Конец генерала 4 страница

«Вот нацюга проклятый! » – подумал пан Павло. Он попал в неловкое положение. Не хотелось ему этой темы, но язык, черт его откуси, вывел. Пришлось выкручиваться.

– Украинская национальная самооборона – военизированная общественная организация, предназначенная для помощи Вооруженным силам Украины. Это вроде как казачество в России. Или даже скорее что‑ то вроде ДОСААФа.

Но Кулик словно его не слышал.

– Наши хлопцы уже бились в Чечне с имперскими войсками!

Пану Павлу приходилось туго.

– Это были добровольцы, они действовали по собственной инициативе и к УНА не имели никакого отношения.

– Панэ Павло, вы тогда ще не были в УНА и не знаете! УНА‑ УНСО проводила запись добровольцев. Я сам ходил записываться, но меня по здоровью не взяли.

Лариса, которая и без того все время подкалывала Шкрабьюка за то, что он боец УНСО, посмотрела хитро и приготовилась слушать, как он выкрутится.

– Это была политическая ошибка. – Шкрабьюк использовал стандартный ход всех партий мира. – Сейчас Украина проводит политику сближения с Россией и УНА поддерживает эту политику.

– Панэ Павло, вы боитесь говорить правду перед гостями из Москвы, но я считаю, что они должны ее знать. Руководство УНА состоит в Социал‑ националистической партии Украины, этим уже многое сказано. И какое может быть сближение с Россией?! Украина уверенно ориентируется на Запад. Мы – европейская страна, а Россия – типичная азиатская империя с неуемными аппетитами. Вы что, хотите, чтобы нами снова правил Николай или Сталин?

Ну что тут скажешь! Начитался дурак эсэнпэушной прессы и кроет, как на митинге! И возразить нечего. Вдруг еще настучит – тогда пойдет Шкрабьюк по полной программе. И пророссийские настроения ему припомнят, и нарушение нравственности в преддверии высокого визита. Вот и Лариса уже откровенно смеется, а длинный брюнет москвич ей подхихикивает и даже что‑ то нашептывает на ушко.

Положение спасла серенькая Света. Погасила свет, включила магнитофон и объявила танцы. При этом она постаралась быть поближе к опасному брюнету, но где уж ей! Черный, кажется, Семен, потащил тискать под музыку Ларису. Шкрабьюк из благодарности пригласил Свету.

Когда у женщины появляется новый, более интересный для нее любовник, она не бросает сразу старого. Она дает ему последний призрачный шанс восстановить status quo. Она откровенно флиртует с претендентом, а по отношению к кандидату на отставку проявляет демонстративную холодность. Кто это проходил, тот чувствует сразу, а проходили все...

Весь вечер Лариса якшалась с заезжим черноглазым брюнетом (из жидов он, что ли? ) и, когда пришло время гостям расходиться, долго прощалась с ним в прихожей. Шкрабьюк уже знал, что москвичи живут в подвале у Кулика, и сильно подозревал, что, когда он уедет домой, его сменит этот самый Семен.

Когда наконец все ушли и он остался с Ларисой наедине, он выпил незапланированную рюмку, а делать этого не стоило, потому что и так он был раздражен, а после лишней рюмки сдерживать эмоции было делом почти немыслимым. За этим последовала неприятная сцена с Ларисой. Шкрабьюк ревновал и устраивал натуральную сцену ревности. Лариса считала себя свободным человеком и ревность презирала. Кое‑ как успокоившись, пан полковник перешел к тому, зачем, собственно, и таскался на улицу Сверчинского. Но секс с Ларисой, который он всегда считал украшением своей трудной жизни, на этот раз прошел смазанно и сумбурно. Лариса его уже не хотела.

К часу ночи Шкрабьюк совершенно протрезвел и намылился домой: пора. Попытался еще повыяснять отношения со своей пассией, но только окончательно испортил себе настроение – Лариса просто ушла на балкон и закурила, не желая его слушать. Катастрофа чувств. Где‑ то слышал Шкрабьюк такую поговорку.

На лестницу он вышел злой и взвинченный. И тут на него свалилась еще одна неприятность. Едва успел он спуститься к выходной двери, как почувствовал, что чьи‑ то цепкие руки сдавили ему шею. Первой мыслью было: галлюцинация, ведь на лестнице никого не было! Вторая мысль прийти ему в голову не смогла, потому что полковник Шкрабьюк потерял сознание.

Очнулся он в тюремной камере. Там было много народу, но арестованный он был один. Остальные – палачи. Арестованный не видел их лиц, они были как в тумане, какие‑ то мутные и при этом темные. Да и что тут разглядишь, когда тебе в глаза бьет лампа такой мощности, какую, наверное, вырабатывают все электростанции Украины, вместе взятые. Сам полковник был привязан к стулу, да еще кто‑ то держал его голову так, чтобы он не мог отвернуться от света. Когда эти страшные люди увидели, что он пришел в себя, начался допрос.

– Отвечай, – спросили его в лоб, без обиняков и угроз, – где лагеря УНСО? Сколько их, координаты, численность войск, как к ним проехать, как найти.

Ведь чувствовал пан Шкрабьюк, что за все эти деньги, которые получает УНА непонятно от кого, которые оседают в карманах начальства, включая его самого, оседают в карманах чеченских инструкторов, в карманах продажных редакторов и борзописцев, – за все эти деньги рано или поздно придется расплачиваться. И для него час расплаты настал.

* * *

Боцман ждал «генерала» площадкой выше. Лестница была старая, деревянная и скрипучая. Но зато перила прочные. Когда Шкрабьюк вышел от Ларисы, Боцман пропустил его ступеньки на две вперед, чтоб у того пропал обзор верхней площадки, и съехал по перилам. Он настиг свою цель там, где и планировал, у самой двери, чтоб меньше потом тащить до подвала. Аккуратно прижать сонные артерии и спустить обмякшее тело на семь ступенек вниз было делом двадцати секунд. Мы привязали свою добычу к стулу, дали свет и побрызгали ему рожу водой. И когда он очнулся, начали допрос.

– Я все скажу, – сказал Шкрабьюк. – Сейчас, все скажу, только дышать мне трудно, сейчас отдышусь и все скажу.

Побледнел и замолчал.

К нему бросился Док. Одной рукой он взял пульс на шее, другой – на запястье. Потом бросил руку, она упала плетью, оттянул веко и внимательно всмотрелся в глаз.

– Поздравляю с первым трупом, – объявил Док и стянул с головы чулок.

– Инфаркт? – поинтересовался Боцман.

– Да, и обширный. Надо что‑ то решать, пока не окоченел.

Я вышел из шахматного клуба и постучал к Бороде.

– Борода, – сказал я ему, когда он открыл, – у тебя перчатки есть?

Борода явно испугался, нырнул к себе и вынес пару белых трикотажных рабочих перчаток.

– Что, не колется? – шепотом спросил он.

– Он уже никогда не расколется.

Борода перепугался еще больше, но я его успокоил:

– Он только очнулся, увидел нас и окочурился со страху. Ничего такого мы с ним не делали, только попугать собирались.

Вместе мы вернулись к ребятам и трупу. Борода успокоился, но не совсем. Я вообще заметил, что с выдержкой у него плоховато. Дилетант.

– Может, автокатастрофу инсценировать, – суетился он. – Я место знаю, здесь недалеко.

– Не имеет смысла, если у него и так честный инфаркт, – возразил Док. – С аварией хлопот больше, ее надо еще так инсценировать, чтобы следствие могло объяснить причину. Ты, Андрей, иди к себе, мы сами все сделаем. И не бойся.

Я кивнул Доку, и он вышел на лестницу. За ним двинулся Артист. Артист выбрался на улицу, осмотрелся, вернулся, открыл дверь и заглянул на лестницу. Док просигналил ему сверху – у него все тихо. И тогда Артист кивнул мне – я стоял внизу у входа в «пыточную». По этому сигналу мы с Боцманом подхватили бренные останки замученного москалями украинского патриота и вынесли их к машине. Боцман уже был в перчатках и успел найти ключ в карманах Шкрабьюка. Мы усадили труп рядом с водительским местом, Боцман сел за руль и укатил. Мы вернулись к Бороде и были несколько удивлены, застав у него Деда. Об операции знали только мы и Борода. Гриша со Светой получили инструкцию после вечеринки отправляться по домам. Деду вообще ничего не говорили. Однако он встретил нас словами:

– Ну что, товарищи, укатали «генерала»? Запираться не имело смысла.

– Слабонервные в УНСО «генералы». Инфаркт. Это Борода перестарался, устроил провокацию.

– Скорее не я, а Семен, – возразил Борода. – Я ж видел, как этот взревновал.

– Видимо, и то и другое, – подытожил Док. – И вероятно, еще что‑ то третье. На сердце он мне жаловался, но я не думал, что так все серьезно. Надо было его послушать – он напрашивался, да я увильнул от этой процедуры. Андрей (Док всегда и ко всем обращался только по имени, прозвищ не признавал), дайка мне папироску покрепче.

– А надо было бы со мной посоветоваться, – встрял Дед. – Напрасно молодежь не доверяет старшим товарищам. Да не смотрите на меня так! Ясно же было, что Шкрабьюка будете брать сегодня. Андрюха окна в шахматке занавесил одеялом – вот и понятно, где вы его прятать собрались. Как вы его скрутили, я в глазок видел. Потом вышел на улицу подстраховать, смотрю – несете.

Я посмотрел на Артиста.

– Не видел я никого, – развел руками Артист.

– Ты пешеходов смотрел, – объяснил Дед. – А я стоял за кусточком. Ты пождал минуту и пошел сигналить. А я эту минуту на тебя любовался!

– Хорошо, – сказал я. – А что бы вы посоветовали, если бы мы к вам обратились?

– Языка выдержать надо. Денька два в темной. Жрать не давать. Можно пару раз спуститься к нему и навалять. И не говорить ему ничего. Потом еще раз навалять – и на допрос.

– Отлично. Но здесь его держать два дня негде. Сюда могли из ЖЭКа наведаться. Да и хватятся его.

– Опять же меня не спросили. Сарай под балконом нашим с Лариской видели? Знаете, какая там дверь? Сам ставил! Окон там нет. Связать, кляп, и вылежит там на полу земляном сколько надо.

– Хорошо. А потом мы его отпустим, а он догадается, где его держали. Ну, например, по звукам, голосам, доносящимся со двора. Или по размерам и форме сарая?

– Так языков разве же отпускают? – изумился Дед. – Если это в нашем тылу, то в плен они идут, а если в их – то в расход.

– Николай Иванович, – одернул его Док. – Сейчас не война.

– Как так не война! Целая армия стоит в горах, того и гляди, на Россию попрут, а ты говоришь – не война.

Однако пора было возвращаться Боцману, а его все не было. Ввалился он только минут через сорок.

– Здравствуйте, дедушка! Что ж вы прятались, не заходили?

– Это он меня фарами присветил, когда выезжал, – пояснил Дед. – Хороший глаз у парня. Узнал.

– В этом чертовом городе ночью светофоры не мигают! – возмущался Боцман. – Мигают желтеньким в дежурном режиме. И вообще, мертвый город. Ни машин, ни пешеходов, ни ментов. Я хотел его у светофора поставить, пересадить, и будто его там и прихватило. Только ни одного перекрестка, где бы ему нужно было притормозить, не оказалось. Остановил просто так, якобы он себя плохо почувствовал и успел остановиться. Руку на сердце еле пристроил, коченеть, зараза, начал.

На этой жизнерадостной ноте я дал отбой личному составу, не задействованному в следующей операции. У меня, Дока и Бороды еще была работа на эту ночь.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒