Мартин Сутер 5 страница

– Как мы встретились через десять лет? – был первый вопрос Фабио.

– В «Ландэгге».

«Ландэгг» был пляжным рестораном на озере, который в последние два года становился местом светских тусовок. Ресторан обновили и пристроили к нему бар, который работал даже после закрытия пляжа.

– Случайная встреча? – спросил Фабио.

– Конечно. Вообще-то я не бываю в таких безалкогольных местах. У меня лодка сломалась. Ты был там с этой… как ее?

– Марлен?

– Нет, с брюнеткой.

– Нориной?

– Да, ты там был с Нориной, а я – с «Либеллулой».

– Это твоя жена?

– Нет, моторная лодка.

Официант принес феттучини. Целую тарелку лапши с овощами и сливочным соусом.

– Я подсел к вам в баре, и мы болтали, пока не пришел механик с верфи. И пока Норина не возражала.

Фабио легко мог себе представить, какой была реакция Норины на Фреди.

– Через пару дней ты мне позвонил, и с тех пор мы иногда встречались.

– В ресторане? Что мы делали?

– Ели, пили, говорили.

– О чем?

– О жизни. – Фреди ел, поставив локти на стол, держа в правой руке вилку, а в левой – салфетку, которой то и дело утирал себе рот. – О том, что прежде никогда тебя не интересовало.

– О чем?

– О деньгах, например.

– Я разговаривал о деньгах?

– Не то чтобы впрямую. – Фреди жевал, глотал, утирал губы.

– Я разговаривал о деньгах? Косвенно?

– Ты не мешал мне говорить о них. Напротив.

– Напротив?

Прожует, проглотит, вытрет рот.

– Ты задавал вопросы.

– Вопросы о том, как заработать денег?

Фреди покачал головой.

– Как их истратить. Еда, напитки, жилье, путешествия, дорогие вещи, женщины.

– Женщины?

– Женщины, женщины, женщины, женщины. – Рука Фреди пропихнула в рот очередную вилку с намотанной на нее порцией фетучини.

– Ты имеешь в виду Марлен?

– Марлен в частности. Женщины вообще. – Фреди опустошил тарелку. Еще раз вытер себе рот и откинулся на спинку стула.

– Ты говорил, что тебе надоел твой образ жизни и что ты ищешь кого-нибудь, кто показал бы тебе другой мир.

– И я нашел тебя? – Вопрос, видимо, прозвучал иронически, потому что Фреди в ответ огрызнулся:

– Когда мы встретились, ты был тридцатитрехлетним ханжой.

Фабио дождался, пока официант унесет тарелки Фреди и дольет вина в его стакан. Потом спросил:

– А когда мы расстались, я уже не был ханжой?

– Ты сделал некоторые успехи.

После обеда Фреди выложил на стол свой ежедневник и назвал Фабио даты их встреч.

Две даты совпадали с записями Фабио: двадцать первого и двадцать восьмого мая они встречались тут, в «Бертини». Фабио звонил за день до встречи.

Но затем у Фреди фигурировали записи, которые отсутствовали у Фабио. Шестого июня они встречались в шесть вечера в «Голубом Ниле», полузакрытом коктейль-клубе, где обслуживали только в сопровождении завсегдатая.

В субботу на следующей неделе у Фреди значилось: Фабио, Либеллула. Четырнадцатого июня, ровно за неделю до инцидента, Фреди запланировал на полвосьмого вечера: Фабио, Шарлей, Патриция, Мезон Руж.

«Мезон Руж» был четырехзвездочным рестораном в пригороде. Прежде Фабио никогда там не бывал.

– Кто такая Патриция? – спросил он.

Фреди рассмеялся и ответил:

– Она в жизни не поверит, чтобы мужчина после такого удара по голове мог выжить, если он ее даже не помнит.

Ресторан понемногу опустел. После десерта, ристретто и граппы Фреди приступил к пиву, подробно расписывая прогулки на лодке, мальчишники в «Голубом Ниле» (каковые заканчивались, похоже, в ночных клубах) и кулинарные оргии в храмах чревоугодия, расположенных по соседству и далеко за городом. Иногда Фабио брал с собой Марлен.

– А Норину? – спросил Фабио.

– К счастью, никогда, – ответил Фреди.

В три часа Фабио перестал записывать. После пяти они вышли из холодного «Бертини» на жаркую улицу.

Фабио стал себе еще более чужим.

В выходные стояла жара под тридцать. Над асфальтом Амзельвега дрожал воздух. В садах было тихо. Люди искали укрытия в затемненных комнатах своих домов.

Но в крошечной квартире Марлен ни задернутые гардины, ни спущенные жалюзи от жары не спасали. Она прочно угнездилась во всех углах.

Фабио раздражало, что Марлен шастала по дому нагишом. Он представлял себе голые или полуголые потеющие пары в квартирах сверху, снизу, слева и справа, и это отвлекало его от попыток снова подпасть под ее обаяние.

В воскресенье утром он спустился к почтовому ящику за «Воскресным утром». Странное это было ощущение – читать свою газету с точки зрения человека постороннего. Руфер написал в колонке редактора о жаре. И даже эту тему он умудрился повернуть так, что по прочтении статьи у читателя возникал вопрос: лично он за жару или против?

Лукас Егер был представлен отчетом о провале конференции климатологов и комментарием к событию (с портретом автора). Фабио быстро пролистал оба материала.

Больше трех страниц занимал первый репортаж Рето Берлауэра в «Воскресном утре». Репортер сопровождал несколько японских туристических групп и теперь описывал, какая в них царит военная дисциплина. Фабио заставил себя прочесть материал и с огорчением вынужден был признать, что написан он не так уж скверно.

На культурной полосе шел отчет о съемках фильма «Чаепитие трех старух». До сих пор считалось, что этот первый криминальный роман Фридриха Глаузера экранизировать невозможно, но на днях его уже начали снимать в какой-то вилле на берегу озера. На фото была видна съемочная площадка: что-то вроде алтаря, а перед ним некая фигура, одетая в какой-то ярко-желтый ку-клус-клановский балахон. На заднем плане несколько человек из съемочной группы.

Немного в стороне от всех разговаривала по мобильнику молодая брюнетка с короткой стрижкой.

Норина.

Фабио отложил газету и тихо прошел в спальню. Марлен лежала на боку, вытянув нижнюю ногу и подтянув верхнюю. Он сел на кровать и стал смотреть.

– Ты смотришь туда, куда я думаю, что ты туда смотришь? – сонно пробормотала она.

Когда он подтвердил, Марлен еще больше подтянула ногу.

– А ты представь себе, что мы где-нибудь на островах Карибского моря. Так легче выдержать. – Обливаясь потом, они лежали на спине и всячески старались не касаться друг друга.

Фабио не ответил. Он давно уже представлял себе, что находится в другом месте.

Кто-то включил во дворе радио. Музыкальный фольклор. Фабио рассмеялся:

– Латинская Америка!

– Сходим в «Ландэгг»? – спросила Марлен. Фабио сразу понял, что не хочет показываться с Марлен в «Ландэгге».

– Нынче там весь свет, – ответил он.

– И что?

– Да не хочу я в сотый раз объяснять, что со мной произошло.

– Тогда не в «Ландэгг», а еще куда-нибудь. Я здесь не выдержу.

Они пошли на дневной сеанс в «Палаццо» смотреть «Титаник». Не слишком новый фильм и не то чтобы во вкусе Фабио. Но в кинозале был кондиционер, фильм шел три часа, и Леонардо ди Каприо замерзал в ледяной Атлантике.

Выйдя из кино, они натолкнулись на стену горячего воздуха. В глазах у Марлен стояли слезы.

– Прости, – сказала она, – так глупо.

В ста метрах от кинотеатра находился бар «Ночлежка». Большой бар, где не только поили, но и кормили. Не так давно у него появился новый владелец, и бар быстро вошел в моду. Но и туда Фабио не хотел являться в обществе Марлен.

Вместо этого он предложил зайти в «Виноградные ножницы» – винный кабачок с зелеными круглыми окошками, поскольку на его двери висела табличка с надписью: «Кондиционер! »

Несмотря на заманчивую табличку, они оказались единственными посетителями и заняли столик в нише. Кондиционер действовал так исправно, что худая седоволосая официантка, принесшая меню, была одета в голубую шерстяную жакетку. Марлен заказала бокал вина, а Фабио – минеральную воду.

– Как зовут вашего главного технолога по пищевым продуктам, с которым я делал интервью?

– Доктор Марк.

– Ты смогла бы устроить мне еще одну встречу?

– Конечно.

Официантка принесла заказ.

– Он спросит: на какой предмет?

– Вот и меня это интересует. Скажи ему, что я хотел бы задать несколько дополнительных вопросов на ту же тему, что и в прошлый раз.

Марлен кивнула и отпила глоток.

– С каких пор ты перестала быть моим тайным приключением? – спросил Фабио.

– С пятницы восьмого июня, примерно с одиннадцати вечера.

– Что тогда произошло?

– Позвонил телефон, некая госпожа Кесслер пожелала говорить с господином Росси. Дескать, у нее срочное дело. Я дала тебе трубку. Ты лежал рядом со мной в постели.

– Ты дала мне трубку?

– Я же не могла знать, кто такая госпожа Кесслер. Я думала, это кто-то из редакции.

– В пятницу? В одиннадцать вечера? Бред! Марлен отпила глоток вина. Когда она ставила бокал на стол, ее глаза были полны слез.

Фабио не обратил на это внимания в надежде, что они высохнут сами собой. Но когда он снова взглянул на лицо Марлен, оно было мокро от слез.

– Прости, – всхлипнула она, встала и вышла в туалет.

Он ждал. Каждый раз, поднимая глаза, он встречал укор во взгляде официантки. Через пять минут он встал.

– А я уж собралась пойти взглянуть, как она там, – проворчала официантка, когда он проходил мимо.

Когда он нашел наконец дамскую уборную, Марлен как раз выходила из двери. Она не плакала, но была готова расплакаться в любой момент.

– Мы можем взять такси? – спросила она.

Едва они уселись, Марлен разрыдалась снова.

– Из-за фильма? – спросил Фабио.

– В том числе, – ответила она.

Он отнес Марлен в постель, держал ее за руку, пока она в слезах не уснула, и думал о Норине.

По понедельникам сотрудники воскресных газет наслаждались затишьем. Сара Матей сразу же приняла приглашение Фабио пообедать вместе.

В девять утра у Фабио была тренировка. Джей безжалостно гонял его, несмотря на жару, а после тренировки запретил принимать холодный душ.

– Если ты не хочешь порвать связки.

Еще по пути в «Биотоп» Фабио все старался вспомнить имя официантки. С кем не бывает. Голая, у бассейна, с клубничным мороженым. Ивонна Дольчефарниенте? Точно. Так ее и звали. Ивонна.

Он пришел на полчаса раньше. У Ивонны был выходной.

– Привет, – сказал молодой официант. – Жара.

Фабио его не помнил. В «Биотопе» быстро переходили на «ты».

Фабио потягивал тоник и старался не шевелиться. Жара и последствия тренировки то и дело бросали его в пот.

Сару Матей он заметил издалека. На ней была мужская рубашка в белую и голубую полоску и тесные брюки цвета хаки. Она приволокла с собой свою старую потрепанную сумку, с которой никогда не расставалась. При виде Фабио она зажала в зубах сигарету и махнула ему рукой. Сара принадлежала к последним женщинам под шестьдесят, позволявшим себе курить на улице.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она своим глубоким голосом, усевшись за стол.

– Хреново, – ответил Фабио.

– Рассказывай.

Фабио попытался найти подходящие слова. Потерял ориентацию. Обманут. Ограблен. Предательски брошен на произвол судьбы. Всем чужой. Бездомный. Одинокий. Отвергнутый. Изгой.

Рассказ получился более подробным, чем предполагалось. Так бывало со всеми собеседниками Сары Матей. Она умела слушать, и люди становились словоохотливыми.

Они успели умять по большой тарелке салата, прежде чем Фабио подошел к концу своего повествования.

– Я блуждаю в потемках своей памяти, как слепой, на ощупь, – сказал он. – И ни один зрячий не хочет мне помочь. Ты можешь объяснить, почему?

– Тебе нужен честный ответ? – спросила Сара.

– Да. Иначе я спросил бы кого-нибудь другого.

Сара выудила из сумки сигареты.

– Тому Фабио, которого ты помнишь, помогли бы все. Но тот, которого ты забыл, был изрядным подлецом, извини за выражение.

– В каком смысле? – Фабио очень постарался, чтобы в его словах не прозвучала горечь обиды.

– Забытый тобой Фабио не приходил вечерами выпить стакан вина с коллегами. Он назначал встречи в яхт-клубе или «Голубом Ниле». Он являлся в редакцию только в случае крайней необходимости и давал нам почувствовать свое пренебрежение. Ему понадобилось несколько недель для посредственнного очерка о машинистах, но он требовал восторгов, как великая звезда. Он больше не спешил на помощь, не подставлял плечо, как подобает мужчине, а прятался за каким-то проектом, о котором только и было известно, что это «крупное дело». Он изменял своей подруге с какой-то блондинкой-пиарщицей и приобретал рубашки в «Боксе». Забытый тобой Фабио был мелким выскочкой. Мы все аплодировали, когда Норина вышвырнула тебя вон.

Фабио молчал. Сара предложила ему закурить:

– Тот, забытый, Фабио курил.

– Я знаю, – сказал Фабио и не взял сигареты.

Сара закурила.

– Извини. Ты хотел узнать правду.

– Вот и узнал. – Он попробовал улыбнуться.

– И ты до их пор не знаешь, что это за крупное дело?

– Никто не знает.

– Кроме Руфера.

– Он тоже не знает. Потому он тебя и выгнал.

– Он меня не выгнал. Я уволился. Он показал мне заявление.

– Это была обоюдная договоренность.

Фабио покачал головой. Заниматься крупным проектом и не поставить шефа в курс дела?

– А Лукас? Ему-то я сказал бы.

– Лукас говорил, что нет. Но ты же знаешь Лукаса. Он не стал бы тебя предавать.

Фабио пристроил на лицо насмешливую ухмылку.

– Брось, Фабио. Лукас тебя не предал.

Фабио на это не купился.

– Если кто тебе и может помочь, то только он.

– А ты спроси его, – предложил Фабио.

– Я уже спрашивала. Он говорит, что не было никакого крупного дела.

Фабио почувствовал, как в нем закипает ярость.

– Он хочет сказать, что я создавал видимость этого дела?

– Он не был единственным, кто так считал. Но, может быть, единственным, кто по отношению к тебе сохранял лояльность.

– Ха! – вырвалось у Фабио так громко, что официанту показалось, что его позвали.

– А ты? Ты что думаешь? Было крупное дело?

Сара пожала плечами.

– Ну, не темни, говори.

Она провела ладонью по непослушным крашеным светлым волосам и затянулась сигаретой.

– Я думаю, что крупное дело было. Но потом… – Она сделала неопределенный жест рукой.

– И что? Что потом?

– Оно лопнуло, растворилось в воздухе, не знаю. Во всяком случае, поначалу ты в него верил. Я по тебе видела. Настолько-то я знала старого Фабио.

– Когда было это «поначалу»?

Сара порылась в сумке и вытащила свой ежедневник, маленькую записную книжку в засаленной коже, стянутую резинкой, чтобы листки не рассыпались.

– Примерно в то время, когда ты дописывал очерк о машинистах. Где-то в середине мая.

– Ты уверена?

– Да. Именно тогда я подумала, что новое дело как-то с этим связано.

Фабио составил и отодвинул пустые тарелки, положил на стол свой ежедневник и списал из ее ежедневника все даты, так или иначе имевшие к нему отношение. Окончательную редакцию его последних репортажей, заседания редколлегии, которые он прогулял, планерки, на которые он не явился. Обеденное время истекало, и он попросил счет. Саре пора было возвращаться в редакцию.

Пока они ожидали сдачу, Фабио спросил:

– Ты не знаешь, зачем мне понадобилось брать интервью у главного технолога из ЛЕМЬЕ?

– Ты хотел произвести впечатление на блондинку-пиарщицу… как бишь ее?

(Под фонарем… как некогда Лили…)

– Марлен, – ответил Фабио. – Она была результатом моего посещения ЛЕМЬЕ, а не причиной. До того мы не были с ней знакомы.

– Она была знакомой Лукаса. Ты увидел их вместе и выцыганил у него приглашение на завтрак для прессы.

– Он так сказал?

– А разве это не так?

– Откуда мне знать, – раздраженно ответил Фабио.

– Извини.

Официант принес сдачу, Сара закурила еще одну сигарету, на дорогу.

Фабио шел с ней рядом, толкая перед собой велосипед. Как примерный сын, провожающий мамочку. На автобусной остановке он спросил:

– А у Норины с Лукасом… когда это началось?

Сара протестующе махнула рукой:

– Я совсем не уверена, что это вообще началось.

Не успел отойти автобус, как его мобильник заиграл болеро Марлен. Фабио взял себе на заметку, что нынче же вечером поищет инструкцию.

Марлен сказала, что попросила доктора Марка встретиться с Фабио на тот же предмет, что и в прошлый раз. Для уточнения некоторых фактов.

– Он спросил, так ли уж это срочно, и, когда я подтвердила, назначил встречу на ближайшее время. Через две недели, во вторник.

– А тема? – спросил Фабио. – Ты постаралась узнать тему нашей беседы?

– Нет, – сказала Марлен, – но его, похоже, это не слишком интересует.

– Знаешь его телефон?

Марлен продиктовала номер.

– Но на меня не ссылайся.

Фабио четыре раза набирал номер. Наконец его соединили с секретаршей доктора Марка. Она предложила ему оставить свой номер, чтобы доктор Марк смог ему перезвонить.

Перед виллой Тускулум стоял охранник в форме. Фабио предъявил ему свое журналистское удостоверение, и тот пропустил его без всяких возражений.

Подъездная дорога была запружена машинами. Грузовиками, на которых громоздились кабели, прожектора, штативы, реквизит и костюмы, а также фирменными фургонами с логотипом «Мистик продакшнз» и автомобилями съемочной группы. Позади этой парковки была разбита палатка, над входом в которую большими буквами было начертано «Синефуд».

Перед виллой дежурил молодой человек с наушниками. Когда Фабио приблизился, юноша приложил палец к губам. Фабио сошел со скрипучей гравийной дорожки и двинулся в обход виллы.

За виллой до самого берега озера простирался зеленый ковер газона, обрамленный старыми деревьями: английскими вязами, платанами, березами и конскими каштанами. На берегу стоял лодочный сарай со ставнями в красную и белую полоску. Рядом возвышались три стройных пирамидальных тополя. С севера пляж замыкала мощная плакучая ива.

Несколько окон на первом этаже виллы были занавешены черными шторами. Перед окнами стояли и курили три обнаженных по пояс осветителя. Когда Фабио приблизился, один из них приложил палец к губам.

Фабио остановился в ожидании. На озере болтались несколько лодок с обвисшими парусами. Кто-то прыгал с купального плотика, стоявшего на якоре у берега. Может, статист, который понадобится позже.

На молочно-голубом небе над холмами по другую сторону озера собирались облака. Слава богу, наконец-то пойдет дождь.

От светло-серой массы облаков отделились две точки. Они быстро увеличивались и приближались к вилле. Это были ракетные истребители. Потом послышался шум моторов, сначала тихий и оттуда, где уже давно не было самих самолетов. Недолетев до берега, они повернули на север. Через несколько секунд над тихой виллой раздался грохот.

– Проклятье! – завопил чей-то голос за занавешенными окнами. И сразу же дверь на веранду распахнулась. Из нее ринулись наружу старые дамы в черных шелковых платьях, сшитых по моде двадцатых годов, мужчины в черных костюмах со стоячими воротниками и какой-то тип в балахоне из желтого сатина а-ля ку-клукс-клан, а вслед за ними целая толпа техников, помощников и ассистентов в шортах и майках.

Кое-кого из них Фабио знал. Он даже знал, что молодую ассистентку костюмера, вооруженную подушечкой для булавок, которая как раз в этот момент защищала бумажной прокладкой от жары и растекшегося грима стоячий воротник одного из актеров, зовут Регула. Он подошел к ней.

– Ты не видела Норину?

При виде его Регула, кажется, растерялась.

– Она еще в доме.

Через веранду можно было попасть в некое подобие зимнего сада, заставленного мебелью, не предназначенной для съемок. Из одной двери, обе створки которой были распахнуты, лился запах ладана. Клубы благоуханного дыма выплыли из дома и зависли под потолком зимнего сада.

Фабио вошел в дом. Салон с рядами стульев, напоминавший лекционный зал, был погружен в полутьму. Повсюду стояли прожектора, юпитеры, штативы. Перед алтарем, в центре коего возвышалась статуэтка огромной мухи, была установлена кинокамера. Повсюду пылали свечи. Пламя каждой свечи окружал ореол дыма, выдуваемого из двух размещенных у стен дымовых машин. Какой-то молодой человек разгонял его теперь пластиковым веером.

Норина с гасильником в руке обходила салон, одну за другой гася свечи. Она настолько углубилась в это занятие, что не заметила появления Фабио. Сосредоточенно накрыв пламя латунным колпачком, она ждала, пока оно задохнется. Тонкий дымок от огарка поднимался к потолку, а Норина переходила к следующей свечке.

Каждый раз, когда гасла очередная свеча, лицо Норины изменялось, контуры становились мягче, оттенки – глубже. Она казалась юной и набожной, как те девочки с освященными свечами, на которых он тайно засматривался во время своего первого причастия.

Наверное, она почувствовала его взгляд, потому что внезапно обернулась и посмотрела ему прямо в глаза. Прошла целая секунда, прежде чем она молча покачала головой.

Фабио подошел к ней. Она снова повернулась к свечам, продолжая гасить их одну за другой.

– Чертовы самолеты, – сказал Фабио.

– Сегодня это уже в четвертый раз, – простонала Норина. – Обычно они никогда здесь не летают.

Теперь он стоял совсем близко к ней.

– В каких мы теперь отношениях? Обменяемся поцелуем или ограничимся рукопожатием?

Но на это она не купилась.

– Как твои дела?

– Немного… странно. А твои?

– У меня все хорошо, – быстро ответила она.

Фабио кивнул. Молодой человек с пластиковым веером вышел из помещения.

– Похоже, я вел себя отвратительно. Понятия не имею, что на меня нашло.

– Я знаю. Ты все забыл.

– К сожалению, так оно и есть. С восьмого мая.

Норина превращала один огонек за другим в изящные столбики дыма.

– Зато я все отлично помню, Фабио.

– Теперь возникает вопрос, что хуже: помнить или забыть.

– Лучше всего, если каждый попытается сделать то, что ему больше по душе.

Несколько свечек еще горели. Лицо Норины все больше темнело.

– Может быть, это не так. Все-таки нам надо поговорить друг с другом. Мне кажется, это поможет нам обоим.

Норина погасила последнее пламя и стояла теперь, недвижимая и призрачная, у алтаря.

– Что ж, давай поговорим.

– Здесь?

Ему показалось, что она слабо кивнула.

– С чего начнем? С Марлен?

– С Фреди.

– Почему с него?

– Все началось с его появления.

– Что – все?

– Перемены в тебе.

– Значит, все дело в дурном влиянии Фреди. Кажется, Норина уловила его усмешку.

– Это не смешно. Фреди на тебя повлиял. Ты стал ему подражать.

– Я? Подражать Фреди? – Фабио расхохотался.

Норина сохраняла серьезность.

– Может быть, не только это. Но и это тоже. Ты пытался лавировать между миром Фреди и нашей жизнью. Вот в чем заключалась проблема. Дело даже не в Марлен. Она была всего лишь побочным явлением.

Чей-то голос позвал из-за двери:

– Норина! Тебя ищет Ренато!

– Скажи ему, я сейчас, – ответила она.

– И ты вышвырнула меня из-за какого-то побочного явления?

– Ты сказал, что уезжаешь на Женевское озеро писать репортаж, даже позвонил мне оттуда, а тебя видели в «Республике» с Марлен. Мы целую ночь выясняли отношения и помирились. А через пару дней я застаю тебя у нее дома, хотя ты мне сказал, что проводишь расследование.

Фабио смущенно молчал.

– И знаешь что? Мне пришлось расстаться с тобой не потому, что ты обманул меня спустя столь короткое время. Причина в том, что я позвонила ей и попросила тебя к телефону. Это означало, что я потеряла к тебе доверие. Я не могу жить с мужчиной, которому не доверяю.

Зажегся свет, и в салон ворвался какой-то человек в одежде повара.

– Норина! – яростно возопил он.

– Да?

– У нас по графику в пять обед. А сейчас уже четыре.

– А я здесь при чем, раз они там играют в войну? – Норина тоже нервничала.

– Но что же делать? Они разнесут мне павильон. Черт возьми!

Норина взорвалась.

– Импровизируй! – закричала она на него. – Черт бы тебя подрал!

Перед палаткой, где размещался буфет, толпилась странная компания в разных стадиях переодетости. Какой-то тягач, нагруженный старым хламом, загораживал подъезд к вилле. Фабио прождал целых четверть часа, прежде чем ему удалось сесть на свой велосипед и уехать.

Изнемогая от жары и бессилия, с трудом преодолев небольшой подъем на пути от озера к Амзельвег, он вернулся в квартиру Марлен. На небе собирались огромные тучи, подавая надежду на грозу.

Он принял холодный душ, переоделся во все свежее и уселся за письменный стол, разложив перед собой новую записную книжку и старый ежедневник.

Какое большое дело он расследовал? Сара говорила, что оно было связано с репортажем о машинистах.

Он вытащил из-под стола пакет «Бокс» с вещами, взятыми из редакции, и вывалил на стол его содержимое. Потом еще раз внимательно перечитал репортаж о машинистах, Похоже, с этим молодым парнем, которого звали Эрвин Штоль, он дал маху: уделил ему слишком много места и зациклился на его высказывании, что бросаться под поезд – свинство по отношению к машинисту. Под этим углом зрения он опрашивал и остальных респондентов. Сара права: это не самый лучший из его репортажей.

Среди принесенных из редакции вещей обнаружились несколько аудиокассет, в том числе одна с пометкой: «Э. Штоль». Фабио вставил ее в свой портативный магнитофон.

Раздался звонкий голос Штоля. Он говорил быстро и возбужденно, не давая Фабио сформулировать до конца обдуманные вопросы.

И Фабио сразу же все вспомнил. Трехкомнатная квартира где-то на окраине; на диване рядом с отцом уплетает печенье двухлетняя дочка Штоля; его жена и по совместительству консьержка, в джинсах и майке, завязанной узлом выше пупка, моет лестницу в подъезде; на стене постеры с портретами Вилли Нельсона, Джима Ривса, Стонвелла Джексона и прочих звезд группы «Нэшвил-саунд-кантри»; вытянутые, положенные одна на другую ноги Штоля в ковбойских сапогах «Лизард».

Фабио попытался сосредоточиться на монологе Эрвина Штоля. Но перед глазами снова и снова возникала Норина: как она стоит посреди моря свечей и задумчиво гасит их одну за другой.

Если бы Сара не сказала: «Я даже не уверена, что у них вообще что-то началось», он бы не поехал на место съемки. Он понял это замечание как сигнал к действию, как совет не сдавать позиции. Но даже если у Сары и были какие-то основания для подобного совета, поведение Норины никак их не проясняло. Никогда еще она не была такой красивой. Но и такой холодной.

Фабио попытался представить их вместе: Норину и Лукаса. Неужели они проделывают те же самые вещи? Или другие? Более запретные? Более изощренные? Может, они занимаются этим чаще? И Норине так больше нравится? Неужели Лукас… Неужели Лукас лучше?

В раздевалке на тренировках Фабио часто видел Лукаса обнаженным. Лукас, правда, был чересчур жилистый, но сложен хорошо. И конец у него, что уж тут скрывать, довольно крупный. Не то чтобы рекордных размеров, но больше, чем у любого из ребят в команде. За исключением Карла Веттера. Включая Фабио Росси.

Он не заметил, как интервью с Эрвином Штолем закончилось. Теперь звучал другой голос. Более спокойный, низкий, задумчивый. Его обладатель был намного старше.

Голос говорил:

– В молодости чего не скажешь. Я не слишком принимаю это всерьез. Вы только подумайте, через что нужно пройти, чтобы вот этак встать на пути надвигающегося поезда? Да еще на повороте, когда знаешь, что у машиниста нет ни единого шанса притормозить?

Фабио остановил кассету и быстро перемотал назад. Снова запустил пленку и услышал свой собственный голос: «Ханс Гублер, четырнадцатое мая».

Это имя ни о чем ему не говорило. Оно не было упомянуто в статье. Может быть, он не процитировал Гублера, потому что точка зрения пожилого машиниста не вписывалась в замысел очерка?

Гублер скоро уйдет на пенсию. За время работы самоубийцы четыре раза бросались под его поезд. Две женщины, двое мужчин, он знал их имена, он даже разговаривал с их близкими.

– Если вам кто скажет, что у него зла не хватает на этих бедняг, что ж, значит, так ему легче с этим шоком справиться. Я их никогда не проклинал. Только сочувствовал.

Последний самоубийца Ханса Гублера погиб всего два месяца тому назад: доктор Андреас Барт, чуть старше пятидесяти пяти, химик, работал в пищевой промышленности. Гублер виделся с его вдовой. Она не смогла объяснить, почему он это сделал.

Жаклина Барт была представлена в репортаже коротким интервью. Ей принадлежала лаконичная фраза:

«Скажите ему, и я бы предпочла, чтобы мой муж этого не делал».

Их беседа тоже была записана на пленке. Фабио дал ей послушать интервью с машинистом, который выражает свою злость на самоубийцу, но не стал объяснять, что речь идет об Эрвине Штоле и другом самоубийце. Разговор Фабио с женой Барта продолжался больше сорока минут. Госпожа Барт была благодарна, что может хоть с кем-то поговорить об этом деле. Она призналась, что понимает эту злость. Она и сама иногда выходила из себя от злости. От злости и обиды. Не сказать ни слова на прощанье, ничего не объяснить. Какое-то бессердечие, это так на него не похоже.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒