Бернар Вербер 4 страница

Ага, тут, по крайней мере, все ясно. Эта женщина скучает, она любит поговорить, особенно о сыне. Ключом станет умение слушать.

— Госпожа Возняк, пожалуйста, расскажите о его детстве.

Старая женщина устраивается в огромном кресле, обитом гобеленовой тканью, не прерывая рассказа, берет клубок шерсти и начинает довязывать то ли шарф для карлика, то ли носок для великана.

– Вы хотите услышать правду, моя милая? Правда заключается в том, что мы были очень бедны. Семья польских эмигрантов, приехавшая на север Франции, чтобы работать на шахте. Это было после Первой мировой войны, в тридцатые годы. Когда шахты закрыли, мои родители остались без работы. В семидесятые годы мы переехали в северные предместья Парижа. Там, на свадьбе двоюродного брата, я и познакомилась со своим будущим мужем. Он тоже был поляком. Работал механиком в гараже. И пил. Он погиб в автокатастрофе: его машина врезалась в платан. Для меня настали тяжелые времена: четверо детей и ни копейки денег.

– У Дария были братья и сестры?

– У меня родились три мальчика и девочка: Тадеуш, Леокадия, Дарий и младший Павел.

Лукреция записывает все в блокнот.

– Насколько Дарий – я звала его Дарио – вырос общительным, настолько Павел оказался замкнутым и робким. Леокадия отличалась очень решительным характером. Но самым жестким, наверное, стал Тадеуш, хотя он всегда восхищался средним братом. Между прочим, Павел и Дарий были очень похожи друг на друга.

Лукреция старается понравиться старой даме. Она думает о том, что вежливость и улыбка тоже могут служить орудием для добывания информации.

– А каким был Дарио в детстве?

– У него очень рано проявился талант юмориста. Знаете, мадемуазель, он побеждал несчастья смехом. После смерти отца он сочинил скетч «Платан, который не заметил папу». Он рассказывал эту трагическую историю от лица дерева. Она вызывала смешанные чувства… Но, честно говоря, это было очень смешно.

Погрузившись в воспоминания, Анна-Магдалена устремляет взгляд вверх. Она робко улыбается.

– Он смотрел на страшную, жестокую, ничем не прикрытую правду с другой точки зрения. Переворачивал ее, чтобы справиться с ней и перевести дыхание.

– Должна признать: требуется известное мужество, чтобы смеяться над смертью собственного отца.

Лукреция осматривает обстановку гостиной. Здесь чувствуется влияние находящегося по соседству дворца. Позолоченный, лепной потолок, тяжелая мебель, зеркала и античные статуи. Толстый ковер на полу со сложным цветочным рисунком. Одна современная деталь: на стенах в золоченых рамах висят портреты диктаторов, фотографии атомных взрывов, катастроф и аварий. Все с одинаковой подписью: «Вам это кажется смешным? » – и автографом Дария.

Анна-Магдалена, жеманно отставив мизинец, разливает чай.

– Когда Леокадия умерла от рака поджелудочной железы, Дарий придумал скетч «Моя сестра торопилась».

– Как сложилась ваша жизнь после гибели мужа и дочери?

– Я оказалась в нищете, с тремя детьми на руках. Одна подруга, находившаяся в той же ситуации, предложила мне работу – официанткой в баре по вечерам. Сначала я отказалась. Потом согласилась. Спустя некоторое время подруга нашла более выгодное место. Она привела меня в бар, где надо было раздеваться. Сначала я отказалась. Потом согласилась. А затем она же пригласила меня в публичный дом.

– Вы отказались?

– Там я стала зарабатывать больше.

– Знаете, вы можете не рассказывать мне этого, если не хотите.

Старая дама поправляет свою облитую лаком прическу. Драгоценности позвякивают.

Она испытывает меня. Главное, не подавать виду. Сделать заинтересованное лицо.

— Вот что я вам скажу, мадемуазель. Я не боюсь своего прошлого. Я справилась с ним. И если вы хотите понять, кем был Дарий, вы должны понять, кем была я, его мать.

– Конечно. Простите меня, я вас слушаю.

– Я работала в борделе в северных предместьях Парижа. Вот и все.

Лукреция делает вид, что записывает.

– Это оказалось легче, чем я думала. Мужчины – те же дети. Клиенты в основном хотели поговорить, хотели, чтобы их выслушали. Они нуждались в общении с женщиной, которая их ни в чем не упрекает. В отличие от жены.

– Разумеется.

Господи, она собирается мне рассказывать о каждом посетителе, со всеми подробностями. Караул! Держаться. Улыбаться.

— Я наряжала их девочками, рыцарями, разбойниками, младенцами. Больше всего им нравилось, когда я пеленала их, посыпала тальком промежность, шлепала по попе. На самом деле мы – те же психоаналитики, только берем не так дорого. К тому же мы внимательней и не боимся дотронуться до клиента. А им так нужны прикосновения. Вот в чем трагедия современного общества: нехватка физического контакта. – С этими словами Анна-Магдалена хватает журналистку за руку и крепко ее сжимает.

– Разумеется.

– Ко мне приходил один юморист, на сцене его звали Момо. Длинный, худой, в парике, лицо, как лисья мордочка, но он умел меня рассмешить. Однажды я ему сказала: «Каждый раз, когда тебе удастся меня рассмешить, мы будем заниматься любовью бесплатно». Я хотела, чтобы он приходил почаще.

– Понятно.

Лукреция чувствует, что у нее кончается запас ободрительных восклицаний.

– И Момо приходил. И помогал мне выносить мою тяжкую жизнь за стенами борделя. Потому что после смерти дочери сыновья приносили мне массу огорчений. Дария исключили из школы за то, что он намазал клеем стул учителя. Он действительно слишком далеко зашел со своими шутками. Его не принимали ни в одно учебное заведение. Он маялся дома от безделья или слонялся по улицам.

– Представляю себе.

– Однажды он взорвал петарду, которая разбила витрину магазина и тяжело ранила прохожего. Он провел три дня в тюрьме. Тут я решила, что пора ему найти нормальную профессию, пока дело не закончилось плохо. Моя мать говорила: «Лучше развивать достоинства, чем исправлять недостатки». Будь он постарше, я бы устроила его в магазин шуточных подарков и розыгрышей, но в семнадцать лет… надо было найти что-то другое. Мне пришло в голову попросить помощи у моего любимого клиента, у клоуна Момо. Я подумала: «Человек, который смешит других, наверняка добрый».

– Конечно.

– Я сказала Момо: «Мой сын – гениальный шутник. Но его комическая энергия направлена не в ту сторону».

– Понимаю.

– Клоун Момо не был знаменит, но у него была своя публика, и ему хватало на жизнь. Я познакомила его с моим Дарио. Он разыграл перед Момо скетч: «Мама наконец нашла работу» – про меня, как я из официантки превратилась в проститутку. Он мастерски умел находить уязвимые места. Момо сразу подпал под его обаяние.

– Да, я понимаю.

Теперь Лукреция записывает все подряд.

– Момо сказал: «У него врожденный талант, но этого мало. Я займусь его воспитанием. Он должен научиться уважать хоть что-то, пусть это будет хотя бы юмор». Да, вот такой парадокс… Смех – дело серьезное, – усмехается старая дама.

– Несомненно.

– Серьезное отношение к юмору потребовало много усилий. Момо попросил, чтобы Дарио обращался к нему «учитель», а сам называл его «ученик». Занятия проходили на заброшенном заводе, Момо говорил, что посторонние люди могут помешать. Он посвятил мальчика в тайны благородной профессии клоуна. Научил его жонглировать, играть на трубе, изрыгать пламя, рыгать и пукать. Он говорил, что это тоже орудие комика.

– В самом деле.

– Однажды, когда Момо и Дарио репетировали на заброшенном заводе, на них упал ржавый железный пресс. Момо погиб на месте, а сын получил серьезные травмы.

– Тогда Дарий и лишился глаза?

– Металлический прут, торчавший из пресса, выколол ему глаз. Он очень тяжело переживал случившееся. Но, едва встав на ноги, сочинил знаменитый скетч «В стране зрячих одноглазый – король». Помните? «Одного глаза достаточно, а два – чересчур, особенно для аллергика в сезон цветения».

Эта старая коза никогда не умолкнет. Да и что ей еще делать, кроме как пережевывать детство обожаемого Дарио. А я… Я должна держаться.

Анна-Магдалена Возняк глубоко вздыхает.

– Но Момо успел обучить Дарио всему. Я знала, что мой мальчик подготовлен, однажды он станет лучшим и прославится. Я это знала, и он сам это знал. Я посоветовала ему и дальше идти своим путем. Дарио связался с продюсером Мо-мо, знаменитым Стефаном Крауцем, и попросил взять его в шоу.

– Что? – ошарашенно бормочет Лукреция.

– Тот сказал ему: «Рассмешите меня, – и перевернул песочные часы, – у вас есть три минуты».

– Три минуты, чтобы рассмешить незнакомого человека?

– Но это же был мой Дарио. Он справился. Стефан Крауц дал ему возможность стать звездой.

Старая дама неожиданно умолкает, между ее бровей появляется недовольная морщинка. Кажется, ее беспокоит что-то, появившееся за спиной Лукреции. Журналистка оборачивается и видит в окно, что во внутренний двор въехали розовый «роллс-ройс» и мотоцикл «Харлей-Дэвидсон».

Из роллс-ройса вылезают два невысоких человека, за ними третий, огромный и мощный. Они поднимаются по ступеням и входят в гостиную.

– А, Тадеуш, Павел… Я как раз о вас говорила.

Пренебрежительно кивнув в сторону Лукреции, старший спрашивает:

– Это еще что?

Анна-Магдалена берет чашку с чаем.

– Успокойся, Таду. Это журналистка из крупного еженедельника «Современный обозреватель». Она пишет статью про Дария.

Лукреция замечает, что самый молодой из вошедших, видимо Павел, похож на Дария, но более тщедушен и застенчив. Лицо огромного человека в розовом костюме напоминает морду питбуля.

– Мама! Мы рассказали уже все, что можно, всем журналистам планеты. Сколько будет продолжаться этот балаган? Хватит! Иногда нужно и помолчать. Ты не отдаешь себе отчета в том, как ты болтлива.

– Я сказала только самое главное.

– К тому же ты страшно несдержанна. Надеюсь, ты не рассказывала о своем прошлом?

Анна-Магдалена ставит чашку на стол.

– Иногда мне кажется, что ты стыдишься меня, Таду.

– Но, мама… Журналисты – это гиены, которые питаются падалью. Ты что, не видишь, как они обнюхивают еще теплую могилу брата и ищут, чем бы поживиться? Эта девушка – наемница, она зарабатывает деньги. А как можно заработать деньги? Выставив на всеобщее обозрение то, что есть скандального и постыдного в нашей семье. Ты рассказываешь ей о своей жизни, а она в ответ плюнет тебе в лицо.

– Это правда, мадемуазель Немрод? Неужели вы такая?

Анна-Магдалена огорчена. Тадеуш говорит охраннику, похожему на питбуля:

– Убери это отсюда.

Лукреция встает и пятится к двери, пытаясь избежать физического контакта с гигантом в розовом костюме.

– Я провожу расследование вовсе не о жизни Дария. Меня интересует его смерть. И у меня есть версия, о которой еще никто не подумал.

Тадеуш Возняк жестом останавливает телохранителя.

– Продолжайте.

– Я считаю, что Дарий умер не от сердечного приступа. Это было убийство.

Наступает тишина. Члены семьи Возняк удивленно переглядываются.

– Не верю, – отрезает Тадеуш.

– Пожарный утверждает, что Дарий очень громко рассмеялся за секунду до того, как упал.

На лице Тадеуша появляется скептическое выражение.

– И еще я нашла это, – добавляет Лукреция.

Она достает синюю шкатулку с буквами «B. Q. T. » и надписью «Не читать! ».

На этот раз Тадеуш Возняк не может скрыть удивления.

– Это валялось под креслом в гримерке.

Тадеуш берет в руки шкатулку и внимательно рассматривает ее.

– Еще у меня есть вот это. – Лукреция протягивает ему размытую фотографию грустного клоуна с большим красным носом и слезой на щеке.

Тадеуш долго разглядывает снимок, медленно качает головой и возвращает его Лукреции.

– Я знаю, кому была выгодна смерть брата, – говорит он. – И могу назвать его имя.

В дремучих лесах Канады охотник заготавливает дрова, ожидая наступления холодов.

В какой-то момент он задумывается: «Интересно, хватит ли мне этого на всю зиму? »

Мимо проходит старый индеец шаман. Охотник спрашивает:

– Скажи, мудрец, зима будет холодной?

Индеец смотрит на охотника, несколько минут размышляет и говорит:

– Да, белый человек, зима холодная.

Охотник решает нарубить еще дров и снова принимается за работу.

Через час он снова задумывается, достаточно ли теперь дров.

Мимо снова проходит шаман, и охотник опять спрашивает:

– Ты давно здесь живешь, скажи, зима действительно будет холодной?

Индеец смотрит и отвечает:

– Да. Зима будет холодная.

Обеспокоенный охотник рубит еще кубометр дров.

Через час шаман снова проходит мимо и опять отвечает:

– Зима ужасно холодная.

Охотник спрашивает:

– А ты откуда знаешь?

Шаман отвечает:

– У нас есть поговорка: «Чем больше белый человек заготавливает дров, тем холодней будет зима».

Отрывок из скетча Дария Возняка «Странные иностранцы»

Ледяной ветер продувает извилистые улочки.

Подумать только, март, а погода – будто зимой.

На обратной дороге Лукреция заходит в зоомагазин и покупает рыбку – императорского сиамского карпа, – а также аквариум, баночку дафний, флуоресцентную лампу, насос, водоросли и забавные пластмассовые декорации.

Придя домой, она ставит аквариум на стол рядом с компьютером. Посыпает дно цветными камешками, устанавливает пластмассовые игрушки, включает лампу и насос. Вскоре посреди водяного психоделического царства вверх поднимается цепочка пузырьков.

Отлично.

Лукреция выпускает рыбку в ее новую квартиру.

Пусть я веду расследования не так хорошо, как Исидор, зато у меня тоже есть рыбка. Надо дать ей имя. Что-нибудь мощное… и более интересное, чем Джон, Пол, Ринго или Джордж. Придумала! Имя библейского чудища! Левиафан!

Лукреция смотрит на рыбку, проводит пальцем по выпуклой стенке аквариума.

– Эй, Левиафан! Я чувствую, ты принесешь мне удачу.

Она бросает рыбке щепотку дафний.

– Расти побыстрей, и я куплю тебе большой аквариум. И может быть, даже представлю Джорджу, Полу, Джону и Ринго. Выглядят они немного заносчивыми, но вообще ребята симпатичные. Только у акулы агорафобия, но для тебя это и лучше.

Левиафан выпускает несколько пузырьков. Он пытается понять, что это за ужасная огромная фигура за стенками аквариума. Помахивая оранжевым хвостовым плавником, он исследует весь сосуд, находит скалу, водоросли, миниатюрный пиратский корабль, из которого поднимаются вверх пузырьки, и, поняв наконец, что он в стеклянной тюрьме, решает спрятаться за рифом и подвести итог своей пятнадцатидневной жизни.

– Маленькая рыбка станет большой, – говорит Лукреция. – Может, мы и ниже ростом, чем другие, но мы им еще покажем, где раки зимуют! Правда, Левиафан?

Она корчит рыбке рожицы. Рыбка думает: «Пока враг близко, буду сидеть за скалой. А потом сделаю себе пузырьковый массаж живота».

Рыбка ждет. «Так, без паники. Все здесь такое страшное, но и в этом должен быть какой-то смысл. Где моя мать? Где братья? Где друзья? Куда исчезла живая природа? Я же свободная рыбка! О, еда! Я считаю, что еда – это лучший способ борьбы со стрессом. Фу, это высохшие трупы! »

Лукреция смотрит, как рыбка с удовольствием ест сушеных дафний.

– Мой маленький Левиафан, я уверена, что ты парень не промах. Ты, наверное, верховодил в большом аквариуме зоомагазина. Мы с тобой из одного теста, мы сильные! У нас бывают трудности, но мы их преодолеваем! Так ведь?

Лукреция тоже решает поесть, а потом принять ванну и вымыть голову. Она долго стоит под обжигающим душем, выходит из ванной с мокрыми волосами. Как было бы здорово пойти сейчас в парикмахерскую, ведь это – лучшее лекарство. Она всегда считала, что если кто и в состоянии бесконечно слушать рассказы о чужих несчастьях, так это парикмахеры, гадалки и психоаналитики. И лидируют в этом списке парикмахеры, которые делают еще и массаж головы.

Однако у нее совсем не осталось денег, а услуги парикмахеров стоят дорого. Особенно услуги ее мастера, удостоенного титула «архитектор волосяного пейзажа». Тридцать евро за визит.

– Ну и ладно, – говорит она.

Лукреция решает сделать все возможное своими силами: десять минут – мытье головы шампунем, пять минут – маска для волос с укрепляющим бальзамом на маточном молочке, пятнадцать минут – сушка и выпрямление кудрей при помощи профессионального, самого модного и лучшего фена «Samsung» мощностью 2000 ватт, единственного предмета роскоши в ее обиходе. От дождя ее волосы начали завиваться, а она этого терпеть не может.

Во время сушки волос Лукреция размышляет о собственной хрупкости. Она придумала целый комплекс мер безопасности, исключающий всякую возможность возникновения желания покончить жизнь самоубийством.

Первое: усиленно потреблять шоколадно-ореховую пасту. Она лелеет тайную надежду, что однажды появится шоколадно-ореховая паста, не содержащая жира. Но это чудо, на которое особенно рассчитывать не приходится.

Второе: грызть ногти. Она престала этим заниматься пять недель назад, но знает, что привычка вернется при первом же приступе уныния.

Третье: ходить в парикмахерскую. Она нашла в своем районе нового парикмахера, Алессандро, который привил ей любовь к Элтону Джону, принцессе Диане, фильму «Приключения Присциллы, королевы пустыни», гоночным велосипедам «Рэйли» и греческой кухне на оливковом масле. Но сейчас он переживает личную драму и стал непривычно молчаливым.

Четвертое: пить успокоительное, смешивая его с шотландским виски пятнадцатилетней выдержки. Существенный минус: рези в желудке.

Пятое: вышвыривать на улицу любовников. Она только что это сделала, но особого облегчения не испытала.

Я бы добавила шестое: найти настоящего друга.

Высушив волосы, Лукреция возвращается к рыбке.

Левиафан, хочешь стать моим другом?

— Я чувствую, что ты меня не разочаруешь, в отличие от остальных самцов, которые здесь побывали.

Она целует стеклянную стенку аквариума и случайно опрокидывает баночку с дафниями. Приходится собирать их с пола чайной ложкой.

Может быть, я чересчур возбудима?

Лукреция переходит к процедуре, которая для нее не удовольствие, а средство подавления тревоги.

Седьмое: удаление с кожи рыжих волосков.

Она долго выбирает одежду, попутно отметив, что ей нечего надеть.

Я забыла еще один источник радости. Восьмое: шоппинг. Ни одна женщина не признается мужчине в том, что больше всего на свете ее возбуждает вид примерочной в магазине.

Лукреция улыбается. Это шутка из скетча Дария. Она решает еще раз обдумать обстоятельства его смерти и включает запись с самыми знаменитыми миниатюрами Великого Дария.

«Наши друзья животные».

Исидор сказал, что Дарий воровал шутки и присваивал чужие идеи. Может и так, зато он умел преподнести их публике.

Она смотрит на невысокого, светловолосого человека в розовом костюме, с черной повязкой через глаз и красным носом.

Какая сила! Какой талант! Какая режиссура! Какая харизма! Какая легкая и точная игра!

Теперь, когда она кое-что знает о его прошлом, скетчи о гибели отца, о смерти сестры, о проституции матери кажутся ей образцом честности и смелости.

Он занимался чем-то вроде психоанализа на глазах у миллионов людей. Юмор – это способ победить горе.

Лукреция выключает видео и закуривает.

Победить горе.

Она вспоминает свою жизнь после «случая с Мари-Анж».

Неделю она провела в своей комнате в полной прострации. Без парикмахера. Без шоколадно-ореховой пасты. Без успокоительных пополам с виски. Без рыбки. Без любовника, которого можно прогнать. Ей оставалось лишь до крови грызть ногти.

Естественно, всему приюту «Нотр-Дам-де-ля-Совгард» стало известно о первоапрельской шутке. С Лукрецией перестали разговаривать. Ее избегали, как прокаженной, словно боялись заразиться. Она больше не ходила на занятия, и ей даже не делали замечаний. Ее никто не навещал. Повариха из столовой приносила еду ей в комнату. Лукреция начала толстеть. Много спала. И никого не хотела видеть.

Однажды какая-то девочка все-таки сумела к ней прорваться и сказала: многие считают поведение Мари-Анж некорректным и уничтожили все фотографии.

– Напрасно. Я уверена, что некоторые получились просто отлично, – надменно ответила Лукреция.

Она раздобыла скетч Дария «Эскимос и рыба». Прослушала его еще раз, словно ища в нем скрытый смысл.

Здесь нет рыбы. Это говорит директор катка.

Она поняла, что неверно оценила проблему, неправильно выбрала цель и напрасно поддалась чувству гнева. На катке надо не ловить рыбу, а кататься на коньках. Надо изменить свое поведение.

Шутка убила ее.

Шутка ее спасла.

Шутка вернула ее к жизни.

Но сначала необходимо принять трудное решение.

Когда змея меняет кожу, она слепа.

Лукреция украла на кухне большой нож для мяса. И отправилась убивать Мари-Анж.

Так заканчиваются удачные шутки, думала она, сжимая ручку ножа. И уже знала, что именно скажет, вонзая лезвие в сердце Мари-Анж. «С первым апреля! »

Замок сломался после первого же удара ногой. Но Мари-Анж в комнате не было. Лукреция узнала, что ее мучительница уехала. На стене висела записка: «Не обижайся, Лукреция. Это была просто шутка. Я люблю тебя и буду любить всегда. Твой ангел Мари», а рядом – первоапрельская фотография.

Она еще издевается надо мной!

Лукреция разорвала фотографию. Ей казалось, что у нее украли возможность отомстить. В висках у нее стучало: «Я больше никогда не буду жертвой».

Она принялась активно заниматься боевыми искусствами. Китайское кунг-фу слишком напоминало танец, японское карате показалось чересчур примитивным. А вот корейское тэквондо понравилось ей агрессивностью и эффективностью. К нему она добавила израильскую кравмагу, которая позволяла найти выход из самой безнадежной ситуации. Сначала она назвала изобретенный гибрид «приют-квандо», а потом «Лукреция-квандо». Правил в этой борьбе не было. Смертельные удары поощрялись.

Чтобы проверить свое искусство в деле, она стала задирой. Полюбила конфликты. Искала стычек и начинала драться, не снисходя до объяснений.

Любая мелочь могла вывести ее из себя. Слабых всегда завораживает сила и агрессия, особенно бессмысленная, и у Лукреции появилось много подруг. Она сколотила целую банду. Отныне в дортуарах «Нотр-Дам-де-ля-Совгард» ее слово стало законом.

Стук в дверь выводит Лукрецию из задумчивости. Она возвращается в реальную жизнь. Смотрит в глазок и видит любовника, которого выгнала вчера.

– Прости меня, я виноват! Я очень раскаиваюсь, – слышит она сквозь дверь.

Он звонит еще несколько раз, и только тогда Лукреция открывает дверь. Она молча бьет его головой в лицо. Раздается звук, как будто кокос раскололи молотком. Парень отлетает назад, его лицо залито кровью.

– Ты тут ни при чем. Просто я собираюсь бросить курить и уже сейчас на взводе.

Лукреция захлопывает дверь и закуривает. Ждет. Парень не возвращается.

Она садится и снова пересматривает последний скетч Дария, заканчивающийся словами: «И тогда он прочел последнюю фразу, расхохотался и умер».

Эти слова потрясают ее.

Дарий словно знал, что с ним произойдет. Или хотел, чтобы произошло. Тогда это не просто последний скетч, а обращение к убийце.

Она смотрит на Левиафана. Ее забавляет новый сожитель.

– Рыбка, а что тебе кажется смешным?

Карп подплывает к стеклянной стенке и, глядя на огромный, тревожащий его силуэт, выпускает пузырек воздуха.

Жилец спорит с хозяином квартиры.

– А я говорю, что в квартире мыши!

– Этого не может быть! Квартира в идеальном состоянии.

Жилец кладет на пол кусочек сыра, и по комнате пробегает мышь, но так быстро, что ее трудно заметить.

– Я не уверен, что видел мышь, – бормочет хозяин.

Жилец бросает на пол несколько кусочков сыра. Одна за другой появляются три мыши, красная рыбка и четвертая мышь.

– Ну что, теперь видели?

– Видел. И красную рыбку тоже.

Взбешенный жилец восклицает:

– Сначала разберемся с мышами, а уж потом поговорим про сырость!

Отрывок из скетча Дария Возняка «Наши друзья животные»

Перед зданием на бульваре Османн, в шестнадцатом округе Парижа, у входа с медной табличкой, на которой большими буквами выгравировано «С. К. П. », а чуть ниже «Стефан Крауц Продакшн», с грохотом, в облаке дыма останавливается мотоцикл «гуччи».

Девушка-секретарь указывает Лукреции в сторону приемной, где уже полно посетителей. Все они нервничают так, словно сидят под дверью дантиста, известного своей жестокостью.

Все молча смотрят в пол, устланный толстым красным ковром. Девушка полирует ногти. Молодой человек учит наизусть какой-то текст. Мужчина постарше читает старый бульварный журнал с фотографией королевской четы на обложке. Стены увешаны афишами Дария и других, менее известных артистов.

Дверь открывается, в приемную вываливается взъерошенный человек. Вслед ему несется громкий голос:

– И больше не возвращайтесь! Я не могу терять время на юмор… двухтысячного года!

Человек, понурившись, уходит. В дверь заходит следующий… И тут же вылетает обратно.

– С вами свяжутся! Спасибо! Следующий! – кричит тот же голос.

Только что выставленный кандидат делает жест, означающий: «Желаю удачи».

Наконец подходит очередь Лукреции.

Она входит в кабинет, увешанный большими фотографиями, на которых Стефан Крауц изображен со знаменитостями из мира музыки, кино и политики. Он пожимает им руки или похлопывает их по плечу.

Голова Крауца имеет несколько удлиненную форму, уши слегка оттопырены. Продюсер одет в черный кожаный пиджак и фирменные джинсы. Он сидит в глубоком кресле, обтянутом кожей зебры, его пальцы порхают над клавиатурой ноутбука. Из-под стола торчат ноги в ковбойских сапогах.

Она ждет. Сначала ей кажется, что Крауц составляет расписание деловых встреч, но вскоре она понимает, что он переписывается в социальной сети Интернета с несколькими людьми одновременно. Наконец, не глядя на нее, он произносит:

– Ну, давайте насмешите меня.

И, даже не поздоровавшись, машинально переворачивает песочные часы.

– У вас три минуты.

Лукреция молчит. Крауц наконец поднимает на нее глаза.

– Мадемуазель, вы теряете время.

Песок сыплется вниз. Когда последняя песчинка падает на дно, Крауц поворачивается к ноутбуку.

– Вы упустили свой шанс.

Он нажимает на кнопку интерфона и говорит:

– Карин, сколько раз повторять! Не пускайте ко мне кого попало. Я зря трачу время. Следующий!

Но Лукреция не поднимается со стула.

– Благодарю вас, мадемуазель. Вам позвонят, если вами кто-нибудь заинтересуется.

В конце концов, молчаливая, как рыба, зеленоглазая красотка в китайском наряде может подойти для авторского кино…

– Я пришла не за тем, чтобы вас смешить, – произносит наконец Лукреция.

Крауц утомленно потирает рукой лоб.

– Вы актриса?

– Нет.

– Разумеется. Вы не похожи на истеричку. Дайте догадаюсь… Вы фининспектор? У меня уже было две финансовых проверки с начала года… сколько можно?!

– Нет.

Кто-то уже заглядывает в дверь, чтобы занять место Лукреции.

– Кто вас звал? Вы же видите, мы еще не закончили!

Незваный гость, кажется, только рад отложить экзамен.

Он извиняется и осторожно прикрывает за собой дверь.

– Ладно, продолжим играть в загадки. Не юморист, не актриса, не фининспектор. Если вы дочь одной из моих любовниц, знайте – шантаж со мной не пройдет. Я признаю вас наследницей только после положительного анализа ДНК в том медицинском центре, который выберу я сам.

– Нет.

– Вы страховой агент? Кухни, балконы?

– Нет.

Крауц щелкает подтяжками.

– Сдаюсь.

Она протягивает ему визитную карточку.

– Лукреция Немрод. Журналистка. Работаю в «Современном обозревателе».

– Надеюсь, вы не собираетесь говорить со мной про Дария.

Крауц хмурится. Лукреция быстро перебирает ключи.

Какой подойдет к этой двери?

Ключ эгоцентризма. Как все люди, использующие чужой талант, он мечтает о признании его собственных способностей.

— Все интересуются Дарием, но никто не знает, что без вас Дария бы не было. Мы хотим написать большую статью о «настоящем создателе феномена Дария».

Лукреция волнуется – не перегнула ли она палку? Крауц наклоняется к интерфону и говорит:

– Карин? Пять минут ни с кем меня не соединяй и никого ко мне не пускай.

Потом он оборачивается к молодой журналистке.

– Обязательное условие: я должен прочесть статью перед тем, как она выйдет. Можете задать пять вопросов.

– Почему только пять?

– Просто так. Теперь вопросов осталось четыре.

Лукреция не дает сбить себя с толку.

– Тадеуш Возняк рассказал, что вы судились с Дарием, когда он захотел получить права на свои первые альбомы. Это правда?

– Да. Три вопроса.

– Вы должны были вот-вот проиграть процесс, поскольку «моральные права артиста на его произведения» во Франции неотчуждаемы. Последнее заседание должно было состояться на следующей неделе. Теперь Дарий умер, и права на его альбомы останутся у вас. Это так?

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒