессии хартала, направлявшейся к железнодорожной станции, и открыла по ней огонь. Были раненые и убитые. По Дели прокатилась волна репрессий». Он сам участвовал в хартале в Бомбее. Задолго до восхода солнца толпа собралась на пляже в Чоупати, где каждый совершил ритуальное омовение. Ганди объяснил, что ошибка, из-за которой события в Дели приняли трагический оборот, заключалась в том, что участники хартала отказались разойтись и оказывали сопротивление при аресте, тогда как арест и был целью акции. Ганди призвал участников сатьяграхи к дисциплине и самоконтролю, чтобы ни в коем случае не отвечать насилием на насилие.

Вечером началась акция гражданского неповиновения. Во время нее на улицах продавали запрещенную литературу, в частности сделанное Ганди переложение на гуджарати книги Рёскина «Последнему, что и первому» и манифест «Хинд сварадж». Также раздавали нелегальную газету «Сатьяграха». Все книги были распроданы, хотя их покупка, равно как и продажа, карались тюремным заключением.

8 апреля Ганди выехал в Дели. Больше всего его беспокоили группы радикалов среди участников сатьяграхи и репрессии властей. Однако по пути в столицу Индии Махатму арестовали и отправили обратно в Бомбей. Там его встретила толпа поклонников. Когда они шли с вокзала, то наткнулись на полицейский кордон, подкрепленный армейской кавалерией. Полицейские и военные атаковали толпу. Далее, по словам Ганди, события развивались так: «Вскоре ряды процессии смешались, возник полнейший беспорядок. Народ обратился в бегство. Некоторые были сбиты с ног и раздавлены, другие сильно изувечены. Выбраться из бурлящего скопления человеческих тел было невозможно. Уланы, не глядя, пробивались через толпу. Не думаю, что они отдавали себе отчет в своих действиях. Зрелище было страшное. Пешие и конные смешались в диком беспорядке».

В Ахмадабаде тоже вспыхнули беспорядки, хотя Ганди их там как раз не планировал. «Уверяю вас, что вам не удастся удержать народ под своим контролем, — заявил Ганди полицейский комиссар Гриффит. — Он очень быстро усвоит вашу проповедь неповиновения законам, но не поймет необходимости сохранять спокойствие. Лично я не сомневаюсь в ваших добрых намерениях, но народ вас не поймет. Он будет следовать лишь своим инстинктам».

Ганди возразил: «В этом я не согласен с вами. Наш народ по природе противник насилия, он миролюбив».

Однако миролюбие индийцев в Ахмадабаде было поставлено под вопрос. Здесь убили правительственного чиновника, начались стычки с полицией и погибли до 50 человек, по большей части индийцев. Ганди был потрясен и попросил разрешения провести собрание в ашраме Сабармати. Взяв вину на себя, он держал трехдневный пост и на время приостановил сатьяграху 18 апреля.

Ганди понял, что обратился к народу с призывом к мирному гражданскому неповиновению слишком рано, если даже люди из его ближайшего окружения не всегда строго следовали принципу ненасилия и непротивления репрессивным действиям властей. «Если даже среди тех, с которыми я работал и которых считал вполне подготовленными к ненасилию и самопожертвованию, нашлись люди, которые не смогли воздержаться от насилия, то ясно, что сатьяграха по всей Индии пока невозможна». Махатма признался, что допустил ошибку — «огромную, как Гималаи».

Многие сторонники Ганди оказались разочарованы, поскольку считали, что массовая сатьяграха никогда не осуществится, если оставить требование о неуклонном следовании принципу ненасилия. Но Ганди продолжал убеждать их, что главное — это следить за тем, чтобы народное движение не вылилось в беспорядочное насилие. Если эта цель будет достигнута, то никакие репрессии властям уже не помогут. Сейчас власти показали свою жестокость и запаниковали, продемонстрировав на самом деле не силу, а страх.

Властям же Ганди доказал, что способен организовать и в случае необходимости почти мгновенно остановить массовое движение протеста. Он опять завоевал всеиндийскую популярность.

Власти применили силу. Полиция и войска получили приказ разгонять демонстрации и митинги, не останавливаясь перед применением оружия. Они начали атаковать демонстрантов в Дели, Ахмадабаде, Амритсаре, Лахоре, Бомбее. В Пенджабе было введено военное положение, границы провинции были закрыты. Ганди пытался проникнуть туда, но его арестовали и под охраной вернули в Бомбей. Там Ганди видел, как отряды конной полиции давили лошадьми стариков, женщин, детей, и был потрясен.

Полицейский автомобиль доставил Ганди в резиденцию комиссара Бомбея Гриффита, находившуюся в плотном кольце солдат и полицейских. Ганди выразил комиссару свое возмущение жестокой расправой с демонстрантами. Тот резко ответил ему: «Увидев, что толпа не поддается на уговоры, я вынужден был отдать приказ конной полиции разогнать собравшихся».

«Но, — возразил Ганди, — вы ведь знали, какими будут последствия. Лошади топтали людей. Не было никакой необходимости высылать так много конных полицейских».

«Не вам судить об этом, — раздраженно заметил Гриффит. — Мы, полицейские офицеры, хорошо знаем, какое влияние на народ имеет ваше учение. И если вовремя не принять жестких мер, мы не останемся хозяевами положения. Вам не удастся удержать народ под своим контролем. Народ хорошо усвоит вашу проповедь неповиновения законам, но не поймет необходимости сохранять спокойствие».

Но Ганди уверял Гриффита, что индийский народ по природе миролюбив и противник насилия.

«Предположим, вы убедитесь, что народ не понимает вашего учения. Что вы тогда станете делать? » — поинтересовался комиссар.

«Если бы я в этом убедился, — ответил Ганди, — я бы приостановил кампанию гражданского неповиновения».

«Очень скоро вы поймете, что народ не воспринимает вашего учения. Знаете ли вы, что делается в Ахмадабаде? А что было в Амритсаре? Предупреждаю, что ответственность за эти беспорядки ложится на вас», — предупредил Гриффит.

В Ахмадабаде в результате беспорядков, спровоцированных действиями полиции, были убиты сержант и правительственный чиновник. В Амритсаре руководители хартала Китчлу и Сатьяпала 10 апреля были арестованы по обвинению в антиправительственной агитации. Разбушевавшаяся толпа протестующих поджигала дома, рвала телеграфные провода, избила нескольких европейцев. Чтобы выразить протест против ареста и высылки их из Амритсара, тысячи индийцев направились к городскому магистрату. Демонстрацию встретили солдаты. Завязалась потасовка. И с той и с другой стороны были убитые и раненые. Во время столкновения была легко ранена английская миссионерка Шервуд. В Амритсар вошли войска под командованием полковника Реджинальда Дайера, временно получившего звание бригадного генерала. Генерал тотчас запретил всякие собрания, но большинство жителей об этом распоряжении не знали. 13 апреля 1919 год, в Новый год по индуистскому календарю, на городской площади Джаллианвала Багх собрались 20 тысяч горожан и жителей близлежащих деревень, чтобы отпраздновать праздник Байсакхи, поэтому было много женщин и детей. Начался митинг. Выступающие требовали отмены закона Роулетта и освобождения из-под стражи Китчлу и Сатьяпалы. Внезапно в парк вошли войска под командованием генерала Дайера и разместились на возвышенности, примерно в полутора сотнях метров от толпы. Без предупреждения они открыли огонь. Согласно британским официальным данным, за десять минут было сделано 1650 выстрелов. Погибли 379 человек и 1137 были ранены. По данным ИНК, погибло около тысячи человек и около 2000 было ранено. Независимые исследователи насчитывали более 1000 убитых и более 1200 раненых, а британский хирург Смит из Амритсара насчитал до 1800 погибших. Сразу после бойни Дайер под страхом смерти запретил жителям города выходить из своих домов. На следующий день, 14 апреля, Дайер обратился к индийцам на языке урду, который знал не хуже английского. «Люди, вы хорошо знаете, что я сипай (военнослужащий индийской армии. — А. В. ) и солдат. Вы хотите войны или мира? Если вы хотите войны, правительство к этому готово, а если вы хотите мира, вы должны исполнять мои приказы и открыть все свои магазины, иначе я буду стрелять. Для меня нет разницы, где находится поле боя, во Франции или в Амритсаре. Я человек военный и предпочитаю идти прямым путем. Если вы хотите войны, говорите громко. А если необходимо добиться мира, мой приказ открыть все магазины немедленно. Вы ведете разговоры против правительства, и люди, получившие образование в Германии и Бенгалии, говорят о мятеже. Я доложу все это правительству. Соблюдайте мои приказы. Ничего иного я не желаю. Я на военной службе более 30 лет. Я очень хорошо понимаю индийских сипаев и сикхов. Вы должны выполнять мои приказы и соблюдать мир. Иначе магазины будут открыты солдатами силой. Вы должны сообщать обо всех „бадамашах“ (непокорных), я их буду расстреливать. Соблюдайте мои приказы и откройте магазины. Говорите громко, если вы хотите войны. Вы совершили очень плохой поступок, убив англичанку (хотя на самом деле миссис Шервуд была только ранена и осталась жива. — А. В. ). Возмездие падет на вас и ваших детей».

Генерал-солдафон умел разговаривать с индийцами только на языке пуль. Во время комендантского часа, действовавшего с 19 по 25 апреля с 6 утра до 8 вечера, на улице, где было совершено нападение на миссис Шервуд, выходить можно было, только проползая 180 метров под колючей проволокой. На улицу не допускались ни врачи, ни разносчики продуктов.

Ганди попытался незамедлительно выехать в Пенджаб и добивался разрешения у вице-короля, но власти и слышать не хотели об этом. По словам Ганди, в Пенджабе «лидеры были арестованы, провинция объявлена на военном положении. Царил полнейший произвол. Везде были созданы специальные трибуналы, которые стали, однако, не судами справедливости, а судами деспотической воли… В Амритсаре ни в чем неповинных мужчин и женщин заставляли, как червей, ползать на животе». Это попрание человеческого достоинства возмущало Ганди не меньше, чем пролитая кровь. Он тяжело переживал трагические последствия кампании гражданского неповиновения. Каждый индиец, говорил он, вступивший на путь неповиновения властям, должен быть морально готовы к смерти. Его гораздо больше угнетало ответное насилие со стороны возмущенного народа. Ганди публично признал, что совершил ошибку, «огромную, как Гималаи», поскольку народ оказался морально не готов к столь широкой кампании ненасильственного сопротивления властям.

В течение нескольких месяцев британское правительство пыталось скрыть от мировой общественности масштабы амритсарской бойни — индийского «Кровавого воскресенья». Затем была назначена специальная комиссия по расследованию причин беспорядков под руководством лорда Хантера, но руководители ИНК не верили в объективность комиссии и бойкотировали ее работу; Ганди вместе с несколькими известными адвокатами, в том числе с Мотилалом Неру, отцом будущего первого премьер-министра независимой Индии Джавахарлала Неру, конгресс поручил провести независимое расследование. Ганди собрал свидетельства о невообразимых жестокостях, открывая для себя «тиранию правительства и деспотичный произвол чиновников». Амритсарская бойня поколебала его прежнюю веру в то, что самостоятельная Индия может успешно существовать в составе Британской империи. Особенно его потрясло то, что дикая расправа произошла в провинции Пенджаб, откуда в британскую армию было завербовано наибольшее количество солдат, особенно сикхов. Ганди также удивился, что жители Пенджаба «не подняли головы» и сатьягарха не охватила всю провинцию. Возможно, дело было в том, что большинство жителей Пенджаба составляли сикхи и мусульмане, которые больше привыкли отвечать насилием на насилие и были не очень восприимчивы к мирной кампании гражданского неповиновения. Вину чиновников, на которых лежала ответственность за эти ужасы, комиссия признала, но никакой реальной ответственности они не понесли. А против генерала Дайера вообще не было выдвинуто никаких судебных обвинений, хотя его действия и были признаны «серьезной ошибкой», поскольку не было налицо мятежа, который требовал столь суровых средств для его подавления. Его отозвали из Пенджаба, где он родился и где теперь действовал на народ, как красная тряпка на быка, и уволили из армии без права восстановления. Постоянного звания бригадного генерала он так и не получил.

Члены комиссии все же вынуждены были отметить в своем докладе: «Мы не сомневаемся, что он (генерал Дайер. — А. В. ) сумел произвести очень сильное впечатление, но совсем не то, на которое рассчитывал. Убийства на Джаллианвала Багх вызвали новые выступления… и широкое возмущение по всей стране».

Ганди призвал бойкотировать правительственную комиссию и начать самостоятельное расследование амритсарских событий Индийским национальным конгрессом. Он продолжал добиваться у вице-короля разрешения на поездку в Пенджаб, но тот все медлил. Наконец, Ганди во главе группы конгрессистов, в которую вошли также Мотилал и Джавахарлал Неру, выехал в Амритсар. Материалы расследования, осуществленного конгрессистами в Пенджабе, стали свидетельством армейского беззакония и произвола колониальных чиновников. Характерно, что все учиненные ими насилия были совершены в провинции, которая в Первой мировой войне поставила Великобритании наибольшее число солдат, прежде всего сикхов, из которых до сих пор формируются наиболее боеспособные части индийской армии. Но и местные индусы и мусульмане тоже были неробкого десятка. Воинственный дух пенджабцев не очень сочетался с кампанией гражданского неповиновения.

Действия Дайера в Англии многие поддержали. Редьярд Киплинг назвал его «человеком, который спас Индию». В Англии, куда переехал Дайер, консервативная газета «Морнинг пост» пожертвовала ему огромную сумму 26 тысяч фунтов стерлингов. Сам Дайер утверждал, что «думал преподать им хороший урок» и что «сила — единственное, что уважают азиаты». Однако божья кара все-таки настигла амритсарского палача. Последние годы жизни он был парализован и почти лишился речи.

Сквозь трагедию Амритсара Ганди увидел, однако, и ободрившее его обстоятельство: индусы и мусульмане отбросили религиозные распри и кровью скрепили свое братство. Реджинальд Дайер умер в 1927 году в возрасте 62 лет. Говорят, будто его последними словами на смертном одре были: «Многие люди, знакомые с условиями в Амритсаре, говорят, что я действовал правильно. Но столь же многие люди говорят, что я был неправ. Я хочу только умереть и узнать от Создателя, прав был я или неправ».

Символом сатьяграхи в Индии стала чаркха — традиционная индийская прялка. Ганди призвал индийцев обеспечивать себя всем необходимым и бойкотировать английские товары, в том числе одежду и ткани. Он сам сел за прялку и сшил себе одежду и обувь. Таким образом, индийцы отказывались от сотрудничества с британской колониальной властью и покупали только индийские товары, гораздо худшие по качеству, и сжигали английские ткани, которые когда-то купили.

По этому поводу Дж. Неру писал: «Ручной ткацкий станок и ручная прялка, породившие бесчисленную армию прядильщиков и ткачей, были главными стержнями в структуре индийского общества. С незапамятных времен Европа получала великолепные ткани — продукт индийского труда — и посылала взамен свои драгоценные металлы, снабжая, таким образом, материалом местного золотых дел мастера, этого необходимого члена индийского общества… Британский завоеватель уничтожил индийский ручной ткацкий станок и разрушил ручную прялку. Англия сначала вытеснила индийские хлопчатобумажные изделия с европейских рынков, затем приступила к ввозу в Индостан пряжи и кончила тем, что стала наводнять родину хлопчатобумажных изделий хлопчатобумажными товарами… „Клочок земли, которым обладала каждая крестьянская семья, был слишком мал, чтобы ее прокормить. Угроза бедности и жизни впроголодь сохранялась даже в лучшие годы. И часто наступал голод, ужасные болезни быстро распространялись, убивая миллионы людей… Крестьяне шли к баниа (деревенскому ростовщику)… их долги росли, как снежный ком, всякая надежда когда-нибудь выплатить их улетучивалась; жизнь становилась слишком тяжким бременем, чтобы влачить ее дальше. Таковы были условия жизни огромного большинства индийского населения под британским владычеством в XIX веке“».

Ситуация не изменилась и в начале XX века. Британское правительство давало работу британским ткачам и ткачихам и обеспечивало высокие прибыли владельцам текстильных фабрик на Британских островах. Текстиль был одним из основных статей британского экспорта и обеспечивал значительные налоговые поступления в казну. Но в то же время миллионы индийских ткачей разорялись и обрекались на голодную смерть. А вслед за ними обрекались на разорение индийские ювелиры, которым больше не поступало европейское золото.

Во время Первой мировой войны индийская промышленность испытала подъем благодаря военным заказам. Увеличилось производство джутовых тканей и текстиля, чугуна и стали. Тем не менее индийские рабочие, численность которых постоянно росла, продолжали влачить полунищенское существование, тогда как индийская буржуазия богатела вместе с британской. Дж. Неру вспоминал, что рабочие ютились в «отвратительных трущобах без окон, без света, без водопровода… Помню, как посетил несколько этих окраин, где жили рабочие. Каждый раз я выходил из их домов, задыхаясь, с трудом переводя дух, ошеломленный, переполненный ужасом и гневом». Все условия для социального взрыва были налицо. Ганди, как и Неру, это чувствовал, но очень хотел, чтобы протесты ни в коем случае не вылились в насилие, а протекали в мирной форме сатьяграхи.

Разъезжая по Индии, Ганди выступал в городах и селах перед толпами людей, которые скандировали: «Да здравствует Гандиджи! »

На древней земле тамилов в Негапатаме Ганди произнес речь перед тысячами рабочих. Он признался, что его жизнь прошла среди людей труда и он хорошо знает их проблемы. Рабочие и крестьяне составляют подавляющее большинство жителей Индии, и от них зависит ее будущее. Рабочие должны занять достойное место среди других классов общества. На Западе общество раздирается насилием из-за конфликта между трудом и капиталом, а в Индии должно быть налажено их мирное и плодотворное сотрудничество.

Ганди стал руководителем первой общеиндийской политической кампании. Предложенный им ненасильственный метод борьбы за национальную независимость наилучшим образом устраивал все классы и слои индийского общества. Здесь смирение соединялось с героической непокорностью. Каждому предоставлялась возможность выразить протест против колонизаторов либо в одиночку, либо организованно, но главное — без насилия и покушения на чьи-то права. И борьба должна продолжаться до тех пор, пока незаконно владеющие этими правами не раскаются или окажутся уже не в состоянии управлять вышедшим из повиновения народом.

С особым энтузиазмом восприняла призыв Ганди молодежь. Молодые индийцы заявляли о непризнании закона Роулетта и отправлялись в тюрьмы для того, чтобы принять страдания во имя родины и свободы. Молодой адвокат из Аллахабада Джавахарлал Неру, вернувшийся из Англии после окончания Кэмбриджа, с восторгом писал о начатой Ганди кампании гражданского неповиновения: «Наконец-то появился выход из тупика, найден метод прямого, открытого и, возможно, эффективного воздействия на власть! »

Но его отец Мотилал Неру, один из основателей ИНК, считал сумасбродством сознательно навлекать на себя репрессии властей и безропотно переносить страдания как укор злу и политической несправедливости. Тем не менее Неру-старший решил познакомиться с Ганди, о котором уже говорила вся Индия, и пригласил его к себе в Аллахабад.

Мотилал Неру был англофилом и патриотом Индии. Преуспевающий адвокат жил широко, и свой дом, настоящий дворец, он назвал «Ананд бхаван» («Обитель радости»). Махатма Ганди был полной противоположностью Неру-старшего.

Мотилал Неру поинтересовался: «Стало быть, по вашему убеждению, ненасилие — это универсальный ключ к индийской свободе? »

«Да, ненасилие способно остановить и сокрушить любую силу, а при необходимости парализовать мощь британской империи».

Неру удивился: «Ненасилие как бездействие, непротивление злу, покорность. Простите, Гандиджи, так надо понимать движение сатьяграхов? »

«Нет, я понимаю это совсем иначе, уважаемый господин Неру, — вежливо ответил Ганди. — Ненасилие требует противопоставления грубой, аморальной и несправедливой силе угнетателя всех духовных и интеллектуальных резервов отдельного человека или целой нации. Согласитесь, что сознательное принятие на себя страдания или даже смерти за торжество истины совсем не означает покорности злу или бездействия».

«Об этом я читал у русского графа Толстого… Только дела в России пошли совсем не по Толстому».

«Да, — согласился Ганди. — Но это еще не доказывает, что ненасилие обанкротилось. Виноват не принцип, а люди, не воспользовавшиеся им… Большевики ставят себе благородную цель — мир. Однако насильственными средствами им не достичь желанного мира ни у себя дома, ни с другими странами».

«Униженные и оскорбленные индийцы имеют право на бунт, — возразил Неру-старший. — Хотя я, как вы знаете, не сторонник радикалов в конгрессе, в том числе Тилака. Но, как индиец, я понимаю и уважаю Тилака и не понимаю вас, призывающего индийцев добровольно заключать себя в тюрьмы колонизаторов».

Ганди доказывал свое: «Ненасилие — это бунт, но он проявляется не на кулаках и в кровавых погромах, а стоической непокорностью души и воли человека поступкам злодея или несправедливого государства со всей его машиной управления — армией, полицией, тюрьмами. Такого человека не испугает тюрьма. Представьте себе: власти, боясь вас, желают упрятать вас в тюрьму, наказать. А здесь вы сами идете в тюрьму, и таких тысячи, десятки тысяч людей. Власти смущены, и вы непременно одержите победу, возвысив свое достоинство и в то же время не унизив и не нанеся ущерба своему противнику».

Ганди охотно объяснил: «В своей жизни я отказался от владения какой-либо собственностью. Это мое личное убеждение, и оно не связано с принципом ненасилия. Должен, однако, сказать вам, что ненасилие в состоянии полностью защитить вашу честь и достоинство, но оно не всегда способно отстоять право того или иного человека на владение землей или движимым имуществом. По своей нравственной природе ненасилие не обязано вставать на защиту права собственности, нажитой нечестно или путем аморальных поступков. Но добропорядочные землевладельцы, промышленники, другие состоятельные и образованные люди выступают опекунами народа, и воспринятое им ненасилие создаст ту необходимую социальную гармонию в нашем обществе, которой нам так недостает».

Разговор затянулся надолго, и собеседники остались довольны друг другом. Махатма Ганди был рад, что ему удалось найти общий язык с одним из самых авторитетных вождей ИНК. Ганди удалось привлечь на свою сторону Махадева Десаи, Валлабхаи Пателя, Раджендра Прасада. Мотилал Неру тоже остался доволен: он уяснил позицию Ганди, понял, что он может повести за собой народ, и убедился, что Ганди не анархист.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.