Алексей Иванович Пантелеев 12 страница

- Мама... мамочка... мама! - негромко звал он. Кричать он боялся. Он был уверен, что роща полна каких-то ужасов. И вдруг, в который раз выбегая на опушку, он увидел среди розовеющих на солнце берез силуэт женщины. Александра Сергеевна стояла к нему спиной, на цыпочках и, заслоняясь рукой от солнца, вглядывалась в сторону деревни.

- Ма! - закричал Ленька.

Она вздрогнула и оглянулась. Лицо у нее было бледное, заплаканное. Мальчику показалось даже, что она похудела.

Он подбежал к ней, уронил бидончик и, схватив ее за руки, прижался щекой к костяной пряжке ее кушака.

- Мамочка, милая, прости меня!..

Она не оттолкнула его и очень спокойно, даже чересчур спокойно, как показалось Леньке, сказала:

- Боюсь, мой дорогой, что скоро у тебя не будет мамы.

- Мама... не надо! - воскликнул он.

- Да, да, мой милый... Рано или поздно ты добьешься этого... Ждать тебе осталось недолго...

Тогда он опустился на землю у самых ее ног и громко заревел:

- Ма-а!.. Зачем ты так говоришь?!

Она помолчала, выдерживая характер, но не выдержала, сама опустилась рядом и тоже заплакала.

Так они и сидели, плечом к плечу, на сырой траве, под белой березкой и плакали минут пять.

Наконец рыдания стали утихать.

- Ну, что? - сказала Александра Сергеевна, всхлипывая. - Нашел ты свою бандуру?

Ленька деликатно фыркнул и подавился слезами.

- Нашел, - сказал он, подталкивая ногой бидончик.

- Да, кстати, - встрепенулась Александра Сергеевна.

- Что кстати?

Она помолчала, подумала и сказала:

- Впрочем, нет, ничего...

- Как ничего? Ты же что-то хотела...

- Что я хотела? Оставь, пожалуйста. Ничего я не хотела... Господи, вы посмотрите, - на кого он стал похож!.. Леша, где тебя угораздило? Повернись-ка... Что у тебя с блузой?

- Да... с блузой... Ты бы знала!.. Ты знаешь, между прочим, к кому мы чуть не попали?

- К кому?

- К Хохрякову.

Захлебываясь, он стал рассказывать ей о своей встрече с бандитом. Александра Сергеевна слушала его, ахала, закрывала глаза.

- Нет, с меня довольно! - воскликнула она, поднимаясь. - Ты отдохнул?

- Отдохнул.

- Вставай тогда, поднимайся, пошли!

- А куда?

Александра Сергеевна задумалась, выпятив, как девочка, нижнюю губу.

- Н-да. Это действительно вопрос.

- Нам же надо к Волге?

- Увы. К Волге.

- А где она? Далеко?

- Милый мой, если бы я знала! Я даже не имею представления, в какую сторону нам надо идти.

Ленька вскочил.

- Мама, знаешь что? Давай будем искать дорогу по солнцу!

- К сожалению, мой дорогой, я не умею искать дорогу по солнцу.

- Как? Ты же географию знаешь?

- Да... но при чем тут география? Постой! Волга течет в Каспийское море - с севера на юг. Мы находимся сейчас на ее левом берегу...

- Значит, Волга на западе!

- Ты знаешь, пожалуй, ты прав. А где запад?

- А запад? А запад как раз напротив востока.

- А где восток?

- Мама! - с укоризной воскликнул Ленька.

Восток давно уже давал о себе знать. Он кричал о себе яркими красками неба, золотом солнечных лучей. Он быстро сушил слезы на их лицах, трепетал на бело-черных стволах берез, переливался крохотными радужками на каждом листике и на каждой травинке.

... Поставив на голову свой бидончик и придерживая его спереди, Ленька шел мелкими танцующими шажками по тропинке, изображая африканского невольника, которого принанял за бутылку рома или за нитку стеклянных бус торговец слоновой костью.

- Мама, - крикнул он, не оглядываясь, - похож я на негра?

- Пожалуй, ты больше похож на мальчика из мелочной лавки, - ответила Александра Сергеевна. - Впрочем, я далеко не уверена... Пожалуй, такого и в лавке не стали бы держать.

- Почему не стали бы?

- Очень жаль, что нет зеркала. Ты бы посмотрел на себя... Такие оборвыши по большим праздникам у Покрова на паперти стояли.

- А ты-то, думаешь, лучше?

- Да уж... Могу себе представить, какая я красотке... Господи, хоть бы иголка и нитка были...

Ленька сделал еще два-три шажка и так резко повернулся, что бидончик чуть не слетел с его головы.

- Мама! - воскликнул он. - Погоди! А где твоя сумочка?

Он ожидал, что она испугается, вскрикнет, заохает, заужасается, начнет хлопать себя по бокам. Но она даже шага не убавила.

- Идем, пожалуйста, - сказала она.

- Нет, правда, мама!.. Я же не шучу. Где твой ридикюль?

- Это я у тебя должна спросить.

- Почему у меня?

- Потому что я надеялась, что ты принесешь его мне.

- Откуда принесу?

Она взяла его за плечо.

- Идем, мальчик. Не будем особенно волноваться. Я забыла сумочку в сарае, где мы ночевали.

Бидончик сполз с Ленькиной головы на плечо, проехал по груди и по животу и плюхнулся в траву к ногам мальчика. Оказалось, что не матери, а самому Леньке пришлось ужасаться и хлопать себя по коленкам.

- Мама! - вскричал он. - Почему же ты мне не сказала?!

- А потому, что я поздно спохватилась. Тебя уже не было.

- У тебя же там деньги!

- Да, все деньги...

- Как же мы будем жить?!

- Не знаю... Бог милостив, как-нибудь...

Ленька поднял бидончик, сунул его в руки матери.

- Мама... на, подержи...

- Что еще?

- Я сбегаю.

- Куда сбегаешь?

- В Быковку... Ты не бойся. Теперь я дорогу знаю. Я быстро... Я найду...

Она схватила его за шиворот.

- Ну, нет, мой дорогой. Второй раз этого не случится...

- Мама, отпусти! - кричал Ленька.

Но она уже быстро шла и тащила его за собой.

- Мама!! Да отпусти же!.. Ты меня задушишь.

- Не отпущу!

- Ну, ладно, хорошо, - говорил он, спотыкаясь и чуть не падая. Хорошо... я не пойду в Быковку.

- Поклянись.

- К-клянусь, - выдавил он из себя и только после этого был пощажен и получил свободу.

И опять они шли - межами, тропинками и дорогами. И чем дальше шли, тем длиннее становилась большая черная тень, которая, не останавливаясь, бежала впереди, указывая им путь на запад. А над головами путников, тоже ни на минуту не отставая от них, кружил в безоблачном небе жаворонок. Все жарче и жарче припекало затылок и спину солнце. И волнами ходило, перекатывалось по сторонам что-то зеленое и золотистое - иногда повыше, иногда пониже, иногда посветлее, иногда посмуглее...

... Волгу они не увидели, а услышали. Ленька остановился и сказал:

- Мама, ты слышишь?

Где-то не впереди, а несколько правее, за косогором, тоненьким пчелиным басом гудел пароход.

Не сговариваясь, женщина и мальчик свернули с тропинки, путаясь в траве, пересекли поле, взбежали на косогор и дружно, в один голос закричали " ура! ".

Внизу - совсем близко, в двух-трех сотнях шагов от них, плескались волны широкой реки. Солнце, которое почему-то переместилось, как показалось Леньке, с востока на север, кидало свои лучи прямо по ее течению, и по этой трепетной розовато-золотистой дорожке в сторону от Ярославля быстро шел, будто убегал, и тащил, уводил за собой на канате длинную плоскую баржу маленький, словно игрушечный буксирчик. На противоположном высоком берегу реки виднелись какие-то постройки, поблескивали стекла, что-то двигалось ехала телега или шли люди.

Через минуту путники уже сидели на песчаной отмели у самой воды, и опять между ними шел крупный разговор. Ленька хотел выкупаться, мать не разрешала.

- В конце концов ты забываешь, что ты болен.

- Чем я болен?

- Ах, ты даже не помнишь, что ты болен? У тебя дифтерит.

- Может быть, мне в постельку лечь?

Она засмеялась, потрепала его за ухо.

- Мурло ты мое! А ну, иди вымойся...

Засучив выше колен штаны, Ленька с наслаждением ходил по холодной воде, мыл руки, шею, лицо и, разгоняя радужный лиловатый налет нефти, украдкой пил горстями пресную сладковатую воду. Александра Сергеевна тоже занялась туалетом, - выстирала чулки, носовые платки, вымыла голову.

Потом они долго лежали на теплом песке, сушили белье и подсыхали сами.

- Что же мы будем делать дальше? - проговорила наконец Александра Сергеевна.

- Я и сам об этом думаю.

- Ты же, наверно, кушать хочешь?

- А ты?

- Нет, я почему-то не хочу.

- И я тоже не хочу.

Но через минуту, помолчав, он сказал:

- Жалко, что тут нет черепах.

- Зачем тебе вдруг понадобились черепахи?

- Можно было бы набрать яиц и сделать яичницу.

- Ну, милый, я думаю, сейчас ты удовольствовался бы и куском хлеба с солью...

И все-таки Александра Сергеевна не торопилась. Ленька чувствовал, что мать даже думать боится о том, что рано или поздно придется переправляться на ту сторону. Солнце стояло уже высоко, песок стал горячим, но волосы у нее почему-то сохли очень долго. Чулки понадобилось перестирывать. Наконец наступила минута, когда ей все-таки пришлось сказать:

- Ну, что ж...

- Давай полежим еще, - великодушно предложил Ленька.

- Нет, надо идти, - вздохнула она.

- А куда же мы пойдем?

- Поищем, нет ли поблизости какой-нибудь переправы.

- Может быть, тут мост есть?

- Нет, к сожалению, мостов тут нет.

... Первое живое существо, которое они встретили на берегу, был теленок. Маленький, тонконогий, рыженький, он стоял, расставив передние ножки, и осторожно тянул воду, постегивая себя по бокам кисточкой хвоста. Ленька подбежал к теленку, стал гладить его, чесать его жестковатую шерстку. Теленок оторвался от воды, посмотрел на мальчика круглым глуповатым глазом, почмокал толстыми губами и, припав к прозрачной воде, снова замахал, заработал хвостиком.

- Мама, ты знаешь, если тут есть телята, - значит, тут и люди есть, сделал заключение Ленька. И не ошибся. Через минуту они заметили дымок, а подойдя ближе, увидели кривобокую дощатую хибарку, рыбачьи сети, растянутые вдоль ее стен, и - самое главное - лежащую на песке, опрокинутую черным смоленым днищем вверх - большую лодку.

Из хибары вышел старик в холщовой неподпоясанной рубахе. Заслонясь рукой от солнца, он хмуро смотрел на приближающихся путников.

- Здравствуйте, дедушка! - еще издали крикнула Александра Сергеевна.

Рыбак не ответил и продолжал так же неприветливо разглядывать женщину и мальчика.

- Вы бы не могли, голубчик, перевезти нас на тот берег? - обратилась к нему Александра Сергеевна.

- Чего? Говори громче, - сердито сказал старик, наклоняя голову и прикладывая ладонь к уху.

Она еще раз повторила просьбу - насколько могла громче.

Шевеля сухими губами, он молча разглядывал их. Лицо у него было морщинистое, черное от загара, глаза слезились, красноватые веки часто и как-то болезненно мигали.

- А вы кто такие будете? - мрачно спросил он.

Александра Сергеевна стала привычно объяснять: они - из Ярославля, беженцы, пробираются к себе в деревню, в Красносельскую волость...

Старик дернул плечом и сердито перебил ее:

- Кто вы? Я говорю: кто вы?!

- Ну, как вам объяснить?.. Мы сами из Петрограда, я - учительница...

Но он не слушал ее.

- Ходят тут всякие, - говорил он, помигивая воспаленными веками. Зеленые, белые, золотые... Шут вас всех подери! Чего вам надо? Я говорю: чего надо вам? Мало? Мало поизмывались?.. На старое повернуть хотите?!.

- Дедушка! - закричала ему на ухо Александра Сергеевна. - Мы не белые, мы сами от белых бежим.

Он топнул ногой и крикнул:

- Ась?

- Дедушка, милый, у меня в деревне маленькие дети...

- Не слышу?

- Дети у меня, я говорю... Мальчик и девочка... Они меня ждут... Я их очень давно не видела...

- Тыр-тыр-тыр, - смешно передразнил он ее.

Потом постоял, ничего не сказал и, резко повернувшись, ушел в дом.

Александра Сергеевна переглянулась с сыном.

- Сумасшедший какой-то, - пробормотал Ленька.

Но старик уже появился на пороге, выволакивая длинные обглоданные весла и железные уключины.

- На, держи, - приказал он Леньке и направился к лодке.

- Только, дедушка... - кинулась к нему Александра Сергеевна. - Я должна вас предупредить...

Перевернув лодку и наваливаясь на нее животом, он уже толкал ее в воду.

- Дедушка, вы слышите? - кричала Александра Сергеевна. - У меня нет денег!.. Но я - вы не бойтесь - я заплачу вам!..

- Чего ты? - сказал он, выпрямляясь и смахивая со лба взмокшую прядку волос.

- Я говорю: вы не беспокойтесь, дедушка! Денег у меня нет, я потеряла их, но я вас как-нибудь отблагодарю. Я вам часы дам или вот - хотите колечко...

Отставив в сторону мизинец, она протянула руку. Он наклонился и большим заскорузлым пальцем осторожно тронул маленькую голубую бирюзинку на тоненьком витом колечке.

- Это чего? Золото?

- Да, дедушка. Чистое золото.

- Откедова у тебя?

- Это, дедушка, подарок. Это мне покойная мать, когда я еще девочкой была, подарила...

Он стоял, придерживая двумя руками лодку, и хмуро смотрел на женщину.

- Мать, говоришь? Подарила?.. Ну, ладно, садитесь...

И тут, когда Александра Сергеевна добилась своего и взглянула на лодку, которая уже юлила и колыхалась на воде, ее охватила робость.

- Дедушка! - крикнула она. - А лодка у вас прочная?

- Ась? - переспросил он. - Садись, я тебе говорю!..

- Мама... да садись же! - кричал Ленька. Он уже стоял в лодке и протягивал ей руку.

Она вздохнула, зажмурилась, перекрестилась и, придерживая подол юбки, шагнула на шаткие досочки кормовой банки.

Через минуту лодка уже развернулась и быстро шла наискось по течению. И опять Ленька не испытывал никакого удовольствия. Страх, который охватил Александру Сергеевну, невольно передавался и ему. Крепко зажмурившись и вцепившись одной рукой в борт лодки, а другой в Ленькино плечо, она поминутно наклонялась, вздрагивала и шептали:

- Боже мой, боже мой, как ужасно, как страшно качает!

- Мама... да где же качает? - сердился Ленька. - Ты посмотри - ни одной же волны нет!

Старик уверенно, легко, по-молодому работал веслами. Иногда он взглядывал на Александру Сергеевну, усмехался, щурил глаза и качал головой.

- Робеешь, баба? Не робей! - вдруг закричал он, показав на мгновение белые крепкие молодые зубы.

И почему-то этот веселый крик, прокатившийся эхом по реке, и неожиданная мальчишеская улыбка старика вдруг успокоили Александру Сергеевну. Ленька сразу почувствовал, что рука ее обмякла и уже не так судорожно сжимает его плечо.

На правом берегу пристали у каких-то дощатых мосточков. Стоя в лодке и помогая Александре Сергеевне подняться на мостки, рыбак сказал:

- Пойдете по левой руке, - наверх. Там деревня Воронино... Оттедова на Большие Соли путь держите.

Александра Сергеевна поблагодарила его и стала стягивать с мизинца кольцо.

- Ладно, иди, - сказал он, махнув рукой.

- Что? - не поняла Александра Сергеевна.

- Иди, я говорю, иди, бог с тобой...

- Дедушка... нет... как же...

- Иди, тебе говорят! - закричал он и так сильно топнул ногой, что заколыхался вместе с лодкой.

Ленька услышал, как мать всхлипнула. Она постояла, разглядывая кольцо, потом быстро натянула его на палец, еще быстрее наклонилась и, рискуя упасть в лодку, обняла старика и поцеловала его в загорелый лоснящийся плешивый лоб.

- Спасибо вам, дедуся, - сказала она сквозь слезы.

- От дура-баба, - засмеялся он, утирая лоб, и опять на несколько секунд блеснули его ослепительно-белые не стариковские зубы.

В деревне Воронино Александра Сергеевна и Ленька долго и безуспешно блуждали из дома в дом в поисках подводы. Почему-то никто не хотел ехать. Им пришлось пройти еще полторы-две версты до соседнего хутора, где какая-то лихая баба, соблазнившись полуфунтом сахара и катушкой ниток, которые ей обещала Александра Сергеевна, согласилась доставить их домой. Они погрузились (сделать это было нетрудно, так как весь багаж их на этот раз состоял из бидончика с бордосской жидкостью) и во второй половине дня восемнадцатого июля, на тринадцатый день белогвардейского мятежа, прибыли в Чельцово.

... Нянька, выбежав на крыльцо, рыдая, упала на грудь Александры Сергеевны.

- Ох, матушка... Александра Сергеевна!.. Ох, бедненькая вы моя!.. Золотце... Ягодка...

- Что? Что? - говорила, бледнея, Александра Сергеевна. - Что-нибудь случилось? Дети?

Но они уже, смеясь и плача, сами бежали ей навстречу.

Опять Леньку душили сильные и мягкие объятия, опять чужие и свои слезы, смешиваясь, текли ему за воротник.

Умываясь в сенях, он слышал, как нянька говорила матери:

- Ведь каких мы тут мук приняли, голубушка вы моя, Александра Сергеевна!.. И за вас-то, бедняжечек, сердце кровью изошло... Ведь мы каждый вечер с ребятами на мельницу ходили смотреть, что в Ярославле делается...

- Неужели отсюда видно что-нибудь?

- Где уж не видно!.. На полнеба полымя стоит... Уж мы вас, голубчиков, и видеть не чаяли... А они - вот они - приехали!.. Господи, милые мои, и где это вас так изодрало, измочалило?.. Матушка, Александра Сергеевна, а у нас-то тут что творилось!.. Ведь не успели вы, голубчики, уехать, опять эти черти, разбойники, прости меня грешную, нагрянули... Ведь что делалось-то, солнышко вы мое!.. Кровь стынет, вспомнить не могу, слезы душат...

Голос у няньки задрожал, она всхлипывала.

- Василия-то Федорыча... Кривцова... председателя нашего знали небось?

- Господи, ну как же... Что с ним?

Скользкий обмылок выскочил из Ленькиных рук. С намыленным лицом, с засученными рукавами он вбежал в горницу.

- Что? Няня!.. Что случилось с Василием Федоровичем?

Старуха слабо махнула рукой.

- Ничего, Лешенька... Иди... Иди, детка, не слушай...

И вдруг уронила седую простоволосую голову на стол и заплакала, запричитала так, как умеют плакать и причитать только деревенские бабы:

- Зарезали... Зарезали его, окаянные!..

- Насмерть? - закричал Ленька, чувствуя, как сжимается у него горло и заходит сердце.

- Посреди улицы... вилами его... топорами... сапогами топтали...

- Умер? - чуть слышно выговорила Александра Сергеевна. И, быстро повернувшись к сыну, сказала: - Леша, я очень прошу тебя, выйди, пожалуйста.

При всем желании, он не мог этого сделать. Ноги его подкосились. Пошатываясь, он прошел к столу и опустился на лавку.

Сморкаясь и вытирая передником заплаканное лицо, нянька рассказывала:

- Жена его, Фекла Семеновна, дай бог ей здоровьица, вырвала его, на плечах унесла от злодеев... В Нерехту в тот же час его повезла. Да где уж!.. Небось и схоронила его там, голубчика. Где ж, матушка вы моя, Александра Сергеевна, после такой лютой казни выжить человеку? Ведь на нем, родненьком, ни одного цельного места не осталось, ни единой кровиночки в лице его белом не сыскать было...

В сумерках Ленька вышел на улицу. Как будто никаких перемен не случилось за это время в деревне. На завалинках тут и там сидели и гуторили бабы и мужики. Бегали и шумели ребята. Тявкали по дворам собаки. С Большой дороги доносились девичьи голоса, песни, звуки гармоники.

Еще издали Ленька заметил, что над крыльцом председателевой избы нет флага. Подойдя ближе, он увидел, что над навесом крыльца криво торчит утыканная гвоздями палка, а на этих черных обойных гвоздиках висят, шевелятся на ветру розовые выцветшие нитки.

Он обошел избу, заглянул в темные, заклеенные газетными полосками окна, поднялся на крыльцо, потрогал зачем-то пальцем большой ржавый замок, висевший на засове. Сердце его больно защемило.

Когда он возвращался домой, у ворот нянькиной избы его нагнала шумная ватага мальчишек.

- Эй, питерский! - окликнул его знакомый голос.

Ленька оглянулся и узнал Хорю. Молодой Глебов был почему-то в коротеньких, ниже колен, городских штанах и в тупоносых новых штиблетах. Из-за пояса у него торчал настоящий длинный винтовочный штык.

- Здорово, - сказал он, подходя к Леньке, улыбаясь и протягивая руку. Приехал? Сегодня? Играть пойдешь?..

Ленька хотел что-то сказать, но губы у него вдруг задрожали, из глаз брызнули слезы. Ничего не видя, он оттолкнул протянутую руку, ударил Хорю кулаком в грудь, и голосом, которого сам испугался, закричал:

- Иди к чегту! Гыжий!..

ГЛАВА VII

Ярославский мятеж был подавлен. Окруженные плотным кольцом советских войск, понимая, что дело их проиграно, белогвардейцы в последнюю минуту решили пойти еще на одну авантюру. В Ярославле в момент мятежа находилось большое количество пленных немцев, которых Советская власть, выполняя условия Брестского мирного договора153, отправляла на родину - в Германию. Немцы не принимали никакого участия в военных действиях, хотя мятежники и пытались заставить их силой сражаться на своей стороне. В последнюю минуту, когда советские броневики уже приближались к центральным улицам Ярославля и под ногами у мятежников, как говорится, горела земля, они вдруг объявили немцев своими врагами. Они заявили, что не признают заключенного большевиками Брестского мира, что Россия, которую они представляют, находится в состоянии войны с Германией и что на этом основании они все до последнего сдаются в плен - пленным немцам. Немцам они, конечно, были ни на что не нужны, но, подчиняясь силе, так как у мятежников было оружие, а пленные его не имели, - они вынуждены были разоружить перхуровцев и посадить их под замок - в тот самый Волковский театр, в котором только что томились сами. Конечно, советские войска, заняв город, не посчитались с этой хитроумной сделкой. Немцы поехали на родину, а мятежники оказались в руках тех, против кого они подняли оружие.

Двадцать второго июля восемнадцатого года над древним волжским городом вновь взвился красный флаг Советов.

Недели через две после этого, в первых числах августа Ленька с матерью опять ехали пароходом в Ярославль. Александра Сергеевна не забыла, что у Леньки был дифтерит, что самый опасный период болезни он провел на ногах, в холодном сыром подвале, и, хотя Ленька ни на что не жаловался и чувствовал себя прекрасно, решила все-таки, что нужно показать его опытному врачу.

Облаченный в потертую темно-синюю матросскую куртку, из которой он уже успел вырасти и которая после реалистской шинели казалась ему чересчур игрушечной, детской, Ленька стоял в толпе пассажиров на палубе волжского парохода " Коммуна" и, вытягивая шею, смотрел туда, куда смотрели и показывали пальцами все остальные.

Он еще не забыл ослепительный сон, который приснился ему месяц назад, когда, с трудом приподняв над скамейкой тяжелую воспаленную голову, он выглянул в окошечко иллюминатора и в лицо ему приятно и несильно хлестнул свежий волжский ветер. Он еще хорошо помнил этот хрустальный, сахарный город-сказку, белоснежную чистоту его башен и колоколен, кудрявую зелень садов, плавящееся в голубом небе золото, - и не мог поверить, что сейчас перед ним тот самый, приснившийся ему город...

Какие-то гнилые зубья торчали на высоком, уже не зеленом, а рыжевато-буром, спаленном берегу, какие-то сахарные огрызки лежали на кучах черных потухших головешек... И ни одной башни, ни одной колокольни, ни одной искорки золота в аквамариновом августовском небе!..

В самом городе разрушения не так бросались в глаза. Правда, от многих кварталов ничего не осталось, и проезд в этих районах был закрыт. Но были дома, кварталы и даже целые улицы, не пострадавшие от обстрела. В одном из таких не слишком пострадавших переулков Александра Сергеевна, после долгих блужданий, разыскала дом, у крыльца которого поблескивала медная дощечка:

Докторъ

Б. Я. ОПОЧИНСКIЙ

Дътскiя болезни

Открывшая на звонок молодая женщина объявила, что доктора нет, что он уже который день не ночует дома, - работает в госпитале на Борисоглебском шоссе.

- Что же нам делать? - сказала Александра Сергеевна, когда дверь перед ними захлопнулась.

- Ничего... очень хорошо, - обрадовался Ленька. - Поедем обратно!..

Большого желания встречаться с доктором у него не было. Он еще не забыл острой колючей иголки, которую всадил ему в ногу этот розовощекий весельчак. Но Александра Сергеевна держалась другого мнения на этот счет.

- Нет, мой дорогой, - сказала она. - Ехать несолоно хлебавши обратно я не могу. Придется идти искать госпиталь. Если не найдем Опочинского, покажем тебя кому-нибудь другому.

... Госпиталь, куда они добирались часа полтора, помещался в старинном здании городской больницы - на окраине города. Оставив Леньку в больничном саду и наказав ему сидеть и ждать ее, Александра Сергеевна отправилась на розыски доктора.

Леньке никогда не приходилось самому лежать в больнице. Но бывать в больницах и лазаретах ему случалось много раз. В Петрограде район, где они жили, почему-то изобиловал всякими лечебными учреждениями. По соседству с их домом помещалась Александровская городская больница. Подальше, за Технологическим институтом, расположились корпуса огромной Обуховской больницы. На Фонтанке у Калинкина моста почти рядышком стояли - Кауфманская община сестер милосердия, Крестовоздвиженская община и Морской госпиталь. Во всех этих больницах и госпиталях имелись домовые церкви, куда мать перед праздниками водила Леньку ко всенощной. В годы войны больницы были переполнены ранеными. Ленька не бывал, конечно, ни в палатах, ни, тем более, в операционных, не видел тяжело раненных и умирающих и, может быть, поэтому у него создалось представление о больнице, как о чем-то очень уютном, благополучном, безмятежном и трогательном. На всю жизнь запомнилась ему эта особенная, церковно-больничная благостная атмосфера - смешанный запах йодоформа и ладана, серые и кофейные халаты раненых, белоснежные косынки сестер милосердия с рубиновыми крестиками над переносицей, забинтованные головы, руки на черных повязках, постукивание костылей, шуршание резиновых шин и шлепанье туфель по керамиковым плиткам коридоров...

И сейчас, когда он сидел на зеленой садовой скамейке и дожидался матери, а вокруг него сидели и ходили, опираясь на костыли, молодые и пожилые люди в серых и кофейных халатах, Ленька не чувствовал ни страха, ни смущения, ни даже сочувствия к этим людям. Это была красивая, умилительная картина, напоминавшая ему детство, Петроград, садик Морского госпиталя, где так же вот бродили и сидели за решетчатой оградой раненые и увечные воины...

По дорожке мимо него медленно шел, покачиваясь на двух костылях, высокий бородатый раненый. Тяжело подпрыгивая на одной ноге, он осторожно нес вторую - укороченную на одну четверть и плотно замотанную бинтами.

Увидев рядом с Ленькой свободное место, раненый приостановился, широко расставив костыли.

- Эх, посидеть, что ли? - сказал он и, занося костыль, лихо заковылял к скамейке.

Ленька привстал, хотел помочь ему, но раненый ловко сложил оба костыля вместе, повернулся на каблуке здоровой ноги и плюхнулся на скамейку, вытянув вперед свою толстую забинтованную культю.

- Сидишь? - сказал он, искоса посмотрев на Леньку и вытирая марлевой тряпочкой вспотевшее лицо.

- Да, - скромно ответил мальчик.

- К отцу пришел?

- Нет.

- А кто? Брат? Крёстный?

Леньке было ужасно стыдно признаться, что у него никто не лежит в госпитале.

- Я сам, - пробормотал он, краснея. - Меня мама привезла - показывать доктору.

- Болен, значит? А какая болесть?

- Так... пустяки... дифтерит, - усмехнулся Ленька, всем видом своим желая показать, что, если бы не мама, он, конечно, никогда бы не решился тащиться в госпиталь с такой ерундой. - А вы что, раненый? - сказал он, показывая глазами на забинтованную ногу соседа.

- Нет, милый. Я уже не раненый. Я уже инвалид. Раненый - это когда, знаешь, полежишь, полечишься, да и снова на войну идешь. А уж мне теперича до самой смерти - только что разве с тараканами на печке воевать...

Бородач засмеялся, покачивая и поглаживая свою толстую ногу, а Ленька вдруг почувствовал, что в горле у него защекотало, и, чтобы заглушить эту щекотку, поспешил спросить:

- А вы где... То есть, вас где ранило?

- Ранило-то? А здесь, под Ярославлем.

- Значит, вы с белыми воевали?

- А с кем же еще?.. С ними...

Бородач нахмурился, помолчал, подумал и, покачав свою культю, с усмешкой сказал:

- Ведь вот, подумай, чудеса какие! А? Четыре года с немцем воевал. С австрияком воевал. Ни одной царапины... А тут - на русской земле, в русской губернии, от русской руки чуть смерть не принял.

- А вас - из чего: из пушки или из ружья?

- Из ружья, да... Называется английская разрывная пуля " дум-дум".

- Почему английская?

- А это уж ты, милый, у них поди спроси: откуда они английские боеприпасы получили?

Раненый опять вытер тряпочкой лицо.

- Не куришь? - спросил он, посмотрев на Леньку.

- Нет еще, - застенчиво ухмыльнулся Ленька.

Внезапно где-то очень близко, за углом здания, грянула духовая музыка. Тоскливые, медлительные и вместе с тем гневные звуки похоронного марша, извергаясь из медных жерл, понеслись к осеннему небу.

Ленькин сосед прислушался, крякнул, покачал головой.

- Повезли... опять, - сказал он мрачно.

- Кого повезли?

Бородач не ответил.

- Сволочи... иуды... золотопогонники, - пробормотал он сквозь стиснутые зубы.

Как и всякий другой мальчик, Ленька не мог усидеть на месте при звуках военного оркестра. Что бы ни играли медные трубы - кавалерийский галоп, церемониальный марш или траурный реквием, - ноги мальчика сами собой устремляются в ту сторону, где стучит барабан, гудят генерал-басы, поддакивают им баритоны и поют, заливаются корнет-а-пистоны и валторны.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒