Очкин Алексей Яковлевич 1 страница

Стр 1 из 8Следующая ⇒

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib. ru

Все книги автора

Эта же книга в других форматах

Приятного чтения!

Очкин Алексей Яковлевич

Иван - я, Федоровы - мы

Алексей Яковлевич ОЧКИН

ИВАН - Я, ФЕДОРОВЫ - МЫ

Героическая быль

В этой повести подлинные события и почти все подлинные имена.

Автор ее, Алексей Яковлевич Очкин, описывает боевые дела своего

друга, " братишки" Вани Федорова, погибшего в Сталинграде смертью

героя. Сам Очкин шестнадцатилетним пареньком добровольно ушел на

фронт. Начал войну на Дону, участвовал в Сталинградской битве, где

возглавлял группу " 57 бессмертных", на Курской дуге повторил подвиг

Александра Матросова, еще не однажды был тяжело ранен, но дошел по

дорогам войны до конца: участвовал в штурме Берлина и освобождении

Праги. Сейчас А. Я. Очкин кинорежиссер, пишет книги.

В жаркий июльский день 1942 года по донской, пепельной от полыни степи, часто останавливаясь на разъездах, медленно двигался воинский эшелон с истребителями танков, разведчиками и саперами еще малоизвестной тогда сологубовской дивизии. Паровоз с трудом тащил красные солдатские теплушки, платформы с пушками и машинами и удивительный среди этого разнокалиберного состава зеленый классный вагон - в нем ехал комдив Сологуб со своим штабом.

В истребительно-противотанковом подразделении капитана Богдановича никто еще не знал, что придется участвовать в Сталинградской битве. Никто не предполагал, что " сорокапятки" - пушчонки малого калибра - и противотанковые ружья остановят немецкие бронированные корпуса 6-й армии Паулюса, которые сейчас катились по раздольным донским степям, прорвав нашу оборону на широком фронте. На соединение с Паулюсом, повернув с Кавказского направления, спешила 4-я танковая армия Гота. Именно поэтому в одну из ночей подразделение капитана Богдановича в составе дивизии Сологуба погрузили в эшелоны, и лишь за Поворином, откуда пошла однопутка на Сталинград, они догадались, куда едут...

На первом перегоне от Поворина поезд нагнали легковые машины; двигаясь параллельно железнодорожному пути, они то обгоняли эшелон, то отставали. Бойцы батареи лейтенанта Дымова у раздвинутой настежь двери теплушки свесились за перекладину и, показывая кукиш машинам, кричали: " Накось, догони! " Задавал всему тон сам лейтенант. Он вылез за перекладину, держась за нее рукой, подставил грудь горячему тугому ветру с запахами прокаленных трав и смолистых шпал и размахивал пилоткой: " Эй, машинист! Поддай пару! " Ему вторили хором бойцы и громче всех звонкоголосый запевала, наводчик противотанкового орудия Иван Берест, курчавый, цыганистый парень. Уж на что степенный, самый старший по годам, великан Черношейкин и тот не выдержал, поднялся с нар, где, покуривая, сидел складным ножиком, и теперь высился над всеми, худой, горбоносый, с усами, торчащими метелочками.

Машинам все труднее было лавировать между чернеющими вдоль пути воронками от бомб, и они отстали. А бойцы, входя в еще больший азарт, чуть не вываливались из вагона. И тут лейтенант Дымов спохватился... ведь он не только командир, но к тому же сегодня и дежурный по части! Отойдя в глубь вагона, он одернул гимастерку, прикрикнул на бойцов: " Прекратить! "

Лейтенант был очень молод. Когда запылала в огне войны родная Смоленщина, в горячке военкоматовских дел ему, рослому парнишке, удалось прибавить себе два года. Военным врачом в призывной комиссии была его мать, которая, зная упорный характер сына - сама воспитала таким, закрыла на это глаза. После сокращенного курса Ленинградского артучилища, где на окопных работах его ранило, он прибыл в Сибирь, командовал взводом; перед самой отправкой на фронт командира противотанковой батареи перевели в другую часть, и лейтенант временно стал исполнять обязанности комбата. Как ни старался он выглядеть бывалым военным, все обнаруживало в нем только что испеченного командира: и самодельная портупея через плечо, и прикрепленные нитками к петлицам, вырезанные из жести кубики, и главное не скроешь семнадцати лет, когда вместо усов лишь белесый пушок, а из-под сдвинутой набок пилотки топорщится крылышками русая прядь.

Показался разъезд. Паровоз дал протяжный гудок, но семафор по ту сторону разъезда оставался закрытым, и поезд стал замедлять ход. Перекатисто звякнули буфера.

Не дождавшись остановки, лейтенант выпрыгнул из теплушки и пробежал несколько метров по хрустящему шлаку. Разъезд был глухой - два пути с одинокой будкой, а вокруг ровная однообразная степь.

Дымов смахнул крошки шлака с начищенных до блеска сапог, поправил портупею, которой очень гордился, выменяв ее за полбуханки хлеба, сделал строгое лицо, для солидности прижав подбородок к груди, и зашагал вдоль эшелона. Со стороны могло показаться, будто мальчишку обидели, и он надулся. Но стоило ему увидеть новенькие пушки, как он одним махом вскочил на платформу и, вдыхая запах свежей краски и масел, погладил рукой отливающую синью вороненую сталь орудия, открыл снарядные ящики, потрогал гильзы в заводской смазке. Заметив, что на него с улыбкой смотрят часовые, строго предупредил:

- Ну, глядите мне в оба.

Солдаты, подтянувшись, бодро выпалили:

- Есть глядеть в оба!

Спрыгнув с платформы, лейтенант в самом развеселом настроении зашагал вдоль состава принимать доклад от дневальных по вагонам и наблюдателей " за воздухом" (так назывались дежурные бойцы у зенитных пулеметов). Обошел десятка два платформ и вагонов, в которых ехали истребители танков. Дальше располагались саперы и разведчики; там делать было нечего, но его неудержимо влекло к штабному вагону комдива. Впервые увидев в Сибири рослого бритоголового Сологуба, Дымов поразился его внешнему сходству с портретом бесстрашного Котовского. С той встречи и тянуло лейтенанта к Сологубу.

Пассажирский вагон комдива в соседстве с красным, побитым осколками бомб товарняком выглядел неправдоподобно мирным. Дымов шел, искоса поглядывая на окна. Он уже потерял надежду увидеть Сологуба и в тот же миг вздрогнул от неожиданности... Из последнего окна прямо на него пристально смотрели серые, широко расставленные глаза. Рука Дымова потянулась к пилотке, он чуть было не прошелся строевым, но сдержался: Сологуб, не замечая его, смотрел куда-то вдаль, обхватив пятерней бритую голову...

Лейтенант повернул назад. Солдаты уже высыпали из вагонов. Сержант Кухта, отпустив ремень на пять дырочек, облегченно вздохнул, вытащил из кармана широченных брюк табак и газетку, сложенную гармошкой, стал свертывать цигарку. Усач Черношейкин уже проворно изготовил папироску и, пригнувшись, выбивал кресалом огонь.

- Степь хоть шаром покати, танкам раздолье, - заметил ему Кухта.

- Вот они и прут безостановочно, - согласился Черношейкин и, увидев подходившего лейтенанта Дымова, толкнул Кухту: - Директор! Убирай живот...

Сержант Кухта тут же стал затягивать ремень. Ему больше всех доставалось на занятиях по строевой и одиночной подготовке бойца. Дымов решил сделать из бывшего директора военного и с присущей юности уверенностью, что при желании всего можно добиться, поставил своей задачей ликвидировать излишнюю солидность Кухты. Тот никак не мог " обучиться", как он говорил, ползать по-пластунски, а лейтенанту казалось, что именно этим способом удастся добиться успеха. Сержант старался, протер на животе шинель, но " обучиться" не смог.

На этот раз Дымов, строго взглянув на него, прошел мимо. Молодые солдаты состязались: кто дальше пройдет по рельсу, и лейтенант тоже не удержался от искушения и, балансируя руками, пошел по рельсу вслед за Анечкой - санинструктором. Она звонко постукивала о зеркальную стальную поверхность железными подковками кирзовых сапог; при каждом их ударе ее полноватые, тугие икры, обтянутые оранжевыми в резиночку детскими чулками, упруго наливались. Для лейтенанта, как и для других, она пока была девушкой-загадкой: ее определили в часть за несколько дней до погрузки в эшелон; кроме того, что ее с теткой эвакуировали из Москвы, где погибли родные, никто ничего не знал о ней. Небольшого росточка, девушка была так хорошо сложена, что не казалась маленькой; все на ней сидело ладно, и даже грубая солдатская гимнастерка не могла скрыть ее грациозной фигурки; темно-русую косу она крепко скручивала на затылке и прятала под пилоткой, не по размеру большой.

Лейтенанту удалось дойти почти до вагона, в котором располагалась его батарея, как вдруг он увидел такое, отчего остолбенел и потерял равновесие. Брезент, покрывавший машины на платформе, словно живой, зашевелился, отогнулся край, и оттуда брызнула струйка... Дымов приподнял брезент. Парень лет четырнадцати, со шрамом на правой щеке, в длинной шинели и больших солдатских ботинках застегивал штаны

- А ну марш отсюда, " заяц"! - скомандовал лейтенант.

Парень невозмутимо закрылся брезентом.

Дымов отбросил брезент:

- Кому говорят? Проваливай, пацан!

- Сам ты пацан!.. - огрызнулся парень. Волосы на его голове топорщились, что иглы у ежа, в колючих глазах таилась угроза.

За спиной лейтенанта раздался смех. Дымов обернулся... Бойцы у пулеметов задрали головы кверху и как-то уж слишком усердно наблюдали " за воздухом". Анечка, покачиваясь, будто танцуя, шагала по рельсу, и к ней тоже нельзя было придраться. Только у сержанта Кухты не успела сойти улыбка с лица.

- Сержант Кухта! Поправьте ремень, - приказал Дымов. - А то живот у вас выкатился, что арбуз...

- Куда ж мне его деть, товарищ лейтенант! И на море ездил - не помогло. И вы меня сколько обучали по-пластунски - не помогло...

Бойцы еле сдерживались, готовые рассмеяться, а мальчишка откровенно загоготал, замахал от удовольствия длинными рукавами шинели.

- Эй, ты! Слазь! Приехали! - Возмущенный лейтенант схватил парня за полу шинели.

- Гляди, командир выискался! - Парень подался назад и брыкнул лейтенанта в лоб.

Дымов, окончательно выйдя из себя, поймал обидчика за ногу и стащил с платформы. Но тут же получил подножку...

Поглядеть на неожиданное происшествие сбежались солдаты. Опозоренный Дымов уже всерьез боролся с парнем, а тот был, по всему видно, заправским драчуном. Солдаты шумно выражали свое одобрение, Анечка громче всех:

- " Зайчик"! Не сдавайся!..

Сержант Кухта хитро подмигнул стоявшему рядом ефрейтору Черношейкину:

- Пожалуй, лейтенанта ему не осилить.

Тот на полном серьезе возразил:

- Может. Малый широк в плечах.

- Ну, где там... - продолжал Кухта, - наш лейтенант - орел!

А мальчишка, притворившись, что побежден, вдруг ловко перебросил лейтенанта через себя. Черношейкин толкнул Кухту в бок:

- Накось! Вот тебе и " не осилить".

- Слаб ваш командир! Слаб! - прыгала от восторга Анечка.

Наконец лейтенанту удалось прижать парня к земле.

В это время подошел встречный поезд. Разгоряченные борьбой драчуны не заметили, как воинский эшелон тронулся... Так их и втащили в вагон.

Дымов не умел подолгу держать обиду. Потерев на лбу шишку, приказал сержанту Кухте накормить " зайца".

- А потом разберемся, кто такой, зачем и откуда.

Мальчишка презрительно сплюнул.

Сколько ни подступались к парню, он ни в какую: котелок не берет, имени своего не говорит и сидит, словно никого нет рядом. Нелюдимыш. А в глазах такое, что прямо тоска пробирает...

Ефрейтор Черношейкин подал всем знак - не троньте малого! - пробрался к двери, примостившись рядом с парнем, спустил длинные ноги наружу, свернул цигарку и протянул кисет:

- Куришь?

Тот отрицательно мотнул головой. Ободренный таким началом, усач, попыхивая цигаркой, отметил:

- Ну и молодец! А я вот сызмальства баловался, так отец меня знаешь как вожжами протаскивал!

- То-то, гляжу, что жердь вытянулся, - не поворачивая к нему головы, заметил мальчишка.

Солдаты прыснули. Не удержался и лейтенант. Парень остановил на нем свой взгляд:

- Гляди, от смеха пупок развяжется!

Черношейкин, довольный, что вызвал наконец молчуна на разговор, заметил ему:

- Да-а... Отцы, они у всех строгие. У тебя батька небось тоже строгий?

- Был батька, да сплыл!

- На войне погиб или как?

- Ни гулянке, - отрубил парень и отвернулся от Черношейкина.

Бойцы притихли. Острый на язык парнишка и нравился им и возмущал своей дерзостью. Кухта рассердился:

- На войну едешь, а от солдатской каши нос воротишь! Бери котелок. Командир давно забыл про обиду.

Злое и от этого некрасивое лицо мальчишки вдруг преобразилось: оно стало по-детски озорным и привлекательным. Со смущенной улыбкой он посмотрел на сержанта Кухту, на лейтенанта Дымова и спросил:

- Возьмете меня?..

Сержант даже растерялся:

- Это как командир... - И обернулся к Дымову: - И вправду, может, возьмем его, товарищ лейтенант? На кухню.

Дымов знал, что это невозможно, потому что командир части, " железный капитан" Богданович, не допустит ни малейшего самоуправства, но все смотрели на него с такой надеждой, будто он сам может решить. Чтобы не показать свою беспомощность, лейтенант согласно кивнул. И тут уже окончательно просветлело рано огрубевшее лицо парня, совсем погас злой огонек в глазах. Взял у сержанта котелок и так принялся за кашу, что всем стало ясно: малый не меньше трех дней " постился". Не успел он справиться с кашей, глаза начали слипаться.

- Соснешь чуток? - предложил Черношейкин. - А каши мы посля еще дадим...

Паренек молча забрался на нары, блаженно раскинулся, может быть, впервые за время своих мытарств, и сразу уснул.

К полудню железная крыша накалилась, в вагоне стало душно. Бойцы раздвинули двери. На первой же станции они собрались наполнить водою фляги, но только поезд остановился, раздался знакомый голос:

- Ну, где там у вас " заяц"?

Бойцы соскочили с нар, вытянулись. По стремянке взобрался в вагон командир части капитан Богданович, за ним комиссар Филин. Богданович худой, высокий, смуглый, с вывернутыми, как у негра, губами. Бойцы его побаивались и недолюбливали - на ученье в Сибири он без конца будил их ночью по тревоге и приказывал совершать марши в ледяную стужу. За необыкновенную требовательность к себе и другим прозвали его " железным капитаном".

Комиссар Филин, еще очень молодой, старался выглядеть строгим, но глубоко запавшие глаза, прикрытые лохматыми бровями, если присмотреться, были смешливыми и вызывали улыбку. Бойцы не переставали удивляться комиссару, примечавшему все, называли его про себя " чертом глазастым" и объясняли это исключительное свойство фамилией - Филин. И теперь комиссар сразу же заметил за спинами солдат парня на нарах.

- Вот он, " заяц", товарищ капитан!.. - И, шмыгнув мимо расступившихся солдат, стал будить мальчишку: - Э-э, приехали, подъем...

За время путешествия на колесах парень, видно, привык к частым побудкам и проворно соскочил с нар.

- Куда, малец, путь держишь? - строго спросил Богданович.

- На фронт, товарищ капитан.

- Ну-ка, фронтовик, слазь...

- Глянь-ка, чего выдумал! - искренне удивился мальчишка и посмотрел на бойцов: мол, втолкуйте ему, что я еду с вами. Но все почему-то молчали.

- Вот что... - посоветовал капитан, - залезай на обратный и дуй до дому.

- Обратно не поеду.

- Сдать коменданту станции, - распорядился Богданович.

- Товарищ капитан, - начал было Дымов под укоризненным взглядом мальчишки, - может, разрешите...

- Не разрешаю! - отрезал Богданович. - Это вам война или детский сад?

Парень шагнул к двери, капитан придержал его за ворот, а тот крутнулся вьюном, и в руках Богдановича осталась одна шинель.

- Дымов, изловить " зайца"! - приказал капитан.

В это время поезд тронулся...

На следующей остановке Дымов " изловил" " зайца" и сдал военному коменданту. Но только поезд набрал скорость, крыша вагона прогремела жестью, и на стоянке дежурные зенитчики доложили лейтенанту:

- " Заяц" -то сидит на вашей крыше.

- За мной! - приказал бойцам Дымов, взбираясь на вагон.

По жестяным крышам загрохотали тяжелые солдатские сапоги. А мальчишка был неуловим - бежит, бежит и вдруг круто поворачивает в обратную сторону, прыгает козлом с вагона на вагон. Паровоз дал сигнал к отправлению, и погоню пришлось прекратить.

Как только эшелон остановился, Дымов с бойцами бросился на розыски и скоро доложил капитану, что малого нигде нет.

- Не может такой отстать. Ищите! - приказал Богданович.

Но " заяц" исчез.

Капитана тревожило, что мальчишка мог сорваться с крыши на ходу поезда. Бойцы и лейтенант были расстроены не меньше, они даже имени у него не выпытали. Но скоро новые события отвлекли их...

Те самые машины, что отстали на перегоне, наконец нагнали эшелон. Из первой легковушки проворно выпрыгнул широкогрудый генерал. Его окружили сопровождающие - в большинстве полковники. К генералу уже спешил Сологуб. Он отмерял такие шаги, что адъютанту приходилось бежать за ним вприпрыжку. Дымов услышал, как, подойдя к генералу, комдив начал докладывать:

- Товарищ генерал-лейтенант! Вверенная мне дивизия следует на фронт...

- Вижу, как она следует! - оборвал его генерал. - На пятьсот километров твоя дивизия растянулась в эшелонах.

Сологуб пытался вставить слово:

- Василий Иванович... Не пропускают. На пути все семафоры закрыты.

Генерал еще больше разгневался:

- Да ты знаешь... немцы овладели населенными пунктами, которые ты должен оборонять. Голову сниму!

- Товарищ генерал-лейтенант... - так же спокойно продолжал Сологуб. От Поворина на Сталинград - однопутка. Ждем встречных поездов.

И то, что Сологуб спокойно объяснил причину задержки эшелонов в пути, именно эта невозмутимость его охладила генерала, и он, сдерживая еще кипевший в нем гнев, отрывисто спросил:

- Где дежурный разъезда? Где он окопался?

- В погребе, Василий Иванович. Станцию разбомбили, так он в погребе. Видите, туда провода тянутся...

Генерал-лейтенант с комдивом направились к погребу, от которого веером расходились провода.

У адъютанта комдива Дымов разузнал, что генерал - командуюющий армией Чуйков. Адъютант пожаловался Дымову, что сегодня Сологуб его загонял - все время требует давать телеграммы-шифровки всем комендантам станций, через которые проследуют эшелоны дивизии.

Вскоре появился командарм Чуйков с Сологубом. Они пошли вдоль эшелона. Когда командарм поравнялся с батареей лейтенанта Дымова, все замерли, лишь Кухта, пытаясь убрать свой живот, от старания сопел, нарушая тишину. Чуйков, обратив внимание на ромбики со скрещенными стволами орудий на рукавах солдат, остановился:

- Здравствуйте, истребители танков!

- Здравия желаем, товарищ командарм! - выдохнули единым духом бойцы.

- Это вы мне по дороге показывали фиги? - Командарм испытующе оглядел всех и обратился к Черношейкину: - Ну, вот вы, ефрейтор, отвечайте.

- Так точно, было такое... - запинаясь, ответил усач, - не думали, что вы...

- Не думали? А другим, значит, можно?

- Никак нет. - Черношейкин испуганно " ел глазами начальство".

Неожиданно командарм рассмеялся:

- Весело едете. Значит, бодрый-то дух есть?

- Так точно, дух есть... - робко вставил Черношейкин.

Чуйков оборвал смех:

- Дух есть, а немец бьет нас. А?

- Так точно! Танков у него уйма, - вытянулся усач. - Однако мы его тоже дубасили в империалистическую.

- Гляжу, старый солдат, - заметил командарм. - По годкам тебе на печке бы сидеть.

- Что ж я, бессовестный? - возмутился Черношейкин. - Вон какие молокососы идут на смерть, - кивнул он в сторону лейтенанта, - а я на печке буду сидеть? Мы тут одного " зайца" -парнишку сгоняли с эшелона... Прости господи, только от горшка оторвался и на войну бежит!

Командарм пожал Черношейкину руку:

- Вижу, солдат, боевой дух у тебя есть. А что ж сразу-то оробел?

- Так точно! - подтвердил уже осмелевший Черношейкин и признался: Не приходилось видеть самого командарма. Все ж таки вы... птица важная.

Суровые, по-мужицки крупные черты лица командарма смягчились, губы дрогнули в улыбке. Взгляд строгих глаз теперь был добродушно-веселым и каким-то очень домашним, никак не вязавшимся с властным обликом командарма, который за два десятка с лишним лет перенес не одну войну и имел за плечами много ратных дел. Он взглянул пытливо на Аню и спросил:

- Сестричку не обижаете?

- Никак нет, - встретившись с его веселыми глазами, озорно щелкнула каблуками Аня. - Санинструктор Косопырикова.

- Разве это допустимо обижать... - не удержался Кухта.

- А что у тебя, браток, живот того... директорский?

- Я директором маслозавода был, товарищ командарм.

- То-то, гляжу, он у тебя, как... - Чуйков сделал рукой округлое движение.

Теперь смеялись все, Кухта тоже. Смеялись, словно и не было войны, словно перед этим не получал командарм сводку о том, что противником заняты те населенные пункты, которые его армия, еще следующая в пути, должна была оборонять.

В самой натуре командарма, сына крестьянина, прошедшего путь от рядового до генерала, была потребность поговорить с солдатами по душам, узнать их мысли, настроение, а значит, узнать и нечто такое, что помогло бы ему в нужный момент принять верное решение. Ведь именно с ними вместе ему на днях придется вступить в бой с бронированной немецкой лавиной.

Паровоз дал сигнал к отправлению. На прощание командарм пожал каждому руку, задумчиво сказал:

- Ну, истребители танков, нелегко нам будет, ой как нелегко...

Теперь эшелон летел без остановок. Встречные поезда дожидались его на станциях и разъездах, а эшелон мчался напролет, будто сам командарм открыл все семафоры. И мысли у молодых не текли плавно в одном направлении, как у бывалых солдат, они, словно быстрые стрижи, стремительно проносились, теснились и тут же разлетались. И черные отметины войны - остовы разбитых станций, скелеты сгоревших вагонов, степь, исклеванная, будто оспой, воронками бомб, которых все больше попадалось на дороге, - нисколько не смущали лейтенанта и его бойцов. Колеса отбивают: " на фронт, на фронт... " Прощай учеба, марши, тревоги! Скоро они будут жечь не фанерные, а настоящие фашистские танки. На сердце радостно и в то же время как-то тревожно.

Стемнело. Товарный вагон покачивало, как на волнах. На полу у раздвинутой двери сидели сержант Кухта, Черношейкин, лейтенант Дымов, Иван Берест, позади вся батарея. Мелькали в черных проемах дверей белые телеграфные столбы... Сержант Кухта вспоминал свою молодую жену, с которой они прожили всего год с небольшим. Заплаканная, с малышом на руках, провожала она его, не могла смириться, что он сам ездил в военкомат " снимать с себя броню". А он доказывал, что ему, здоровому мужику, неудобно директорствовать над подростками и стариками, оставшимися на маслозаводе. Такой и запомнилась она ему: некрасивая, с распухшими от слез глазами.

Черношейкин горевал, что пришла пора дочь замуж отдавать, а ему вряд ли доведется погулять на ее свадьбе. И младшенькая без него в школу пойдет...

И Ване Бересту, веселому запевале, взгрустнулось: перед самым уходом в армию познакомился с девушкой, очень приглянувшейся ему, а попрощаться с ней так и не довелось...

А Дымов в дороге чувствовал себя привычно. С детства его часто брала с собою на выезды мать, сельский врач. Исколесили они всю Смоленщину. Запомнились ему бесконечные дороги: летние - черноземные и песчаные, среди зеленых и зреющих хлебов; весенние и осенние, размытые, с глубокими колеями; зимние - накатанные, блестящие от полозьев.

Сколько разных людей повстречали они на пути, скольких она, с виду ничем не примечательная женщина, уберегла от бед. Как она теперь там одна, в блокаде воюет? Каждый раз при воспоминании о Ленинграде сердце у лейтенанта тревожно ныло...

Паровоз, тяжело дыша, сыпал красными искрами в ночную степь. Накаленные за день просмоленные шпалы и железные крыши вагонов пыхали жаром, сквозной ветер не приносил свежести с выжженной степи, не спасал солдат от изнуряющей духоты. Знойное, жаркое лето выдалось в 1942 году.

В буденовке, с такими длинными усами, что их приходилось закладывать за уши, лейтенант Дымов мчался на коне по горящей степи, прыгал по гребням морских волн, парил в воздухе. Он гнался за стервятником, который уносил в когтях девушку в военной форме и точь-в-точь в таких же детских оранжевых чулках в резиночку и кирзовых сапогах с подвернутыми голенищами, как у Аньки-санинструктора...

- Лейтенант Дымов!

Этот голос Дымов узнал бы среди тысячи других. Сколько раз он будил его ночью в казарме, не давая досмотреть ни одного сна, сколько раз этот голос приказывал шагать в ночь, в обжигающий мороз. Лейтенант нехотя открыл глаза, поднял голову с вещмешка и увидел пустой вагон; через раскрытые двери в серой предрассветной мгле угадывалась бурая степь.

- На войну вас привезли или в детский сад?! - раздался снова голос капитана Богдановича.

Дымов вскочил с нар, выбежал на голос капитана, вернее вылетел, как летучая мышь, потому что, как ни страшен ему был этот голос, он окончательно глаз не продирал, надеясь, что ему все-таки удастся досмотреть сон и спасти Аньку-санинструктора.

Не успел он оправить гимнастерку, как Богданович, вытянувшись по стойке " смирно", взметнул руку к козырьку фуражки и с подковыркой доложил Дымову:

- Товарищ лейтенант! Истребительно-противотанковая часть приступила к разгрузке. Разрешите продолжать?

Дымов знал, что в таких случаях лучше молчать. Он застыл перед капитаном, готовый к разносу.

- Дайте ему сон досмотреть, - подходя, с усмешкой сказал комиссар Филин. - Ему красивая девушка приснилась.

" Ишь, черт глазастый, и внутри видит! " - поразился Дымов. Сонливость у него как рукой сняло. Одернул гимнастерку, глянул капитану прямо в глаза:

- Виноват, товарищ капитан...

- Каждый раз пушкой будить вас, что ли? - еще больше возмутился капитан. - Эшелон разбомбят, а вы будете сны смотреть? На разгрузку техники даю полчаса!

Козырнув, лейтенант четко повернулся и помчался к бойцам своего подразделения: те уже открыли борта платформ и прилаживали помост. Шоферы раскручивали железные тросы, крепившие машины. Торопились... Доносился рокот немецких самолетов, летевших на большой высоте. Сержант Кухта, заметив Дымова, хотел было дать команду " смирно", но лейтенант махнул рукой и принялся со всеми за работу.

После ухода Дымова капитан заметил Филину:

- Рановато, комиссар, мы его поставили на батарею. Молод еще. Ходить и ходить ему бы во взводных...

Филин возразил:

- Время не то - ходить долго во взводных.

Отдаленный гул самолетов становился все явственнее.

- Надо спешить с разгрузкой, - сердито сказал капитан. - Немцы проснулись. Слышишь?

- За полчаса управимся, - успокоил его комиссар. - Маршрут получили?

Капитан вытащил из планшетки карту с нанесенной обстановкой, ткнул пальцем в красный кружочек, где было отмечено место сосредоточения:

- Идем занимать оборону в центральную излучину Дона.

Филин, глядя на карту, покачал головой:

- Надо же!.. Морозовская и Суровикино уже заняты.

- Хорошо, если наши еще держатся на реке Чир, - покачал головой капитан, пряча карту в планшетку, и, прихлопнув ее, добавил, уже как отдавая приказ: - Я в голове колонны еду. Ты на замыкающей машине. Если налетят немцы, всем разъезжаться немедля.

- Товарищ капитан! - раздался голос Черношейкина. - Разрешите обратиться до вас...

- Ну, чего еще там? - обернулся Богданович.

Черношейкин и Аня подвели к ним подростка с черным, как у негритенка, лицом, на котором сверкали одни белки глаз.

- Африканца вот обнаружили... - загадочно улыбался ефрейтор.

- Что за африканец?!

- Да парнишка, что удрал от нас. Поглядите... - Черношейкин подтолкнул к капитану парня. - Он теперь маскировку принял под африканца. Вы еще думали: сорвался где под колеса. А он жив, здоров. И трогать его нельзя - иностранцу полагается полная неприкосновенность.

- Ты?! - удивился капитан. - Тот самый?

- Ага, - подтвердил парень и звонко чихнул.

- По форме товарищу капитану докладывай, - сделал замечание усач. - А то как же брать тебя на войну.

- Товарищ капитан, я есть тот самый, - вытянулся мальчишка. - Ап-чхи!

Сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, комиссар спросил:

- На тендере ехал? В уголь зарылся?

- Как в воду глядел.

Черношейкин ткнул мальчишку в бок:

- " Товарищ комиссар" - надо говорить.

- Как в воду глядел, товарищ комиссар! - подобравшись, отчеканил парень. - Углем обложился, только щель оставил, чтоб без воздуха не сгибнуть. Меня не видят, а я всех вижу.

Капитану на этот раз понравился смекалистый мальчишка.

- Как тебя ругают? - поинтересовался он.

- Иван я, Федоровы мы. Ап-чхи!

- Находчивый ты, Федоров!

- А как же... Возьмете теперь? - Парнишка не спускал глаз с Богдановича, и столько надежды и веры было в них, что сердце " железного капитана" дрогнуло.

12 3 4 5 6 7 8 Следующая ⇒