Франк Рюзе 4 страница

Медленная прокрутка.

Вечер в постели с Люди. Мы рассказываем друг дружке, как впервые трахались с парнем. У меня это произошло в четырнадцать лет. Парень брался за дело дважды, у него никак не получалось войти в меня. На всякий случай мы подстелили банное полотенце, но крови практически не было. А Люди начала только в прошлом году. И у нее вышло много крови, пятно было похоже на бабочку. Она это ясно помнит, потому что на следующее утро они развлекались именно тем, что определяли форму пятна, как в психологических тестах.

=> =>, =>

Еду в Kiliwatch за последними пригласительными в «Ле Бен» — там раздают бесплатные постеры с изображением парня и типичной красотки: у девицы отсечены ниже колен обе ноги, а култышки засунуты в прозрачные протезы, которые оканчиваются туфлями на каблуках; парень с бледным, словно напудренным лицом смотрит на нее, засовывая в окровавленный рот столовую салфетку. Я не ела уже четыре дня, голод терзает мне желудок, перед глазами пляшут блестящие мушки, они роятся в воздухе куда ни глянь, и это довольно красиво. Ноги меня больше не держат, и я опускаюсь на пол. Продавщица спрашивает, что со мной и надо ли что-то делать. «Подождать», — бормочу я. Тридцать секунд — и я встаю. Выйдя на улицу, получаю SMS от Жозефа, с которым собиралась идти сегодня за покупками (мне нужно вечернее платье, ему — зонтик), но отменила встречу. Послание гласит: «Результат матча: платье — 0, зонтик — 1». У меня по всему телу бегут мурашки.

=> =>, =>

Встреча с Софи в Люксембургском саду. Мы отходим в сторонку, пропуская бегунов; у Софи темные круги под глазами. Она смотрит направо, налево — на дорожке никого нет.

— Смотри, у меня уже кости торчат, — гордо объявляет она, на несколько сантиметров приспустив брюки.

=> =>, =>

Да что же это такое, удивляюсь я. И срочно звоню своему врачу. Тот говорит: задержка жидкости. Я толстею, но вместо того, чтобы накапливать жир (а откуда ему взяться! ), накапливаю жидкость. От этого ноги у меня становятся «нормальными», то есть слишком толстыми — пока еще не безобразно толстыми, но при нажатии на них долго остается след. Под этим словом я разумею вмятину. Вот, например, я сильно нажала на ляжку боковой стороной ножниц, и отпечаток сохранялся почти четверть часа. Позвонила Инес и стала рассказывать, что недавно познакомилась с помощницей одной певички из Тор-50 и узнала от нее, что эта певичка не выносит, когда кто-нибудь слышит, как она писает. Я воспользовалась случаем, чтобы поплакаться ей в жилетку, изложив собственную историю с распухшими ногами и запрет на любую подсоленную пищу (из-за которой в организме задерживается вода). А чтобы окончательно ее сразить, просто перечислила все свои лекарства (когда я завтракаю пилюлями и ампулами, мне кажется, что я живу в будущем). Я жутко боюсь, что у меня начнет пухнуть все тело или что мои ноги разнесет вконец. «И это за шесть лет до пенсии!.. »[27] — откликнулась Инес таким скорбным тоном, как будто я уже приговорена к смерти.

=> =>, =>

Амбра чмокает Людивин, с улыбочкой косясь на меня. Какой-то тип рядом с нами клеит парня, который хвастается, что Джоан Баэз была лучшей подругой его няни. Сын одного довольно известного французского певца в деталях описывает потоп в квартире своего отца, который уронил зажженную сигарету на водяной матрас. В заключение все начинают анализировать макропроблему микросоциума, затмевающую собой в настоящий момент по важности все остальные, а именно: размагничивают ли металлоискатели, которыми пользуются на официальных вечеринках, кредитные карты? (Одновременно две девицы обсуждают не менее острый вопрос: вели бы мы себя иначе, если бы у нас были другие имена? ) Слушая их, Амбра (сегодня она вырядилась в юбку Courreges) пытается извлечь со дна водочной бутылки какое-то душистое растение. Шум, доносящийся с террасы, ясно свидетельствует о том, что игроки в пинг-понг завершили матч и теперь давят шарики либо своими ракетками, либо каблуками, либо и тем и другим вместе. Это мне что-то напоминает. (Я имею в виду звук лопающихся шариков. ) И я, как последняя идиотка, пытаюсь вспомнить, что же именно, как вдруг меня осеняет. Этот звук, только не такой звонкий, а с поправкой на «жидкость», я услышала недавно вместе с визгом тормозов грузовика. Он исходил от хорошенькой белокурой головки, расплющенной между колесами и асфальтом.

Чувствую позыв к рвоте. Туалета найти не удается, и я бросаюсь к кухонной раковине. Какой-то парень предлагает подержать мне волосы, чтобы я их не замочила, когда нагнусь. Я еле выдыхаю: «Давай», потому что у меня свело плечо, и он легонько трется об меня, типа «я это не нарочно». Тогда я резко бросаю ему, что пусть не надеется, я не бухая (какая-то девчонка говорит мне в спину: «Я бы с удовольствием сделала себе промывание»), и продолжаю блевать — уже чисто механически, потому что в желудке ничего нет. Другой женский голос спрашивает:

— Что ты сказала?

— Я говорю: я бы с удовольствием сделала себе промывание.

— А я уж испугалась, мне послышалось, что ты бы с удовольствием дала...

— Пф-ф-ф... И это тоже можно.

— Ну как, отпустило? — спрашивает парень, державший мои волосы.

— И да, и нет.

— Держи свои волосы, сейчас принесу тебе полотенце.

Медленная прокрутка.

Небольшой микс из обрывков разговоров вокруг:

— Забавно, хотя вообще-то не так уж и забавно: когда я одна, мне хочется, чтобы он был со мной, а когда он со мной, я хочу, чтоб он ушел. Так он еще вдобавок попросил, чтобы я выбрила себе лобок, и теперь у меня там все в прыщах и чешется.

Клик.

— Мне позарез нужен парень.

— С чего это «позарез»?

— Да ты прикинь: у меня этим летом украли кота, нужно же мне заботиться хоть о ком-нибудь!

Клик.

— У нее попа холодная, как лед.

— А ты откуда знаешь?

— Как откуда, я с ней спал, а она во сне всегда сворачивается в клубочек, так что естественно...

— Шоколаду хочешь?

— Ага. Мм-м... Вот этот я особенно обожаю, с послевкусием карамели.

— А я читала, что люди, которые любят шоколад, опашны, потому что они нушдаются в нешности.

Клик.

— Ну да, зашли в бар и взяли коктейль под названием «Голубой хобот».

— Это что, название бара?

— Да нет же! Не бара, а коктейля! Ты сам подумай, кто пойдет в бар под названием «Голубой хобот»?

Клик.

— Погоди, это уж полная гадость... Да нет же, я тебе говорю: среди презервативов с фруктовыми запахами есть только... погоди, я тебе перечислю: банановый (воняет резиной и аптекой, мерзость! ), есть яблочный (рвотный порошок! ), и есть клубничный — вот он-то еще более-менее, терпеть можно.

Клик.

— Ну не знаю... На личико-то она ничего, а вот задница — просто какая-то сладкая вата.

Клик.

— Меня буквально осенило: один мой сосед похож на Марка Лавуана, он такой миииленький, с такими длииинными волосами, ты только представь!

— Дааа... Ой, нееет, я, кажется, перепутал: тот тип, что разбился на вертолете, был случайно не Ба лавуан?

Клик.

— У тебя нет жвачки?

— А с чего ты решил, что у меня есть жвачка?

— Не знаю, я просто так спросил.

— Ах вот что! А у тебя нет... Постой-ка, я придумаю штуку, которой у тебя нет наверняка... Ага, знаю! У тебя нет жвачки?

Клик.

— И тут на меня накинулся складной стул.

Медленная прокрутка.

Ко мне подсаживается один парень (он «ручной» манекенщик, то есть снимается для рекламы, где видны только руки, во как! ). Он спрашивает меня, существуют ли внеземные цивилизации, ведь я дружу с Софи, отец которой состоит в правительстве, стало быть, должна знать такие вещи. Я ищу в его глазах скрытый смысл вопроса. Тем временем дирижер какого-то провинциального оркестра рассказывает об итальянском скрипаче-виртуозе, который, едва доиграв концерт, рванул за кулисы, чтобы скорее узнать результаты футбольного матча. Потом Жозеф вспоминает историю о лицее, из которого выгнали в подростковом возрасте Андре Жида, за то что он мастурбировал прямо в классе, и который теперь носит его имя. Далее следуют короткие дебаты о пластической хирургии, после которых я так и остаюсь в недоумении, почему же девушки, прошедшие такие испытания, чтобы стать красивыми, ценятся меньше тех, что красивы от природы, — ведь мы живем в обществе, где якобы прославляются любые усилия по совершенствованию своей личности. Жозеф рассказывает мне про выставку Джеймса Тарелла и про кабину, в которой голова зрителя окружена своеобразным куполом и где он может нажатием кнопок задавать оттенки проецируемых на этот купол красок.

— Короче, ты видишь только цвет, ну вот я и выбрал красный, и мне казалось, будто я плаваю в багровом облаке.

— То есть ты был того же цвета, что и твой банковский счет?

Медленная прокрутка.

Молодой кутюрье рассуждает о последних лингвистических тенденциях в мире моды (например, уже не принято говорить «нежный», нужно говорить «приятный на ощупь»), а Жозеф убеждает какую-то шестнадцатилетнюю девицу — ее зовут Каролин, и у нее голосок как в мультиках, — что «сегодня девушки ничуть не больше увиваются за мужиками, чем прежде, да-да, ничуть не больше! ».

— Нет, все верно, о'кей, я ведь не говорю, что они совсем уж не снимают мужиков, — признает он, почесывая щеку, — но... э-э-э... я не знаю, кто активнее, те или эти... Кто проявляет инициативу... Делает первый шаг...

— Слушай... я видела в Etam стринги для десятилетних девчонок, представляешь?..

— Да ладно, эти трусики не имеют ничего общего со стрингами! — кричит Жозеф, схватывая на лету информацию, и, пользуясь тем, что Каролин наливает себе виски с колой, протягивает ей свой стакан. — Стринги — это... это... ничего страшного, — последнее обращено к Каролин, которая пролила ему колу на руку и извинилась, —... эпифеномен[28]!, — объявляет он, отставив стакан и с крайне озабоченным видом глядя на свою мокрую руку.

Каролин встает, прямая, как палка, и предлагает:

— Можешь вытереться об мое платье, если хочешь.

Жозеф смеется в нос, слегка тормозит и глядит на меня.

— Можешь не смотреть, я не твоя совесть, — говорю я, обнимая за талию Людивин, которая в этот момент усаживается ко мне на колени. У Люди в руке две «промокашки»[29] с монограммами Chanel и Louis Vuitton. Она спрашивает: «У кого это здесь есть совесть? А ну давай колись! » — и делит каждую «промокашку» на отдельные «марки». Я слежу за ее движениями, и мы обе смеемся, услышав, как Каролин спрашивает: «А ты хочешь меня трахнуть? »

— Скажи «а-а-а», — командует Люди.

Я открываю рот, и она кладет мне на язык одну Chanel.

— Глотай скорей, это вредно для зубов.

Я поспешно глотаю «марку». Мы съедаем по три Chanel и по три Vuitton каждая, и Людивин тащит меня в туалет; не понимаю, как это я его не обнаружила раньше, когда меня мутило, ведь это проще простого, до него идти-то пару секунд — на самом деле, мне чудится, что мы и вправду оказываемся там ровно за две секунды. Я сажусь на крышку унитаза, чтобы стащить трусики, потому что мне вдруг кажется, что я не устою на ногах, ведь на внешней стороне икр есть такие маленькие мускулы — вот тут и тут, которые почему-то сводит, и я пытаюсь согнуть колени под правильным углом, чтобы эти мускулы перестало сводить, но, похоже, правильного угла мне не найти, и они твердо намерены оставаться сведенными, что бы я ни делала, и внезапно я оказываюсь на полу, хотя совершенно не помню, как это вышло, и там, на полу, начинаю хохотать, потому что теперь мне чудится, будто я превратилась во что-то вроде космического корабля, или самолета, или еще чего-то, сама не знаю чего, а Люди — другой самолет, который состыковался с моим влагалищем — для дозаправки в полете, и я смотрю на маленькое оконце под потолком, которое дышит как живое — стекло то надувается, то опадает — в общем, оно дышит одновременно со мной; тогда я задерживаю дыхание, чтобы проверить, будет ли окошко дышать без меня, и оно все равно дышит... Пш-ш-ш... Сквозь меня пролетают блестящие точки, я гляжу на свою руку, как будто смотрю телевизор вплотную к экрану, а точки начинают чернеть с таким громким шипением, как будто кто-то гасит сразу тысячи сигарет, я разглядываю лоб Люди и чувствую, как «кристаллизуюсь», как меня рассекают трещины, как воздух пролетает сквозь отверстия в теле, и я боюсь, что сейчас рухну прямо на саму себя, а потом все становится ослепительно-белым, окошечко дышит все быстрее и быстрее, стены начинают трепетать и... Вот оно! Вот оно пришло!

Оно приходит и приходит, но я никак не могуууу... нет никак...

Внутри меня что-то сталкивается, если это не прекратится, то мои внутренности разорвутся, но это продолжается и продолжается.

Я кричу, но крик звучит очень странно, мне трудно объяснить... Он какой-то «абстрактный», и тогда я проверяю, прикладывая палец к губам.

Мои губы неподвижны.

Я абсолютно уверена, что кричу, я слышу собственный крик, но мои губы неподвижны.

Пытаюсь приподняться, но мне чудится, что, упираясь ногами в пол, я не встаю, а отталкиваю его от себя; Люди отрывается от меня, ползет к двери и вдруг начинает голосить:

— СПУСКАЙСЯ! НЕТ, НЕТ, СПУСКАЙСЯ, МАТЬ ТВОЮ!

Она почти уже рыдает, напуганная до ужаса.

— МЕРЗКИЕ БАБОЧКИ, МЕРЗОСТЬ, МЕРЗОСТЬ! — вопит она, хлопая ладонью по полу, смотрит на свою руку и вопит еще громче: — МОЯ РУКА! МОЯ РУКА! МЕРЗОСТЬ КАКАЯ!

Снаружи чей-то голос что-то спрашивает. Люди держится за свою руку, как будто ей действительно больно.

— БЕРЕГИСЬ! — орет она уже в полной истерике. — ТЫ ВИДЕЛА ИХ КРЫЛЬЯ??? ЭТО ЖЕ БРИТВЕННЫЕ ЛЕЗВИЯ, МАТЬ ТВОЮ, БРИТВЕННЫЕ ЛЕЗВИЯ!

Она по-пластунски ползет ко мне, хватает щетку для унитаза и размахивает ею во все стороны, потом на карачках возвращается к двери, отпирает ее и опрометью бросается в коридор, где стоят пять-шесть человек, прислушиваясь к ее воплям. Те торопливо расступаются, и она бросает мне щетку:

— БЕГИ, МАТЬ ТВОЮ! БЕГИ СКОРЕЙ ОТТУДА!

Хорошенькое дело — беги, когда у меня ноги вконец свело.

— Не могу... выйтиии!

Люди кидается ко мне, хватает за ноги и тянет, крича другим: «Да помогите же вы! » И они со смехом волокут нас прочь из туалета. Теперь мы в коридоре, валяемся на паркете. Я одергиваю юбку, которая задралась, пока нас тащили по полу, потому что соображаю, что С., который сейчас ржет и у которого на заставке экрана его PC изображена девица со спермой в одном глазу (я имею в виду не на веке — этот глаз у нее открыт, и сперма сплошь залепила зрачок, одни ресницы торчат), разглядывает нижнюю половину моего тела без трусиков; я ощупала себя в надежде, что успела их надеть, но нет, они остались где-то там. Людивин с ужасом таращится на открытый проем туалета и в панике прижимается к стене.

— МАТЬ ТВОЮ, ОНИ ВЫЛЕТАЮТ!

Она резко вскакивает на ноги и несется прочь по коридору; я с великим трудом поднимаюсь и иду следом, но мне чудится, будто я передвигаюсь в воде. Люди тем временем добегает до террасы. «Людиии! » — со смехом зову я, глядя на нее сквозь стекло. Она взбирается на балюстраду, какой-то парень бежит к ней, я уже доковыляла до террасы, она прыгает, десяток людей испускают дружный вопль, в котором под конец звучит облегчение. Я склоняюсь над перилами. Люди зацепилась за выступ балкона двумя этажами ниже и успела схватиться за него. Ее ноги висят в пустоте, она пробует подтянуться, она смотрит на меня, все кричат ей, чтобы она держалась: сейчас парни доберутся до нее через нижние квартиры, и пожарные уже вызваны, и все это длится еще с минуту, она кричит без передышки: «БОЛЬШЕ НЕ МОГУУУ! », а потом ее ослабевшие руки выпускают край балкона, и она разбивается десятью метрами ниже.

=> =>, =>

На повороте больничного коридора сталкиваюсь со знакомым санитаром, он неловко мне улыбается. Успокаиваю его: я пришла сюда кое-кого навестить. Дело в том, что последний раз мы с ним виделись, когда я вскрыла себе вены; он тогда подошел, подмигнул мне и сказал: «Знаешь, в следующий раз, если захочешь умереть, нужно резать не так (и он чиркнул пальцем поперек моего запястья ), а вот так (и повернул палец на 90 градусов ), вдоль руки, по всей длине». С тех пор я узнала от одной девчонки в агентстве, что эта процедура — вскрыть вену вдоль — требует большой точности и хладнокровия, которых, как правило, в такие минуты и не хватает. Самое лучшее, сказала она, резать крестом. Потому что, если режешь по прямой, кто-нибудь успеет зажать тебе запястье и остановить кровь. А если крестом, то, сжимай не сжимай, кровь от этого польется только быстрее.

Перед тем как войти в палату, делаю глубокий вдох.

Мать Людивин судорожно обнимает меня, стиснув так, что я вырываюсь чуть ли не силой.

У Люди вспухшее иссиня-бледное лицо, одна нога ампутирована выше колена, вторая в гипсе. Она вся утыкана зондами, от которых тянутся прозрачные трубки, где циркулирует не то кровь, не то физиологический раствор, а в одной из них течет совсем непонятная жидкость светлее крови, но темнее раствора — я не хочу знать, что там такое, — а некоторые трубочки опущены в какие-то банки, стоящие прямо на полу. Хотелось бы верить, что они помогут, но пока все это смахивает на какую-то самодеятельность, во всяком случае, в сериале «Скорая помощь» я такого не видела. Беру Люди за руку, стараясь не задеть эти дурацкие трубки, — правда, санитар тут как тут, следит, чтобы я ничего не свернула. Люди медленно открывает глаза, и я невольно сжимаю ее руку чуть сильнее, потому что белки у нее абсолютно красные.

Когда я была маленькой, у меня дома имелось одно заветное местечко, где мне всегда было хорошо — кухня в те моменты, когда мать готовила еду. Сидя в уголке, я закрывала глаза и слушала мирное пыхтение скороварки, ее «буль-буль-буль-буль» меня убаюкивало. А у Люди теперь подключен к сердцу аппарат, который громко пищит «бип-бип-бип-бип», как только оно начинает биться сильнее или слабее обычного. А второй аппарат связан с ее носом и мерно булькает. Я закрываю глаза, и мне чудится, что вернулось детство, что я снова сижу на кухне и вслушиваюсь в пыхтение скороварки.

Медленная прокрутка.

Вызываю по телефону такси, выхожу из больницы. Вижу маленькую девочку, которая, высунув язык, ловит им капельки дождя.

=> =>, =>

Я снова встречаюсь с Софи, но не по-настоящему. При свидании мы поцеловались, но я тут же предупредила, что это ровно ничего не значит. Мы долго шептались, сидя по-турецки у меня на кровати, а потом вдруг спохватились: с чего это, собственно, мы шушукаемся? Среди прочего Софи меня протестировала по системе, якобы изобретенной каким-то американским психиатром: сможете ли вы стать серийным убийцей? Это тест в виде загадки: «Женщина пришла на похороны своей матери, встретила там одного мужчину и безумно влюбилась в него с первого взгляда. У женщины есть сестра, которую она неделю спустя убивает. Почему она это сделала? » Я нахожу какое-то дурацкое объяснение, явно притянутое за волосы. Похоже, именно так говорит большинство людей. Но, по мнению психиатра, потенциальный серийный убийца тут же дает правильный ответ: потому что женщина надеется встретить этого мужчину на похоронах сестры. Я очень довольна, что не додумалась до такого, еще чего не хватало. У меня и без того наблюдаются некоторые тревожные симптомы, как то: в метро, когда подходит поезд, мне хочется кинуться под колеса, но это не страшно.

— Иди сюда, — говорит Софи, забираясь в постель.

Я говорю, что могу поспать рядом с ней, но и только. Она кивает. Мне приятен запах ее тела, он немного снимает напряжение. Но странное чувство: ее близость мешает мне заснуть, как в самом начале, когда мы были вместе.

Во сне я вижу, что нахожусь в стеклянной комнате и две противоположные стены вдруг начинают сближаться. Вся обстановка в комнате тоже из стекла: стол, пустой книжный шкаф, стулья; сдвигаясь, стены опрокидывают и в конце концов разбивают все эти предметы, стол буквально взрывается осколками. Я закрываю лицо руками, стеклянные острия впиваются мне в тело, но боли я не чувствую, смотрю на свои руки, на свои плечи — они сплошь в порезах и кровоточат. Я начинаю вынимать из ранок мелкие стеклышки, трогаю ухо и чувствую, что оно разорвано, жду прихода боли, но ее все нет, оборачиваюсь и вижу, что между стенами осталось не больше метра. Пытаюсь раздвинуть их, не дать им сойтись, но вот уже мое тело заполняет весь оставшийся промежуток, а вот уже трещат ребра. Еще на какой-то миг я отвлекаюсь, потому что у меня изрезаны ноги, и это меня смешит, я хотела бы потерять сознание, а пока шевелю руками, думая, что это последний раз в жизни, что сейчас мое тело, это чудо природы...

Если бы смерть проводила рекламные кампании, я бы точно пошла к ней на кастинг. И сказала бы: «Откровенно говоря, я подхожу вам по всем статьям! » И предъявила бы кипу медицинских справок об остановках сердца, о попытках суицида и прочее. Хотя, конечно, конкуренток у меня — вагон и маленькая тележка. Среди манекенщиц попытка самоубийства — явление настолько частое, что для его обозначения используют аббревиатуру — ПС. «Это у тебя которая ПС? » — «У нее что, ПС-love? » — «Ну сил нет, опять эти дурехи болтают о ПС! » — «У тебя что, никогда не было ПС? Да сколько ж тебе лет, детка? Ты давно в Париже? » Обычно ПС проходит так: наглотаешься снотворного или еще чего, дверь оставляешь открытой, чтобы сэкономить на слесаре, и звонишь своему парню, а если натыкаешься на автоответчик, тогда прямо в «скорую». Я даже знаю нескольких девчонок, образцово-показательных в вопросах организации ПС: они сперва звонят куда следует и только потом принимают лекарства. Кстати, не обязательно глотать слишком много — главное, как говорится, намерение, но, с другой стороны, нужно напихать в себя достаточно, чтобы тебе сделали промывание желудка, иначе твой парень не испугается и ты будешь выглядеть круглой дурой. К тому же ты уже настолько привыкла блевать, что никакая промывка тебе не страшна. А вообще если хочешь узнать, любит ли тебя по-настоящему твой парень, то ПС — незаменимое средство. Иногда девчонка даже вызывает в больницу свою лучшую подругу, чтобы та подсмотрела в зале ожидания, переживает ли ее парень или ему на все плевать. Бывает, это прочищает ему мозги: еще вчера он хотел тебя бросить, а теперь льет слезы и думает, что ты ему дороже всех на свете, и прочие глупости. Лично меня сильно достает, когда лезут с вопросами: плакал — не плакал? Потому что я всегда, конечно, говорю, что это была ПС-love — как же иначе? Иногда полезно изобразить из себя что-нибудь эдакое:

— Ну ясное дело, он рыдал. И даже — ха-ха! — сделал предложение, но я послала его подальше.

Нет, я серьезно.

Однажды в каком-то глянцевом журнале я прочла объявление о кастинге, мне тогда было пятнадцать лет. Мы с Амброй взяли и позвонили по этому объявлению — в то время мы с ней скакали, как блохи, по всему городу, — и нам назначили встречу на следующий день. Мужик, который нас принял, завел меня в одну комнату, а ее в другую — якобы переодеться, но я сразу поняла, чем дело пахнет, когда он вошел ко мне и запер дверь на ключ. Сердце у меня колотилось как сумасшедшее, я все твердила: «Нет... Нет... », как будто это могло помочь. А он сказал, довольно мягко: «Если будешь сопротивляться или кричать, я тебе сделаю очень больно. А мне не хочется делать тебе больно, поняла? » И он меня изнасиловал. А потом, перед тем как выйти из комнаты, добавил: «Будешь орать, я изобью твою подружку, изуродую ей лицо, так и знай. А виновата будешь ты». Он запер меня на ключ и пошел насиловать Амбру. Когда он нас выпустил, мы помчались прочь как ненормальные и бежали до самого метро. И там, в поезде, не смели даже глядеть друг на дружку. И разговаривать тоже не могли. Амбра позвонила мне только через три дня; если бы она этого не сделала, мы бы, наверное, никогда об этом не заговорили. Она рассказала, что тот тип изнасиловал ее не по-настоящему, она умолила не трогать ее, сославшись на свою девственность. В конце концов он заставил ее отсосать. И еще заставил благодарить его за доброту. Она поблагодарила. Но поскольку прямо перед этим он изнасиловал меня, то с Амброй процесс длился бесконечно долго.

— Это было ужасно, в какой-то момент я начала сосать усердно, лишь бы это скорее кончилось, понимаешь?.. А потом вдруг подумала: что я, с ума сошла? Что я делаю? Но мне так хотелось, чтобы он скорее вынул у меня изо рта...

После этого Амбра два месяца кашляла (ее мать решила, что она начала курить, и устроила ей веселую жизнь). Что до меня, то кроме попытки самоубийства дело закончилось аллергической реакцией на гель для душа.

Бонус:

⇐ Предыдущая 1 2 34