На дальних подступах 7 страница

Балтийские острова, как их называли немцы, лихорадочно вооружаются. Создается мощная оборона в ожидании удара противника с запада. Каких же ударов мы ожидаем, от кого?

Война в Европе вроде кончается. В июле Франция капитулировала перед гитлеровской Германией и фашистской Италией. Фашисты захватили Бельгию и Норвегию. Англичане эвакуировались из Дюнкерка на острова. В состоянии войны с гитлеровской Германией осталась только Англия, которую немцы нещадно бомбят. К отражению каких же ударов мы готовимся? Чьих?

Когда–то на Балтике врагом в„– 1 для нас, русских, была Швеция. Потом — Германия. Но с немцами — пакт. Шведы? Нет, они нам не опасны. Слишком слабы. Англичане заняты войной с немцами. Хотя об этом и не писали в газетах, но все мы ориентировались в душе именно на фашистскую Германию, как на врага в„– 1.

Тут случилось одно событие. На полуостров Сырве к пристани Мынту пришла немецкая моторно–парусная шхуна под немецким военно–морским флагом со свастикой. Пришла за останками солдат и офицеров кайзеровской армии, убитых при захвате немцами этих островов в октябре 1917 года. Приход шхуны и вскрытие могил, очевидно, были разрешены нашим правительством. Мы никакого отношения к этому не имели, мы просто наблюдали, нервничая: ведь тут строились батареи!

Я знал, что на северо–западе города есть германское военное кладбище солдат и офицеров, погибших в 1917 году. Если верить фон Чишвицу, бывшему начальнику штаба десантного корпуса, который участвовал в тех боях, немцы понесли в 1917 году следующие потери: сухопутные войска — убитыми 3 офицера и 51 солдат, флот — 130 офицеров и солдат; кроме того, 102 раненых. Можно считать, что на этом военном кладбище вместе с умершими от ран похоронено было двести–двести пятьдесят человек. Вот за ними и пришла двадцать три года спустя шхуна под флагом со свастикой. Немецкие могильщики разрывали могилы и укладывали в цинковые гробы истлевшие кости, доски и, в большей степени, землю. Гробы, запаяв, отправляли на автомашинах, привезенных шхуной, в Мынту на погрузку. Работу наконец окончили. Военное кладбище перестало существовать.

Но не тут–то было. Фашисты заявили, что у селения Ориссааре есть еще одна могила, какого–то обер–лейтенанта. Поехали через весь остров на место, сразу же нашли могилу.

Дело тут не только в немецкой пунктуальности: фашисты, изымая останки немецких солдат, вроде бы показывали, что не имеют никаких притязаний на эту землю. Вот, мол, напрасны ваши сомнения в гитлеровской «искренности к миру и дружбе с Советским Союзом». Мы усиленно продолжали строить оборону.

В сентябре вошла в строй батарея на Кюбассааре, все ее орудийные дворики, погреб для боезапаса, КП. Начали строить и сухопутную оборону, обнесли батарею проволочным заграждением в три кола, строили дзоты. Сорок третья была, пожалуй, самой лучшей из временных батарей. Ей бы еще приборы управления артиллерийской стрельбой, так называемый ПУС.

Случились в сентябре еще два события: нам дали наконец–то штаты военно–морского госпиталя и военно–морской комендатуры. Полгода инженерные части и береговые батареи жили без квалифицированной стационарной медицинской помощи. В частях — лекарские помощники или фельдшеры. Не было госпиталя. А люди, работая по 16вЂ“18 часов в сутки на тяжелых физических работах, получали травмы, нуждались в госпитализации. Сперва их отправляли на попутных кораблях в Кронштадт, потом — в Таллин. Оказии случались не всегда. Госпиталь нужен был нам, как воздух. Начальник медико–санитарной службы БОБРа военврач 2 ранга В. Р. Баудер делал все, что было в его силах, чтобы как–то наладить госпитализацию больных. Но не было врачей, не было штатов для них.

Комиссар и начальник политотдела чуть ли не в каждом политдонесении Военному совету и Политуправлению писали об этой неотложной нужде. И вот дошла очередь. Штаты мы получили. Уездный комитет партии немедленно помог нам получить для госпиталя большой двухэтажный каменный дом у городской ратуши. Приехал и начальник госпиталя военный врач 3 ранга Заплетаев. Сергей Сергеевич Навагин и Иван Гаврилович Фролов с помощью саперов роты Г. В. Кабака за две недели перестроили дом под госпиталь.

Военным комендантом города Курессааре был назначен майор И. Г. Федоров. Мы все прочней и глубже врастали в острова Моонзунда. Появились и пожарная команда, и даже гарнизонная гауптвахта. Надо прямо сказать, что гауптвахта была и нужна и не нужна. Нужна, чтобы командный состав знал, что может подвергнуть аресту подчиненного не только по праву Дисциплинарного устава, это право у него было давно, но и есть место, где арестованный будет отбывать наказание. И в то же время арестованных не было. Все военнослужащие без всякого исключения были настолько заняты, что никому и в голову не приходило выкидывать какие–либо «фортели» и совершать «чудеса», за которые надо было бы сажать под арест. Я человек строгий и требовательный, но ни разу за все пребывание в Эстонии не арестовал ни одного подчиненного. Благополучие это не пришло само собой. Требовательность была высокой, примиренчества к недостаткам не было, не было и главного врага дисциплины — панибратства начальника с подчиненными. И в то же время была очень высокой и доходчивой политическая работа. В ней участвовали все командиры. Отделу политической пропаганды надо было только внимательно и разумно использовать время. И Лаврентий Егорович Копнов отлично справился с этой работой. У нас не было не только крупных воинских проступков, за совершение которых надо сажать на гауптвахту, но и уголовных преступлений, хотя были и прокуратура и трибунал.

Хуже всего обстояло с сухопутной обороной Моонзундских островов. Островам придавалось большое оперативное значение, если не сказать больше. Невозможно создать устойчивую оборону Рижского залива и тем обеспечить базирование нашего флота в Усть–Двинске, а в случае надобности — в бухтах Сааремаа, не владея твердо этим островом и островом Муху. В этом должно было убедить нас недалекое прошлое — первая мировая война, захват немцами этих островов. То же можно сказать и про остров Хийумаа. В системе обороны устья Финского залива Хийумаа очень важен, он значительно усиливал ее, создавая оперативно–тактическую глубину.

Но почему–то Прибалтийский особый военный округ, в ведении которого находились острова, не желал заниматься ими, хотя Наркомат Военно–Морского Флота создавал береговую оборону Моонзундского архипелага не только в своих интересах, но и в интересах обороны Эстонской и Латвийской Советских Республик.

В сентябре к нам приехала комиссия штаба КБФ. Председатель ее полковник Василий Казимирович Зайончковский, хорошо знакомый мне еще по совместной службе в Кронштадте, в тридцатых годах командовал одной из лучших частей флота — Кронштадтским крепостным стрелковым полком. Комиссия должна была решить все вопросы сухопутной обороны: определить оперативную емкость, т. е. количество войск, необходимых для обороны островов, и все связанное с их инженерной подготовкой.

Был составлен план обороны в расчете на стрелковую дивизию для Сааремаа и не менее стрелкового полка со средствами усиления, то есть с артиллерией и танками, для Хийумаа. Острова Муху и Вормси по решению комиссии войсками не занимались. План сухопутной обороны Моонзунда, как и действия береговой артиллерии, строился в расчете на противника только с запада. Упорная оборона бухты Тагалахт, бухты Мустельгама, Сырве и сильные резервы в центре западной части острова Сааремаа — вот идея обороны. Материалы комиссии, утвержденные Военным советом КБФ, были переданы в Главный морской штаб. На острова прибыла 3–я отдельная стрелковая бригада в составе двух стрелковых полков — 46–го и 79–го и одного артиллерийского полка. Командовал ею полковник П. Гаврилов, военный комиссар — батальонный комиссар И. Кулаков, начальник штаба бригады — полковник В. Пименов. Бригаду разместили на Сааремаа, только один стрелковый батальон и один артиллерийский дивизион из артполка бригады пошли на Хийумаа. Этих войск, конечно, было мало для обороны островов.

Казалось, что период бездействия кончился. Но… бригада подчинялась опять–таки Прибалтийскому округу и, занимаясь боевой подготовкой, не оборудовала своих районов и участков обороны. Мне она подчинялась только как начальнику гарнизона; ни я, ни штаб не вправе были заставить бригаду строить оборону. Осенью 1940 года бригаду подчинили было флоту, но в декабре ее снова передали в Прибалтийский военный округ.

Очень плохо было и с организацией противовоздушной обороны. Только что окончившаяся советско–финская война не была воздушной войной равноценных по силе противников, и средства ПВО мало в ней участвовали. Но гражданская война в Испании, развязанная в 1936 году режимом Франко, показала в полной мере необходимость мощной и устойчивой системы противовоздушной обороны. Мощные авиационные соединения гитлеровской и фашистско–итальянской авиации день и ночь бомбили боевые порядки республиканских войск. То же самое происходило и в 1940 году — гитлеровцы беспощадно бомбили Англию. Нас, на островах, беспокоила слабость ПВО. Конечно, Моонзунд — не Мадрид и не Лондон. Но, вкладывая десятки, если не сотни, миллионов рублей в строительство обороны островов, нельзя было экономить на защите объектов с воздуха.

В конце 1940 года на Сааремаа был создан участок ПВО БОБРа. Командиром назначили капитана В. Г. Дроздова. Ту, единственную батарею 76–миллиметровых зенитных пушек, которая вместе с 15–й авиаэскадрильей прибыла в Кихельконна, начали дополнять новыми батареями. Две из них установили на полуострове Сырве и в районе Карузе, и две — на острове Хийумаа. Таким образом, однослойным огнем были прикрыты будущие Церельские батареи, аэродром в Кихельконна и батарея у Карузе, будущая батарея на полуострове Нинасте и временная батарея на Ундва. Двухслойным огнем был прикрыт полуостров Тахкуна. Вот и все. Все коммуникации на островах, дамба, пристани, города Курессааре, Кярдла на Хийумаа, склады — все было пока открыто. Если это временно, связано с тяжестью нашего стремительного развертывания на Балтике, то не беда. Пока нас никто не бомбит. Но если это недооценка ПВО? Тогда дело плохо.

Не удовлетворяло нас и организационное положение острова Хийумаа. Трудно, находясь со штабом и отделом политической пропаганды на таком большом острове, как Сааремаа, руководить работами, боевой подготовкой и материальным обеспечением всех батарей и частей еще одного крупного острова, не имея там общего для них начальника, штаба и хотя бы маленького политоргана. Об этом мы неоднократно просили командование. И в этом я еще раз убедился, побывав за несколько дней до 23–й годовщины Октября на Хийумаа.

Сама поездка, особенно поздней осенью, оказалась сложной. Отлучиться с Сааремаа больше чем на три дня я не мог. Помимо всего прочего, вечером 6 ноября, в канун праздника, впервые отмечаемого в Курессааре и эстонским населением, я обязан был присутствовать на торжественном заседании и вечере.

Наш разъездной катер, полученный после памятной встречи наркома на катере наемном, стоял у причала в Трийги. В добрую погоду он был хорош, но чуть посвежее да подальше в море — он уже ненадежен, хотя старшина катера был умелым моряком. В тот короткий ноябрьский день мы благополучно перешли к Хийумаа, к маяку Тохфри, где полным ходом строилась 44–я батарея стотридцаток, такая же, как на Пакри в Палдиски. Старший лейтенант М. А. Катаев, командир батареи, и старший политрук И. В. Паршаев умело организовали работу своих подчиненных, активно помогавших 33–му отдельному инженерному батальону, хотя артиллеристы прибыли на позицию недавно и материальную часть доставили поздно. И батальон этот, раньше работавший в Палдиски и считающийся по праву пионером создания береговой обороны в Эстонии, пришел на Хийумаа только в июне, но уже успел подготовить для бетонирования все три орудийных блока. Было только неясно, когда островное строительное начальство даст сюда бетон. Жилой городок тоже уже был под крышей, началась его внутренняя отделка. Эту ночь на Хийумаа в комнате двухэтажного кирпичного дома, еще сырой, пахнущей известкой, я провел с сознанием, что вот начала все же устраиваться жизнь наших людей на островах.

Рано утром через город Кярдла, заехав за начальником строительства 04 Е. С. Соколовым и главным инженером В. И. Бондаренко, я отправился на главные объекты полуострова Тахкуна. Меня поразило, как дружно, вровень, шли всюду работы: в сосновом лесу стояли уже несколько кирпичных корпусов для личного состава 316–й и 26–й батарей, заканчивался корпус для занятого здесь 36–го отдельного инженерного батальона, часть помещений, еще не отделанных, заселена, зима для островитян не страшна. В городке работало много эстонских рабочих. Все шесть объектов 26–й батареи подготовлены к бетонированию, через два–три дня пойдет на них бетон, потом забетонируют первый блок башенной батареи, а затем начнут класть бетон и на 44–й батарее на Тохфри. Стало понятно, что у Соколова все распланировано, чтобы бетонировать объекты подряд, по графику.

После полудня я ознакомился с работами на 149–й батарее у местечка Палли (командир старший лейтенант С. С. Чесноков, военком политрук Е. С. Костин); она вместе с 26–й должна была не допустить легкие силы противника к северному берегу полуострова Дагерорт (Кыпу) и к западному берегу Тахкуна. Эти батареи были основой противодесантной обороны северо–западного участка Хийумаа и, главным образом, при обороне Тахкуны. Позиция у Палли была выбрана неплохо, но, по–моему, слишком близко к урезу воды. Она хорошо просматривалась с моря, лучше бы отнести ее в глубь берега метров на двести. Но, возможно, комиссия учла, что батарея не будет иметь приборов управления стрельбой.

С севера Тахкуна защищена большими высотами, поросшими сосновым лесом. Вот за этими высотами, идущими грядой по северной оконечности Тахкуны, и строилась башенная батарея в„– 316. А восточнее ее должна была строиться 406–миллиметровая батарея. Командные же и дальномерные пункты размещались по этому гребню. Отлично выбрали позиции для обеих мощных батарей.

Отыскав старую позицию 305–миллиметровой батареи, построенной в 1916 году на Тахкуне, мы увидели только четыре бетонных основания. Никаких защитных стенок, подобных церельским, не было. Батарея стояла открытой. Наши батареи были несравненно мощнее и защищены лучше, чем эта старая русская батарея.

Так прошел день. Надо было еще успеть на сорок вторую батарею у маяка Ристна. Там была совсем иная картина. Батарея временная, на деревянных основаниях. Позиция открытая, на полянке. Кругом сильно захламлено. Валяются остатки строительного мусора, корни выкорчеванных деревьев, бревна. Городок строится плохо. К зиме мало что сделано. Командир батареи капитан Ф. И. Волков какой–то хмурый, одет неряшливо.

Пока ходили, смотрели, стемнело. Собрали батарейцев. Против ожидания краснофлотцы были веселы, ни на что не жаловались, сказали, что перезимуют, и бояться, мол, за них не надо, казарму они сделают. А в задержке виноваты не они, а строители. Командир батальона тут же признался, что городок начали строить недавно, так как сюда местных рабочих не пустили, а своих сил не хватило. Я не стал искать виновных на батарее, а приказал только собрать и сжечь мусор и до зимы казарму построить.

На 12–й батарее, где я ночевал, командир капитан Г. А. Корзун и военком старший политрук М. С. Кравец жаловались на плохую работу Военфлотторга. По–прежнему он не обеспечивал дальние гарнизоны. Это касалось не только батареи на мысе Серош. В Курессааре и в Кярдла были и магазины, и товары в них. А вот на батареях только краснофлотские ларьки. Никак не справлялись мы с этой бедой.

Третий день я провел на зенитных батареях, в стрелковом батальоне и артиллерийском дивизионе стрелковой бригады. Устроились армейцы в населенных пунктах. Местные власти выделили им жилье. Но в нашей строительной страде они пока не участвовали. Скорей бы подчинили их командованию БОБРа!

А вот зенитчикам надо срочно помогать: они только прибыли и зиму проведут в землянках и палатках.

К вечеру добрался до Тохфри. Катер меня ожидал у причала. Но сильно штормило. Скорость ветра достигала 10вЂ“11 баллов. Что делать? Было 5 ноября 1940 года. 6–го — хоть лопни — надо быть в Курессааре.

— Дойдем до Трийги? — спрашиваю старшину.

— Надо дойти.

Тут мы и хлебнули горя. Взяли на борт еще шестерых пограничников, вышли в море в дождь и шторм, и показалось, что настала ночь. Скрылись все береговые огни. Пошел сильный дождь. Волны, ревет ветер. Куда катер идет — не поймешь. Через полчаса остановился мотор. Старшина доложил: двигатель сломался. Я спустился в тесный отсек: у двигателя суетился моторист. Старшина спросил разрешения выдать пассажирам пробковые матрацы. Я разрешил. Мне матраца не хватило. Я подтвердил приказание. Момент критический, катер понесло на камни, они уже бьют под днищем. Застучал мотор. Потом смолк. Опять застучал. Старшина спросил разрешения возвращаться на Хийумаа — туда попутный ветер. Вскоре подошли к причалу. Как нас не разбило о стенку, не знаю, просто повезло. Мокрые с ног до головы мы добрались до городка батареи. Разделись догола. Катаев притащил валенки, полушубки, одеяла. Закутались, отогрелись чаем. Утром — отличная погода. Но катер идти на Сааремаа не мог. Пришлось нанимать лодку у эстонского рыбака.

Уже подходя к пристани Трийги, рыбак сказал, что в прошлую ночь море выбросило на берег много рыбачьих лодок и катеров.

Можно ли при такой связи оставить Хийумаа без своего штаба?

Уже зимой, уехав на учебу в Ленинград, я узнал, что на Хийумаа был создан наконец Северный укрепленный сектор береговой обороны Балтийского района (СУС БОБРа). Комендантом был назначен полковник Алексей Сильвестрович Константинов, начальником штаба СУСа — полковник Павел Васильевич Савельев. Был создан и отдел политической пропаганды СУСа. Начальником назначили молодого энергичного политработника полкового комиссара М. С. Биленко. При СУСе был и базовый госпиталь, и квартирно–эксплуатационная часть, и отдельный стрелковый взвод. Радовало, что остров, второй по величине в Моонзундском архипелаге, мог деятельно заканчивать оборонительное строительство и готовиться к будущим схваткам на подступах к городу Ленина.

В конце ноября на Сааремаа прибыл член Главного военного совета Военно–Морского Флота и начальник Главного управления политической пропаганды армейский комиссар 2 ранга И. В. Рогов. Вновь мне пришлось проехать с начальством по всем объектам на острове. Работы резко сдвинулись вперед. На 315–й батарее уже забетонировали оба башенных блока, готовился к бетонированию КП. Были готовы 24, 25 и 43–я батареи. Полным ходом строилась 317–я батарея на Нинасте. Орудия ее помещались не в бронированных башнях — по две системы в каждой башне, а по одному орудию в оригинальных по своей конструкции двориках. Дворики хорошо защищали от осколков снарядов любого калибра и материальную часть, и обслуживающий ее личный состав. Я уже отмечал, что это была первая батарея такого типа во всей береговой обороне Военно–Морского Флота СССР. Но не единственная. Точно такую же начали строить на острове Найссаар, на выбранной в августе позиции. И третья такая же батарея должна была строиться на полуострове Хундсорт. Приступая к строительству таких сравнительно мощных батарей, вместо башенных, с орудиями не меньшего калибра, мы почти ничего не проигрывали в живучести, но зато сильно выигрывали во времени и в стоимости.

На 317–й батарее в день приезда армейского комиссара готовили бетонирование орудийных двориков. Начальник строительного участка военинженер 3 ранга Иващенко доложил о ходе работ. Рогов был доволен. Старший лейтенант О. Османов и политрук М. Ф. Ломоносов обстоятельно доложили о нуждах личного состава батареи. Главное, что их тревожило: орудийные системы, весом 27 тонн каждая, находились у мест установки без упаковки, их покрывали песок, пыль и распыленный цемент. У нас не было брезентов, армейский комиссар приказал мне немедленно их достать.

Наступил декабрь. Год напряженной работы не прошел даром. Не надо было бояться морозов. Весь личный состав батарей и инженерных батальонов размещен в тепле. Скоро начнется монтаж блоков и башен.

В начале декабря меня известили, что я зачислен слушателем Курсов усовершенствования высшего начальствующего состава флота при Военно–морской академии им. Ворошилова в Ленинграде. Это было для меня неожиданно и приятно. Должность занимал большую, а подготовка мало ей соответствовала. Все приобретено практикой, трудом. Остро чувствовал недостаток знаний в военно–морской тактике и оперативном искусстве. Учиться надо, но жалко уезжать, не доведя дела до конца. Чувствовалось, что надвигаются важные события. Очень много внимания уделялось новым базам, в особенности Моонзунду. Громадные средства вкладывались в строительство и вооружение. Судя по всему, мы торопились сделать как можно больше, успеть что–то упредить. Думаю, что с этим же была связана и учеба многих, судя по должностям, крупных военачальников.

Глава шестая

На петровский Гангут!

Слово Гангут знал в России каждый юноша со школьной скамьи. Мне, учившемуся в дореволюционные годы, да еще в Петербурге, где каждый камень настойчиво напоминает об эпохе Петра, Гангут был хорошо известен с детства — и улица, где в память о Гангуте воздвигнута церковь, и гравюры в учебниках истории, изображающие битву русских со шведами под Гангутом, и, разумеется, такие слова, как абордаж, скампавеи, фрегаты, галеры — все, что связано с романтикой русского парусно–гребного флота, победителя при Гангуте, в честь чего и линейный корабль называется «Гангут», и старинная медаль вычеканена в память гангутского сражения 1714 года. Однако я не мог никогда в жизни предположить, что сам буду командовать Гангутом и что на склоне лет, в конце шестидесятых годов, буду подписывать наградные удостоверения и вручать выжившим гангутцам и семьям погибших героев вычеканенную Монетным Двором Ленинграда медаль в память ста шестидесяти четырех дней мужественной борьбы непобежденного гарнизона этого полуострова в 1941 году.

Учась зиму и весну на Курсах усовершенствования высшего начальствующего состава флота при Военно–морской академии в Ленинграде, я часто слышал о Гангуте от Сергея Филипповича Белоусова, тоже слушателя курсов, первого командира арендованной базы, с которым я летал после финской войны на Ханко из Палдиски. А он, в свою очередь, слушал мои рассуждения о Моонзунде, где предстояло столько интереснейших для морского артиллериста дел, строительство таких сверхмощных батарей, что я не чаял поскорее туда вернуться. Откуда мне было знать, что еще в марте 1941 года Народный комиссар Военно–Морского Флота Николай Герасимович Кузнецов подписал мое назначение на Гангут.

Приказ этот, не без волнения, я получил, закончив пятимесячную учебу в Ленинграде.

Я только что говорил: размах и перспективы работы на Моонзундском архипелаге меня устраивали. Но Гангут, полуостров Ханко — самостоятельная зарубежная база, пожалуй, первая наша база за границей страны, далеко за ее пределами. Не по договору о взаимопомощи с профашистскими правителями, как это было в Прибалтике; не сосуществование с чуждым режимом, где надо было согласовывать каждый шаг, выторговывать каждый клочок земли, каждую скалу.

Условия, на которых наша страна получила в марте 1940 года в аренду Гангут, давали преимущество в главном: на территории полуострова мы могли строить то, что нам нужно и где нам нужно, по замыслу — скрытно от всех и всяких соседей.

Но были в положении арендатора и минусы, о которых мне частично рассказывал контр–адмирал Белоусов, а частично я и сам узнал позже. Прежде всего, все, вплоть до выпечки хлеба, надо делать самим, своими силами, самим заготавливать или везти издалека строительные материалы, все строить своими руками. А доступ к базе не простой: воздушный путь, открытый, как помнит читатель, в марте 1940 года из Палдиски на ТБ–3, морской путь — по Финскому заливу, замерзающему зимой, и путь по суше — поездом через всю Финляндию до ее юго–западной оконечности в устье Финского и Ботнического заливов. Путь этот в любую минуту может быть осложнен, когда имеешь дело с такими правителями, как Маннергейм, Рюти, Таннер. И другая сложность — твердые границы базы, которую надо строить, осваивать. В этом я убедился позже: всего заранее, на бумаге, не продумаешь, выбор выгодных рубежей сложен, в процессе освоения открываются ошибки выбора, но исправить что–либо уже нельзя.

Все мои помыслы перед отъездом невольно сосредоточились на Финляндии и ее внутриполитической атмосфере, на разнородной ориентации ее влиятельных партий и деятелей — в основном прогерманской и проанглийской, во всяком случае, антисоветской. По различным материалам было известно о брожении внутри народа, нежелании новой войны и, одновременно, о бешеной активности реваншистских сил, особенно Шюцкора — это военно–фашистское формирование действовало, пожалуй, похлеще кайтселийтов.

Итак, снова за рубеж. Но на этот раз без той наивности и беспомощности тридцать девятого года, когда в вагоне Ивана Степановича Исакова меня тревожило, как я буду жить в Эстонии без гроша в кармане, как буду встречаться с иноземными дипломатами, офицерами и частниками. Год службы в Палдиски, Таллине и на Моонзунде все же чему–то научил. Теперь я больше думал о том, против кого придется, наверно, воевать, с чем, с каким оружием защищать неведомый полуостров, что и как там построено и какие там подобраны командиры.

12 мая 1941 года утром я сел в поезд, отправлявшийся из Ленинграда с Финляндского вокзала на Ханко. Моим соседом по купе оказался контр–адмирал В. Е. Егорьев, профессор Военно–морской академии им. Ворошилова, доктор военно–морских наук, известный морякам ученый. Он был, как и я, одет в штатский костюм. Нас предупредили, что через Финляндию надо ехать почему–то только в штатском. Возможно, в этом был какой–то смысл, но для меня, генерала, назначенного в военно–морскую базу, да еще на должность командира, это казалось очень неудобным.

Время до Выборга с таким интересным собеседником, как Егорьев, прошло незаметно. В Выборге меня встретил комендант Выборгского сектора береговой обороны полковник В. Т. Румянцев, с которым мы осматривали когда–то финскую батарею на Бьёрке. За время стоянки поезда Владимир Тимофеевич показал мне город, в котором я был впервые, и свой штаб — мы с ним будем командовать гарнизонами на противоположных рубежах одной и той же буржуазной страны. Прощаясь, и он с уважением произнес: «Гангут».

Поезд за Выборгом прошел через пограничный контроль и пересек границу.

Вот и первая финская станция Вайникала. Иной мир, непривычные картины, в чем–то схожие с теми, что я наблюдал в 1939 году в Эстонии, но атмосфера строже и напряженней. Первое, что я увидел, полицейского и рядом с ним молчаливую группу штатских, по виду — рабочих, с ножами в кожаных ножнах на правом боку у каждого.

День и ночь поезд шел по Финляндии. Вагоны закрыты, на станциях выходить нельзя. В тамбурах внутри каждого вагона — наши пограничники. Вооружены.

Утром, приведя себя в порядок, мы с контр–адмиралом Егорьевым вновь сели к окну, разглядывая проносившиеся мимо леса и селения.

Поезд прибыл на станцию Таммисаари (Экенес). Я знал, что эта станция и небольшой торговый городок с фабрикой и удобной гаванью стоит на косе между двумя фиордами в десяти милях от входа в Таммисаарский залив и является последним пунктом перед Ханко. По ту сторону железнодорожного моста за Таммисаари находится ханковская пограничная станция Лаппвик.

Выехав из Таммисаари, мы вскоре пересекли железнодорожный мост через самую северную часть залива. Параллельно ему стоял шоссейный мост, деревянный; наших танков, как я механически определил, он не выдержит. Да и вряд ли финны сохранят его, если снова начнется война и возникнет угроза прорыва наших сил через залив. Вот железнодорожный мост выдержит, я вспомнил, что по нему на полуостров уже прошли транспортеры нашей железнодорожной артиллерии весом в четыреста тонн каждый.

В ранний утренний час шоссе и вся местность вокруг казались пустынными. На мосту пристроились два–три рыболова с удочками. Дорога за мостом вошла в лес. Стали встречаться на пути одиночки, а потом и целые группы финских солдат. На пограничников не похоже. Скорее всего — солдаты полевых частей. Казарм не видно, да и вряд ли в лесу разглядишь их. Зато костров много, возле каждого — солдаты. Мы заметили и шалаши в лесу. Если это полевые части, то прибыли они недавно.

На станции Лаппвик — снова наш пограничный осмотр. Еще два десятка километров пути, и наконец наш поезд прибыл в город Ганге.

13 мая, если быть суеверным, число несчастливое. Но я был свободен от всех и всяких суеверий. То время, которое я провел на полуострове Ханко, на Гангуте, было самым значительным в моей жизни.

Итак, утром 13 мая 1941 года я приехал на Ханко. Начальник оперативного отделения штаба базы капитан–лейтенант Н. И. Теумин, встретивший меня на вокзале, доложил, что в базе проводится тактическое учение, на нем присутствует начальник отдела боевой подготовки штаба КБФ капитан 2 ранга С. В. Кудрявцев.

Надо было срочно переодеться. Капитан–лейтенант Теумин усадил нас с контр–адмиралом Егорьевым в старенькую, видавшую виды эмку и отвез в дом, предназначенный мне, как командиру базы. Раньше в нем жил с семьей контр–адмирал С. Ф. Белоусов. В декабре он перевез семью в Ленинград. Дом красивый, двухэтажный, стоит на высотке отдельно от окружающих зданий. Мы с Егорьевым заняли комнату с балконом на втором этаже. Других жильцов в доме не было. Что я буду делать в таком огромном доме со своей маленькой семьей — жена и дочь должны были приехать следом? Временно исполнявший обязанности командира базы генерал–майор Алексей Борисович Елисеев, как мне рассказывали, превратил зимой этот дом в гостиницу. Пожалуй, правильное решение, так и надо использовать дом.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒