Глава третья

В то лето устраивалось много званых вечеров, но Жиль никуда не ездил. В обществе говорили, что он болен, страдает депрессией, ищет уединения, и это было удобно для всех, включая и Натали, как он полагал. Хотя она и утверждала, что готова уехать вместе с ним, но он не забывал, что стал любовником замужней женщины. А кто мог бы заподозрить эту даму с безукоризненной репутацией в том, что она способна проделывать ежедневно по шестьдесят километров в машине, чтобы очутиться в постели какого-то неврастеника? Когда же Одилия упрекала его в пренебрежении светскими обязанностями, он неизменно отвечал: «Оказаться лицом к лицу с Сильвенером?.. » – и она краснела, готовая просить у него прощения. Нередко по вечерам, проводив взглядом исчезавший в конце аллеи маленький автомобиль, который уносил Флорана и Одилию на очередное празднество, Жиль оставался один в большом доме, брал книгу и, расположившись в гостиной, наслаждался покоем и тишиной. Иногда он поднимался на третий этаж, вытягивался на еще не убранной постели и, лежа с открытыми глазами, вдыхал запах Натали, запах любви. Летучие мыши прорезали в бесшумном полете темнеющую синеву неба; снизу, из сада, доносились монотонные жалобы лягушек, легкий благоуханный ветерок освежал комнату– мир и прохлада спускались туда, где еще недавно было накален-ное поле любовной схватки. Жиль думал о Натали, даже не очень жалея, что ее нет рядом. Иногда он засыпал, так и не сняв своего старого свитера, и просыпался лишь от шуршания гравия под шинами автомобиля. Он спускался, помогал пьяненькому Флорану выбраться из машины, шел вместе с ним на кухню. «Как! – удивлялась Одилия. – Ты еще не спишь? » И в восторге, что нашелся слушатель, способный лучше, чем муж, оценить ее повествование, она принималась с энтузиазмом описывать, какой чудесный вечер устроили Кудерки, такой великолепный, что он сделал бы честь и герцогине Германтской. Царицей бала неизменно бывала Натали, которую в своих отчетах Одилия называла «мадам Сильвенер», хотя при ежедневных встречах звала ее просто по имени. Итак, на вечере мадам Сильвенер была в прелестном голубом платье, она довольно дерзко ответила заместителю прокурора. Ах, даже сам префект ни на шаг не отходил от мадам Сильвенер, и так далее. Если бы Жиль не лежал каждый день рядом с этой мадам Сильвенер без всяких одеяний, он наверняка начал бы о ней мечтать, как школьник. Умиленно улыбаясь, он слушал щебетание Одилии, посмеивался над заместителем прокурора и пытался представить себе, какого оттенка было голубое платье Натали. Впрочем, в конце рассказа Одилия всегда – возможно, по доброте душевной – набрасывала прозрачную пелену грусти на лучезарный облик мадам Сильвенер, а Жиль принимал рассеянно-скромный вид, как будто бы все это его не касалось. Наконец, Одилия, упоенная романтикой, укладывалась спать возле Флорана, который, упившись шампанским, так же, как и она, мгновенно засыпал.

Прошло уже две недели с тех пор, как Жиль приехал из Парижа, а он еще нигде не бывал, если не считать утренних поездок с Одилией за покупками в соседний поселок. Его судьба словно остановилась: ему казалось, что отныне он всю жизнь будет нежиться на солнце, днем любить Натали, а вечерами мечтать. Мысль, что через два месяца он станет редактором международного отдела газеты, будет занят по горло и начнет в такой же мере беречь свое время, в какой сейчас его растрачивает, и что время это будет пролетать в сером круговороте Парижа, казалась ему просто нелепой. Впрочем, он даже не думал об этом, так как всегда очень легко относился к проектам на будущее. Проснувшись, он решал лишь самые простые вопросы: идти ему с Флораном удить рыбу или не идти, в каком настроении приедет Натали, будет она нежна или требовательна и сможет ли он сам починить обвисший ставень в их жаркой спальне. Иногда, читая газету, он принимался размышлять, что может толкнуть человека на то, чтобы разрезать своего ближнего на восемнадцать кусков, и делился своим недоумением с Одилией, которая от ужаса начинала пронзительно кричать, как павлин, а Флоран по своему обыкновению прибегал к мимике и жестам: постукивал себя пальцем по лбу или делал из галстука петлю-удавку и затягивал ее. Короче говоря, Жиль был счастлив, более того – он сознавал это и с мужской гордостью повторял это Натали на разные лады. «Подумай только, – говорил он, – подумай только: всего два месяца назад я был конченым человеком, а теперь я так счастлив…» Казалось, он сам не мог поверить своему счастью, и это смешило Натали, а когда он добавлял: «И все благодаря тебе», у нее быстро-быстро трепетали ресницы.

Наконец устроили у себя вечер и Сильвенеры. Каждый год, приблизительно в одно и то же время, Франсуа Сильвенер собирал в своем доме светское общество Лиможа и его окрестностей. Это был самый изысканный прием в летнем сезоне, и Одилия, презрев соображения морали, начала радостно готовиться к нему за десять дней. Это был единственный прием, ради которого Жиль решился пожертвовать своим одиночеством. Ему хотелось увидеть, как живет Натали. Хотелось увидеть ее в роли хозяйки дома, и он заранее забавлялся.

Франсуа Сильвенер занимал большой особняк восемнадцатого века, очевидно, всегда принадлежавший блюстителям правосудия. Дом стоял в самом центре Лиможа, окна выходили в великолепный сад, пожалуй слишком ярко освещенный по случаю празднества. И, пожалуй, слишком много тут цветов, подумал Жиль, поднимаясь по ступенькам, и слишком пахнет деньгами. Конечно, деньгами, добытыми честным путем, деньгами, полученными по наследству, но все-таки деньгами; тяжелая полированная мебель, старинные ковры, большие, чуть потускневшие зеркала и два краснолицых метрдотеля за стойкой буфета в явно стеснявших их белых перчатках – все говорило о богатом и благоустроенном доме. Однако Жиль, как журналист и парижанин, бывавший на приемах более блестящих, на умопомрачительных пирах, которые задавали нередко уже разорявшиеся прожигатели жизни, глядел вокруг с чувством некоторого превосходства. Он любил только деньги, которые бросают на ветер. В доме же Натали подавляла не роскошь, а ощущение прочного достатка. На верхней площадке лестницы стояли рядом Натали и Франсуа Сильвенер и принимали гостей-совсем как в романах девятисотых годов. Некогда Жиль поцеловал руку Натали, он прочел в ее взгляде такое желание понравиться ему, глаза ее так ясно говорили: «Все это для тебя», что ему вдруг стало стыдно за собственное высокомерие. В самых теплых выражениях он расхвалил ее прекрасный дом, пожал руку Сильвенеру и вошел в большую гостиную.

Комнату уже заполняла толпа восторженно настроенных гостей; Жилю пришлось выдержать какие-то разговоры и выслушать какие-то комплименты по поводу его здорового вида, прежде чем ему удалось улизнуть в комнату, которая, очевидно, служила библиотекой. Он попытался представить себе, как Натали сидит тут в кресле у камина напротив мужа, но это оказалось невозможным. Он мог представить себе Натали только раскинувшейся на кровати в жаркой мансарде или лежащей в траве. Немного передохнув в библиотеке, он направился на балкон и тут на кого-то натолкнулся. Перед ним был тот, кого он после рассказа Натали о ее детстве называл про себя «братиком». Они встречались в Лиможе один-единственный раз, но Пьер Лакур сразу протянул ему руку. «Братик» был высоченного роста, с мужественным, как отметил про себя Жиль, и очень красивым лицом. Жиль улыбнулся, вспомнив, как он приревновал к нему Натали на балу у Касиньяков.

– Мы уже отчаялись вас увидеть, – проговорил Лакур. – Вы совсем не появляетесь в обществе. Я везде вижу вашу сестру, а вас – никогда.

– Я действительно не очень люблю бывать в обществе, – сказал Жиль.

– Вам, наверно, скучно на наших провинциальных праздниках?

Голос Лакура звучал довольно агрессивно, но Жилю захотелось расположить его к себе:

– Ну что вы! Просто я очень устал в Париже и приехал сюда отдохнуть.

Наступило недолгое молчание, и вдруг Пьер Лакур, как будто набравшись решимости, взял Жиля за локоть.

– Мне хотелось бы поговорить с вами… вы знаете, что я очень… дружен со своей сестрой.

– Да, знаю, – улыбаясь ответил Жиль.

Он не собирался изображать удивление. Либо Пьеру все известно, либо он ничего не знает. Этот человек чем-то привлекал Жиля – в нем чувствовалась угловатая прямота и при этом, безусловно, ясный ум. Однако первые же слова «братика» привели Жиля в замешательство.

– Натали вас любит, – резко произнес он, – и я просто в отчаянии.

Он проговорил это, отвернувшись, и Жиль на секунду усомнился, правильно ли он его понял.

– Почему в отчаянии?

– Потому что вы не внушаете мне большого уважения, простите за откровенность.

Они говорили вполголоса – будто два врага уславливались в этой темной комнате о тайной неизбежной дуэли. У Жиля сильно забилось сердце.

– Почему вы меня не уважаете? Мы с вами едва знакомы.

– Натали вас любит, и вы, по вашим словам, любите ее. Что же она в таком случае здесь делает? Быть может, вы думаете, что она – мещаночка, привыкшая к любовным похождениям? Или, быть может, думаете, что ей легко сейчас жить бок о бок с Франсуа? Неужели вы так плохо ее знаете?

– Она решила подождать до конца лета…– начал было Жиль.

Пьер Лакур яростно взмахнул рукой.

– …ничего она не решила. Она думает, что вы не уверены в себе, и не хочет принуждать вас. Вот и все. Уже целый месяц ее жизнь – сплошной компромисс, а ведь она всегда ненавидела половинчатость. И все это – из-за вас.

Жиль начал раздражаться. Господин Лакур, играя роль благородного брата, зашел слишком далеко.

– Не похоже, что я первое ее увлечение…

– Нет. Но ее первая страсть – безусловно. И я очень боюсь за Натали.

– Почему?

– Потому что вы слабый, безвольный эгоист…

– Все мужчины – эгоисты, – сухо заметил Жиль.

– Но не все мужчины так снисходительны к себе.

Теперь они готовы были броситься друг на друга. Жиль пытался взять себя в руки. Пьер, конечно, прав и вместе с тем не прав. Жиль глубоко вздохнул.

– А что бы вы сделали на моем месте?

– Я никогда не был бы на вашем месте: если бы я был не я, а кто-нибудь другой и Натали не была моей сестрой, я бы уже давно ее увез…

Он повысил голос, и Жиль улыбнулся.

– Господи, как же вы ее любите!..

– Я должен был вам это сказать, верно? Воцарилось молчание.

– Но я люблю ее, – тихо проговорил Жиль.

– Тогда позаботьтесь о ней.

Лицо Лакура уже не выражало гнева – наоборот, теперь оно было грустным и умоляющим, почти покорным, такое выражение Жиль уже видел у Натали. У него защемило сердце.

– Вы считаете, что я должен увезти ее? Завтра?

– Да, – ответил Лакур. – Как можно скорее. Она слишком несчастна.

Они пристально смотрели друг на друга. В трех шагах от них стоял веселый гул званого вечера Сильвенеров. Внезапно Жиль почувствовал себя не то лирическим, не то романтическим героем.

– Так я и сделаю, – сказал он. – И буду заботиться о ней. Он уже представлял себе, как пересекает бальный зал, хватает Натали за руку и, не говоря ни слова, проводит ее сквозь толпу потрясенных гостей… Настоящий девятнадцатый век! Голос Лакура вернул его к действительности:

– Сильвенер порядочный человек. Она должна прилично расстаться с ним. Если вообще можно бросить человека прилично.

У Жиля промелькнуло воспоминание об Элоизе, и он ничего не ответил.

– Только никогда не забывайте, что Натали – цельная натура, цельная и страстная.

Лакур прошел мимо Жиля и исчез. Эти несколько минут разговора были похожи на сон. Если хорошенько поразмыслить, юноша, должно быть, не в своем уме. Зато Жилю все стало ясно. И, целуя перед уходом руку Натали, оставляя ее одну на верхней площадке лестницы рядом с мужем, в ее доме, он вдруг понял, что эта женщина, которую он считал своей, не может сейчас уйти вместе с ним, что она так же, как и он, в отчаянии. И в эту минуту он принял решение.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒