Юстейн Гордер 5 страница

Однако мои многочисленные попытки ни к чему не привели, поэтому мне нечего рассказать о том времени. Думаю, ты уже привык к ритму и логике моего рассказа.

Но одно отступление я все-таки сделаю, оно касается важного момента, его я не учел в моем списке загадок, которые ты должен отгадать. Старый анорак! Какое значение он имел для этой истории? Ведь именно он подал мне мысль об опасном лыжном походе по гренландскому льду. Именно он заставил меня предположить, что Апельсиновая Девушка, возможно, очень бедна. Но главное, он, безусловно, служил знаком того, что она любит бывать на природе.

Сколько лыжных походов я совершил в ту зиму! И может быть, эти походы на лыжах по горным окрестностям Осло помогли моему окрепшему организму держать на расстоянии будущую злую болезнь. Я не стану рассказывать тебе ни о лыжных походах, во время которых я так и не встретил Апельсиновую Девушку, ни о лыжнях в Кикуте, Стрюкене или Харестюа. В начале марта все ждали знаменитых воскресных соревнований в Холменколлене. Мысль о предстоящих прыжках с трамплина наполняла меня бурной радостью. Словно все камешки мозаики заняли свое место, все сошлось. Как будто я угадал одиннадцать позиций в спортлото по футболу, осталась последняя, двенадцатая игра, в исходе которой почти не было сомнений.

В то воскресенье выдалась замечательная погода, на соревнования пришло более пятидесяти тысяч человек. Изрядный процент всех жителей Осло поднялся сюда в тот день. Но, как думаешь, какой процент от этого процента ходит в старых анораках в любое время года? Почти сто процентов!

В то воскресенье я поехал на Холменколлен, погода благоприятствовала соревнованиям, и в этом была уже половина успеха. У меня было пятьдесят тысяч шансов встретить Апельсиновую Девушку, и одно я могу сказать точно: там, на этой крыше Осло, не было недостатка в старых анораках. Это было настоящее Эльдорадо старых, выцветших анораков всех мыслимых цветов. Поэтому мне было не до трамплина, я почти не смотрел на него, с меня хватило созерцания анораков. Несколько раз мне казалось, что я вижу Апельсиновую Девушку, и у меня в груди уже рождался восторженный вопль, но это была не она. Раза два я видел и сказочную серебряную пряжку для волос, но это была не ее пряжка.

Апельсиновой Девушки не было на соревнованиях! Вот и весь сказ, Георг. Весь результат моих усилий. Я даже не помню, кто тогда выиграл. Не помню ничего, кроме того, что Апельсиновую Девушку я там так и не нашел. Я искал то, чего не было.

С тех пор я был на Холменколлене только один раз. Не знаю, забрезжило ли что-нибудь у тебя в памяти при этих словах? Может, ты запомнил что-нибудь из того, что мы с тобой видели вместе, когда тебе было три с половиной года?

Мы с тобой стояли внизу на поле и следили за прыжками. Погода постаралась, редкий южный ветер вылизал землю, как летом. Поэтому снег для трассы пришлось собирать со всей Норвегии или, чтобы быть точным, с вершин в Финсе. Золото тогда получил Енс Вайссфлог. Норвежцы были, конечно, разочарованы, однако сенсации это не вызвало, потому что за год до того победу то-, же одержал Вайссфлог.

Доверю тебе одну тайну. И в тот раз, когда мы были на Холменколлене полгода назад, я ловил себя на том, что высматриваю в толпе Апельсиновую Девушку. Прошло более десяти лет, но пережитое разочарование еще гложет меня.

У меня мало времени, мой мальчик. Но я пропускаю несколько недель не только по этой причине. Мне просто нечего о них сказать.

В конце апреля я однажды достал из почтового ящика открытку. Была суббота, я приехал к родителям на Хюмлевейен. Открытка была адресована мне, но не на Адамстюен, где я жил уже несколько месяцев вместе с Гюннаром.

А теперь внимание: на открытке была изображена сказочная апельсиновая роща и большими буквами было написано PATIOО DE LOS NARANJOS, насколько я понимал испанский, это означало что-то вроде Апельсиновая роща. Я уже говорил тебе, что люблю толковать знаки.

Апельсиновая роща! У меня бешено заколотилось сердце. Ты, наверное, уже знаешь о кровяном давлении, Георг? В некоторых случаях оно может вдруг сильно подскочить. Но это еще не причина, чтобы мы отказались от сильных чувств и переживаний. В общем, такое состояние не опасно. (Но я бы все-таки хотел, чтобы ты не увлекся полетами на дельтапланах или прыжками с парашютом. По крайней мере, хотя бы не прыгай на батуте! )

Я перевернул открытку. Штамп Севильи и несколько слов: Я думаю о тебе. Можешь подождать еще немного?

И все — ни имени, ни обратного адреса, ничего. Зато было нарисовано лицо, Георг, ее лицо, лицо белочки. И его как будто нарисовал настоящий художник, может быть даже великий.

Я почти не удивился. Конечно Апельсиновая Девушка должна была находиться в Апельсиновой роще, иначе и быть не могло. Она просто уехала домой в свое королевство, в свою Апельсиновую страну. Это совпадало с моими представлениями о ней. Разве младенец Иисус вернулся в храм не затем, чтобы войти в дом Своего Отца?

Теперь все стало на свои места. Все загадки были разгаданы. Все пасьянсы сошлись. Апельсиновая Девушка сделала передышку на полгода и там, в Севилье, удовлетворяет свой прихотливый, почти художественный интерес к обилию апельсинов, перед тем как оторваться от них и сдержать данное мне слово видеться со мной каждый день всю вторую половину года. Может, потом ей опять понадобится передышка, но это уже другое дело.

Я пришел в сильное возбуждение, мой мозг начал в избытке вырабатывать вещество, которое мы, медики, называем эндорфины. Есть особый термин для этого почти болезненного возбуждения. Мы говорим, что больной находится в эйфории. Я впал в эйфорию. В результате я вбежал к родителям, которые сидели в зимнем саду — мать в зеленом кресле-качалке, а отец с газетой в старом шезлонге. Я влетел к ним и сказал, что намерен жениться. Этого мне делать не следовало, потому что через пятнадцать минут моя эйфория прошла. Мозг перестал выделять эндорфины. Я ничего не понимал. Вернее, понимал еще меньше, чем раньше.

Апельсиновая Девушка уже проговорилась, что знает мое имя. Теперь оказалось, что она знает и мою фамилию. И даже больше, Георг, гораздо больше: ко всему прочему она знала и адрес нашего старого дома на Хюмлевейен. Что скажешь? Это было прекрасно, мне было приятно думать об этом, независимо от того, что эта загадка означала. И в то же время меня задевало, что она уехала в Испанию, не потрудившись даже предупредить меня об этом в те волшебные минуты, когда мы рука об руку шли к Дворцовому парку, перед тем как зазвонили рождественские колокола и Золушка должна была броситься в карету и уехать, пока ее карета не превратилась в тыкву.

С тех пор прошло три с половиной месяца и двадцать пять лыжных походов, не считая других попыток найти ее след.

Или Апельсиновая Девушка уже успела побывать в Марокко, Калифорнии и Бразилии? Апельсины теперь считаются полезным фруктом на всей планете и, по моему мнению, давно должны были быть канонизированы как важнейший фрукт природы. Может, Апельсиновая Девушка работает тайным агентом для Апельсинового отдела Организации Объединенных Наций? Не хватало только, чтобы объявилась какая-нибудь новая, тяжелая апельсиновая болезнь! Не потому ли она постоянно ходила на Юнгсторгет и осматривала там все апельсины? И еженедельно брала пробы?

Может, она побывала даже в Китае? Я уже давно узнал, что слово апельсин означает «китайское яблоко». Ведь к нам апельсины пришли из Китая. Но если даже Апельсиновая Девушка и совершала сейчас паломничество в Китай, где в свое время распустился первый апельсиновый цветок, я не мог послать ей открытку по адресу: Апельсиновой Девушке, Китай. Китайской почте было бы трудно найти ее среди всех жителей Китая, число которых перевалило уже за миллиард. Сам-то я, безусловно, справился бы с этой задачей, но кто может гарантировать, что китайские почтовые служащие станут искать ее с таким же рвением, как я.

Ладно, Георг, идем дальше.

Я на несколько дней освободился от занятий, занял у родителей тысячу крон и купил самый дешевый билет на самолет до Мадрида. Там я переночевал у дяди одного моего школьного товарища. На другое же утро я вылетел в Севилью.

Я не был уверен, что найду ее там, но шансы у меня были примерно такие же, как и на Холменколлене. Было у меня и еще одно соображение: если я не встречу ее в Севилье, то есть лицом к лицу, я все равно знаю, что она недавно была там и уехала, к примеру, в Марокко. Независимо ни от чего я попаду в Апельсиновую рощу и вдохну тот же неповторимый апельсиновый запах, который вдыхала она, пройдусь по тем же улицам, по каким ходила она, и, может быть, посижу на той же скамейке, на которой сидела она. Одного этого было достаточно, чтобы поехать в Севилью. К тому же я надеялся, что найду ее следы в самой Апельсиновой роще, если мне удастся туда попасть. Я не исключал, что столь священное место окружают глубокие рвы и стерегут строгие сторожа со злыми собаками.

Но не успел самолет приземлиться в Севилье, как через полчаса я был уже в Апельсиновой роще. Она примыкала к большому собору и оказалась красивым апельсиновым садом, содержащимся в образцовом порядке. Апельсиновые деревья стояли строгими рядами, усыпанные перезрелыми плодами.

Однако Апельсиновой Девушки там не было. Очевидно, она просто ушла в город. Наверняка она скоро вернется обратно…

Я пытался размышлять здраво. Пытался убедить себя, что я не должен рассчитывать на скорую встречу с Апельсиновой Девушкой, по крайней мере в первые дни. Поэтому я провел в Апельсиновой роще не больше трех часов. Потом я ушел, но на всякий случай оставил ей записку на старом фонтане, бьющем среди деревьев. Я написал: Я тоже думаю о тебе. Нет, я не в состоянии дольше ждать. Сверху я придавил записку небольшим камнем.

Записку я не подписал и даже не написал, кому она предназначена, но примитивными линиями изобразил на ней свое лицо. Конечно, совершенно не похоже, но я не сомневался, что Апельсиновая Девушка сразу поймет, кто изображен на записке, как только найдет ее. Она уже скоро должна была вернуться сюда. Должна же она заглянуть в рощу хотя бы для того, чтобы получить почту.

Через час после того, как я, положив записку под камень, уже гулял по городу, до меня вдруг дошло, что я совершил оплошность.

Апельсиновая Девушка сказала мне: Тебе придется ждать меня полгода. Если ты сможешь прождать так долго, мы снова увидимся. Я спросил, почему я должен ждать так долго. И она ответила просто и ясно: Потому что ровно столько ты должен меня ждать. Но если ты выдержишь этот срок, то в следующие полгода мы с тобой будем видеться каждый день.

Понимаешь, Георг? Я нарушил правила. Я не смог выдержать полгода, не видя ее. Поэтому в следующие полгода я уже не смогу видеть ее каждый день.

Понять ее условия было легко, но выполнить их было трудно. В каждой сказке свои правила, наверное, именно они и отличают одну сказку от другой. Нет никакой нужды понимать эти правила. Им надо следовать. Иначе обещание не сбудется!

Вот так, Георг. Почему Золушка должна была вернуться домой с бала непременно до того, как пробьет полночь? Я не знаю, и Золушка тоже не знала. Но когда ты позволил завлечь себя в удивительное сказочное царство, о таком уже не спрашивают. Остается только принять условия, даже самые нелепые. Чтобы получить принца, Золушка должна была уехать с бала до того, как пробьет полночь. Коротко и ясно. Правила есть правила, и им надо следовать. Иначе она лишилась бы своего бального платья, а ее карета превратилась бы в тыкву. Вот она и поспешила вернуться домой до полуночи, и ей это удалось, но по пути она потеряла туфельку. И, как ни странно, эта туфелька помогла принцу найти Золушку. А вот злые сестры нарушили все правила и потому плохо кончили.

В моей сказке правила были другие. Если мне посчастливится увидеть Апельсиновую Девушку с большим пакетом апельсинов в руках три раза подряд, она будет моей. Мне было дозволено увидеть ее в Рождественский сочельник, и даже больше: заглянуть ей в глаза, когда зазвонили рождественские колокола, и прикоснуться рукой к ее серебряной пряжке. После этого я должен был выдержать только одно испытание: должен был полгода не видеть ее. Не спрашивай почему, Георг, просто таковы правила. Если я не выдержу это последнее и решающее испытание — целых полгода не видеть Апельсиновой Девушки, — все мои предыдущие усилия пойдут прахом, и я потеряю все.

Я бросился назад в Апельсиновую рощу. Но моей записки на месте не оказалось, и у меня не было уверенности в том, что она попала в руки Апельсиновой Девушки. Ее мог забрать любой норвежский турист.

Не успел я увидеть камень, под который я положил записку — самой записки, как я уже сказал, там не было, — мне в голову пришла новая мысль. Она внушила мне некоторую надежду, хотя я и нарушил правила. Видишь ли, Георг,

Апельсиновая Девушка первая написала мне, потому что у нее был мой адрес. Я ей ответил, но поскольку я не знал адреса, по которому мог бы послать свой ответ, мне пришлось самому доставить свою записку, так сказать, курьерской почтой туда, откуда она прислала мне привет.

По-моему, мы были квиты. По-моему, она тоже нарушила правила. Как считаешь? Ты не хуже меня можешь толковать правила этой сказки.

Правда, она, несмотря ни на что, просила меня набраться терпения и подождать еще немного. Она, собственно, лишь обновила нашу договоренность. А я ответил, что не могу придерживаться предложенных мне условий, вернее, не хочу больше соблюдать правила.

Она написала: Я думаю о тебе. Можешь подождать еще немного?

Но если я ответил ей, что не могу дольше ждать, каким, по-твоему, должен был быть ее ответный ход?

Нет, я не мог во всем этом разобраться. Я был слишком заинтересованным лицом. Мне оставалось только найти ее.

Я никогда не был в Севилье, и вообще в Испании. Но вскоре вместе с потоком туристов я оказался в старой еврейской части города. Она называется Santa Cruz и выглядит как территория большого храма, на которой преобладают апельсиновые деревья.

Осмотрев в поисках Апельсиновой Девушки одну площадь за другой, я в конце концов зашел в кафе на открытом воздухе и нашел свободное место в тени пышного апельсинового дерева. Я обошел все площади в Santa Cruz и нашел эту, самую красивую. Она называлась Plaza de la Alianza.

Я сидел и размышлял так: если ты ищешь человека в большом городе и не имеешь никакого представления о том, где он может быть, то, вместо того чтобы метаться по городу в его поисках, лучше сесть где-нибудь в центре и сидеть там в ожидании, пока тот, кого ты ищешь, сам не придет к тебе.

Прочитай последнюю фразу два раза, прежде чем составишь собственное мнение, Георг. Я же размышлял так: самая красивая часть Севильи называется Santa Cruz, а в ней самая симпатичная площадь Plaza de la Alianza. Если Апельсиновая Девушка немного похожа на меня, рано или поздно она непременно появится там, где я расположился. Однажды мы встретились с ней в кафе в Осло. И еще раз — в соборе. Что нам особенно удавалось, так это случайно сталкиваться друг с другом.

Я решил сидеть в кафе до победного. Было не больше трех, и я мог сидеть на Plaza de la Alianza еще по меньшей мере восемь часов. Мне это не казалось долго. Еще в Осло я заказал себе место в маленьком пансионе, который находился поблизости. Там меня предупредили, что я должен буду вернуться до двенадцати, потому что потом они запирают двери. (Даже в испанских пансионах есть свои правила, которые все соблюдают! ) Я решил, что если Апельсиновая Девушка не появится на площади до десяти, я просижу там же от восхода до заката весь завтрашний день.

Я сидел и ждал. Разглядывал людей, которые приходили и уходили, — и местных жителей, и приезжих. И сделал вывод, что наш мир — красивое место. И меня снова охватила эйфория, вызванная всем, что меня окружало. Кто мы, живущие в этом мире? Каждый человек на этой площади был кладезем сокровищ, полным мыслей и воспоминаний, мечтаний и стремлений. Сам я находился в центре моей земной жизни, но это относилось и ко всем остальным людям на площади. Например, официант, он должен был обслуживать всех, кто приходил в это кафе, и поскольку я заказал четвертую чашку кофе, я понимал, что, по его мнению, я слишком долго занимаю столик, ведь прошло уже три или четыре часа, как я тут расположился. Когда через полчаса моя четвертая чашка кофе опустела, он быстро подошел ко мне и вежливо спросил, не хочу ли я расплатиться. Но я еще не мог уйти, ведь я ждал Апельсиновую Девушку, и потому я заказал большую порцию тапаса — испанской легкой закуски-ассорти — и колу. Никакого вина или пива, пока не придет Апельсиновая Девушка, думал я, а тогда мы выпьем шампанского. Но никакой Апельсиновой Девушки не появилось. Пробило семь, я чувствовал, что мне следует попросить счет. Я вдруг постиг всю глубину своей наивности. Прошло много дней с тех пор, как я дома, на Хюмлевейен, вынул из почтового ящика открытку, посланную из Севильи, и столько же понадобилось на то, чтобы добраться сюда. Апельсиновая Девушка была так же недосягаема, как раньше, у нее, безусловно, были более важные дела, чем играть со мной в кошки-мышки, может быть, она изучает сейчас испанский где-нибудь в Саламанке или Мадриде. Я заплатил по счету и собрался покинуть кафе. Меня разочаровала собственная неспособность делать правильные выводы, и я решил завтра же утром уехать обратно в Норвегию.

Не знаю, испытывал ли ты когда-нибудь досаду, вызванную тем, что твои усилия оказались напрасны? Например, в снег и в слякоть ты едешь в город, чтобы купить что-то необходимое, и приезжаешь в магазин спустя две минуты после закрытия. Такие вещи раздражают, но больше всего раздражает собственная глупость. Именно это чувство, похожее на стыд, что твои усилия были потрачены впустую, охватило меня теперь. Но ведь я приехал не на трамвае в город. Я приехал в Севилью, не имея ни малейшей зацепки, кроме почтовой открытки, я никого здесь не знал, мне некуда было идти, кроме этого замызганного пансиона, и я не говорил по-испански. Мне захотелось закатить себе оплеуху, хотя это выглядело бы так глупо, что мне стало бы еще более стыдно, но я пообещал наказать себя иначе, способов было предостаточно, я мог бы наложить на себя такой обет: независимо от того, что со мной будет в жизни, я никогда не стану больше иметь дела с этой Апельсиновой Девушкой.

И тут она пришла, Георг! Была половина восьмого, когда она неожиданно появилась на Plaza de la Alianza!

После того как я четыре с половиной часа просидел под апельсиновым деревом, Апельсиновая Девушка легкой походкой впорхнула на эту апельсиновую площадь. Не в старом анораке, разумеется, — Андалузия находится в субтропиках. На ней было сказочное летнее платье, пламенно-красное, как цветы бугенвиллеи, росшей вдоль высокой стены, на которую я смотрел. Может быть, она взяла платье взаймы у Спящей Царевны, подумал я, или стащила у какой-нибудь феи?

Меня она не заметила. На площади начали сгущаться сумерки. Было тепло, даже слишком тепло, но у меня вдруг начался озноб.

И тут же — не хочу ничего утаивать от тебя, — тут же я увидел, что с ней был молодой человек лет двадцати пяти. Он был высокий, ладный, с большой светлой бородой. У него был вид полярного исследователя. Особенно мне не понравилось, что его нельзя было назвать несимпатичным.

Итак, я проиграл. Но это была моя вина. Я нарушил правила. Нарушил торжественное обещание. Вторгся в то, что мне не принадлежало, в сказку, правила которой были не в моей власти. «Тебе придется ждать меня полгода, — сказала она. — Если ты сможешь прождать так долго, мы снова увидимся…»

Наконец они меня заметили, и, должно быть, я был похож на печку, из которой Золушка выгребала золу, пока принц не освободил ее от ига мачехи и злых сестер. Я говорю они, потому что первой меня заметила не Апельсиновая Девушка. Первым меня заметил бородатый мужчина. (Ты что-нибудь понимаешь, Георг? Я — нет. ) Он хватает Апельсиновую Девушку за руку, показывает на меня и говорит так громко, что его слышит вся площадь: «Ян Улав! » По его выговору я слышу, что он датчанин. Я никогда раньше его не видел.

Все это длилось лишь несколько мгновений, но попытайся представить себе эту сцену. Апельсиновая Девушка видит меня под апельсиновым деревом. Она замирает у большого фонтана посередине площади и не спускает с меня глаз, она оцепенела и, кажется, не сможет освободиться от этого оцепенения еще час или два. Однако она приходит в себя, и даже довольно скоро. Спящая Красавица проспала сотню лет, но вот она просыпается, словно заснула всего минуту назад. Она подбегает ко мне, обнимает меня за шею и повторяет то, что уже сказал датчанин: «Ян Улав! »

Теперь наступает очередь датчанина. Небрежной походкой он подходит к моему столику, протягивает мне сильную ладонь и приветливо говорит: «Рад видеть тебя живым и здоровым, Ян Улав! » Апельсиновая Девушка уже села за мой столик, он кладет руку ей на плечо и говорит: «Я — третий лишний». С этими словами он машет нам, отступает назад, поворачивается и тяжело бредет через площадь. Наконец он скрывается из глаз. Мы отделались от него. Добрые феи сейчас на моей стороне.

Она сидит за столиком напротив меня, вложив свои руки в мои. И тепло улыбается, может быть, немного насмешливо, но тепло.

«Ты не выдержал, — говорит она. — Не смог дождаться меня! »

«Не смог, — соглашаюсь я. — Потому что мое сердце истекало кровью».

Я смотрю на нее, она по-прежнему улыбается. Я тоже пытаюсь улыбнуться, но тщетно.

«Выходит, я нарушил уговор», — прибавляю я.

Она задумывается, потом говорит: «Иногда жизнь заставляет нас ждать. Я написала тебе. Мне хотелось, чтобы у тебя хватило сил подождать еще немного».

У меня вздрагивают плечи. «Значит, я проиграл», — говорю я.

«Во всяком случае, оказался непослушным, — говорит она с неуверенной улыбкой. — Но, возможно, кое-что еще можно спасти».

«Каким образом? »

«Все остается в силе. Вопрос в том, хватит ли у тебя терпения? »

«Не понимаю», — говорю я.

Она нежно сжимает мою руку. «Чего ты не понимаешь, Ян Улав? » — спрашивает она шепотом, просто выдыхает эти слова.

«Правил, — отвечаю я. — Я не понимаю правил».

И у нас начинается долгий разговор.

Георг! Нет нужды пересказывать тебе все слова, которые мы сказали друг другу в тот вечер и в ту ночь, да я бы и не мог их вспомнить. Кроме того, я понимаю, что у тебя на языке сейчас вертится много вопросов, на которые ты хотел бы поскорее получить ответ.

Мне самому хотелось первым делом узнать, каким образом Апельсиновая Девушка раздобыла адрес моих родителей. Это имело отношение к открытке, посланной из Севильи, и вообще — как все это случилось. Я сидел и вопросительно смотрел на нее, и вдруг она нежно спросила: «Ян Улав… Неужели ты и в самом деле не помнишь меня? »

Я удивился. Я попытался посмотреть на нее, как будто никогда раньше не видел. Темные глаза, лукавое выражение лица. Потом мой взгляд скользнул по ее обнаженным плечам — она не протестовала — и по ее воздушному платью. Она задала мне трудную задачу, я помнил Апельсиновую Девушку только по тем редким встречам, которые были у нас зимой. Если я и встречал ее когда-то еще, то забыл это насмерть, сейчас я мог думать только о том, что она необыкновенно красива. Ее создал Бог, думал я, или Пигмалион, легендарный греческий ваятель, вытесавший из мрамора женщину своей мечты, после чего богиня любви сжалилась над ним и оживила ее. Когда я в последний раз видел Апельсиновую Девушку, на ней было черное зимнее пальто. Теперь же она была одета так легко, что это смущало меня, мне казалось, что я чересчур приблизился к ней. И тем не менее я не видел в ней ничего знакомого, но, может, именно это меня и смущало?

«Попробуй вспомнить меня, — повторила она. — Мне так хочется, чтобы ты вспомнил».

«Скажи хоть какое-нибудь наводящее слово», — попросил я.

Она сказала: «Хюмлевейен, дурачок! »

Хюмлевейен. Я вырос на Хюмлевейен. Я там родился. И жил всю жизнь. На Адамстюен я жил лишь последние полгода.

«Или Ирисвейен», — сказала она.

Это было там же. Хюмлевейен начиналась от Ирисвейен.

«Тогда Клёвервейен! »

Это тоже было по соседству. В детстве я часто играл на большом холме между виллами на Клёвервейен. Холм весь зарос деревьями и кустами. Кажется, там была еще песочница и качели. Несколько лет назад там поставили несколько скамеек.

Я снова поднял глаза на Апельсиновую Девушку. И вздрогнул всем телом, примерно так же приходят в себя после глубокого гипноза. Я крепко-крепко сжал ее руки. Еще чуть-чуть, и я заплакал бы. «Веруника! » — вырвалось у меня наконец.

Она широко улыбалась. Но мне показалось, что и у нее на глаза навернулись слезы.

Я смотрел ей в глаза, и мой взгляд больше не отклонялся в сторону. Больше меня ничто не сдерживало. Робости как не бывало. Я был открыт перед ней. Осмелился без всяких условий сдаться на ее милость. Это принесло мне большое облегчение.

Наверное, ни одна близость на свете не может сравниться с двумя взглядами, которые открыто и решительно встречают друг друга и уже не отпускают.

Девочка с карими глазами жила на Ирисвейен. Мы с ней играли каждый день с тех пор, как научились ходить, во всяком случае, с тех пор, как научились говорить. Мы вместе пошли в первый класс, но после Рождества, когда мы учились в первом классе, Веруника вместе с семьей уехала из Осло, нам тогда было по семь лет. Это было не больше тринадцати лет назад. Но с тех пор мы ни разу не виделись.

Мы с ней всегда играли на том холме на Клёвервейен среди кустов, цветов и деревьев. Там проходила наша с ней общая беличья жизнь, да-да, настоящая беличья жизнь. Если бы Веруника не уехала тогда с Ирисвейен, наше безоблачное детство все равно скоро бы кончилось. В школе меня и так дразнили, что я предпочитаю играть с девочками.

Я вспомнил песню, которую кто-то из нас двоих услышал дома и которую мы постоянно распевали во время своих игр: Девочка с мальчиком жили вдвоем в маленьком царстве своем…

«Но ты не узнал меня», — сказала она, и я понял, что она все еще немного разочарована, почти обижена. Я вдруг увидел перед собой семилетнюю девочку, а не двадцатилетнюю женщину.

Я снова посмотрел на нее. Красное платье было неописуемо изящным и трогательным. Я видел, как ее тело дышит под платьем, с каждым вдохом и выдохом оно поднималось, почти как морская зыбь, бьющаяся о красивый берег, и берегом этим было платье.

Я поднял глаза и среди листьев апельсинового дерева увидел желтую бабочку. Это была не первая бабочка, которую я видел в тот день. Их было много.

Я показал на бабочку и сказал: «Как я мог узнать маленькую куколку, которая превратилась в бабочку? »

«Ян Улав! » — строго сказала она. И больше об этом превращении из ребенка в женщину не было сказано ни слова.

У меня по-прежнему было к ней много вопросов. Встреча с Апельсиновой Девушкой почти лишила меня рассудка, во всяком случае поколебала все мое существование. Я сразу перешел к делу.

«Мы встретились в Осло. Почти три раза. И с тех пор я почти ни о чем другом не думал. Потом ты исчезла, можно сказать, улетела. Удержать тебя было труднее, чем поймать бабочку голыми руками. Но почему нужно было ждать шесть месяцев, чтобы увидеться снова? »

Естественно, потому, что она должна была уехать в Севилью. Это-то мне было ясно. Но почему ей понадобилось полгода прожить в Испании? Уж не из-за датчанина ли?

Тебе-то легко угадать ее ответ, Георг. А вот я не мог, но ведь ты знаешь, чем занимается твоя мама. Надеюсь, большая картина с апельсиновыми деревьями все еще висит у вас в холле? Мама обычно говорит — в то время, разумеется, когда я это пишу, — что уже давно переросла эту картину, но ради тебя я надеюсь, что она никому не отдала ее и не засунула на чердак. Если картины нет в холле, спроси у мамы, где она.

Мне же она ответила: «Меня приняли в художественную школу, вернее, в школу живописи. И я твердо решила закончить этот курс, это для меня очень важно».

«В школу живописи? — повторил я. Ну и ну! — Но почему ты не могла сказать мне об этом в сочельник? »

Она немного замялась, и я продолжал: «Помнишь, как шел снег? Помнишь, как я погладил тебя по волосам? Помнишь, как вдруг зазвонили колокола и подошло такси? И ты укатила! »

Она сказала: «Я все помню. Помню, как фильм. Как первую сцену в очень романтическом фильме».

«Тогда я не понимаю, зачем ты напустила всю эту таинственность? »

Ее лицо стало серьезным. Она сказала: «Думаю, ты мне понравился еще тогда, в трамвае. Можно сказать: снова понравился, но уже совсем по-другому. Потом мы встретились еще несколько раз. Но я думала, что мы сможем потерпеть полгода. Что это нам будет только полезно. В детстве мы были так близки. Но ведь теперь мы не дети. Теперь нам пошло бы на пользу немного потосковать друг по другу. Чтобы не начать игру по старой привычке. Мне хотелось, чтобы ты заново открыл меня. Заново узнал, так же как я уже знала тебя. Поэтому я и не призналась, кто я».

Не помню точно, что я ответил, и не все помню, что мне говорила Апельсиновая Девушка, но чем дольше длился наш разговор, тем чаще мы перепрыгивали с одной темы на другую или с одного эпизода на другой.

«А датчанин? » — спросил я в подходящий момент. Мой вопрос прозвучал как мольба. Это было глупо. Я чувствовал себя идиотом.

Она ответила коротко и почти строго: «Его зовут Могенс. Он тоже занимается в школе живописи. Очень способный. Мне приятно, что здесь есть еще кто-то из Скандинавии».

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 Следующая ⇒