Очкин Алексей Яковлевич 7 страница

- Лейтенант Дымов, назад! - закричал комиссар Филин.

Но не слышал ничего Дымов, бежал к Ане. Земля осела, и все увидели, что девушка лежит неподвижно. Теперь немцы открыли огонь по Дымову. Сон у Вани как рукой сняло. Он рванулся было за лейтенантом, но Филин успел его перехватить.

- Товарищ комиссар! Пусти! Его убьют!..

- Стой, тебе говорят! Не догонишь!..

- Так его ж убьют! Пусти!

- Чтоб сразу двух дураков убило.

Дымов подбежал к Ане, поднял ее на руки и пошел назад. Вокруг рвались мины. Но лейтенант ничего не замечал, с тревогой смотрел на ее бледнеющее лицо и желал лишь одного: чтобы она жила. Возможно, эта надежда и помогла ему пройти не задетым ни одним осколком. Тяжело дыша, он перебрался через груду битого кирпича, выдохнул хрипло:

- Плащ-палатку...

Черношейкин бросился в блиндаж.

Солдаты помогли опустить Аню на разостланную Черношейкиным плащ-палатку, бестолково сбились вокруг.

Аня лежала без стона. Только от боли кусала губы и смотрела на Дымова, как провинившаяся школьница на учителя. Дымов глядел на ее детские, в резиночку чулки. В те июльские дни, когда ехали на фронт, они были ярко-оранжевые. А теперь, штопаные и перештопанные, выгорели до неопределенно-белесого цвета. И как она умудрилась в них три месяца проползать, вытаскивая раненых, когда успевала штопать, стирать?

Застыли глаза Ани.

Только сейчас Ваня рассмотрел, что они у нее синие-синие. С улыбчивым лицом, с русыми волосами, подобранными строго на затылке, прикрытая шинелью Дымова, она лежала смирной девочкой, лишь ветер шевелил непокорную прядку волос.

Комиссар снял фуражку, за ним обнажили головы бойцы. Один Дымов застыл в оцепенении, не веря в то, что Ани уже нет... К нему подошел Ваня, взял за руку. Очнувшись, Дымов сорвал левой рукой пилотку, прижал ее к глазам, а правой так сжал Ване руку, что тот чуть не закричал. Но терпел: " Раз моему лейтенанту больно, пусть будет больно и мне! "

Ваня не знал, чем помочь Дымову в горе... Никогда не унывающий лейтенант ходил теперь как потерянный. И без того худой, он еще больше осунулся. Зато, когда начинался бой, его полные неуемной тоски глаза становились затаенно-суровыми, дерзкими, и тогда он снова был прежним отчаянным лейтенантом Огнем. Ваня старался не оставлять его одного, и Дымов не гнал его от себя, как раньше. В последнее время они совсем не расставались, и все стали называть их, как братьев: " младший" и " старший". Вместе ползали по расчетам, собирали у комсомольцев членские взносы. Когда оборвалась связь с командармом и посыльные к нему не смогли добраться, вызвался лейтенант, а с ним, конечно, и Ваня.

Отправились в ночь. Долго кружили среди горящих развалин, пробираясь к берегу Волги. От раскаленного сыпучего песка не спасали сапоги. Спустились с крутого обрыва и словно нырнули в холодный темный колодец. Под ногами хлюпал мокрый песок. Ветер на Волге дул свободно и порывисто, срывая с волн брызги. После жары Ваню знобило. В тени обрыва река у берега была черная, а дальше в ней отражался горящий город. На воде островками горела нефть. И Ване казалось, что город не отражается на Волге, а наяву горит на дне реки. Иногда порывы ветра приносили с пожарищ метелицу искр, и красные точки с легким шипением гасли в воде.

Впереди, будто огненная лава, стекала с обрыва из разбитого бака нефть. Подниматься на обрыв и обходить баки было рискованно: где-то в этом месте, предупредили Дымова, немцы вышли к Волге. Дымов с Ваней стали раздеваться. Они за это время научились понимать друг друга без слов. Скрутив ремнем обмундировку и сапоги, полезли в воду, и только сейчас почувствовали, что уже октябрь.

- Поближе ко мне держись, - сказал Дымов.

- Не бойсь, я и в прорубке купался, - успокоил его Ваня, дрожа от холода.

Горящую на воде нефть им пришлось порядочно огибать. Подплыв к берегу, услышали немецкую речь. Нырнув в глубину, долго плыли вдоль берега. Потом ползли по мокрому песку. Немецкие пулеметные точки стояли по самому обрыву.

За полночь, в мокрой обмундировке, продрогшие Дымов и Ваня разыскали в районе " Красного Октября" командный пункт армии, оборудованный под обрывом в шахте. Связным из дивизии Сологуба обрадовались и тут же стали готовить пакет с приказом - дивизии переходить на оборону Тракторного завода. Эти несколько минут, пока Дымов получал пакет, Ваня, свалившись тут же на берегу, мертвецки спал. Едва Дымов коснулся его, Ваня уже был на ногах. Кто-то хриплым и усталым голосом сказал: " На дорожку погреть бы их горячим чаем, да времени в обрез. До рассвета им надо добраться. Дайте-ка хоть, сухарей ребяткам".

Когда они уже отошли, Ваня оглянулся и в говорившем узнал командарма. Его лицо в красных отсветах от пылающей баржи казалось очень гневным. А руки командарма, что спеленатые младенцы, были перебинтованы.

Еще задолго до рассвета они добрались в штаб дивизии, укрывшийся в подвале сгоревшего дома. Ваня только вздремнул, как дежурный штаба крикнул: " Есть желающие идти в разведку в район Тракторного? " Вызвался Дымов. Он уже несколько дней не спал: видно, горе не отпускало его, и все рвался в бой. Лейтенант подобрал себе двух охотников. Ваню согласился взять до " ворот" - так разведчики называли выход из минных полей на оборонительной линии.

Снова пробирались среди пышущих жаром развалин. Разыскали за Тракторным заводом полк, на участке которого надо было вести разведку. Саперы провели через минные поля. Ваня остался у " ворот" и, замаскировавшись в окопе, вел наблюдение.

Дымов не смог углубиться в немецкую оборону: уже светало. Применив ту же тактику, что за Доном, он залег с разведчиками среди убитых накануне в контратаке наших пехотинцев. Так и пролежали разведчики весь день. А когда стемнело, стали рваться гранаты, началась перестрелка... В свете ракет Ваня увидел, как немцы, окружившие в овраге кухню, бросились врассыпную. Это наши " убитые" забросали их гранатами и обстреляли. Потом, как было условлено с Дымовым, Ваня, мигая фонариком, указывал разведчикам путь к " воротам". Помогал бойцам тащить толстого немца, а лейтенант прикрывал их автоматным огнем. Когда приволокли немца в штаб, у него зуб на зуб не попадал. Твердил одно: " Русские трупы ожили!.. " И не сразу вырвали у " языка" сведения о немецких частях в этом районе.

В ту же ночь дивизия, получив пополнение, перешла на оборону Тракторного завода...

Два дня Ваня ходил какой-то торжественно-притихший, а на третий подошел к Филину с листком бумаги:

- Товарищ комиссар, разрешите обратиться?

- Одобряю, Федоров! Вступай в комсомол.

- Вы... откуда знаете?

- Да знаю уж. Давай заявление.

- Товарищ комиссар, - выпалил Ваня, - вам бы не Филин дать фамилию, а прямо Рентген.

- Жив останусь, после войны переменю, - засмеялся комиссар и приказал Дымову: - Готовь Федорова. Чтоб Устав назубок знал.

В первую передышку лейтенант позвал Ваню, вытащил из планшетки книжечку с потертыми на сгибах страницами и почти наизусть прочел. Урок закончил так:

- Запомни свои права и обязанности: бить фрицев до последнего! Если ясно - точка долитграмоте.

А на другой день пришел политрук из политотдела. Поговорил с Ваней, остался доволен его бойкими ответами.

- А как у тебя с дисциплиной, Федоров?

Ваня замялся, поглядел вопросительно на лейтенанта. Тот ответил:

- Ничего. Тянет на тройку.

Комиссар, бросив взгляд на пристыженного Ваню, заступился:

- Бывает и на пятерку.

- Бывает и на двойку, - беспощадно заключил Дымов.

Комиссар с политруком ушли. У Вани щеки пылали, что рябина на морозе. Лейтенант повернул его к себе:

- Не дуйся, братишка. И в комсомол вступишь, буду драить тебя с песком, пока человеком не сделаю.

Ване не терпелось получить такую же книжечку стального цвета, как у лейтенанта, но бои не прекращались. Лишь тринадцатого октября с полудня в районе Тракторного завода установилась необычная для Сталинграда тишина. Из политотдела комиссару позвонили.

" Как стемнеет, собрать комсомольское бюро. Будем Федорова принимать".

Раз такое дело, Ваня решил заняться своей обмундировкой: подшил подворотничок из сложенного вчетверо бинта; обнаружив в цехах Тракторного завода мазут, густо покрыл им ботинки; начистил пуговицы гимнастерки до ослепительного блеска. Черношейкин в развалинах одного дома нашел большие портняжные ножницы и подстриг его - получилось хотя и " лесенкой", но под пилоткой не видно.

Для всех истребителей, кто воевал от Дона, прием Вани в комсомол был праздником. И день выдался солнечный, теплый, словно еще не ушло бабье лето. В воздухе, отдающем гарью, летали паутинки; все было спокойно, не верилось, что идет война. И герой сегодняшнего дня Ванюшка Федоров сроднился с бойцами. Кто-то из них обучал его военному делу, кто-то помогал добрым советом. Каждый отдал ему частицу своего сердца. Они гордились своим воспитанником. И хотя он был единственным у них сыном, рос неизбалованным и, по всему видно, неплохим человеком.

Черношейкин до войны вычитал где-то изречение восточного мудреца, что " легче сделать ученого, чем человека". И теперь усач развил свою теорию: " Если учить подлеца, он еще наитончайшим подлюкой станет. А если Ванюшка непорченый, то и наука ему идет впрок".

Сам же Ваня никак не мог дождаться вечера... Он сидел, окруженный бойцами из пополнения, и рассказывал им, как воевал с лейтенантом от самого Дона.

Но позвонили с командного пункта дивизии и передали приказ: срочно направить воспитанника части Федорова на левый берег. " Не вздумайте задерживать, - предупредили комиссара. - Командарм Чуйков приказал всем дивизиям отправить воспитанников в ремесленные и суворовские училища. Он и своего любимца отправил".

Комиссар Филин с досадой передал трубку телефонисту... С каким трудом он в свое время упросил " железного капитана" оставить в части дерзкого парнишку. А теперь, когда тот провоевал с ними три месяца, остепенился, приходится расставаться. Дымов опустил голову - не ожидал, что так скоро настанет разлука.

- Хочешь не хочешь, Огонь, а приказ выполнять надо, - вздохнул комиссар.

Дымов решительно поднялся:

- Ладно, сам поговорю.

Он вылез из окопа у заводской стены, где находился телефонный аппарат, и зашагал по площади Дзержинского. Здесь располагался его противотанковый район - три пушки, девять бронебоек, охотники с горючкой в круглых колодцах и пулеметчики. Лейтенант угадал сразу, что Ваня должен быть в скверике у крайней левой пушки - оттуда доносился оживленный говор. Но Дымов направился сначала к правому орудию, постоял с сержантом Кухтой, поинтересовался у него, как обвыкаются новенькие, и затем уже подошел к скверику. За эти несколько выигранных минут он прикинул, с чего начать разговор, чтобы подготовить Ваню к самому неприятному.

Увидев лейтенанта, тот вскочил и подал бойцам команду:

- Встать! Смирно!

Дымов махнул рукой:

- Вольно! Братишка, ты мне нужен...

Ваня привык, что Дымов при других всегда называл его " рядовым Федоровым", и необычное обращение насторожило. Но сегодня все были с ним по-особенному ласковы и радушны.

Они пролезли сквозь пробоину в каменной стене и, очутившись на пустынной аллее, пошли мимо разбитых цехов огромного Тракторного завода. Лейтенант молчал, и Ваня вопросительно смотрел на него.

- Выпускали бы сейчас тракторы, - начал Дымов издалека, - хотел бы здесь работать?

- Как побили бы вражину, конечно, хотел бы, - не задумываясь, отчеканил Федоров.

- Ты у меня прямо заправский вояка! - оглядел лейтенант ладного и подтянутого Ваню. - Жаль, молод больно...

- Уж и молод! А сам-то... - восторженно глядя на лейтенанта, сказал мальчишка.

Теперь лейтенанту еще труднее было огорчить Ванюшку, и он снова начал издалека:

- Если мы когда-нибудь расстанемся... Ты не забывай меня, братишка. Ладно?

- Как это - расстанемся? - Ваня насторожился. - Если переведут тебя куда, и я с тобой. Забыл, как поклялись на Мамаевом?

Дымову было впервые так трудно говорить. Он сейчас ненавидел себя: " Я Ванюшку как на медленном огне поджариваю! " - и сказал напрямик:

- А расстаться нам с тобой все-таки придется.

Ваня застыл как вкопанный, не спуская глаз с лейтенанта: " Что он такое городит? " А Дымов уже твердо продолжал:

- Хотя и поклялись, а придется. Не от меня зависит, братишка. Приказ командарма - отправить тебя в тыл.

Ваня, опустив голову, хотел что-то сказать и не мог. Оба стояли подавленные среди мертвых развалин цеха; в тишине с треском догорала деревянная будка. Но вот лицо Ванюшки просветлело надеждой:

- А я пойду к командарму и скажу: " Вам можно держать пацана, а лейтенанту - нет?.. "

- Он уже отправил своего в тыл.

- А когда меня? - потухшим голосом спросил Ваня.

- Сейчас.

- Как же! - чуть не задохнулся мальчишка. - А комсомол?

- Ладно. Примут, тогда поедешь.

Они походили среди заводских развалин. Лейтенант пытался утешить Ваню. Говорил, что война не вечно будет и они обязательно встретятся. Но оба знали, что война будет еще долгая, и все может случиться.

Вечером в том же скверике, среди обгоревших и посеченных осколками кустов, заседало комсомольское бюро. Пришел политрук из политотдела и прилег со всеми в кружок. Дымов прочел вслух Ванино заявление:

- " В комсомольскую организацию истребителей танков.

Прошу принять меня в Ленинский комсомол. Пока жив, не дам фашистским гадам напиться из Волги. Клянусь сражаться до полного истребления всех гадов на земле.

К сему, боец Иван Федоров".

Слушая свое заявление, Ваня с огорчением думал, что ему уже не придется до победного конца бить гадов.

- Какие будут вопросы к Федорову? - спросил лейтенант.

У комсомольцев было только одно желание Ванюшке: пусть учится так же, как воевал.

Комиссар Филин сказал:

- Ты, Федоров, потерял родных. Теперь знай: мы для тебя как семья.

Ваня сидел притихший...

Проголосовали. Политрук тут же вручил ему серый, будто с шиферными корочками, билет; на первой страничке, как и у лейтенанта, - ордена Боевого и Трудового Красного Знамени и написано его, Ивана Федорова, имя. Долго он ждал этой минуты. У него в руке был комсомольский билет, казавшийся красным в отсветах пожаров. Не выпуская билета из рук, он показывал его обступившим бойцам.

" Солдатское радио" разнесло, что утром повар доставит завтрак и увезет на ту сторону Ваню. К нему подходили проститься, просили самолично сдать на полевую почту письма...

На прощание дарили кто что мог. Сержант Кухта - немецкий трехцветный фонарик. Черношейкин уговорил взять у него кресало с камнем и фитилем вещь надежная и на ветру не гаснет. Кто-то подарил ему даже немецкую гранату, будто она ему в тылу пригодится. От комиссара он получил на память компас, а лейтенант отцепил от пояса финку в чехле, с которой не раз ходил в разведку. У Вани заблестели глаза, но взять отказался: " Тебе, Огонек, нужней". Тогда Дымов сам пристегнул ему финку к поясу.

Потом они с лейтенантом думали о том, куда Ване поступить учиться. И порешили: раз он хочет работать на станке, прямой смысл пойти в ремесленное училище. Еще их волновало, как они разыщут друг друга после войны. Но тут Дымова вызвало начальство, и разговор они отложили до утра.

Ваня прилег в кустах сквера - отсюда просматривалась вся площадь Дзержинского перед Тракторным заводом с расходившимися от нее веером улицами. Он наверняка увидит лейтенанта, с какой бы стороны тот ни возвращался. Бойцы спали, только дежурные оставались у орудий. Ожидая Дымова, Ваня нет-нет да притрагивался к карману с комсомольским билетом, не удержавшись, вытаскивал еще раз взглянуть.

В ту ночь немцы не стреляли, не жгли ракет. Все замерло. Лишь языки пламени, как огромные крылья, трепетали, пожирая развалины, изредка потрескивала в огне смолистая балка, да с шумом осыпались кирпичи. И снова - тишина. Что она таит в себе? Что задумал враг? Когда обрушится? Нет ничего хуже на войне такой зловещей тишины...

Сколько было бессонных ночей у Чуйкова... Но эта особенно тревожна. Пламя от снарядной гильзы-лампы дрожало, и во всю стену блиндажа колыхалась тень склоненного над столом командарма. Он " колдовал" у оперативной карты: вымерял линейкой, прикидывая, чертил стремительные стрелы: синие - предполагаемые удары противника, красные - наши контрудары.

Перед входом в блиндаж был закуток, где находился радиопередатчик и телефонный узел командующего армией. Оттуда, когда радист крутил ручку настроя, доносился свист, морзянка, разноязычная речь, слышались распоряжения на русском и немецком языках, порою врывалась музыка. Иногда в блиндаж просовывалась голова телефониста с привязанной к уху трубкой, он докладывал, что по вызову Чуйкова такой-то командир на проводе или что срочно просят командарма из такого-то соединения. Чуйков брал трубку полевого телефона, стоявшего на столе, и отдавал четкие, лаконичные указания. Его все больше тревожила тишина в районе Тракторного, оттуда чаще всего вызывал он командиров дивизий и даже полков, приказывая докладывать ему обстановку через каждые полчаса.

Своего начальника штаба Чуйков попросил отдать приказ: всем дивизиям в районе Тракторного срочно пополнить боезапас до двух боекомплектов, комендантам переправ обеспечить " зеленую улицу" минам, снарядам, патронам и гранатам.

К рассвету командарм вышел из блиндажа на берег Волги освежиться и прогнать сон.

- Товарищ командарм, - тихо позвал радист, - идите послушайте...

Из радиоприемника звучал победный фашистский марш. Потом немецкий диктор прочел приказ Гитлера - 14 октября овладеть Сталинградом. В пятый раз приказывал фюрер овладеть волжской твердыней, и сейчас, по его словам, уже окончательно.

- Несколько раз передавали, - сказал радист и протянул перевод гитлеровского приказа.

- Понял без перевода, - бросил командарм и шагнул в блиндаж.

То, что немцы будут наступать, его не удивило, он этого ожидал по тем данным, которыми располагал. Но где они нанесут свой удар?

В районе Тракторного - затишье. Судя по всему, немец здесь что-то готовит. Но здесь ли направление главного удара?

В центральной части города оживление, фашисты атакуют. Может быть, они хотят этим отвлечь, а сами под шумок подтягивают силы, чтобы овладеть волжской переправой и тем самым парализовать наши войска?..

Когда начальник штаба позвонил и спросил, слышал ли командарм о новом приказе Гитлера, у Чуйкова уже созрело решение.

- Да, слышал, - ответил он и твердо сказал: - Еще раз проверьте мой приказ. Переправлять в район Тракторного завода только боеприпасы. Хлеба не будет - бойцы нас простят, а патронов не окажется - некому будет прощать.

Положив трубку, Чуйков прошелся по блиндажу, взъерошил волосы. " Говоришь, в пятый раз возьмешь?! Черта тебе лысого!.. " С этой мыслью улегся на топчан - он обязан сегодня быть бодрым и уверенным в себе. Он должен передать свою уверенность всей армии.

Утро 14 октября 1942 года еще не наступило, ночь еще боролась с рассветом, но уже ощущалось дыхание нового дня - предутренний рассвет растворял ночь, темные, густые краски размывались светлыми. Вначале смутно виднелся лишь далекий правый берег, а над ним бушующее на десятки километров море огня. Потом из серой мглы стали выступать очертания обрыва и песчаной косы; с крутого берега из разбитых баков, будто расплавленный металл, устремилась к реке пылающая нефть и красными языками плясала на воде. Левый низкий берег еще скрыт в тумане. В отсветах пожарища, словно дымящаяся кровь, курилась широкая Волга...

Повар Удовико, как и сотни других поваров, с полуночи штурмовал солдат перевоза, требуя лодку, чтобы переправить термосы с борщом и кашей на ту сторону, но по приказу командарма Чуйкова на Тракторный в первую очередь перевозили боеприпасы. До этого их отпускали скупо, по голодной норме, и теперь перевозчики дивились щедрости командования.

В тот предрассветный час никто из бойцов в районе Тракторного не предполагал, что скоро, очень скоро они окажутся на направлении главного удара. Не знали, что уже сотни вражеских самолетов с тысячами бомб поднялись в воздух, что сотни танков выдвинулись на исходные позиции, что наши радиостанции поймали голос Гитлера, который в последний раз категорически заявил миру, что возьмет Сталинград. Всего этого не знали ни комиссар Филин, ни Черношейкин, ни сержант Кухта - они крепко спали. У Черношейкина длинные ноги не уместились в ровике, и он растянулся рядом с Дымовым прямо на земле. Всю ночь лейтенант ходил с проверяющими по переднему краю и лишь недавно завалился на боковую.

А Ваня так и заснул в обгоревших кустиках, держась рукою за карман с пропуском в будущее, и улыбался - во сне сбывалась его мечта... Они шагали с лейтенантом в белых полотняных костюмах на Тракторный завод, не мертвый и разбитый, как сейчас, а живой, поющий на все голоса заливистыми свистками маневровых паровозиков, ритмичным уханьем молотов, веселым шумом станков.

Но не сбыться Ваниной мечте. И повару Удовико, только под утро овладевшему лодкой, никогда не перебраться на правый берег. И те, кто отплыли с Удовико, тоже не вернутся...

Низко нависшие черные тучи сплошного дыма и гари долго не давали пробиться лучам солнца; под этим прикрытием внезапно и налетела фашистская армада самолетов на район Тракторного завода...

- Возду-у-ух!.. - едва успели выкрикнуть дежурные, как рокот моторов смешался с воем сирен. На площадь Дзержинского посыпались бомбы.

Ваня проснулся от грохота. Показалось, будто его поместили под огромный колокол, по которому бьют разом тысячи молотов. Гул разрывов больно отдавался в ушах, вот-вот лопнут барабанные перепонки; от едкого дыма и горелой земли сперло дыхание. Не было сил терпеть этот раздирающий гул. Кто-то из новеньких, сидевших в ровике позади Вани, судорожно вцепился ему в воротник и сдавил горло. Оторвать руку было невозможно. Ване пришлось развернуться и двинуть новичка локтем.

Район Тракторного кромсали тысячи бомб. Немецкие эскадрильи висели в три яруса: вверху - " хейнкели", ниже - " юнкерсы", совсем на бреющем " мессершмитты" и румынские бипланы. Такого еще не было за всю Великую битву, не было и потом за всю войну. Казалось, фашисты бросили на чашу весов войны все, что у них было. И они, эти весы, могли качнуться тогда по-разному...

Сколько продолжалась бомбежка?.. Потеряли счет времени. Ваня разжал уши, когда земля стала оседать. И снова услышал рокот моторов, но уже не сверху. Он понял, что это - танки. Услышав команду: " К бою! " - выскочил из ровика...

Угрожающий рокот и лязг нарастал. От нестерпимого грохота Ване голову как обручем сдавливало. Из Ополченской улицы, что напротив, словно огромная гусеница, выползла бронированная колонна. Изрыгая огонь, танки палили из пушек, бесперебойно, точно швейные машинки, строчили пулеметами. Танков было не меньше трех десятков.

Слева с проспекта Ленина и справа с улицы Дзержинского двигались тоже колонны танков. Сколько же их? Сотня или больше? Пятнистые, зелено-желтые с черными крестами, они ломали на своем пути обгоревшие деревца и столбы, крошили и подминали под себя развалины.

" Беглый... огонь! " - раздалась команда. Волнуясь, боец из новеньких заторопился, не дослал снаряд и не смог зарядить пушку. Ваня оттолкнул его и ловко захлопнул замок.

Наводчик выстрелил и, запрокинув голову, схватился рукою за щит, сполз на землю. Ему перебило ноги. К панораме бросился командир орудия, но, как молния, сверкнула вспышка, разорвался снаряд... и с размаху упал командир, не поднялся. Необстрелянные солдаты из пополнения со страхом пригнулись, замерли у пушки.

- Ступайте в ровик! - крикнул им Ваня, чтобы сохранить их до времени (так всегда поступал лейтенант). - А вы двое таскайте снаряды!

Замковый и подносчик поначалу терялись. От каждой мины припадали к земле. Но мальчишка бесперебойно вел огонь, и им ничего не оставалось, как помогать ему. А в бою, когда занят делом, страх отходит.

Ваня едва успевал наводить орудие и палить по танкам, которые со всех улиц ринулись на площадь. Что делалось у других орудий? Как там лейтенант, комиссар, Черношейкин и другие?.. Этого Ваня не мог увидеть - вокруг все закрыло вздыбленной землей. По звонким выстрелам " сорокапяток" понял, что они ведут бой.

Сколько продолжалась первая атака, он не знал. В горячем бою теряешь чувство времени - иногда минута покажется часом, и наоборот.

Танки не смогли прорваться на площадь, восемь из них остались гореть. Один танк поджег Ваня. Остальные стали отползать к развалинам. Не успели они скрыться, как опять налетели самолеты. Бомбили долго. Потом снова атака... Ваня по слуху определил, что крайнее орудие уже не стреляет. Что с лейтенантом?

А в это время Дымов и комиссар сами вели огонь из противотанковых ружей, потому что оба бронебойщика погибли в самом начале боя.

Несколько раз лейтенант оглядывался на левое орудие. Но через бурую стену сухой земли ничего не было видно. " Успел ли уехать Ванюшка на ту сторону Волги? " - подумал с тревогой. Ему жаль было, что они по-настоящему не простились, и очень хотелось, чтобы " братишка" сейчас был в безопасности.

После второй бомбежки он собрался бежать к левому орудию, а пришлось броситься к правому - туда угодила бомба. Откопали они с комиссаром наводчика - и снова к бронебойкам...

Теперь фашисты двинули вперед автоматчиков. Снопы пуль с грохотом отбойного молотка стучали по щиту орудия. Только Ваня успел пригнуться, как вдребезги разнесло панораму и убило подносчика снарядов.

- Давай сюда! - махнул Ваня одному из бойцов, что укрывались в ровике, и стал наводить орудие по стволу.

Танки все ближе... А " охотники" с бутылками горючей смеси молчат, словно вымерли в круглых " колодцах". " Живы ли они?.. - подумал Ваня. Если погибли, и нам жить недолго... " Он не знал, что лейтенант запретил " охотникам" вступать в бой, пока танки не минуют их, чтобы наверняка швырять бутылки в моторную часть.

Вот уже больше десяти танков проскочили " колодцы" и с ревом устремились на пушки. Сейчас раздавят!.. Но тут им в хвост полетели бутылки с горючкой. Синим огнем запылала жидкость на броне. Загорелись моторы, взорвались башни со снарядами. Идущие следом танки застопорили. Поползли назад. А истребители продолжали бить по ним из орудий.

Будто огненное ожерелье, полукругом пылали на площади четырнадцать танков. Но радость была недолгая. В небе опять " хейнкели", " юнкерсы", " мессершмитты"...

Горели развалины, асфальт, земля. Казалось, все живое уничтожено. Но когда снова ринулись танки, а за ними роты автоматчиков, истребители продолжали сражаться в бушующем огне. Раненые комиссар и лейтенант с группой бойцов палили из бронебоек, автоматов, швыряли гранаты. Немцы окружали их, вот-вот замкнется кольцо...

Ветром отнесло черный дым, развеяло бурую завесу земляной пыли. Грянул лейтенант и ахнул: из левого орудия вел огонь Ванюшка! Значит, не успел на ту сторону. И до боли обидно было Дымову, и гордость охватила за младшего " братишку"... Не ушел, не оставил его. " Отобьем сейчас фашистов, - решил он, - брошусь к нему... Не спасу, так вместе смерть примем".

Ваня тоже увидел своего лейтенанта, оторвался на миг от пушки, махнул рукой: " Будь спокоен за меня, Огонек!.. " Немецкие автоматчики всё ближе, танки слева пошли в обход площади. Схватился Ваня за станину, разворачивает с бойцами пушку... Убило одного бойца, другого тяжело ранило, не вояка уже он. Надрываясь, Ваня рванул станину, повернул орудие на танки. Дал два выстрела. Кончились снаряды. А немцы совсем уже близко. Тогда прыгнул в ровик, схватил автомат убитого и ударил в упор.

Строчит Ваня по фашистам... Посмотрит: жив ли его лейтенант? Жив! И ему легче.

А лейтенант тоже оглянется на Ваню, и будто силы прибавится. " Продержись, братишка, еще маленько, - повторяет он про себя. - Отгоним, приду к тебе на выручку... "

Все гуще рвутся снаряды вокруг Ваниного ровика, и видит Дымов, как у мальчишки выпал автомат, схватился он за левую руку...

Раздробило Ване локоть, - боль такая, что мочи нет. А немцы лезут. Пока есть еще одна рука, не одолеть его. Он остервенело швырнул гранату, вторую, третью... Кровь хлестала из перебитой руки, а он все бросал, будто ненависть погибших воплотилась в нем одном. И сами фашисты, расстреливая в упор русского мальчишку, дивились его храбрости. И бойцы вслед за ним делали то, что казалось невозможным: сражались небольшой группкой против десятков вражеских танков, обороняя в северной части Сталинграда родной клочок земли.

Знал Дымов, что не прорваться через кольцо фашистов, окруживших его с комиссаром, и все же бросился к Ване на выручку. Комиссар схватил его:

- Стой! Справа, гляди, справа прорвались, сволочи!.. - и толкнул Дымова к орудию.

Справа, к проходным завода, устремились танки. Их нельзя допустить на Тракторный, за ним - Волга, а наводчик тяжело ранен. Лейтенант стал вести огонь из орудия, и одна мысль у него: " Успею подбить эти танки справа, может, и спасу Ванюшку... "

Но вот разорвался снаряд, у юного бойца оторвало кисть правой руки...

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 Следующая ⇒