ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ 5 страница

— Можно взять кого‑ нибудь с собой? — спросил Александр.

— Кого‑ нибудь из прислуги.

— Я хочу Лептину. А друзей?

— Гефестиона, Пердикку, Селевка и прочих?

— Хорошо бы.

— Они тоже поедут, но некоторые уроки сможешь посещать только ты — те, что сделают тебя не таким, как все. Твой учитель будет решать, в какой последовательности чередовать уроки — предметы для общего изучения и предназначенные только тебе. Дисциплина будет железная: никакого непослушания ни в чем, никакой невнимательности или недостатка прилежания. И наказания тебе будут в точности те же, что твоим товарищам, если заслужишь.

— Когда мне отправляться?

— Скоро.

— Как скоро?

— Послезавтра. Аристотель уже в Миезе. Приготовь пожитки, выбери прислугу кроме этой девочки и побудь немного с матерью.

Александр кивнул и ничего не сказал. Украдкой посмотрев на него, Филипп увидел, как сын закусил губу, чтобы не выдать своего смятения.

Царь подошел и положил руку ему на плечо:

— Это необходимо, мой мальчик, поверь мне. Я хочу, чтобы ты стал эллином, чтобы стал частью единственной в мире цивилизации, которая воспитывает людей, а не рабов, которая является вместилищем самых передовых знаний, говорит на языке, на котором сложены «Илиада» и «Одиссея», где боги изображены как люди, а люди — как боги… Это не отменяет твою собственную природу, потому что в глубине души ты все равно останешься македонянином: дети львов всегда остаются львами.

Александр все молчал, вертя в руках шкатулку со своей новой бритвой.

— Мы не много бываем вместе, сын, — снова заговорил Филипп и грубой рукой поворошил ему волосы. — Все нет времени. Видишь ли, я солдат и делаю для тебя все возможное: завоевал для тебя царство, в три раза большее, чем получил от твоего деда Аминты, и дал понять грекам, в частности афинянам, что Македония — большая сила, которую следует уважать. Но не возвышение должно формировать твой ум и не учителя, что учили тебя до сих пор во дворце. Они больше ничему не могут тебя научить.

— Я сделаю, как ты решил, — заверил отца Александр. — Поеду в Миезу.

— Я не прогоняю тебя, сын. Мы будем видеться. Я буду приезжать к тебе. И твоя мать, и сестра смогут часто навещать тебя. Я лишь хочу дать тебе место, где ты сможешь сосредоточиться на учебе. Естественно, с тобой поедут твой учитель военного дела, учитель верховой езды и егерь. Мне не нужен философ, мне нужен царь.

— Как пожелаешь, отец.

— И еще одно. Твой дядя Александр покидает нас.

— Зачем?

— До сих пор он был не столько монархом, сколько актером. На нем царские одежды, диадема, но у него нет царства — Эпир фактически в руках Аррибаса. Но твоему дяде уже двадцать лет: пора начинать работать. Я отберу власть у Аррибаса и посажу на эпирский трон Александра.

— Я рад за него, но мне не нравится, что он уезжает, — сказал царевич, привыкший воспринимать планы своего отца как свершившийся факт. Он знал, что Аррибаса поддерживают афиняне, и что их флот стоит у Керкиры с готовым к высадке войском. — Это правда, что афиняне у Керкиры готовятся высадить войско? Все кончится войной с ними.

— Я ничего не имею против афинян — напротив, я восхищаюсь ими. Но они должны понять, что, приблизившись к моим границам, засунут руку в пасть льва. Что касается твоего дяди, то и мне жаль расставаться с ним. Он хороший парень и прекрасный воин, и… С ним я лажу лучше, чем с твоей матерью.

— Я это знаю.

— Кажется, мы все друг другу сказали. Не забудь попрощаться с сестрой и, ясное дело, с дядей. И с Леонидом. Пусть он не знаменитый философ, но хороший человек; он научил тебя всему, чему мог, и гордится тобой, как собственным сыном.

Из‑ за двери послышалось, как скребется Перитас, — пес хотел войти.

— Я все сделаю, — сказал Александр. — Можно идти?

Филипп кивнул и подошел к полкам позади стола, будто бы ища какой‑ то нужный документ, но на самом деле ему просто не хотелось, чтобы сын увидел его мокрые глаза.

ГЛАВА 12

На следующий день, с наступлением сумерек, Александр отправился навестить мать. Она только что закончила ужинать, и служанки убирали со стола. Царица жестом остановила их и приказала принести скамейку.

— Ты поел? — спросила она. — Велеть принести тебе что‑ нибудь?

— Я уже поужинал, мама. Был прощальный пир в честь отъезда твоего брата.

— Да, я знаю, он приходил попрощаться со мной перед сном. Что ж, завтра великий день.

— Похоже на то.

— Грустишь?

— Немного.

— Не надо. Ты знаешь, сколько потратил твой отец, чтобы отправить в Миезу половину Академии?

— Почему это — половину Академии?

— Потому что Аристотель там будет не один. С ним его племянник и ученик Каллисфен и еще Теофраст, великий ученый.

— Сколько же отец потратил на это?

— По пятнадцать талантов в год в течение трех лет. Клянусь Зевсом, он может себе это позволить: Пангейские копи приносят ему тысячу в год. Золотом. Он выбросил на рынок уйму золота, помогая друзьям, подкупая врагов, финансируя свои замыслы, так что в последние пять лет цены во всей Греции подскочили почти в пять раз! Даже на философов.

— Вижу, ты в плохом настроении, мама.

— А, по‑ твоему, я должна радоваться? Ты уезжаешь, мой брат уезжает. Я остаюсь одна.

— А Клеопатра? Она тебя любит, и потом, она очень на тебя похожа. Такая молодая, а уже с характером.

— Да, — кивнула Олимпиада. — Конечно.

Несколько тяжелых мгновений прошли в молчании. Во дворе раздавались размеренные шаги сменявшейся на ночь стражи.

— Ты не согласна с отцом?

Олимпиада покачала головой:

— Нет, дело не в том. Наоборот, из всех решений Филиппа это определенно самое мудрое. Дело в том, что моя жизнь нелегка, Александр, и ухудшается с каждым днем. Здесь, в Пелле, меня всегда считали чужой и никогда не принимали за свою. Пока твой отец любил меня, все это было еще терпимо. Но теперь…

— Я полагаю, что отец…

— Твой отец — царь, мой мальчик, а цари не такие, как другие мужчины: цари должны заключать браки, исходя из интересов своего народа, один, два, три раза; они вынуждены оставлять жен из тех же соображений. Им приходится вести непрерывные войны, строить козни, вступать в союзы и разрывать их, предавать друзей и братьев, если потребуется. Ты веришь, что в сердце мужчины такого сорта есть место для такой женщины, как я? Но я не жалуюсь. Несмотря ни на что, я царица и мать Александра.

— Я буду думать о тебе каждый день, мама. Буду писать тебе, и приезжать при любой возможности. Но и ты помни, что мой отец лучше множества других мужчин. Лучше большинства из всех, кого я знаю. Олимпиада встала.

— Я это знаю, — сказала она, подходя к сыну. — Можно обнять тебя?

Александр прижал ее к себе и ощутил на щеках тепло ее слез. Потом он повернулся и вышел, а царица снова села в кресло и долго неподвижно глядела в пустоту.

***

Клеопатра, только завидев брата, в слезах бросилась ему на шею.

— Эй! — воскликнул Александр. — Я не в ссылку отправляюсь, а всего лишь в Миезу: каких‑ то несколько часов езды, и ты сможешь навещать меня, когда захочешь, так сказал отец.

Клеопатра вытерла слезы и шмыгнула носом:

— Он говорит так, чтобы тебя подбодрить.

— Вовсе нет. И потом, со мной будут друзья. Я знаю, что кое‑ кто из них пробует за тобой ухаживать.

Клеопатра пожала плечами.

— Ты хочешь сказать, что никто тебе не нравится? — настаивал брат.

Девочка не ответила.

— Знаешь, какие ходят слухи? — продолжал Александр.

— Какие? — спросила она с неожиданным любопытством.

— Что тебе нравится Пердикка. Кое‑ кто еще говорит, что тебе нравится Евмен. Тебе случайно не оба нравятся?

— Я люблю только тебя. — И она снова бросилась ему на шею.

— Красивая ложь, — сказал Александр, — но я буду считать это правдой, потому что она мне нравится. Да и если бы ты кого‑ то полюбила, в этом все равно не было бы ничего дурного. Конечно, не стоит строить иллюзий: за кого тебя выдать, решит отец. Он выберет тебе мужа, когда придет время, и если ты будешь в кого‑ то влюблена, это только добавит страданий.

— Я знаю.

— Если бы решал я, я бы разрешил тебе выйти за кого хочешь, но отец не хочет упускать политической выгоды от твоего замужества, это я хорошо знаю. А любой пошел бы на что угодно, чтобы жениться на тебе. Ты такая красивая! Ну, обещай мне, что приедешь навестить.

— Обещаю.

— И что не будешь плакать, как только я выйду за дверь?

Клеопатра кивнула, хотя две слезинки скатились по щекам. Александр поцеловал ее напоследок и вышел.

Остаток вечера он провел с друзьями на прощальной пирушке и впервые в жизни напился пьяный. С непривычки и прочие напились так, что заблевали пол. Перитас, чтобы не отставать, сделал рядом лужу.

Когда пришлось добираться до своей спальни, Александр понял, что это задача не из легких. Но в какой‑ то момент в темноте появился кто‑ то с лампой, поддержал его и помог улечься, провел по лицу мокрой тряпкой, омыл губы гранатовым соком и ушел. Спустя недолгое время этот кто‑ то снова появился с дымящейся чашей, заставил его выпить отвар ромашки и укутал простынями.

В проблеске сознания Александр узнал Лептину.

***

Миеза сама по себе была очаровательным местечком, уютно расположившимся у подножия горы Бермий в окруженной дубовыми рощами зеленеющей котловине, посреди которой бежал ручей. Но приготовленная Филиппом резиденция оказалась так прекрасна, что Александру подумалось, уж не выведал ли его садовник какой‑ то секрет у персидских гостей, чтобы и в Македонии создать такой же «парадиз», как у них в Эламе или Сузах.

Один старый охотничий домик был полностью отремонтирован, и внутри были устроены комнаты для гостей, учебные классы с библиотекой, одеон для музыки и, наконец, маленький театр для постановки драм. Всем была прекрасно известна страстная увлеченность Аристотеля драматическим искусством — особенно трагедиями, но и комедиями тоже.

Там имелся кабинет для классификации растений и фармацевтическая лаборатория, но больше всего удивила Александра студия рисования и живописи с литейной мастерской, полной самого современного оборудования и с самыми лучшими материалами, идеально систематизированными на полках: брикетами глины, воском, оловом, медью, серебром. И все со штампом Аргеадов в виде шестнадцатиконечной звезды, подтверждающим вес и название.

Александр считал, что неплохо разбирается в черчении, и ожидал увидеть маленький светлый класс с несколькими белеными досками и угольными карандашами. Внушительное оборудование показалось ему излишеством.

— Подождем хозяина, — объяснил надзиратель, — твой отец дал мне категорический приказ ничего тебе не говорить. Это должен быть сюрприз.

— Где же он? — спросил Александр.

— Пошли. — Надзиратель подвел его к окну на нижнем этаже, что выходило на внутренний дворик здания, и указал на старшего из троих прогуливавшихся под восточным крылом портика. — Вот он.

Это был человек лет сорока, сухопарый, с прямой осанкой и сдержанными, почти скованными манерами. Маленькие, очень подвижные глазки внимательно следили за каждым жестом собеседников. Грек чуть ли не считывал слова по губам, но в то же время не упускал ничего из происходящего вокруг.

Александр сразу понял, что за ним уже наблюдают, хотя взгляд Аристотеля не задержался на нем ни на мгновение.

Тогда он вышел на открытое место и встал перед дверью, дожидаясь, когда философ завершит полукруг портика и подойдет к нему.

Вскоре Аристотель оказался перед ним. У грека были серые глаза, глубоко посаженные под высоким и широким, изборожденным глубокими морщинами лбом, и широкие высокие скулы, подчеркивающие впалость щек. Правильной формы рот затеняли густые усы и тщательно ухоженная борода, очень идущая к выражению задумчивой сосредоточенности на лице.

Александр не преминул заметить, что философ зачесывает волосы с затылка, чтобы скрыть обширную лысину. Аристотель не упустил этого, и его взгляд мгновенно стал ледяным. Царевич тут же потупился.

Философ протянул руку:

— Счастлив познакомиться с тобой. И хочу представить тебе моих учеников: это мой племянник Каллисфен, который изучает литературу и пишет историю; а вот Теофраст, — добавил он, кивнув на собеседника слева. — Возможно, ты уже слышал о его способностях в зоологии и ботанике. Когда мы впервые повстречались с твоим отцом в Ассе, в Троаде, Теофраст тут же отвлекся, чтобы посмотреть огромные древки сарисс его копьеносцев. А когда монарх кончил говорить, Теофраст шепнул мне на ухо: «Молодые деревца крупного кизила, срубленные в августе во время новолуния, выдержанные, обработанные пемзой и натертые пчелиным воском. Самые прочные и гибкие в мире растений». Разве не замечательно?

— Да, действительно, — согласился Александр и пожал руку сначала Аристотелю, а потом его помощникам в том же порядке, в каком их представил учитель, после чего сказал: — Добро пожаловать в Миезу. Для меня будет большая честь, если вы соизволите отобедать со мной.

Аристотель не прекращал наблюдать за ним с того мгновения, как увидел, и глубоко восхищался им. «Мальчик Филиппа», как Александра звали в Афинах, обладал сосредоточенной силой взгляда, чудесной гармонией черт и звучным вибрирующим голосом. Все в нем говорило о жгучем желании жить и учиться, о необычайно развитом чувстве долга и усердии.

В это время раздался радостный лай Перитаса, который, ворвавшись во двор, начал пробовать на зуб шнурки сандалий Александра и прервал молчаливое общение между учителем и учеником.

— Прекрасный щенок, — заметил Теофраст.

— Его зовут Перитас, — сказал Александр, наклоняясь, чтобы взять щенка на руки. — Это подарок моего дяди. Его мать убила львица в последнюю охоту. Я тоже участвовал в той охоте.

— Он очень тебя любит, — заметил Аристотель. Александр не ответил, и они отправились в обеденный зал, где царевич предложил всем занять места и сам с облегчением возлег у стола. Аристотель расположился точно напротив.

Слуга принес кувшин, таз для омовений и полотенце. Другой начал расставлять яства: крутые перепелиные яйца, бульон, вареную курицу, потом хлеб, жареного голубя и вино с Фасоса. Третий слуга поставил на полу рядом с ложем Александра миску с похлебкой для Перитаса.

— Ты действительно думаешь, что Перитас очень меня любит? — спросил Александр, глядя на своего щенка, который, счастливо виляя хвостом, сунул мордочку в миску.

— Несомненно, — ответил Аристотель.

— Но это предполагает, что собака испытывает какие‑ то чувства, а, следовательно, имеет душу?

— Это слишком серьезный вопрос для тебя, — проговорил Аристотель, очищая яйцо. — И для меня тоже. Это вопрос, на который не может быть определенного ответа. Запомни одну вещь, Александр: хороший учитель — тот, кто честно отвечает на вопросы. Я буду учить тебя распознавать свойства животных и растений, разделять их на виды и роды, пользоваться твоими глазами, ушами, руками для глубокого познания окружающей природы. А познание природы означает и познание управляющих ею законов, насколько это возможно. Видишь это яйцо? Твой повар сварил его и тем остановил его развитие, но в этой скорлупе существовали возможности птицы, способной ходить, питаться, производить потомство, пролетать расстояния в тысячи стадиев. Хотя яйцо не может всего этого, оно несет в себе свойства своей породы, можно сказать, форму.

Форма работает внутри материи с разными результатами или последствиями. Перитас — одно из таких последствий, как ты, как я.

Философ сунул яйцо в рот.

— Или как это яйцо, если бы ему дали стать птицей.

Александр смотрел на него. Урок уже начался.

ГЛАВА 13

— Я принес тебе подарок, — объявил Аристотель, входя в библиотеку. В руке он держал деревянную шкатулку, на вид очень старую.

— Спасибо, — сказал Александр. — Что это?

— Открой, — протянул ему шкатулку философ.

Александр взял ее, положил на стол и открыл: там лежали толстые папирусные свитки, и к палочке каждого была привязана белая бирочка с надписью красными чернилами.

— «Илиада» и «Одиссея»! — воскликнул царевич. — Чудесный подарок. Вот спасибо! Я давно мечтал, чтобы кто‑ нибудь подарил мне такую вещь.

— Это довольно старая редакция, одна из первых копий в афинском переложении Писистрата, — пояснил Аристотель, показывая заголовок. — Я переписал ее за свой счет, когда был в Академии, в трех экземплярах. И рад подарить один тебе.

Стоявший чуть поодаль надзиратель подумал про себя, что за те деньги, которые платит философу Филипп, он бы тоже мог себе позволить подобные подарки, однако смолчал, продолжая готовить материалы к уроку на этот день, как просил Аристотель.

— Чтение о подвигах героев прошлого очень важно для воспитания юноши, равно как и участие в постановках трагедий, — продолжал философ. — У читателя или зрителя вызывают восхищение великие и благородные герои, великодушие их поступков, самопожертвование ради общества и своих идеалов или искупление грехов, вызванных собственными ошибками или ошибками их предков. Ты согласен?

— Да, конечно, — согласился Александр, осторожно закрывая шкатулку. — Однако я бы хотел узнать от тебя одну вещь: почему меня следует воспитывать эллином? Почему я не могу просто остаться македонянином?

Аристотель сел.

— Твой вопрос интересен, но, чтобы тебе ответить, я должен объяснить тебе, что означает быть эллином. Только так ты сможешь решить, следует ли тебе посещать мои уроки. Быть эллином, Александр, — это единственный способ жить достойно человека. Ты знаешь миф о Прометее?

— Да, это был титан, который украл у богов огонь и, дав его людям, вывел их из убожества.

— Да, действительно. Но теперь, после того как люди вышли из скотского состояния, они пытаются организоваться, чтобы жить в общине, и для этого придумано три основных способа: когда властвует один — монархия; когда властвуют немногие — олигархия; и когда власть осуществляют все граждане — демократия. Вот демократия‑ то и есть самое главное в жизни греков. Здесь, в Македонии, слово твоего отца — закон; Афинами же правит группа, избранная большинством граждан. И, тем не менее, какой‑ нибудь сапожник или портовый грузчик может выступить на народном собрании и потребовать, чтобы меры, уже одобренные правительством Афин, были отменены, — если найдется достаточное число лиц, расположенных поддержать его инициативу. В Египте, Персии и Македонии есть лишь один свободный человек — царь. Все остальные — рабы.

— Но наша аристократия…— попытался возразить Александр.

— И аристократия — тоже. Конечно, у знати имеются привилегии, она ведет весьма приятную жизнь, но и знать вынуждена подчиняться. — Аристотель замолк, увидев, что его слова попали в цель; ему хотелось, чтобы они запали в душу юноши.

— Ты подарил мне поэмы Гомера, — наконец ответил Александр, — но я отчасти уже знаю их. И прекрасно помню, что, когда Терсит выступил на собрании воинов, оскорбляя царя, Улисс ударил его скипетром, так что он заплакал, а герой сказал:

Нет, не к добру, если многие власть получают: лишь

Одного наделяет судьба правом законы вершить.

Скипетр, данный Кронидом, — знак попеченья о всех!

Это слова Гомера.

— Верно. Но Гомер рассказывает о стародавних временах, когда цари были необходимы. Цари нужны для суровых времен, для жизни среди постоянных набегов варваров, среди зверей и чудовищ, в дикой природе. Я подарил тебе поэмы Гомера, чтобы ты вырос на идеях благородства, в понятиях дружбы, доблести, уважения к данному слову. Но современный человек, Александр, — это политическое животное. В этом нет сомнений. Единственная среда, в которой он может развиваться, — это полис, город‑ государство, такой, как создали его эллины. Это свобода, которая позволяет каждой душе выражаться, творить, создавать величие. Видишь ли, идеальным государством было бы то, где все старые умели бы добродетельно править, после того, как, будучи молодыми, сами добродетельно подчинялись более опытным.

— Именно это я делаю сейчас и намереваюсь делать в будущем.

— Ты — лишь один человек, — ответил Аристотель, — а я говорю о многих тысячах равных граждан, живущих под защитой закона и справедливости, которые воздают почести и раздают всяческие награды, регулируют обмен и торговлю, наказывают и исправляют провинившихся. Подобное общество поддерживается не кровными узами, не племенными или семейными связями, как здесь, в Македонии, а законом, перед которым все граждане равны. Закон исправляет дефекты и несовершенства отдельных личностей, ограничивает конфликты, поощряет желание творить и созидать, воодушевляет сильных, поддерживает слабых. В подобном обществе не стыдятся быть бедными и убогими, а стыдятся ничего не делать для улучшения собственных условий жизни.

Александр в задумчивости молчал.

— Сейчас я приведу тебе конкретный пример, — продолжил Аристотель. — Пошли со мной.

Он вышел из боковой двери и приблизился к окошку, выходящему в литейную мастерскую.

— Смотри, — сказал философ, указывая внутрь. — Видишь этого человека?

В мастерской находился мужчина лет сорока в коротком рабочем хитоне и кожаном фартуке, а рядом — двое помощников, один лет двадцати, а другой шестнадцати. Все трое были заняты налаживанием оборудования: они приспосабливали толстую цепь, что держала горн, насыпали в печь уголь.

— Знаешь, кто это? — спросил Аристотель.

— Никогда его не видел.

— Это величайший художник из всех, что нынче живут в мире. Это Лисипп из Сикиона.

— Великий Лисипп… Как‑ то раз я видел одну его скульптуру в храме Геры.

— А знаешь, кем он был, прежде чем стать тем, кто есть? Рабочим. В течение пятнадцати лет он работал в литейной мастерской за два обола в день. А знаешь, как он стал божественным Лисиппом? Благодаря городским декретам. Это полис дал ему развить свой талант, который позволяет каждому человеку возвыситься, как цветущее растение.

Александр смотрел на нового гостя. Он отличался крепким телосложением: широкие плечи, мускулистые руки с большими узловатыми кистями, которыми скульптор долгое время выполнял тяжелую черную работу.

— Зачем он здесь?

— Пойдем. Пойдем, познакомишься с ним, и он сам все тебе расскажет.

Они вошли в главную дверь, и Александр поздоровался:

— Я Александр, сын Филиппа, царя македонян. Добро пожаловать в Миезу, Лисипп. Для меня большая честь повстречаться с тобой. Это мой учитель — Аристотель из Стагира, сын Никомаха. В некотором смысле он тоже македонянин.

Лисипп представил своих учеников, Архелая и Харета, но во время разговора не отрывал глаз от лица царевича. Взгляд художника пробегал по его чертам, делая в уме наброски.

— Твой отец поручил мне изготовить в бронзе твое изображение. Хотелось бы узнать, когда ты сможешь позировать мне.

Александр взглянул на Аристотеля — тот улыбнулся.

— Когда угодно, Лисипп. Я прекрасно могу говорить, пока ты работаешь… если тебе это не помешает.

— Наоборот, — ответил Лисипп, — для меня будет честь — слушать тебя.

— Как тебе показался мальчик? — спросил его философ, когда Александр вышел.

— У него взгляд и лицо бога, — ответил великий ваятель.

ГЛАВА 14

Жизнь в Миезе протекала в высшей степени размеренно. Александр и его товарищи просыпались до восхода солнца, завтракали в основном крутыми яйцами с медом, вином и мукой — месивом, называемым «глоток Нестора», поскольку его рецепт описан в «Илиаде», — а потом вместе с учителем верховой езды на пару часов отправлялись на конную прогулку.

Закончив этот урок, юноши переходили под опеку учителя военного дела, который преподавал им борьбу, стрельбу из лука, владение щитом, копьем и дротиком. Остальное время с ними занимались Аристотель и прочие.

Иногда учитель военного дела, вместо того чтобы утомлять ребят однообразными упражнениями, брал их на охоту. В лесу водились кабаны, косули, волки, медведи, рыси, а также львы.

Однажды после возвращения с одной из таких облав они увидели у входной двери Аристотеля в странном наряде: в сапогах из дубленой кожи с голенищами до колена и в переднике с нагрудником. Он осмотрел убитых животных и выбрал самку кабана, очевидно супоросую.

— Тебя не затруднит отнести ее ко мне в лабораторию? — обратился он к егерю и кивнул Александру, чтобы тот следовал за ним. Это означало, что состоится урок для одного царевича.

Юноша отдал распоряжения, чтобы все сделали так, как просил учитель. Свинью уложили на топчан, рядом с которым Теофраст разложил целый ряд хирургических инструментов, безупречно наточенных и начищенных.

Аристотель велел передать ему скальпель и обратился к молодому царевичу:

— Если ты не слишком устал, я бы попросил тебя ассистировать мне при операции. Я покажу тебе много полезного. Там лежат писчие принадлежности, — он указал на перо, чернильницу и несколько свитков папируса, — чтобы ты мог делать заметки и фиксировать все, что увидишь во время вскрытия.

Александр поставил в угол лук и стрелы, взял перо и папирус и подошел к столу.

Философ надрезал брюхо свиньи, и внутри матки животного показались поросята. Одного за другим он измерил каждого и сказал:

— До рождения оставалось две недели. Вот это матка, то есть матрица, где формируются зародыши. А этот внутренний мешок — плацента.

Александр, в первый момент, поддавшись отвращению от запаха и вида этих окровавленных внутренностей, вскоре начал делать заметки, а потом и наброски.

— Видишь? Органы свиньи, или самки вепря, что одно и то же, чрезвычайно похожи на человеческие. Посмотри: это легкие, то есть мехи, позволяющие дышать, а эта мембрана, что отделяет верхнюю часть внутренностей, более благородную, от нижней, — френ, то есть диафрагма; древние считали, что там находится душа. На нашем языке все слова, указывающие на мыслительную или рассудочную активность, а также безумие, являющееся расстройством мышления, происходят от термина «френ» — мембрана, оболочка.

Александр хотел спросить, что двигает этим френом, что заставляет его ритмично подниматься и опускаться, но уже знал ответ: «На сложные вопросы не существует простых ответов», — и промолчал.

— А вот это сердце: насос, подобный тому, что выкачивает воду из корабля, но бесконечно более сложный и эффективный. Согласно древним, здесь располагаются чувства, потому что его движение ускоряется, если человек охвачен гневом, или любовью, или просто похотью. На самом деле движение сердца также ускоряется, если подниматься по лестнице, а мне не кажется, что взбирание по лестнице вызывает какие‑ либо чувства.

— Да уж, — признал Александр, уставившись в замешательстве на окровавленные руки учителя, роющиеся во внутренностях свиньи.

— Можно выдвинуть правдоподобное предположение, что, когда усиливается интенсивность жизни, необходимо, чтобы кровь циркулировала с большей скоростью. Существуют две системы кровообращения: та, что идет к сердцу, и другая, идущая от сердца, — полностью изолированные друг от друга, как ты можешь видеть. В этом, — добавил Аристотель, положив скальпель на поднос, — мы очень похожи на животных. Но кое в чем мы совершенно другие. Долото и молоток, — приказал он Теофрасту и несколькими точными ударами вскрыл черепную коробку животного. — Мозг. Наш мозг гораздо больше, чем у этого или любого другого зверя. И знаешь почему? Потому что это обиталище мыслей, сознания… Есть несомненная связь между нашей способностью думать и объемом нашего мозга.

Аристотель закончил и передал инструменты Теофрасту, чтобы тот вычистил их. Потом учитель вымыл руки и взял у Александра его заметки.

— Превосходно, — одобрил он. — Я бы не мог сделать лучше. Теперь можешь передать этого зверя мяснику. Я очень люблю шпикачки и кровяную колбасу, но, к сожалению, с некоторых пор с трудом их перевариваю. Если нетрудно, попроси поджарить мне к ужину мясо на ребрах.

В другой раз Александр обнаружил, как Аристотель внимательно проделывает ту же операцию, но над гораздо меньшим объектом — куриным яйцом, снесенным всего десять дней назад.

— Мое зрение уже не то, что было раньше, и потому приходится просить помощи у Теофраста. Будь внимателен, потому что потом сам будешь мне ассистировать.

Теофраст с невероятной точностью орудовал тончайшим и острейшим лезвием, зажатым между большим и указательным пальцами. Он вытащил белок и отделил зародыш от желтка.

— Через десять дней от начала высиживания уже можно различить сердце и легкие цыпленка. Видишь? Ты с хорошими глазами, видишь?

Теофраст показал маленькие кровяные сгустки, о которых говорил учитель.

— Вижу, — подтвердил Александр.

— А ведь тот же механизм действует и при развитии растения из семени.

Александр уставился в маленькие, чрезвычайно подвижные серые глаза эллина.

— А ты никогда не проделывал этого с человеческим существом?

— Неоднократно. Я рассекал зародыши возрастом в несколько недель. Платил деньги одной повитухе, что делала аборты проституткам в одном борделе в районе Керамик, в Афинах.

Юноша побледнел, и Аристотель заметил это:

— Не надо бояться природы. Знаешь что? Чем ближе живые существа к моменту своего зачатия, тем более похожи между собой.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒