Часть первая ХЛЮПИК 1 страница

По традиции, оружие я оставил сверху. И теперь, топая вниз по лестнице, чувствовал себя голым. Утешало только то, что другие посетители в таком же положении.

Гул было слышно еще на верхнем пролете. В «Ста рентгенах» всегда гудит наслоение десятков что-то бормочущих голосов. Это такая же неотъемлемая часть местного колорита, как закрученная лестница и вечно недовольный охранник на входе. Здесь может быть шумно, а может быть тихо. Но галдеж в этих стенах в любое время суток. Что в общем-то немудрено. Бар в зоне — вещь не сказать, что заурядная. «Сто рентген» — конечно, не единственное заведение в своем роде, но если кому-то показалось, что кабаки здесь натыканы, как в Москве на Тверской, спешу расстроить. Ничего подобного. Хотя сравнение так себе. Москалей вроде меня тут не так много. А отдельные товарищи могут и в рыло дать за подобные параллели.

Вообще получить тут по соплям — плевое дело. Открываешь рот, говоришь «добрый день», и этого уже бывает достаточно. А дальше как в том анекдоте: так слово за слово получил ежик по морде. Я предпочитаю молчать.

Впрочем, бармену сказать «добрый день» — это святое. Я свернул в сторону от лестницы, метнулся мимо злобного охранника. У этого хмыря явно комплексы. Эдакий маленький человечек, получивший некое подобие власти и упивающийся этим подарком судьбы. Не припомню случая, чтобы он не поторопил проходящего мимо или не рявкнул на замешкавшегося в дверях посетителя. Удовольствие он от этого получает, что ли?

Нет, такие в зоне долго не живут. Разве что охраняют заведение типа «Ста рентген», которое и в охране-то не нуждается.

Не особо прислушиваясь к тому, что пробурчал недовольный сидячий у входа комплекс, я прошмыгнул в зал и поспешил к стойке. Говорить мне тут не с кем, да и незачем. Я уже несколько лет стараюсь поддерживать минимум отношений с людьми, и жить от этого стало значительно легче.

Конечно, меня тут знают. Нельзя жить рядом с людьми и быть совсем уж незаметным. Но для большинства я представляю не больший интерес, чем, скажем, табурет. Почти для всех. Разумеется, есть исключения. Бармен, например.

— Добрый день, — позвал я негромко.

Бармен повернулся.

— День, — бесцветно отозвался он, потом сощурился.

На лице мелькнуло узнавание, и голос приобрел более-менее живой оттенок:

— Это ты, Угрюмый? Проходи, поговорим.

Я молча нырнул за стойку. Бармен жестом позвал за собой, хотя я бывал здесь не раз и прекрасно знал, куда идти. К задней неприметной из общего зала двери. Дверь распахнулась прежде, чем мы до нее дошли. В проеме появился молодой парень с напряженным от натуги лицом. И было от чего напрячься — на вытянутых руках парнишка тащил три поставленных друг на дружку ящика с водкой.

Бармен отступил, пропуская паренька.

— Тут поставь, Сынок, — велел он парню.

Тот кивнул.

— И не таскай столько, надорвешься. Парень снова коротко кивнул в ответ.

— И постой за стойкой малость. — Голос бармена вдруг стал благодушным. — Мне с Угрюмым перетереть надо.

Сынок послушно опустил на пол ящики, отодвинув их ближе к стене с прохода, и шагнул к стойке. Бармен расплылся в гордой улыбке и даже придержал мне дверь. Короткий темный коридорчик привел к еще одной двери — помассивнее и посерьезнее. Около нее бармен остановился и принялся ковырять замок, встав так, чтобы мне не было видно, чего он там делает и нажимает. Обычная процедура.

Я уперся спиной в стену, откинул голову. Замки, скрывающие святая святых моего скупщика, мне были неинтересны. Вламываться сюда среди ночи и грабить бармена я бы не стал ни при каких обстоятельствах. Меня больше занимал его парнишка. Посмотреть на ту гордость, с какой бармен сопровождает каждое его движение, так можно подумать, что они и в самом деле близкие родственники. С другой стороны, Сынком паренька каждая собака из завсегдатаев называет. Не всем же он сын. А вот сын ли он бармену — интересно. Но он не расскажет, а я не спрошу. Не в моих привычках.

Бармен отпер дверь и посторонился, пропуская меня вперед. Я прошел в махонькую комнатку с кучей шкафов, стеллажей, двумя сейфами, письменным столом и парой замурзанных стульев. Подойдя к столу, снова замер в ожидании бармена. Тот вошел следом, закрыл дверь поплотнее и снова защелкал замками. Паранойя — страшная штука. Хотя, как говорил один мой весельчак-знакомый: если у вас паранойя, это не значит, что за вами никто не следит.

Шутник! Скабрезность старая как мир, но с подтекстом. В зоне вообще любая хохма приобретает подтекст. Странное свойство этой местности. Хотя… в морге тоже шутят странно и в милиции. Просто страшноватенькая действительность начинает диктовать свои законы, заставляет смеяться над тем, над чем нормальному человеку никогда и в голову не придет. А иначе нельзя, свихнешься.

Или станешь Угрюмым, мысленно усмехнулся я.

Бармен наконец справился с дверью, подошел к столу и встал напротив меня, уперев руки в столешницу.

— Сядь. — Мой скупщик опять стал недовольным: я был выше него, а он не любил, когда на него смотрят сверху. — Не люблю, когда ты надо мной типа возвышаешься.

Я послушно опустился на ветхий стул, если его можно было так назвать. От начальной конструкции остался только остов с обшарпанными ногами. Спинка давно и безвозвратно потерялась, а сиденье заменял криво отрезанный кусок ДСП. Скрипнуло.

— Ну, хвастайся.

Не дожидаясь повторного приглашения, я отстегнул контейнер и положил на стол. Бармен выдвинул ящик стола, достал из него перчатки из толстой кожи и принялся натягивать. Он не торопился, смаковал каждое движение. Я подавил зевок. Скупщику все игрульки, предвкушает он. А мне бы сдать хабар, хлопнуть три по сто и на боковую. Щелкнули запоры, прижимающие крышку контейнера. Бармен углубился в изучение моей добычи, сразу став похожим на здоровую жирную мышь, попавшую из студенческой общаги на свадебный стол и охреневшую от разнообразия.

Глазки скупщика блестели, как у оголодавшего, решившего сожрать все, до чего дотянется, а что не осилит, хоть понадкусывать. Я его понимал. В этот раз поход затянулся, и в контейнере на двенадцать ячеек свободных не осталось. А в двух были довольно серьезные штучки.

Крышка щелкнула, возвращаясь на место.

— Беру все по стандарту. Все, кроме «капель».

«Стандарт» для меня был не шибко грабительским, так что вполне удовлетворял запросам. А вот исключение для капель мне не понравилось. С чего бы? Я вперил мрачный взгляд в бармена. Тот зябко повел плечами, поспешил спрятать глазки.

— Не возьму. Мне тех «капель» и без твоих накапало. В пору лавку открывать. У меня в таком количестве их не возьмет никто.

Скупщик выглядел жалостливо. Но меня-то этим не проведешь. Не первый год зону топчу. И с упырем этим не первый день знаком. Он все продаст. Причем по выгодной для него цене. Если сейчас «капель» много, так ни в жисть не потащит на продажу все. Продаст столько, сколько запросят. А остальное придержит, пока надобность не появится. И снова продаст с максимальной выгодой.

Жалостливые глазки снова скосились на меня, но я взгляда не отвел.

— Не дави на психику, — взвился бармен. — Тоже мне, вий доморощенный. Контролеров своим взглядом пугай. Или бюреров. Все по стандарту. Кроме «капель». «Капли» так возьму. Взамен выпивка и закуска за счет заведения. И за комнату можешь не платить до другого раза.

Что ж, и на том спасибо.

— Ладно, я не жадный, — кивнул я бармену. — Отдохну всего недельку. За твой счет.

Полезший в сейф скупщик что-то громко уронил, чертыхнулся и полез поднимать.

— Не жадный, — проворчал он, вылезая из-под стола. — Сволочь ты.

— Все сволочи. Это ж зона, а не институт благородных девиц.

Он протянул мне пачку бумажек, которые кто-то когда-то обозвал универсальным средством обмена. Пачка была перетянута плотной резинкой траурного цвета.

— На, держи.

Я провел пальцем по ребру пачки.

— Можешь не пересчитывать. Я не обманываю, — изобразил обиду скупщик и поспешно добавил: — Своих.

В зал я вернулся тем же макаром. С той только разницей, что прихватил у Сынка пузырь беленькой, стакан и тарелку. Стакан под водку, а тарелку с колбасой. Разумеется, за счет бармена-«папаши».

Обстановка помаленьку накалялась. Сегодня в «Ста рентгенах» было шумно, и я поспешил занять маленький столик в дальнем углу. Столик прятался под лестницей. Это было удобно. Здесь при всем желании больше двух человек не уместится. А пить в одиночку с Угрюмым вряд ли кто-то станет.

Я поставил на столик нехитрые харчи, сбросил на пол рюкзак. Бутылка была приятно прохладной. Это радовало. Не люблю теплую водку.

Угрюмым меня назвали не просто так. Когда я попал в зону, мне было настолько паршиво, что это погоняло вполне соответствовало реалиям. Со временем стало легче, но, пообтеревшись здесь и поняв для себя кое-что, я стал тщательно поддерживать сложившийся образ.

В зоне нельзя выпячиваться. Стать героем зоны приятно и выгодно. Это тешит самолюбие, это дает уважение и подкидывает хорошую работенку, за которую платят хорошие деньги. Но есть и обратная сторона медали. Громкая слава плодит завистников. А хорошая и высокооплачиваемая работенка связана, как правило, с неоправданным риском. Так" что герои у зоны каждый год новые. Одни приходят, другие уходят. Их смерть обрастает легендами. Сегодня они колотят деньги и пьют в «Ста рентгенах» или в «Шти», а назавтра и имен их никто не вспомнит. Разве что расскажут байку про загадочно пропавшего сталкера.

Сколько их было, этих героев. Я помню их всех до единого. Память у меня хорошая. Вечная память.

Я плесканул водки на два пальца, опрокинул на выдохе и быстро занюхнул колбасой, тут же сунув кругляш в рот. Прошло гладко, если не считать гадостного привкуса. От водки — сивушного, от колбасы — чесночного. Плеснув вторую порцию в стакан, я принялся за колбасу. Негоже пить на пустой желудок.

А вот про меня никогда ничего не трепали, пришло в голову, пока челюсти были заняты колбасой. И не будут. Это мое кредо — не отсвечивать. Я и не отсвечиваю. Не беру крупные заказы, вообще не беру заказы. Тихо-мирно таскаю артефакты и сдаю по дешевке бармену. Знаю, что меня обдирают, но не имею ничего против. Это плата не за наглость бармена, а за спокойную неприметную жизнь. У меня нет друзей, я их не завожу. У меня нет врагов, я их не оставляю. Принято считать, что в зоне одиночки долго не живут. Это не так. Главное — не выпячиваться и не пытаться прыгнуть выше головы. Тогда можно прожить здесь очень долго. По крайней мере пока не заработаешь на новую жизнь. Об этом мечтал каждый, кто топтал зону и у кого там, в нормальном мире, оставалось хоть что-то, к чему стоило бы вернуться. У меня там не было ничего. Что внешний мир, что концентрированно-сволочная зона — мне было до лампочки. Мне хотелось только тишины и покоя. Рутинных неглубоких походов в зону и маленьких радостей вроде бутылки водки и крепкого сна.

За глупыми мыслями я немного увлекся, и колбасы осталось меньше половины. Не будем превращать закуску в ужин, как сказал бы один мой знакомый сталкер.

Водка, как наждак, сухо процарапала горло, горячим комом прокатилась по пищеводу и, недовольно поворочавшись, устроилась в желудке. Неудачно пошло. Я поморщился и потянул руку за колбасой.

— Сколько раз я тебе говорил, Угрюмый, не делай из еды культа. Не превращай закуску в ужин.

Я чертыхнулся. Стоило только подумать, что вдвоем с Угрюмым пить станет только сумасшедший, и вот вам, пожалуйста. Сумасшедший тут как тут.

На столешницу с грохотом опустился стакан. Мунлайт, не отпуская граненых боков, смотрел на меня. На хитрой роже растянулась гнусная улыбка. Эта улыбка приросла к нему, кажется, навсегда вместе с коротко стриженной бородкой-подковкой. Во всяком случае, я не припомню, чтобы видел его хоть раз без ухмылки и скабрезных шуточек.

Он появился здесь года три назад. При среднем росте этот темноволосый балагур имел ярко выраженное пивное брюшко, и я тогда подумал, что он здесь долго не протянет. Зона не курорт. Но время шло, а он топтал зону, и довольно успешно. Помимо пивного брюшка у него обнаружились довольно крепкие руки и некислые навыки в стрельбе. Про свою прошлую жизнь он, как и все прочие, не распространялся. Только пошутил как-то, что в прошлом любил пиво, пострелять-побегать и работу с крепкими физическими нагрузками.

Мунлайт был из тех немногих, кто меня заприметил и знал. Я его тоже знал, но знакомство наше было скорее шапочным. Никаких взаимных обязательств, никаких близких отношений, никаких общих дел. Так только, треп под настроение. Причем трепался больше он. Я говорить много не люблю. Зачем?

— Ну что ты смотришь? — полюбопытствовал он. — Налей.

Я молча накатил в подставленный стакан. Он бодро поднял его, звякнул им по краю моего. Сам я пить не торопился, но это непрошеного гостя ни разу не смутило. Он снова с грохотом шваркнул стаканом по столешнице, без спросу тяпнул кусок колбасы, но есть не стал, смачно втянув чесночный запах, положил колбасу обратно.

— Пить надоело, — сообщил он, пододвигая ко мне стакан.

— Не пей, — пожал плечами я.

— Узнаю Угрюмого, — заржал Мунлайт. — Как всегда, сама деликатность. Тебе водки жалко?

Вопрос был риторическим. По крайней мере мне так показалось. И отвечать я не стал. Мунлайт демонстративно вздохнул, как будто я его две недели использовал вместо отмычки, а теперь даже узнавать не желаю. Рука его со спокойной уверенностью подхватила мой пузырь. Водка полилась в стакан непрошеного собутыльника не на два, а на все четыре пальца.

Вернув бутылку на место, он подхватил обнюханный уже колбасный кусок и принялся блаженно водить носом то над стаканом, то над закуской. Ноздри его трепетали так, будто он уловил какой-то чудесный недоступный человечеству аромат и спешит нанюхаться, пока нежданное ароматное счастье не испарилось.

— Ты решил нажраться за мой счет? — не выдержал я.

— Я ж говорю, сама деликатность, — хохотнул Мун и пригубил водку, словно в стакане плескался горячий ароматный чай из эксклюзивной коллекции, а не мерзкое сивушное пойло местного розлива.

Я молча опрокинул стакан и плеснул еще. Чем быстрее кончится водка, тем быстрее закончится этот разговор. И я мирно отправлюсь спать. Уж спать-то мне здесь никто не помешает. Хотя некоторые кудесники умудрялись находить в зоне и баб. Впрочем, на этом все чудеса и заканчивались, потому как проблемы от них были все те же, что и во внешнем мире. Не зря мудрый русский народ сказал «баба с возу — кобыле легче».

— У меня к тебе дело, — выдал Мунлайт в промежутке между смакованием водки. — Есть работенка.

Он взял театральную паузу, словно давая мне время на обдумывание сказанного. А я подумал, что с подобной фразы может начинаться только какая-нибудь гадостная авантюра, которая нарушит мою размеренную жизнь и не даст мне еще очень долго спать в свое удовольствие.

— Есть один человечек, — продолжил Мунлайт с налетом загадочности, поигрывая стаканом.

Этот вертящийся в пальцах и бряцающий по столу стакан меня почему-то раздражал больше всего. Я перехватил руку Муна, прижал к столешнице стакан и налил в него под самый край. На вечно ухмыляющейся роже мелькнула тень удивления.

— Пей и топай, — коротко объяснил я, выливая остатки водки себе в стакан.

По ту сторону зала кто-то с наездом забасил дежурную тираду, с какой обычно начинается мордобой. Все, пора баиньки. Я залпом залудил остатки огненной воды и, собрав с тарелки последние кусочки колбасы, приготовился отчалить.

— Будешь идиотом, — засуетился Мунлайт, тщательно пытаясь скрыть волнение. — Дело денежное.

— Меня не интересуют денежные дела, — задержался я. — У меня свои методы работы.

— Знаю-знаю, — усмехнулся он. — Только такие расклады подгоняют не каждый день. Ты послушай сперва. Такие предложения бывают раз в жизни.

— Именно поэтому предпочитаю от них отказываться. Лучше жить без подобных предложений, чем принимать предложения, которые становятся последними в жизни.

— Ну, не жалей потом, — пожал плечами Мунлайт, маскируя разочарование пофигизмом. — И не говори…

Что именно мне не стоит потом говорить, я так и не узнал. Сперва раздался дикий грохот с другой стороны зала, прервавший моего собеседника на полуслове. Затем басовитый рев. А потом над ухом взревел подскочивший Мунлайт:

— Твою мать! Это ж мои деньги.

Тогда-то я его и увидел впервые. В первый момент я подумал, что брежу. Он был невысокий, тощий и какой-то нелепый. Выглядел так, будто интеллигентный аспирант какого-нибудь странного вуза непонятным образом попал в казарму с непомерно развитой дедовщиной. Его появление здесь настолько не монтировалось с окружающей действительностью, что, если бы сейчас под чутким руководством бармена Сынок вынес и повесил на стену полотно Айвазовского в подлиннике, я, наверное, удивился бы меньше. На лице его было подобие конфуза, словно он боится что-то сделать, чтобы случайно кого-нибудь не обидеть. При этом во взгляде чувствовалась какая-то сила.

Странное ощущение вызывал этот человек. Кажется, плюнешь — рассыплется. Но взгляд… Была в нем некая внутренняя правда, что ли. Эдаким взглядом можно при желании руку сломать или костер зажечь. Вот только обычно такие люди костры жгут где-то глубоко внутри, испепеляя себя почем зря. А по жизни остаются неприспособленными хлюпиками.

Хлюпик находился сейчас в подобном положении. Он стоял возле стены, а напротив него, размахивая руками, отмахиваясь от троих собутыльников и плюясь, матерился здоровенный мужик. Я пригляделся. Знал я этого сталкера. Погоняло Кабан, если мне память не изменяет. Так парень не плохой, только после первого стакана его на подвиги тянет. А сейчас под их столиком стояли две пустые бутылки, третья — на столе. Так что неудивительно, что он Хлюпика цепанул. Странно, что драки раньше не случилось.

Кабан чуть притих, будто дав себя уговорить. Но тут же резко рванулся вперед. И похоронил бы он Хлюпика, если б на его руке не повис Мунлайт, еще мгновение назад бормотавший что-то недовольно рядом со мной.

— Ты куда? — со смесью удивления и обиды заревел Кабан.

— Вася, тормозни, — вкрадчиво произнес Мунлайт.

Он вцепился обеими руками в одну Кабанью и фактически висел на ней. Пока ему удавалось сдерживать Кабана, которого тянули за плечи его же собутыльники. Но Кабан свою кликуху не зря получил. Если что эту тушку и остановит, то только пуля в голову. Хотя иногда сомневаюсь, что одной пули ему будет достаточно.

— Ты чё? — не понял Кабан.

— Он со мной, — с тем же зловещим спокойствием добавил Мун. — Оставь его, говорю.

— Ах, ты с ним, — взревел Кабан и снова ломанулся в драку.

Первым слетел тот бродяга, что висел у Кабана на левом плече. За ним последовал Мунлайт. Вася Кабан двинул ему в ухо освободившейся левой, и этот удар стал ключевым ударом вечера.

Мунлайт отцепился от правой руки Кабана и отлетел в сторону. Контролировать свои действия он уже не мог. Кабан тем временем стряхивал второго собутыльника с правого плеча. На то, куда приземлится Мун, ему было наплевать. А зря.

Мой недавний собеседник пролетел пару метров и рухнул на соседний стол. На пол грохнулись консервы, разбилась вдребезги бутылка водки, вторая повалилась набок и щедро разливала свое содержимое по столешнице. Прежде чем стоявшие у столика успели что-то сообразить, Мунлайт извернулся и ужом юркнул обратно.

Так что к тому времени, как Кабан добрался до Хлюпика, троица, которой прилетевший Мун испортил вечер, взялась за Кабана. На этом месте понимание ситуации полностью испарилось, потому что количество участников драки приблизилось к десятку и грозило вырасти еще. Да что там грозило — вырастало. Обычно подобные драки становились стихийным бедствием и охватывали весь бар. Хорошо еще охрана при входе отбирает оружие, а то по итогам каждой такой драки считали бы не калек, а трупы.

Пришло время сматывать удочки и убираться восвояси. Участвовать в погроме мне не хотелось. Вообще я не влезаю в драки и в этот раз не собирался. Даже ради Мунлайта или бармена не полез бы. А тут… Ну не смог я оставить там этого Хлюпика. Ежу же понятно, что в этом месиве его задавят. Его ж и бить не надо, придавят, кости переломают, и все. И хотя здравый смысл орал: «Остановись! Кто такой тебе этот Хлюпик? » — но я отчего-то не внял разумному внутреннему голосу и вприпрыжку дернулся через зал к месту потасовки.

Там уже возились человек пятнадцать. Уворачиваясь от проносящихся мимо ударов, я заспешил к эпицентру драки. Кто-то пихнул в бок скорее случайно, я ответил резким коротким ударом. В ответ сзади замолотили активнее, но уже не по мне.

Хлюпик, как ни странно, был еще на ногах. Правда, под левым глазом у него растекался очаровательный переливающийся, как бензиновая лужа, фингал. Я схватил неуместного человечка за плечо и поволок обратно. Он дернулся сперва пару раз, но, поняв, что бить его я не собираюсь, успокоился. Теперь он пёрся за мной, как козел на веревке, а я одной рукой волок его, второй расчищал дорогу.

Выбраться из мордобойной стихии оказалось сложнее, чем в нее влезть. Но с этим я справился. Хотя пару раз хорошенько влепить мне успели, а один раз не кисло засадили моему «козлу на поводке». Да так, что с поводка он сорвался. Пришлось вытаскивать его заново.

Добравшись до своего столика и лестницы наверх, я остановился перевести дух. И отпустил наконец Хлюпика.

— Вы кто? — спросил он хрипло.

— Угрюмый.

— Понятно. А зовут как?

— Угрюмый, — повторил я, подхватывая оставленный рюкзак.

Имена в зоне не в ходу. Имя — это что-то личное, сакральное. Сталкеры не демоны и не джинны, чтобы попадать в кабалу какому-нибудь умнику, узнавшему имя. Но тем не менее представляются кличками. Кто-то называет это дело позывным, кто-то боевым именем, кто-то еще как. Я, по старой привычке, погонялом.

— А меня зовут…

— Хлюпик тебя зовут, — оборвал я, не дав закончить.

Его паспортные данные мне тоже не нужны. А Хлюпиком я его окрестил, кажется, с самого начала. Он собрался было ответить, забурлил внутри, как закипающий чайник. Разве что крышка не задребезжала. Но тут же мгновенно и сдулся. Лишь вяло махнул рукой.

— Хлюпик так Хлюпик. А почему вы меня оттуда вытащили?

От необходимости отвечать меня избавил Мунлайт, вырвавшийся из обезумевшей толпы и прорвавшийся к нам. На скуле у него красовалась рваная довольно глубокая царапина. Не иначе, приземлившись на тот злосчастный столик, зацепил рожей жестяной край откупоренной консервной банки. Кроме того, он прихрамывал. Но лыба была, как всегда, довольной.

— Угрюмый, так ты согласен? — обрадовался он.

— На что? — не понял я.

Сзади Муна мелькнула крепкая фигура с бутылкой в руке. Последовал короткий замах.

— Осторожно! — вспискнул Хлюпик.

Но было поздно. Бутылка опустилась сзади на башку Мунлайта. Хлопнуло, посыпались мелкие осколки. Мун мешком повалился на пол. Хлюпик рванулся к нему, будто мог чем-то помочь. Я жестко схватил его за тонкое предплечье и поволок к лестнице. Он упирался и делал это довольно уверенно. Я даже слегка удивился, откуда в этом тщедушном неуместном здесь человечке столько силенок.

Он дернулся. Я остановился.

— Погодите, — потянул обратно Хлюпик. — Ему помочь надо.

Я покачал головой и пошел вверх по лестнице. Хлюпик упирался, реально мешая мне двигаться, и тянул обратно.

— Да как же можно. Ему же плохо может быть. А если сотрясение…

Я остановился посреди лестницы. Интересно, он дурак или на самом деле не догоняет? Ну и что, что сотрясение. Мунлайт сталкер, а не барышня кисейная. А здесь… Да здесь это в порядке вещей. Норма. Ну, устроили разборки. Ну, потаранили морды. Ну и что? Даже если застрелили кого — подумаешь. Делов то.

— Ему не в первый раз, — коротко объяснил я и пошел дальше.

Моего нового знакомца такой ответ, видимо, убил напрочь. Во всяком случае, больше он не упирался.

Мой дом — моя крепость. В этой комнате на втором этаже, которую уже три года сдавал мне бармен, я чувствовал себя хоть немного защищенным.

Впрочем, для пришлых похвастаться было нечем. Меблировка выглядела скудной. Пружинистая койка со старым драным матрасом. Едва живой столик на покосившихся ножках. Такой же стул. Буржуйка. На этом изыски заканчивались.

Под койкой пряталась пара ящиков, в которых схоронились два спальника и пенки. Здесь же у меня были припасены два пистолета, ящик водки, ящик тушенки, десяток РГД и еще кое-какой старый хлам. Бармен об этом знал, но закрывал на это глаза. Понимает, собака, что я не стану устраивать здесь перестрелку и привлекать к себе внимание. Пожалуй, этот паразит-перекупщик знает обо мне больше других. Ну, так и я про него кое-что знаю. Так что, можно сказать, мы взаимобезопасны.

Я защелкнул дверь на замок и кивнул замершему посреди комнаты Хлюпику на металлическую койку с подранным потертым матрасом.

— Устраивайся.

Он осторожно прошел по моей комнатенке, присел на край койки. Жертва собственного воспитания и мировоззрения, усмехнулся я мысленно, господи, как же тебя сюда занесло?

В новой обстановке он чувствовал себя явно стесненно.

— Расслабься.

Я бросил в угол рюкзак. Выудил из-под койки пенку. Расстелил на полу. Сверху кинул спальник.

— Жрать хочешь? Он помотал головой.

— А выпить? — Я почувствовал себя необычно говорливым. Но с этим неуместным говорить почему-то было просто.

— Нет, спасибо, — тихо отозвался он. — Может, я на полу?

— Да успокойся ты уже, — посоветовал я.

Не раздеваясь, лег на спальник. Подпихнув рюкзак под голову поудобнее, вытянул ноги и принялся наблюдать за Хлюпиком. Так в детстве наблюдал за хомяком, которого запустили в новую непривычную клетку. Хомяку было любопытно, странно и боязливо. Хлюпику, судя по всему, тоже.

Наконец он улегся на койке, предварительно скинув зачем-то ботинки. Возиться перестал, расслабился, но голос подать боялся. Боится — значит уважает, так, кажется? Хотя в истинности этой поговорки я никогда уверен не был.

— Ты как здесь оказался? — прервал я затянувшееся молчание.

Он подскочил на койке, словно только и ждал моего голоса, чтобы не лежать бревном, и снова уселся на край.

— Меня Мунлайт привел.

Опа! Теперь мне стал понятен вопль про «мои деньги», с которым сталкер с плотоядной ухмылкой бросился отбивать Хлюпика у Васьки Кабана.

— Зачем? — осторожно поинтересовался я.

— За деньги. Я ему заплатил, — охотно пояснил Хлюпик. — Мне надо было в зону, я искал проводника. Он меня проводил. Я у одного такого сидел… Волком звать, знаете? Вот, искал проводника. Этот Волк мне Мунлайта и посоветовал.

— А зачем тебе надо было в зону? — чувствуя себя законченным идиотом, полюбопытствовал я.

— Нужно, — замялся мой нечаянный гость.

— Знаешь, — я тоже сел и посмотрел на него в упор, — Зона — это очень паршивое место. Она может выглядеть романтичной и экзотической до соплей. Она может представлять интерес для всяких там психологов, ученых и прочих любителей экзотики. Но она не место для них. Вот ты сюда пришел. Зачем? Ты хоть понимаешь, дурень, что ты здесь вне закона?

Хлюпик слушал молча. Потупил взгляд. Потом вдруг с невероятной поспешностью посмотрел мне в глаза, резко полоснув взглядом, словно ножом, и выпалил:

— Мне к Монолиту надо.

Вот так вот! Не больше, не меньше. Про исполнитель желаний много сказок ходило. Кто-то до него вроде как доходил даже. По слухам. Потому как тех, кто до него добрался, я лично за шесть лет топтания зоны не видел ни разу. Легенды ходили. Эдакий сталкерский фольклор. Но фактов не было. Да и сказки были одна другой чудеснее. Кто-то травил байки про то, что Монолит — это психотронное оружие, кто-то рассказывал про инопланетян, кто-то про пришельцев из другого измерения. Кому верить и верить ли, я не знал. Потому предпочитал относиться к этому как к мифам. Древние греки тоже в Зевса и Геракла верили. Но где тот Зевс? Где Геракл? А по небу, которое атланты держат, самолёты теперь летают с вертолетами. Причем вполне реальные.

— Плохая шутка, парень, — покачал головой я. — Монолита нет.

— Но говорят…

— Говорят, что кур доят, — зло отрезал я.

Что он, совсем дурак, что ли? Не понимает ни хрена?

— Я в него верю, — твердо произнес Хлюпик.

— Ну и дурак. — Я снова откинулся на рюкзак, вытянул ноги и прикрыл глаза.

Господи, какого рожна сюда занесло этого идиота?

Послышался шорох и скрип пружин. Хлюпик, по всей видимости, тоже решил лечь. Если бы встал, звук был бы другой. Снова завозился, и все смолкло. Я лежал не открывая глаз, но и не спал. Поспишь тут, когда посторонний рядом. Хрен его знает, чего у него на уме на самом деле. И хотя здравый смысл подсказывал, что ждать опасности от Хлюпика не стоит, заснуть я уже не мог.

Так продолжалось с полчаса. Когда я открыл глаза, в комнатушке было уже совсем темно. В темноте что-то шевельнулось.

— Угрюмый, вы не спите?

— Не сплю, — буркнул я. — И меня тут один.

— Простите, а почему вы мне помогли?

Я промолчал. Что я мог ему сказать? Я мог бы долго вспоминать про парня, который вот таким же интеллигентным воспитанным Хлюпиком вылетел по глупости из вуза и попал под призыв. Вспомнить, как этот парень после учебки попал в Чечню, в которой к тому времени уже якобы не было войны. В телевизоре ее не было, а на самом деле… Но о том, что было на самом деле, никто не говорил. Я мог бы вспомнить, как этот парень вернулся оттуда, имея совершенно ненужные в мирной жизни навыки, привычку стрелять взглядом по крышам домов и окнам, и не понимая, не помня, как жить без чувства постоянной войны. Можно было вспомнить о том, что именно благодаря этому тот парень попал под суд, а потом в места не столь отдаленные. Не за преступление, а за то, что сильнее, чем требовалось, обработал одного ублюдка на улице. Суд даже принял это к сведению. Но срок, по гуманности своей, дал не тому, кто посреди улицы пытался отобрать чужое, а тому, кто, не отдав свое, сделал неудавшегося гопстопника калекой. Можно было вспомнить и срок на той зоне, и выход после того срока, и попадание в эту от безысходности. Можно было даже вспомнить, что у того парня было настоящее имя, а не угрюмое погоняло, но что это объясняло?

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒