Глава девятая

С раннего утра шериф направился со своим отрядом прочесывать ближний лес, что южнее Меола. Его люди растянулись в линию, как загонщики на охоте, причем каждый видел своего соседа справа и слева. Ехали не торопясь, внимательно осматривая каждый куст. И тем не менее безрезультатно. Никто не выскочил из засады и не бросился наутек, они не встретили никого, кто был бы похож на Йоселина Люси. Когда они отправились передохнуть и позавтракать, их сменили патрули, которые рыскали по городским окраинам. Жильбер Прескот был крайне раздражен, и обращаться к нему с вопросами было страшновато. Однако кое‑ кто был вполне удовлетворен.

– Наверное, парня давным‑ давно тут нет, – с надеждой в голосе сказал Гай Симону, когда они спешились подле епископского дома, намереваясь наскоро пообедать. – Домой, поди, подался. Чего бы я не отдал, чтобы так оно и было! Я бы с радостью искал его день и ночь, зная наверняка, что никогда не найду его! Одно удовольствие смотреть, как физиономия у Пикара становится все чернее и чернее. Хоть бы лошадь его провалилась ногой в барсучью нору и сбросила его на землю! Одно дело шериф, это его работа, деваться ему некуда, но Пикар‑ то куда так рвется? Служебный долг и злоба – это разные вещи.

– Пикар убежден, что именно Йосс убил старого барона, – вымолвил Симон, пожимая плечами. – Вот он и гоняется за ним. Ведь все его планы пошли прахом, а такой человек будет мстить до конца, чего бы это ему ни стоило. Поверишь ли, он и на меня взъелся. Я стал перечить ему, мол, ни за что не поверю, чтобы Йосс оказался вором и убийцей, так он чуть с кулаками на меня не набросился. Все! Теперь оба они настроены против меня.

– Да что ты говоришь! – воскликнул Гай. – А известно ли тебе, что после обеда тебе назначено место в цепочке сразу за ним? Смотри, парень, не зевай, не подставляй Пикару спину, а то с таким настроением он, чего доброго, нападет на тебя. Может, оно и не так, может, он и остынет, но там, куда мы поедем, густой лес.

Говорил это Гай шутя, просто радуясь тому, что его друг все еще на свободе. Все его внимание было сосредоточено на поглощении пищи, поскольку свежий октябрьский воздух пробудил в здоровом юношеском организме прямо‑ таки волчий аппетит.

– Судя по взгляду, которым он проводил меня из комнаты Иветы, все это очень может быть, – печально заметил Симон. – Я не спущу с него глаз и в случае чего сумею опередить его. Возвращаться‑ то мы будем в произвольном порядке, и, будь уверен, я постараюсь обогнать его и буду держаться подальше от его меча. Да и вообще, еще до вечерни мне нужно поспешить за одним очень важным делом, – сказал он, слабо улыбнувшись. – И я кое‑ что предприму, чтобы Пикар не помешал мне. – Симон сыто откинулся на спинку стула. – А тебя куда тащат на этот раз?

– С отрядом сержанта, прости Господи! – Гай скорчил недовольную гримасу. – Неужели они думают, что все это мне по сердцу? Надеюсь, они поймут, что толку от меня, как от слепого. Глядишь, и отстанут. Шериф, конечно, человек честный, но он сильно обеспокоен убийством влиятельного барона, едва ли это придется по вкусу королю Стефану. Вот шериф и злится. – Гай отодвинул от стола скамью, на которой сидел, и, широко зевнув, потянулся. – Ну как, ты готов? Пошли, что ли? Буду очень рад, если домой мы вернемся с пустыми руками.

От епископского дома они вместе поехали по дороге, ведущей к Святому Жилю, откуда отряд шерифа, направляясь к югу, вновь принялся методично прочесывать лес и заросли кустарника.

С высокого бугра, что с южной стороны тракта, откуда была видна вся долина, двое, закутанные в черные плащи, внимательно наблюдали за тем, как всадники собирались и развертывались в линию. Им было хорошо видно, как те растянулись в цепочку и стали прочесывать лежащий впереди редкий лесок, соблюдая должную дистанцию, чтобы каждый всадник видел своего соседа справа. Стоял слабый туман, но при солнце все хорошо просматривалось, и, когда всадники проезжали между деревьями, их платье и бляхи на упряжи мелькали там и сям среди листвы, словно летающие пылинки на свету, – зажигаясь и угасая, появляясь и пропадая вновь. По мере того как всадники смещались к югу, двое наблюдавших поворачивали голову в их сторону, чтобы не упустить их из виду.

– Они будут прочесывать тут до темноты, – сказал Лазарь и махнул рукой в сторону голых полей, откуда отправились всадники.

Теперь здесь все было тихо и спокойно: суета, голоса, мелькание разноцветных одежд – все миновало. В лучах солнца сверкали еще разве что две серебряные нити: ближняя – канава, проложенная к монастырскому пруду и мельнице, дальняя – ручей Меол, в этих местах с неровным, каменистым дном и казавшийся до смешного узеньким по сравнению с тем полноводным потоком, что протекал под монастырскими стенами всего в одной миле ниже по течению. На юге в мелкой затоке гоготали гуси. В заводи выше по течению какой‑ то мальчишка, похоже, удил рыбу.

– Мне это только на руку, – вымолвил Йоселин, грустно вздохнув. – Теперь его людей не будет больше в долине до самых сумерек. Да и вернутся они, поди, усталые и выдохшиеся. Ничего лучшего и желать нельзя.

– И лошади их устанут, – сухо добавил Лазарь и взглянул на товарища своими ясными, зоркими глазами.

Йоселина уже не смущало, что он не видит лица Лазаря. Глаз и голоса было вполне достаточно, чтобы узнать его.

– Верно, – согласился юноша. – Я тоже подумал об этом.

– А лошадей на смену раз, два и обчелся. Шериф выгнал в лес почти всех своих людей, и лошадей в конюшнях почти не осталось.

– Верно.

Вниз по зеленому склону со всех ног к ним бежал Бран. Он доверчиво встал между ними и каждому дал руку – одному левую, другому правую. Мальчика нисколько не смущало то обстоятельство, что на руке у одного из них не хватает двух пальцев и половинки третьего. С каждым днем мальчик понемногу отъедался, наросты на шее почти пропали, а легкий пушок на его голове, окружавший шрамы от старых язвочек, постепенно превращался в нормальные волосы.

– Они уехали, – доложил мальчик. – Что мы будем теперь делать?

– Мы? – переспросил мальчика Йоселин. – Я вот думаю, что теперь тебе самая пора отправляться на урок к брату Марку. Или сегодня у тебя нет занятий?

– Брат Марк сказал, что у него сегодня много разных дел. – Судя по тону, каким это было сказано, такой довод монаха оказался для мальчика не очень‑ то убедительным, поскольку по опыту он знал, что брат Марк и без того работает с утра до ночи, с перерывами разве что на сон. Бран, пожалуй, даже обиделся бы за отказ заниматься с ним, если бы у него не было этих двух его избранных друзей, к которым он мог вернуться. – Ты же обещал сегодня делать все, что я захочу! – строго напомнил он Йоселину.

– Я и не отказываюсь, – согласился тот. – До вечера я твой. А потом у меня тоже есть кое‑ какие дела. Не будем терять времени. Чего же ты хочешь?

– Ты говорил, что, будь у тебя нож, ты вырезал бы мне деревянную лошадку из какого‑ нибудь полена, что заготовлены на зиму.

– Эх ты, Фома неверующий! Конечно, вырежу тебе лошадку и, может быть, еще подарок для твоей матушки. Надо только найти подходящее дерево. А вот насчет ножа я сомневаюсь, что на кухне нам дадут его, а взять нож, которым брат Марк очиняет свои перья, я просто не смею. Клянусь жизнью! – легко вымолвил Йоселин и тут же осекся, подумав, чего будет стоить его жизнь, если люди шерифа вернутся раньше времени. Однако, несмотря ни на что, эти несколько часов его жизни всецело принадлежали Брану.

– Нож у меня есть! – гордо сказал мальчик. – Острый! Таким моя матушка обычно разделывала рыбу, когда я был маленьким.

Сборщики хвороста пришли из леса отнюдь не с пустыми руками, дров было запасено предостаточно, так что не будет большого убытка, если одно поленце с ровными волокнами пойдет на изготовление игрушки. Бран тащил обоих своих друзей за руки, однако старик высвободил свою изуродованную руку, правда очень ласково и осторожно. Его глаза все еще были устремлены поверх древесных крон в долине, откуда в тишине доносился слабый шум продвигающихся всадников.

– Я только раз видел сэра Годфри Пикара, – сказал старик в задумчивости. – Каким по счету он ехал в цепочке?

Йоселин с удивлением посмотрел на Лазаря:

– Если считать от нас, то четвертым. Высокий, черноволосый, одетый в черное с красным, у него еще красная шляпа с плюмажем…

– А‑ а, этот… – протянул Лазарь, все еще глядя в сторону леса и не повернув головы. – Да, я обратил внимание на его красные цвета. Приметный цвет, в случае чего не перепутаешь.

Старик сделал еще несколько шагов в сторону от тракта и сел на зеленую траву, прислонившись спиной к дереву. Он не обернулся, когда Бран нетерпеливо потащил Йоселина за руку, и они предоставили ему предаваться желанному одиночеству.

Брат Марк и впрямь весь день работал не покладая рук, хотя кое‑ какие из его дел вполне могли дождаться другого времени, и тем более отчеты, которые он составлял для Уолтера Рейнольда. Брат Марк был весьма аккуратен, и его расходно‑ приходные книги были всегда в полном порядке. Единственное, что и впрямь не терпело отлагательства, была необходимость придумать себе такую работу, чтобы все видели, что он по горло занят, и чтобы в то же время ею можно было заниматься на крыльце дома, где было светло и откуда он мог не спускать глаз со своего непонятного постояльца, не вызывая при этом никаких подозрений. От внимания брата Марка не ускользнуло то обстоятельство, что этот молодой человек, который зачем‑ то выдает себя за прокаженного, пропустил заутреню и отсутствовал во время завтрака, а потом как ни в чем не бывало появился, ведя Брана за руку. Похоже, мальчик души не чает в своем новом знакомом. Глядя на эту смеющуюся, шагающую рука в руке парочку, мальчика и незнакомца, который так старательно, но неумело пытается подражать неровной походке Лазаря, брат Марк, хотя и не мог себе этого объяснить, пришел к твердому убеждению, что этот человек со склоненной головой и большими, явно благородными руками, который таким образом проводит время, просто не может быть ни вором, ни убийцей. С самого начала брат Марк не верил, что скрывает у себя вора, но чем больше он размышлял об этом беглеце, – а выдать его шерифу он мог в любую минуту! – тем бессмысленнее становилось для него обвинение в том, что этот юноша еще более отяготил свою душу, пойдя на смертоубийство. Если бы это было так, этот человек, укрывшись под своими нынешними одеждами и без устали хлопая колотушкой, давным‑ давно миновал бы все шерифские посты на дорогах и был бы на свободе. Так ведь нет! Словно его держит здесь какое‑ то неотложное дело, ради которого он готов даже рискнуть собственной жизнью.

Этот беглец и впрямь был на совести брата Марка. Он один понял, кто это такой, и ему одному было в случае чего отвечать и за то, что он приютил преступника, и за то, что промолчал. Поэтому брат Марк следил за ним, следил весь день с того самого момента, как тот вернулся, пропустив заутреню и завтрак. Тем более что присматривать за ним было совсем нетрудно. Весь день парень провел в обществе Брана в стенах приюта. Он складывал в поленницу принесенные из леса дрова, помогал переносить скошенную траву с придорожных полос, рисовал вместе с Браном разные картинки на глине, оставшейся в пересохшей луже, – глина была мягкая, ровная, рисовать на ней можно было снова и снова, и игра закончилась смехом и веселыми криками. Нет, юноша, попавший в беду и в то же время готовый снизойти до незатейливых нужд и желаний ребенка, никак не может быть злодеем. Так, сам того не замечая, из надзирателя брат Марк превратился в горячего защитника.

Утром он видел, как Йоселин с Лазарем пересекли тракт и поднялись на бугор посмотреть, как всадники отправляются на охоту за беглецом, и видел, как потом Йоселин вернулся, держа за руку Брана, который приплясывал и что‑ то весело щебетал. Теперь эти двое сидели подле стены, Йоселин старательно выстругивал что‑ то из полена, которое взял из поленницы. Брат Марк спустился с крыльца, чтобы посмотреть поближе, чем это они там занимаются, и тут же увидел, что головка Брана, на которой уже пробивался нежный пушок новых волос, низко склонилась над большими руками юноши, которые творили, казалось, некое священное действо. Мальчик то и дело радостно смеялся. Видимо, у Йоселина получалось нечто совершенно замечательное. Брат Марк возблагодарил Бога, ибо что бы ни доставляло такое удовольствие этому маленькому изгою и кто бы ни доставлял ему это удовольствие, он заслуживает благодарности и благословения.

Впрочем, обыкновенное человеческое любопытство не было чуждо и самому брату Марку, и он заинтересовался, что же за диво такое сотворили эти двое у стены, и через час, не вытерпев, брат Марк поддался греху и подошел к ним. Бран встретил монаха радостным восклицанием и помахал перед ним резной деревянной лошадкой, сделанной несколько грубовато, без мелких деталей, но это была без всякого сомнения лошадка размером примерно в полторы ладони. Прикрытая капюшоном голова резчика была склонена над еще одним его сверхдолжным добрым делом*. [2] Из второго полена юноша вырезал голову человека, явно детскую. Ясные голубые глаза его то и дело изучающе поднимались на Брана и вновь опускались к рукам, занятым работой. Это не были руки прокаженного: кожа гладкая, светлая, молодая. Похоже, этот человек совсем позабыл об осторожности.

Брат Марк вернулся на свой наблюдательный пост, преисполненный доверия к этому человеку, хотя он и не мог точно объяснить, откуда оно взялось. Однако резная детская головка, в которой уже угадывались черты Брана, оказалась для брата Марка вполне достаточным основанием.

Дело шло к вечеру, понемногу темнело, и заниматься мелкой работой на улице стало невозможно. Брат Марк уже с трудом различал свои буквицы, впрочем неизменно четкие и изысканные, а тот, что был Йоселином Люси, – раз уж у него есть имя, отчего бы и не называть его по имени? – не мог больше заниматься резьбой по дереву, и ему не оставалось ничего другого, как идти в дом или попросту закончить работу над образом Брана в дереве. Как только зажгли лампы, в дом влетел Бран и с радостными восклицаниями показал деревянную фигурку своему наставнику, ожидая его одобрения.

– Смотри! Смотри, брат Марк! Это же я! Это сделал мой друг.

Это и впрямь был Бран, – грубовато, конечно, из‑ за кривизны древесных волокон, но все‑ таки похоже, живо и очень мило. Однако друг Брана, сделавший эту фигурку, не последовал за мальчиком в дом.

– Ну беги! – сказал Брану брат Марк. – Беги и покажи своей матушке! Дай это ей, и ей станет немного веселее, а то сегодня она что‑ то совсем плоха. Ей понравится, и она похвалит. Вот увидишь!

Бран кивнул, просиял и ушел. Теперь даже его походка стала ровнее и тверже, ел он регулярно и понемногу поправлялся.

Как только мальчик ушел, брат Марк поднялся из‑ за стола. На дворе постепенно смеркалось, но до вечерни оставалось еще около часа. Однако у стены уже никого не было. Йоселин Люси, высокий, стройный, неторопливо, словно человек, надумавший прогуляться вечерком, шел вниз по склону в сторону тракта. На пустынном тракте он остановился, осмотрелся, перешел на другую сторону и двинулся дальше, туда, где все еще сидел в одиночестве старый Лазарь.

Соблюдая дистанцию, брат Марк осторожно двинулся следом за Йоселином.

Под деревом, где сидел Лазарь, тот остановился. Теперь в тени двигались двое мужчин, коротко переговариваясь, – они понимали друг друга с полуслова. Из‑ под темной кроны дерева, где исчезла фигура человека, облаченного в плащ с капюшоном, вынырнула другая фигура, ясно различимая на фоне бледно‑ серого неба, – высокая, гибкая, молодая и уже без плаща, в обыкновенной одежде, и тут же снова исчезла в тени. Брату Марку показалось, что Йоселин склонился и поцеловал Лазарю руку, ибо едва ли тот мог подставить ему для поцелуя свою щеку. Так целуют руку разве что кровному родственнику.

Плащ прокаженного так и остался в тени. Очевидно, там, куда направлялся Йоселин, он не собирался выдавать себя за одного из постояльцев приюта Святого Жиля. Йоселин Люси, который не владел в этом мире ничем, кроме самого себя и своей одежды, вышел из тени и быстрым, легким шагом направился вниз по склону, в долину. До вечерни оставалось около получаса, и на открытых местах было еще довольно светло.

Брат Марк почел за благо обойти стороной дерево, под которым укрылся старый Лазарь, и двинулся следом за юношей. Вниз по крутому склону, затем легкий, упругий (для Йоселина) и опасливый и не очень‑ то удачный (для брата Марка) прыжок, и дальше, к ручью. Слабые отблески играли на каменистом дне канавы. Брат Марк промочил сандалии, да и видел он в сумерках неважно, однако перебрался на другую сторону, не причинив себе вреда. Он пошел по заливному лугу, держа в поле видимости высокую фигуру юноши.

Пройдя вдоль Меола в сторону монастырских садов, Йоселин отвернулся от него и углубился в примыкавший к лугу перелесок. Брат Марк не отставал, проскальзывая от одного дерева к другому. Глаза его постепенно привыкли к полумраку, так что он все отлично видел, словно дело происходило ясным днем, да и ночной туман еще не спустился. Справа, на фоне слабого заката, брату Марку были отчетливо видны очертания монастырских строений, крыши, башенки, стены, черневшие над речкой, гороховыми полями и изгородью, что окружала сады.

Сумерки сгустились, все цвета постепенно померкли, уступив место серым теням. Под деревьями было уже совершенно темно, однако брат Марк, осторожно передвигаясь и прячась за стволами, не упускал из виду темную фигуру идущего человека. От слуха монаха не ускользнул также и доносившийся спереди глухой шорох и треск сучьев под ногами, а потом вдруг тревожное ржание лошади, которую затем, видимо, успокоили, ласково погладив. Голос, еле слышный, не громче шелеста листвы, и снова ласковое похлопывание по гладкому конскому крупу. В этих звуках была такая неприкрытая радость и надежда, что брату Марку это стало ясно без слов.

Стоя в нескольких ярдах, брат Марк из своего укрытия видел светлое пятно, которое было головой и шеей коня, серебристо‑ серого, – цвет не самый подходящий для ночной засады. Стало быть, у беглеца есть верный друг, который привел ему коня в назначенное место. Что же будет дальше?

А дальше случилось то, что раздались удары колокола, зовущего к вечерне. Их было слышно далеко за Меолом.

Примерно в это же время брату Кадфаэлю тоже привиделась светло‑ серая лошадь. Он остановил своего мула в надежде, что видение исчезнет. Монах размышлял обо всем увиденном и услышанном.

Он далеко не сразу покинул Годрикс‑ форд, почитая своим долгом дать старшей монахине хоть какой‑ нибудь правдоподобный отчет о цели своего визита. Старшая сестра встретила Кадфаэля весьма радушно и оказалась большой болтушкой. И то сказать, гости у них бывали редко, а ряса монаха‑ бенедиктинца была брату Кадфаэлю превосходной рекомендацией. Старшая монахиня отнюдь не спешила отпустить гостя, покуда тот не рассказал ей в подробностях о несостоявшемся бракосочетании в Шрусберийском аббатстве, и вволю поахала и поохала. Да и Кадфаэль, со своей стороны, вовсе не отказался выпить предложенный ему стаканчик вина. В итоге он отправился в обратный путь несколько позже, чем предполагал.

Когда он сел в седло и отъехал, Авис из Торнбери все еще работала на грядке, как и прежде умело и старательно уминая землю вокруг каждого кустика рассады. Грядка была засажена уже почти целиком. С тою же настойчивостью Авис наверняка будет подниматься по ступеням монашеской иерархии, равно искренне и честно, сколь и целеустремленно, но и без всякой жалости к своим куда более слабовольным сестрам, которые рано или поздно склонятся перед ней, не имея ее ума, жизненной энергии и опыта. Авис помахала Кадфаэлю рукой, и вновь ямочки на ее щеках заиграли и пропали. На обратном пути монах размышлял о том, сколь неизгладим отпечаток ее былой красоты, и о том, удастся ли ей отыскать путь наверх, не прибегая к своим женским уловкам, которые так несвойственны монашескому сану, либо, быть может, это ее оружие не понадобится ей вовсе. Как бы то ни было, Кадфаэль ничего не мог с собой поделать: эта женщина вызывала у него уважение. Во всяком случае, ему было совершенно ясно, что Авис была с ним до конца откровенна, и этого нельзя было отрицать.

Ехал Кадфаэль без остановок, но и не торопясь, предоставив своему мулу идти как идется. В сгущающихся сумерках, в час начала вечерни, монах оказался недалеко от того места, где нашел свою смерть Юон де Домвиль. Кадфаэль узнал дуб, под которым обнаружили мертвое тело. Всего несколько минут спустя, когда дорога пошла через сравнительно светлые поляны с редко стоящими деревьями, он услышал какой‑ то шорох и справа от дороги заметил нечто движущееся. Это нечто двигалось недалеко от обочины, примерно с той же скоростью, что и мул брата Кадфаэля. Осторожность заставила монаха остановиться, замереть в седле и прислушаться. Шорохи не стихали, словно тот, кто там двигался, вовсе не заботился о том, чтобы передвигаться скрытно. Это несколько успокоило брата Кадфаэля, и он неторопливо двинулся дальше, продолжая прислушиваться. То и дело там, где кусты были пореже, он замечал мелькание серебристого тела какого‑ то животного, которое шло совсем неподалеку. Так и есть! Лесом, вдоль дороги, шел конь – стройный, судя по всему весьма резвый, и бледный, словно призрак. В эту минуту Кадфаэль вспомнил, что в Священном Писании сказано, мол, не кто иной, как сама Смерть скачет на бледном коне. Однако Смерть, похоже, уже спешилась, ибо никто на этом коне не скакал: дорогой работы седло было пустым, повод свободно свисал с шеи коня.

Кадфаэль в свою очередь спешился и осторожно повел своего мула в поводу прямо к призраку. Монах принялся ласково приговаривать, однако серый конь, хотя сперва и сам подошел к нему поближе, вдруг испугался чего‑ то и прянул прочь, в густые заросли. Кадфаэль двинулся следом, но едва он приближался к коню, как тот вновь отбегал в сторону, уводя монаха все дальше и дальше в глубь леса. Очевидно, в этих самых местах всадники шерифа после обеда прочесывали лес и проехали здесь совсем недавно, в ранних сумерках, причем каждый возвращался домой своим путем, в одиночку. Надо полагать, что либо один из них был выброшен из седла, не сумел изловить убежавшего коня и с позором совершил обратный путь пешком, либо…

Неожиданно Кадфаэль вновь увидел впереди серого коня, увидел целиком, во всей его великолепной стати. Тот стоял на небольшой, относительно светлой полянке, в сиянии звезд, склонив голову и пощипывая траву. Однако, едва Кадфаэль выступил из кустов, конь ударил копытом, тряхнул гривой и вновь метнулся в непроглядную тьму под деревьями. На этот раз монах не пошел следом.

В траве на поляне лежал человек, лежал навзничь, длинные черные волосы рассыпались вокруг головы, руки были раскинуты, одна вцепилась в траву, другая лежала ладонью вверх. Рядом с головой человека Кадфаэль увидел отделанную парчой шляпу, в траве был хорошо заметен ее белый плюмаж. Тут же, в нескольких ярдах от пустой правой руки, виднелось нечто длинное, тонкое, отбрасывавшее в сумерках блики с металлическим блеском. Брат Кадфаэль пошарил в траве и наткнулся на рукоять кинжала, клинок был длиною около локтя. Монах провел пальцем по клинку и, с удивлением обнаружив, что крови на нем нет, положил кинжал обратно в траву. Разбираться с этим будет лучше при дневном свете. А теперь, в сумерках, он вряд ли мог сделать что‑ либо еще, помимо того что проверил пульс у лежащего человека и послушал, не бьется ли сердце. Сердце не билось. Стоя на коленях над мертвецом, Кадфаэль вглядывался в его лицо, стараясь не отбрасывать на него свою тень. Но даже в этом полумраке он узнал это лицо. Глаза были выпучены, рот открыт, искусанный язык вывалился наружу.

Годфри Пикара, как и Юона де Домвиля, кто‑ то встретил на пути домой, и он не пережил этой встречи.

Брат Кадфаэль оставил все как есть, предоставил серого арабского коня‑ полукровку его собственной воле и поспешил в аббатство со всею возможной скоростью, на какую был способен его мул, никак не ожидавший такой перемены.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8910 11 Следующая ⇒