Глава десятая

В кабинете майора Семчука царил полумрак. Июньское солнце не могло пробиться сквозь плотные шторы. На стене был еле виден портрет министра государственной безопасности Абакумова.

Семчук, начальник Управления военной контрразведки округа полковник Чусов и Гоцман сидели рядом за длинным столом. Семчук только что вынул из сейфа и положил перед Гоцманом тонкую серую папку с грифом «Совершенно секретно» на картонной обложке:

— Вы запрашивали. Теперь изучайте. И — слушайте. Семчук снял телефонную трубку, коротко бросил:

«Введите». Бесшумно распахнулась дверь, дюжий сержант конвойных войск МВД ввел в комнату человека небольшого роста, с изможденным и исполосованным шрамами лицом. Конвоир усадил заключенного на стул напротив офицеров и, молча козырнув, удалился.

Гоцман раскрыл досье. С фотографии, приклеенной к первой странице, смотрел на него парень лет двадцати с небольшим, самоуверенный и пышущий силой. На нем была ладно пошитая форма с германским орлом на груди. Гоцман перевел взгляд на заключенного — теперь ему можно было дать и тридцать, и тридцать пять. Усталые глаза щурились от яркого света настольной лампы, направленной в лицо. Видно было, что на допрос в этот кабинет его приводят не впервые.

— Имя, фамилия, год и место рождения, национальность? — спросил Семчук.

— Рогонь Олег Мстиславович, 1918-й, город Черновцы. Украинец, — устало ответил человек.

— В каком звании и в какой части вы служили в Красной армии, как именно сдались в плен противнику и по каким мотивам?

— Звание — лейтенант. Службу проходил в 436-м стрелковом полку 155-й стрелковой дивизии Западного Особого военного округа. В плен я сдался добровольно 22 августа 1941 года по идейным мотивам, желая вступить в вооруженную борьбу с Советской властью…

— В чем вы обвиняетесь?

— Переход на сторону противника и активное сотрудничество с ним.

— В чем выражалось сотрудничество?

— После краткого пребывания в офлаге 68 в городе Сувалки я прошел отбор и был зачислен в диверсионно-разведывательную школу абвера SC-17, проходил там обучение. Потом участвовал в боях в составе 1600-го отдельного разведывательного дивизиона…

— Где находилась школа? — перебил Семчук.

— В городе Одессе.

Гоцман внимательно слушал, поглядывая то на заключенного, то на майора.

Эта часть допроса катилась как по хорошо смазанным рельсам — и вопросы, и ответы наверняка уже не раз проговаривались…

— Вам знаком этот человек? — Семчук вынул из дела фотографию и показал Рогоню.

— Знаком, — мельком взглянув на снимок, отозвался тот. — Он проходил обучение в нашей школе… Кличка — Чекан.

— Что можете сообщить о нем?

— Уголовник. Был пойман румынами. Дал согласие сотрудничать… Что еще? Физически силен, ловкий, выносливый… Но ненадежный.

— То есть?

— Было такое впечатление, что его забросят на задание, а он уйдет и просто будет грабить. По-моему, ему что Советы, что немцы, что румыны… Рукопашный бой, стрельба — это да. А на ключе, скажем, работал плохо. Криптографией не интересовался. Словом, ненадежный…

— С кем из курсантов общался Чекан?

— Да особо ни с кем. У нас так была построена система, что мы не общались особо… Комнаты отдельные. В основном индивидуальные занятия.

— И все-таки? — усмехнулся Чусов.

— Н-нет, ни с кем… Он такой…

Гоцман взглядом попросил у Чусова разрешения задать вопрос.

— А кличка Академик вам не попадалась?..

Рогонь на минуту задумался.

— Был один курсант, — после паузы медленно произнес он. — Жил не на территории школы. Появлялся изредка. Перед этим нас всегда загоняли в казармы. Ходили слухи, что это особо секретный агент. В лицо его никто не видел… Однажды я задержался в классе подрывного дела. Мне приказали отвернуться. За окном проходил начальник школы и сказал кому-то: «Akademik, du gehst ein ernsthaftes Risiko ein…»

Гоцман быстро взглянул на Чусова.

— «Академик, ты сильно рискуешь», — перевел тот.

— И все?

— Все, — пожал плечами заключенный. — Нас учили запоминать, и я запомнил…

— Ну, хорошо, вернемся к Чекану, — вздохнул Гоцман, откладывая досье. — Были у него какие-нибудь привычки? Ну, там марки он собирал? Играл на гитаре?..

Снова повисла пауза, на сей раз долгая. Семчук даже вопросительно взглянул на Гоцмана, но тот коротко помотал головой — не мешайте, пусть вспоминает.

— Про марки не знаю, — наконец произнес Рогонь, — а вот когда Советы… ну, когда вы входили в Одессу, мы бежали с ним по улице. На углу была кондитерская разбитая… И Чекан вдруг побежал к ней. Тут пулемет ручной ударил… Он упал. Смотрю, снова собирается бежать. Я кричу — с ума сошел, ложись! А он — мне пирожные нужны!..

Бывший лейтенант неожиданно засмеялся своему воспоминанию, и Гоцман увидел, что передние зубы у него выбиты.

— Чай без сахара пил, — договорил Рогонь. — Очень крепкий, кстати… А тут пирожные!.. Три раза падал, но добежал…

Когда Рогоня увели, Давид, сам не зная зачем, спросил у Семчука:

— Шо с ним дальше будет?..

— К сожалению, ничего страшного, — сумрачно ответил майор, принимая у Гоцмана папку и пряча ее обратно в сейф. — Согласно распоряжению министра внутренних дел от двадцать второго-первого-сорок шестого поедет в северные районы страны на положении спецпереселенца… А я бы таких стрелял на месте, без суда и следствия. Он, вы же видели, идейный… И с Советской властью не примирится уже никогда. А мы эту сволочь кормим и поим за счет тех, кто сейчас голодает…

Чуть слышно, но музыкально звякнул маленький колокольчик, сохранившийся с допотопных времен над дверью крошечной одесской кондитерской на окраине. Не до сластей сейчас было, летом голодного сорок шестого. Какие там сласти, если кило хлеба в коммерческом— пятнадцать рублей!.. Покупал их только тот, кто мог себе позволить такую роскошь. Но, видать, у гвардии капитана, бережно прижимавшего к груди красивую коробку с пирожными, деньги имелись. И кто бы его за это осудил?.. Воевал капитан, судя по его боевому виду и залихватски подкрученным усам, наверняка храбро, был ранен — об этом говорило то, что правую руку он держал немного на отлете, — и имел теперь полное право покупать пирожные для своей обаятельной дамы. Так думала торговка семечками, сидевшая со своим товаром неподалеку от кондитерской. Клиентуры, кстати, у нее было куда больше…

Следившие за кондитерской оперативники Саня и Тишак двинулись было следом за капитаном. Их обогнали двое мужчин в поношенных гимнастерках, похожих друг на друга, как близнецы. Похожесть их состояла в том, что при всем желании запомнить лица было невозможно — настолько они были обыкновенны. Разве у того, что повыше, брови были густые, щеткой.

— Сами, — тихо бросил Семчук, обгоняя милиционеров. — Ваше дело сторона…

Тишак и Саня растерянно потоптались напротив кондитерской, выполняя приказ майора. Контрразведчики свернули в переулок вслед за Чеканом.

— Ты хоть семечек купи, — буркнул Сане, прикуривая, Тишак. — Займи руки…

Саня чуть было не ответил «есть» — ведь он был по званию младший лейтенант, а Тишак — лейтенант, — но вовремя спохватился.

— Мне стаканчик.

— В кулек или в карманчик?

— В карманчик…

— Пять.

Саня протянул продавщице пятак и оттопырил карман. Торговка, зачерпнув стаканом семечки, сосредоточенно начала их всыпать.

В этот момент из дверей кондитерской вынырнул пацан-поваренок. Лицо его было озабоченным. Зыркнув глазами туда-сюда, поваренок свернул за угол и ссыпался в неизвестном направлении.

— Ходу!.. — Тишак кинул на землю папиросу и обернулся к Сане: — Ну!..

Саня рванулся из рук торговки, семечки вместо кармана посыпались на булыжник-Пацан явно знал, куда бежать. Рвал вперед не оглядываясь, только пятки сверкали. Тишак с Саней, сопя, мчались за ним. Мелькали голубятни, покосившиеся сараи, сохнущее белье…

Внезапно поваренок сбавил шаг и кинулся куда-то вбок, вдоль серой облупленной стены. Исчез в темной арке. Тишак, задыхаясь от быстрого бега, выхватил из кармана пистолет, щелкнул предохранителем… Саня, следуя его примеру, тоже взял оружие на изготовку. Как-никак связной Чекана — это тебе не шутка.

Затаив дыхание, оба осторожно заглянули в арку. И увидели, как пацан, на ходу сдергивая портки, ныряет в покосившуюся будку сортира и захлопывает за собой щелястую дощатую дверь…

А капитан, бережно прижимая к груди коробку с пирожными, шел себе по тихой, ничем не примечательной одесской улице. Она пустовала, и лишь на значительном расстоянии за капитаном следовали двое мужичков в поношенных гимнастерках без погон, со смехом болтавших между собой, да проехала цистерна-полуторка, распространяя сильный запах керосина…

Капитан свернул во двор полуразрушенного дома. Семчук кивнул напарнику — давай, мол, за ним, а я в обход.

Сдерживая сильно бьющееся сердце, майор выскочил на параллельную улицу. Никого. «И с чего это такие волнения? — попробовал он посмеяться над собой. — Ты же из «Смерша»! На фронте не такое бывало! » Самовнушение обычно всегда поднимало Семчуку настроение, но на этот раз должного действия не оказало.

Он свернул в арку и наткнулся на лежащего навзничь человека в гимнастерке без погон. Напарника убили точным ударом ножа в сердце.

Забыв обо всем, Семчук склонился над погибшим и не узнал о нацеленном в спину «парабеллуме».

Ида смеялась. Смеялась и кружилась по комнате, обнимая коробку с пирожными. Улыбка удивительно красила ее. Хотя она казалась Чекану неотразимой всегда, даже в самые трудные времена, когда об улыбках никто не думал.

— Эклеры? Не забыл?.. — Она снова рассмеялась, понюхала коробку, стала открывать.

Он тоже засмеялся.

— Ида, Ида… — Чекан обнял ее, уткнулся носом в теплую шею. — Помнишь, на Малой Арнаутской была кондитерская? Недалеко от «Шантеклера», угол Ремесленной?.. Когда разведшколу разбомбили, мы по городу прятались… Я уже в штатском был. Бежал с одним придурком. Вижу — наша кондитерская… Забежал, набрал полную коробку — и к тебе… Прибегаю… А соседи говорят, она с румынами ушла…

— Ни с какими румынами я не уходила… Тебя ждала.

Ида снова принялась за коробку. Увидела на ней красное пятно. И подняла красиво очерченные брови.

— Кровь? Откуда?.. Это вчерашняя рана? — Она встревоженно коснулась его правой руки. — Болит?..

— Не моя, — усмехнулся он. — На хвост упали двое…

Ида положила коробку на стол, подошла к нему. Обняла сзади за плечи.

— Уезжать надо отсюда…

— Куда? — снова усмехнулся Чекан. — К тебе в Польшу? Там тоже коммунисты…

— Это ненадолго, — помотала головой Ида, — их там все ненавидят… Сначала переберемся в Турцию, там посмотрим.

— А там что?

— Спокойнее…

— Я даже языка не знаю…

— Я научу, — улыбнулась Ида. — Через год будешь говорить. И куш там толковый… А здесь — копеечный… Или тебя здесь что-то держит?

Чекан с улыбкой обернулся, притянул Иду к себе:

— Ничего меня нигде не держит…

Он бережно поцеловал ее пальцы. Прямо в татуированный ромбик с двумя цифрами, верхняя из которых, восьмерка, означала срок, а нижняя, тройка, — число судимостей.

Посреди гоцмановского кабинета стояли, понурившись, Тишак и Саня.

Оперативники разместились вокруг на стульях и табуретах. Сам Гоцман, хмуро качая ногой, сидел на краю стола.

— …Я Семчуку сразу предложил: давайте пойдем с вами, — продолжал бубнить Тишак, не поднимая глаз. — На расстоянии, прикрытием. А он — нет, Чекан может встречаться с кем-нибудь в кондитерской, останьтесь… Ну вот… остались…

— Ну и хорошо, шо остались, — вяло махнул рукой Гоцман. — А то и вас бы положил…

— Я ж думал, Семчук — МГБ, контрразведка, опытный…

— Чекан разведшколу прошел, — возразил Гоцман, — и Семчук за это знал. Переиграл их Чекан — так то ж бывает… Ладно, — оборвал он сам себя, махнув рукой. — С этим все ясно. Теперь за Седого Грека и пленных румын. Леша?..

Якименко поднялся со вздохом.

— Шо за Грека, то я хорошо запомнил рожу, которая его коцнула. Стоял в трамвае… Поц без особых примет, скажем так. Нашелся в нашей фотокартотеке… — Капитан, словно фокусник, извлек из кармана брюк небольшую карточку и показал ее присутствующим. — Анатолий Филимонов, кличка Живчик, 1916 года рождения… До войны никак не светился, может, его вообще в Одессе не было… При румынах тоже сидел тихо, вылез после освобождения. От призыва в армию освобожден по здоровью — легкие. Полгода проработал на тяжелом весостроении, как выяснилось, с одной целью — войти в доверие к бухгалтеру завода… Подорвал ихнюю зарплату год назад и с тех пор лег на дно — ни слуху ни духу. По остальным делам дали запрос у ГАУ…

— Интересное кино, — хмыкнул Гоцман, — при румынах сидел тихо, а Грека спичкой убрал так, как не каждый диверсант сможет… Интересно… Ну, дальше…

— По самим румынам ничего важного, — вздохнул Якименко. — Оба рядовые, по фамилиям — Миронеску и Аргетояну… Подтверждают, шо сидели у Грека как собаки на привязи. Работали за еду. Чинили машины, в основном грузовые. Факт переборки двигателя ЗИСа подтвердили, как и то, шо неоднократно видели арттягач «Додж». Грузовики были разные — и трофейные, румынские и немецкие, и наши военные, даже с номерами воинских частей. Больше ничего не видели и не слышали. Всю войну сидели в тылу, режим Антонеску осуждают. Сильно бедуют, шо их не пускают в церковь по воскресеньям… А, вот еще… Последние дни на базе Грека видели женщину, по описанию худенькую, черноволосую, в ситцевом платье, загорелую, лет тридцати. На том все.

— Ясно, — вздохнул Давид. — Леш, по румынам дай на всякий случай запрос в ГУПВИ note 6, вдруг они все ж таки какие военные преступники, хрен их знает… Чего-то ж они сидели у Грека и не рыпалисm, хотя триста раз могли его сдать со всеми потрохами.

Распахнулась дверь. Присутствующие встали — в кабинет вошли Омельянчук и Кречетов с пухлым портфелем в руках.

— Товарищи офицеры! — бодро произнес Омельянчук, указывая на гостя. — Принимайте пополнение… Помощник военного прокурора майор юстиции Кречетов Виталий Егорович. Принято решение организовать сводную бригаду по делу за обмундирование. Шобы, так сказать, общими усилиями… Так шо знакомьтесь, товарищи… А у меня еще дела.

С минуту в кабинете стоял общий гул приветствий и представлений.

— Ты один к нам? — спросил Гоцман у Кречетова, когда шум немного улегся. — Или с группой?

— Пока один. Но при необходимости будем подключать моих.

— О, то козырно! — хмыкнул Гоцман. — Вместе с машиной?

— Да, внизу стоит…

— Тишак, — обратился Гоцман к насупившемуся Тишаку, — утри сопли и дуйте обратно до кондитерской. Допросите всех — может, кто еще что знает… Не возражаешь? — повернулся он к Кречетову.

Тот кинул взгляд на часы.

— Водитель — сержант Умаров. Скажите ему, что до двух часов он в вашем распоряжении.

— Есть, товарищ майор! — хором вскричали Тишак с Саней, дружно кидаясь к дверям.

— Так!.. — Гоцман удовлетворенно оглядел свое хозяйство. — А мы тебе сейчас рабочий стул организуем.

Леша, пошли в хозуправление… Заодно в финчасть зайдем, сегодня ж получка…

Через пятнадцать минут Гоцман и Кречетов стояли перед обитой черным дерматином дверью. Якименко убежал к начальнику ХОЗУ за ключом.

— Кабинет почти с иголочки, — воодушевленно расхваливал достоинства предназначенного майору помещения Гоцман, — вчера как подмели…

— Да мне любой сойдет, — беззаботно махнул рукой Кречетов. — Ну, рассказывай…

— Ты первый, — засмеялся Давид.

— Ну что? — начал майор. — Наимова Мальцов своей властью пока вообще отстранил от работы, за проявленную халатность… Я взял дело. А тут и нападение на склад, и убийство Воробьева забирает себе контрразведка. Получается, все нитки оборвали. Ты ничего не рассказываешь. Ну, я и написал рапорт — прошу объединить наши усилия…

Гоцман довольно кивнул и сразу же взял быка за рога:

— Тут такая заноза… Я сам мозги поломал… Обмундирование, с которого весь кипеш поднялся, никому из «деловых» близко не нужно! Ты понимаешь, какая штука?

— То есть? — заинтересовался Кречетов.

— Ленд-лизовские макинтоши, немецкий шевиот, шо угодно — да!.. А наши ж гимнастерки никому и даром не сдались! А тут — тысяча комплектов, при этом наши бандюки бьются за него, аж гай шумит. Ты спроси — с чего?.. Ладно, допустим на секундочку — заметали следы. А крали-то зачем? На складе ж и плащ-палатки, и те ж иголки патефонные!

— Но в последний раз они приехали за оружием…

— О то ж! — кивнул Гоцман. — Значит, люди серьезные…

— Так, — подытожил Кречетов. — И заправляет ими капитан Есюк со шрамом на виске?

— Ну, Есюк он такой же, как я Иванов, — хмыкнул Гоцман. — Кличка — Чекан. И фамилия, кстати, тоже Чекан. Игорь Станиславович. 1905 года, родился в Иркутске. Родители неизвестны. Хотя, судя по отчеству, поляки какие-нибудь ссыльные… Бандит со стажем. Грабежи, убийства… Первая ходка еще в двадцать втором году…

Подоспел запыхавшийся Якименко с ключом. Гоцман, открывая дверь кабинета, договорил:

—…а в войну обучался в разведшколе абвера.

— Ого! — отозвался Кречетов, переступая порог своего нового кабинета.

Кабинет был просторен, не хуже, чем у Омельянчука. Стены аккуратно выкрашены снизу в синий, сверху в белый цвет. И даже ведущая на запасную лестницу вторая дверь имелась, правда заколоченная. Кречетов положил портфель на письменный стол, потянулся, осматривая комнату.

— Ну шо, нравится? Генеральские хоромы. Пользуйся… — Гоцман уселся на стул и продолжил: — Так шо Чекан человек непростой.

— А откуда информация про год рождения и прочее?

— Запросили по телефону Москву. Попросили ребят из ГАУ пошукать у картотеке… Вышка ему светила уже пять раз, начиная с двадцать шестого… Всплывал в Киеве, Ленинграде, после воссоединения — в Бресте и Каунасе, в октябре сорок первого — в Москве. Но в основном — Одесса… Ну а сегодня этот Чекан-Есюк положил еще двух человек. Смершевцев… то есть этих… в общем, из окружной контрразведки. Майора и старлея. И не каких-нибудь сопляков, а фронтовиков матерых…

— Та-ак… — протянул Кречетов.

— Но есть еще один персонаж. С Чеканом в разведшколе учился какой-то Академик. По всему, он как раз за главного.

— Ну-ка, ну-ка, поподробнее… — Кречетов взял стул, уселся напротив Гоцмана.

Тот развел руками:

— А нечего пока подробнее. Имеем только кличку, показания одного фраера да несколько трупов из его банды. Такая вот картина маслом… Но ничего! Мы хорошо тут дали по зубам бандитам. Они пока притихли. Есть время заняться тем Академиком… Ну шо, с новосельем тебя? — неожиданно сменил он тему.

— С новосельем, — согласно улыбнулся Кречетов, открывая портфель. — Но есть и еще один повод.

При виде трех пузатых бутылок с этикетками винно-коньячного треста «Арарат» Гоцман уважительно присвистнул. А майор продолжал выкладывать на стол несметные богатства: четыре банки американской тушенки, две толстые плитки шоколада «Серебряный ярлык», черную с золотом пачку дорогущих папирос «Герцеговина Флор».

— Откуда богатство?.. — Давид повертел в руках бутылку коньяка.

— Из лесу, вестимо… Почаще заходите в коммерческий на Канатной, угол Новорыбной, желательно в день получки — засмеялся Кречетов. — У тебя же неделю назад был день рождения, ты что забыл?.. Так что это — подарок!

Видя, как омрачилось лицо Гоцмана, он понял, что сказал что-то не то.

— Я, Виталий, день рождения четыре года не праздновал, — после паузы глухо произнес Давид. — А в этом году отметил… Словом, спасибо. Убери.

Он тяжело поднялся и зашагал к выходу из кабинета. В дверях его нагнал примирительный оклик майора:

— Давид! А за новоселье?..

Через час оба со стаканами в руках стояли на балконе, подставив хмельные головы вечернему ветерку. Внизу, во дворе, Васька Соболь с помощью другого водителя осторожно кантовал большую бочку с бензином — топливо для транспорта управлению отпускали по спецнаряду, оптом.

—…Меня Мальцов хотел в Москву рекомендовать, — говорил Кречетов, — в Высшую военную коллегию. Какая-то там у них вакансия, что ли… Но, знаешь, я рад, что никуда не уехал. Москва Москвой, там у меня никого, даже старых преподавателей не осталось, которые меня учили — кто умер, кто погиб… А здесь… здесь с тобой познакомился. Знаешь, как здорово, когда появляется человек, с которым… легко?.. Я вот в Одессе уже год, с июня сорок пятого… А легко вот как-то… ни с кем не было.

Давид искоса взглянул на Виталия. Снова опустил глаза во двор. Васька Соболь, насвистывая под нос «Синюю рапсодию» Лещенко, прошел к гаражу. Через минуту там взревел мотор ГАЗ-67, и пыльный ХБВ выкатился во двор. Заглушив двигатель, Васька откинул капот джипа и, казалось, забрался туда с ногами.

— Интересно, вот как это мы с тобой ни разу до сих пор не пересеклись? — с нетрезвой настойчивостью поинтересовался Кречетов.

Гоцман хмыкнул:

— Очень просто. Ведомства-то разные… Ты по армии шуруешь, я — здесь…

— Выходит, спасибо этим… гадам, которые обмундирование со склада стащили? — ответил такой же ухмылкой Виталий. — Чекану или как его там… Академику… Если б не они, не было бы у нас с тобой повода познакомиться. Да и Наимову спасибо, что отказался от дела…

— Ну, где-то так…

Кречетов поболтал в стакане остатками коньяка, взглянул на Гоцмана:

— Ты, Давид, не думай, что я так… с пьяных глаз все это говорю. Во-первых, я не пьяный, а выпивший, а это две большие разницы, как говорят у вас. — Он улыбнулся. — А во-вторых, всегда приятно, когда находишь близкого тебе человека. Будь здоров.

— Обязательно буду, Виталий, — кивнул Давид, чокаясь с приятелем. — И ты тоже это… не болей.

Знаменитый ресторан «Лондон», Ленина, угол Воровского (то есть, по-старому, Ришельевская, угол Малой Арнаутской), одесситы испокон веку ласково называли «Лондончик». Зал некогда пользовавшегося недоброй репутацией заведения тонул в густом табачном дыму, но Кречетову и Тоне удалось найти место, где было относительно свежо — рядом с входом на кухню. Правда, взамен им предстояло вдыхать доносившиеся из-за потрепанной красной портьеры ароматы ресторанной кухни…

— …. фаршированные баклажаны, антрекот «Офицерский» и мясное ассорти, — закончил заказ майор и галантно передал папку с меню Тоне: — А барышня закажет сама.

Тоня, нахмурившись, листала меню так долго, что официантка заерзала на месте, выразительно поглядывая на Кречетова. Но тот с покорной шутливостью развел руками — дескать, дама имеет право на милые капризы.

— А мне принесите солянку, — наконец выдала Тоня, отодвигая от себя папку с меню. — И салат «Столичный».

— Пить что будем? — с приторной любезностью осведомилась официантка, чиркая в блокнотике загадочные знаки. — Столичную водочку под столичный салат? Графинчик маленький или сразу большой?..

— Даме шампанского подадите, — остудил официантку Кречетов.

— А ты?.. — удивилась Тоня.

— А в моей грешной жизни уже был сегодня коньяк, причем немало, — улыбнулся майор. — Так что воздержусь, пожалуй…

Тоня капризно надула губки. Кречетов взял ее руку в свои ладони.

— И все-таки мне интересно, — ни с того ни с сего произнесла Тонечка, — вот ты, Виталик, так деньгами соришь, будто у тебя праздник какой-то!.. Ты что, генерал?.. С чего бы это? Коньяк с кем-то пьешь… Конечно же, с женщинами…

Виталий рассмеялся.

— Коньяк, к твоему сведению, я пил с Гоцманом. У меня было новоселье на службе. Плюс получка сегодня… А что касается генералов, то ты права, до литераторов мне пока далеко…

— До кого? — не поняла Тонечка.

— Литераторов… Это те, кто получают литеру А, спецпаек, — пояснил майор. — А я всего-навсего литер-бетер…

— …ну да, а я на твоем фоне вообще кое-какер, — подхватила Тонечка.

— Главное, что не удэпэккер, — договорил Кречетов. и, по глазам девушки поняв, что такого сокращения она еще не слыхала, растолковал: — УДП — умрешь днем позже… Лишенцы, которые вообще без карточек сидят.

Шутка была невеселой, но оба прыснули со смеху.

— Когда уже эти карточки отменят? — после паузы вздохнула Тоня.

— Ну как когда?.. Хлебные — осенью, остальные — в следующем году… А по поводу денег… — Лицо майора стало серьезным. — Да, я получаю не так уж много, но поверь, мне очень приятно, когда… приятно тебе. И по поводу праздника ты права. У меня действительно праздник… Я же встретил тебя. И еще нашел настоящего друга.

— Мы рады, шо вы рады, — с одесским акцентом передразнила Тонечка.

Кречетов с улыбкой поцеловал ее пальчики.

К столику подоспела официантка с бутылкой шампанского на подносе, налила пенящийся напиток в высокие фужеры. Тоня отпила половину, Виталий чуть пригубил. Все-таки две бутылки коньяка, которые они одолели с Гоцманом, — не шутка, пусть даже и под хорошую закуску…

— Можно задать тебе серьезный вопрос?.. — Тоня поставила на стол фужер, наблюдая за рвущимися на поверхность пузырьками. — Почему ты выбрал именно эту специальность? Стал именно военным юристом, а не кем-то еще?

Кречетов помедлил с ответом.

— Видишь ли, я с детства очень остро… чувствовал всякую несправедливость. И мне ужасно хотелось сделать хоть самую малость для того, чтобы в мире стало меньше зла и страданий… А кому распутывать паутину зла, как не юристам?.. И знаешь, я ни минуты не жалею о своем выборе… А еще я обожал в детстве Шерлока Холмса, — неожиданно засмеялся майор. — И надеялся тоже когда-нибудь вывести на чистую воду опасного, таинственного преступника…

— И как? — Глядя на Виталия, Тоня тоже рассмеялась. — Удалось?

Кречетов снова посерьезнел:

— Надеюсь, удастся. Скоро…

Поздней ночью Нора открыла на осторожный стук. Смущенный Гоцман стоял на пороге, сжимая под мышкой сверток.

— Здравствуйте, Нора…

— Здравствуйте… — Его приход не был для нее неожиданным, и он был этим удивлен. — Проходите. Только тихо, сосед спит…

— А шо, соседи появились?.. — Из-за двери в одну из комнат раздался мечтательный всхрап, и Гоцман понял, что — да, появились…

— Один, — пояснила Нора. — Он на заработки в Измаил ездил.

Давид неловко нагнулся снять сапоги. Но, спохватившись, прежде протянул сверток:

— А у меня бутылка коньяка вот… У нас новый сотрудник. Вот, всучил мне бутылку коньяка. Так, думаю, надо ж ее как-то где-то выпить…

Он смешно прыгал на одной ноге, стягивая сапог. Лицо его раскраснелось. Нора смотрела на него и тихо улыбалась.

— Прекрасно! — произнесла она с какой-то сложной интонацией. — Будем пить коньяк…

— Да? — обрадовался Гоцман. — Так мы его разом!..

Осторожно ступая, чтобы не разбудить соседей, они проследовали на кухню.

Гоцман разоблачил коньяк, выложил на стол банку тушенки и плитку шоколада, сунул скомканную газету в карман. Нора извлекла из буфета две маленькие рюмочки на тонких ножках.

— Это шо такое? — Гоцман осторожно повертел в пальцах чудную рюмку.

— Коньячные рюмки…

— Во как! А я из стаканов пью…

— Хотите, давайте из стаканов, — тут же согласилась Нора, взяла рюмки, чтобы убрать их в буфет.

Гоцман удержал ее, но тут же отдернул руку.

— Нет, нет… Так хорошо! Только я не знаю — как…

— Для начала надо налить, — улыбнулась женщина.

Красный как рак Гоцман откупорил бутылку, наполнил рюмки, больше всего боясь пролить дорогой напиток. Вдохнул божественный аромат и неуклюже ухватил свою рюмку.

— Нет, не так… — Холодные пальцы Норы коснулись его руки, поправили. — Вот, между двумя пальцами… Рука должна согревать коньяк.

— А так он шо, замерзнет?

— Вы попробуйте и поймете… Во-от. А теперь чуть-чуть качните его и понюхайте.

Гоцман хотел сказать, что только что нюхал, но промолчал и еще раз втянул носом аромат Армении. И сказал совсем другое, изменившимся голосом:

— Нора… Вы одно скажите… мне важно. Вам Фима… Он вам был только друг? Или… не только? …

Глаза Норы наполнились печалью.

— Только… И вы, Давид, мне тоже будете — только друг…

— Шо, не нравлюсь? — тяжело выдавил школьную фразу Гоцман.

— Нравитесь, — вздохнула Нора. — Но это ничего не меняет. Вы, Давид…

— Ша, Нора, — жестко перебил ее Гоцман. — Я и без второго слова все понимаю.

Он одним махом опрокинул в себя рюмку и крепко поставил ее на стол, едва не сломав тонкую ножку. Протопал в коридор и, подхватив сапоги, босиком вышел из квартиры на лестницу.

«Та не, даже смешно, Додя», — бормотал он, бредя по городу. Ну куда ты?.. У тебя ж на сердце пустыня, у тебя ж в голове один Уголовный кодекс. И лет тебе уже сорок… один. И все твое богатство лежит в коробке из-под печенья. И не забыл ты еще того апрельского дня сорок четвертого, когда сказали тебе, что случилось на старой Люстдорфовской дороге… И вообще тебе уже нужно спать, а не шататься по прекрасной Одессе после бутылки коньяка, выпитой в компании приятеля, и рюмки, выпитой в обществе женщины, так твердо расставившей все по своим местам.

— Я ж не могу ей понравиться, — подумал Давид, а вышло, что сказал вслух.

Ноги занесли его на угол Карантинной и Греческой — советские названия этих улиц он при всем желании сейчас вспомнить не смог бы.

— Вы? — неожиданно окликнули его из темноты. — Та вы шо, Давид Маркович? Шобы вы и не понравились даме?.. Бросьте.

Гоцман, покачнувшись, вгляделся во тьму. Это был таксист, куривший сидя на подножке своего «Штевера».

— Я вам откровенно скажу, — как ни в чем не бывало продолжил он, — мне моя вас всегда у пример ставит. Вот, говорит, я помню Даву босяком, каких не было, а стал же ж государственный человек…

— Слушай, государственный человек, — перебил его Гоцман, — домой отвезешь?

— Так завсегда пожалуйста, — обрадовался таксист, суетливо вскакивая с подножки, — со всем нашим удовольствием.

Гоцман плюхнулся на сиденье.

— Не шуруют тебя по ночам?

— Та не, — поморщился водитель, включая зажигание. — Последний раз в мае сел какой-то жучок, хотел на понт взять… Ну так сам потом и бежал быстрее лани. Я ему еще фарами посветил, шобы светлее видно… — Он принюхался и одобрительно хмыкнул: — Коньячок употребляли?

— А слышно?

— Еще как, — хохотнул таксист. — А я вот даже не помню, когда последний раз коньяк пил. Наверно, в тридцать девятом, в Ялте…

В серебрящейся лунной дорожке неподвижно стояло ржавое суденышко — заслуженный сорокалетний баркас, во время войны переименованный в тральщик, а теперь снова доблестно воюющий со скумбрией и ставридой. Море у берега было таким тихим, что кораблик почти не качало.

Невидимый в темноте человек перегнулся через борт, вглядываясь вниз. В следующий миг в ночь полетели фал и трап. Плеснули волны. Это к борту кораблика подошел весельный ялик. По трапу на борт поднялась женщина, потом мужчина.

А уже через минуту Толя Живчик, задыхаясь от быстрого бега, ворвался в халупу, где полуночничал над гроссбухом Штехель.

— Чекан уходит!

— Что ты орешь? — недовольно вскинул редкие бровки Штехель, отрываясь от писанины и аккуратно откладывая ручку. — Как уходит, куда?

— В Турцию, с контрабандистами. Сам видел…

Штехель перевел взгляд на грязные ботинки Живчика.

— Что вперся на чистый пол? Снимай!.. А что ж ты только «видел», а? Что ж не остановил?!

— Та мне нужна дырка в голове? — фыркнул Живчик, делая движение, которое можно было расценить как попытку разуться.

— Ну, вот Академик тебе головенку-то и отвернет.

— Тебе тоже…

— Что? — прищурился Штехель. — Язык прикуси, растявкался тут!

— Штехель, ты на меня не ори, я вор свободный…

Секунду Штехель молчал, отвернувшись от Живчика. Наконец снова вскинул на него глаза — на этот раз уже льстивые.

— Ну и что делать будем, Толечка?

— Твоя печаль, — независимо пожал плечами Живчик. — Ветер южный. До утра они не выйдут.

— Ага, ага… — Штехель подвигал бровками, явно принимая решение, и наконец скомандовал: — Вот что — собирай своих ребят. Через два часа скажу, что делать. Шевели ножонками!..

Живчик, не попрощавшись, бросился из комнаты. Штехель, кряхтя, прошелся половой тряпкой по следам его запыленных сапог, швырнул тряпку в ведро, бережно вымыл руки, поливая себе из кружки. И застыл перед телефонным аппаратом, взвешивая в руке гудящую трубку, словно дорогую вещь.

Наконец он решился — быстро, будто боясь обжечься, набрал номер и наигранно-весело произнес:

— Ивана Марковича можно?.. Ошибся?.. Ой, звиняйте! Без очков не вижу!

Трубка легла на рычаг. С минуту Шехтель тяжело дышал и утирал пот, успокаивая тяжело колотившееся сердце.

Ночь была на исходе. Море из черного становилось тускло-дымчатым, луна убралась за тонкую пелену облаков. Вокруг тускнеющих звезд появились темные круги. Слегка покачивало. Баркас, по-прежнему заякоренный недалеко от берега, словно танцевал на привязи. Тяжело приседали на волне и две шлюпки, подошедшие к его борту.

— Эй! Сухофрукты! — Вахтенный матрос, перегнувшись через леера, всматривался в человека, который медленно, осторожно крепил на борт баркаса что-то темное и тяжелое. — Шо там вошкаемся? Геть!

— Капитана зови, — отозвалась шлюпка.

— Я те щас! — присвистнул матрос.

— Дырку в тыкве хочешь?.. Сказали тебе — капитана!

Разглядев в руке говорившего ствол, матрос попятился к рубке. Словно повторяя его движения, первая шлюпка откачнулась от баркаса, с ее борта провис длинный тонкий провод.

Из рубки в сопровождении вахтенного показался капитан. Свесился за борт, пытаясь разглядеть непонятный предмет, прикрепленный чужаками, потом окликнул:

— Эй, на ялике!

В редеющей темноте вспыхнул фонарь, освещая лицо капитана. Он невольно сощурился.

— Чекана позови, капитан.

— Какого Чекана?.. Вы кто такие?

— Смотри сюда, — спокойно ответили с шлюпки, и луч фонаря выхватил из тьмы готовую к взрыву магнитную мину, висящую на борту судна.

— Хлопцы, не знаю я никакого Чекана. — Голос капитана стал неуверенным.

— Даю полминуты. Потом взрываю, — холодно пообещали с ялика.

— Да клянусь вам! Не знаю никакого Чекана!

— Отходим, — приказал своим Толя Живчик. — А то булькнем вместе с этой халабудой… Время уже бежит, — бросил он в сторону капитана.

В отчаянии махнув рукой, капитан скрылся в рубке. Живчик, усмехнувшись, велел табанить. Через пару секунд у лееров возник знакомый силуэт.

— Кто меня спрашивал? — Голос, как всегда, звучал спокойно и властно.

— Чекан! — негромко произнес Живчик. — Один знакомый человек велел передать: или ты с ним встречаешься, или мы взрываем посудину… Ты извини, мне приказали.

Живчик направил на Чекана луч фонаря. Тот, помедлив, сделал знак — подходите.

Стараясь дышать, как учили в разведшколе, Чекан осторожно двигался по катакомбам, освещая путь мощным фонарем. Когда-то здесь добывали ракушечник, из которого построена половина Одессы, а теперь мертвые штольни забыли, как звучат людские шаги, а тем более голоса. Впрочем, не такие уж они были и мертвые, эти штольни. В обитающего здесь катакомбника с рогатой головой и длинными когтями Чекан, конечно, не верил, но шел настороже, держа оружие наготове. После удушающей жары, стоявшей на поверхности, вечные плюс четырнадцать, которые царили здесь, казались погребальным холодом. Раненая рука от холода противно ныла.

Он дошел до тупика, оглянулся. И обостренным слухом скорее почувствовал, чем услышал, глухое покашливание.

Сжав зубы от ненависти, Чекан вскинул пистолет. В подземелье «парабеллум» громыхнул, как добрая пушка. Взвизгнула пуля, срикошетив о камень в глубине лабиринта, многоголосое эхо заплясало по пустынным коридорам, гуляя от стены к стене. Штольню заволокло горьким пороховым дымом.

Чекан поднял фонарь, осматривая дыру дымохода в углу — нити дыма уходили туда. И тотчас услышал кашляющий смех и до неузнаваемости искаженный акустикой голос Академика:

— Знал, что ты захочешь меня убить… Даже обидно… Столько времени знакомы… В Турцию собрался? Рано. Еще месяц-полтора придется поработать. Потом я сам тебе помогу уехать.

Пока Академик говорил, Чекан бесшумно установил фонарь в расщелину в стене, направив луч на дымоход, и так же осторожно двинулся назад, к выходу из штольни.

— Да не ищи, не ищи ты меня здесь… — Слышно было, как Академик поморщился. — Здесь разные выходы… Упустишь главное… Иду я у тебя пока забираю. Как закончим операцию — верну. Ну а если что не так — сам понимаешь.

Чекан снова скрипнул зубами. Не таясь, вернулся, сунул ствол «парабеллума» в дыру дымохода и нажал на спуск.

— Ну, успокоился? — издевательски осведомился Академик, когда утихло эхо. — Тогда слушай задачу…

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒