Рассказ о юноше Георгии 4 страница

Такие случаи не только доказывают самоохранительную природу влюблённости, являющейся защитной реакцией на угрозу деградации личности, но и показывают, что она по своей сути столь же патологична, как и другие психические аномалии, порождаемые вторжением в нашу индивидуальную жизнь хозяина гамет, требующего от нас ради их бессмертия пожертвовать значительной частью нашего собственного «я». Может показаться, что это всё-таки самая безобидная форма половой патологии: влюбчивый человек ведь не серийный убийца! Да, если сравнивать одного донжуана и одного джека-потрошителя, то первый предпочтительнее, но если учесть, что любовная лихорадка трясёт многих, а потрошители весьма редки, и сравнивать общую сумму вреда, наносимого одной формой заболевания и другой, то баланс резко изменится, ибо феномен безумной влюблённости, поощряемый и идеализируемый романтической постхристианской культурой, служит причиной гораздо большего числа убийств, включая самоубийства, чем совершают все серийные маньяки, вместе взятые.

Я знаю, что многие читатели будут возмущены отнесением влюблённости к разряду патологических состояний. В основном негодовать будут те, кто недавно сам вошёл в это состояние и пока ещё испытывает эйфорию. Ну, с этими что ж полемизировать – они ведь находятся «под колпаком» у родового гения, который не только заставляет их совершать неординарные поступки, но и искажает нормальное мировосприятие. Вот пройдёт период восторга, блаженство сменится страданием, и тогда, может быть, они поумнеют и согласятся с нами. Но и среди тех, кто пережил любовное наваждение, найдутся такие, которые скажут: но ведь не всё, что ощущаешь в период безумной влюблённости, обман, в этой горячке открывается сердцу и что-то подлинное, и в душе рождаются и высокие чувства. С этим не поспоришь, конечно, это так. Да и как может быть иначе? Однако в любовной лихорадке конкретные образы и мысли, всплывающие на поверхность кипящего сознания, вторичны. Первично же само кипение, вызванное приближением вейсмановского молоха, а в кипящей смеси на поверхности могут ненадолго появиться и элементы, заслуживающие внимания. Но изучать их в таком бурлящем хаосе – не самая лучшая методика.

Неспецифичность возбуждения, генерируемого подошедшим к нам вплотную хранителем рода, убедительно доказывается тем несомненным фактом, что страстная любовь в один момент может превратиться в лютую ненависть: наша реакция на присутствие молоха состоит не в конкретных эмоциях, а в их интенсивности. Смена одного сильного чувства на столь же сильное противоположное в период влюблённости многократно описана в литературе. Едва ли не лучше всех показал, как это бывает, Лермонтов в сцене прощального свидания Печорина с княжной Мери из «Героя нашего времени».

«Вот двери отворились, и взошла она. Боже! Как переменилась с тех пор, как я не видал её, – а давно ли?

Дойдя до середины комнаты, она пошатнулась; я вскочил, подал ей руку и довёл её до кресел.

Я стоял против неё. Мы долго молчали; её большие глаза, исполненные неизъяснимой грусти, казалось, искали в моих что-нибудь похожее на надежду; её бледные губы напрасно старались улыбнуться; её нежные руки, сложенные на коленах, были так худы и прозрачны, что мне стало жаль её.

– Княжна, – сказал я, – вы знаете, что я над вами смеялся?.. вы должны презирать меня.

На её щеках показался болезненный румянец.

Я продолжал:

– Следственно, вы меня любить не можете…

Она отвернулась, облокотилась на стол, закрыла глаза рукою, и мне показалось, что в них блеснули слёзы.

– Боже мой! – произнесла она едва внятно.

Это становилось невыносимо; ещё минута, и я упал бы к ногам её.

– Итак, вы сами видите, – сказал я сколько мог твёрдым голосом и с принужденной усмешкою, – вы сами видите, что я не могу на вас жениться; если б вы даже этого теперь хотели, то скоро бы раскаялись. Мой разговор с вашей матушкой принудил меня объясниться с вами так откровенно и так грубо; я надеюсь, что она в заблуждении; вам легко её разуверить. Вы видите, я играю в ваших глазах самую жалкую и гадкую роль, и даже в этом признаюсь; вот всё, что я могу для вас сделать. Какое бы вы дурное мнение обо мне ни имели, я ему покоряюсь… Видите ли, я перед вами низок. Не правда ли, если даже вы меня любили, то с этой минуты презираете?..

Она обернулась ко мне бледная, как мрамор, только глаза её чудесно сверкали.

– Я вас ненавижу. – сказала она».

Этот отрывок – настоящий подарок тому, кто хочет понять истинную природу влюблённости: тут все чистая правда. Лермонтов действует здесь как патологоанатом, будто скальпелем вскрывая душу бедной княжны и говоря нам: смотрите, как она больна! И болезнь эта причиняется тем древним родовым духом, который приказывает ей иметь мужа и детей, и от этого приказа она приходит в страшное волнение и переходит от любви к ненависти и обратно, не зная, как унять поднявшуюся в ней бурю. Конечно, реальный Печорин с его достоинствами и его нехорошим поведением, в котором он с таким удовольствием признаётся, тут ни при чём – дело в образе Печорина, который она создала в своей душе, чтобы возвышенным влечением к этому выдуманному образу прикрыть для себя самой выполнение по воле стража гамет низменной функции их воспроизводства. То, что княжну будоражила собственная фантазия, которой она спасала свое «я», не допуская появления в нём ничего неприличного, обнаружится через год-другой, когда она найдёт-таки себе мужа (с таким приданым это не проблема), и Печорин останется в её памяти дурным сном, а то и забудется, будто его и не было.

Ну а если говорить о том начальном периоде влюблённости, когда идеализированный образ не начал ещё давать трещину? Может быть, это не одна идеализация, а отыскание в избраннике того лучшего, что в нём есть, которое для равнодушного взора остаётся незамеченным?

Именно так представляют дело апологеты влюблённости. Они говорят: возвышенный образ возлюбленного не целиком ложен – ведь в каждом, даже самом худом человеке скрыт образ Божий, и чуткое любящее сердце умеет его разглядеть. Не очень убедительное рассуждение: чаще всего предмет страсти наделяется такими достоинствами, которых у него вообще нет, поэтому страсть и называется «слепой». Однако какая-то доля правды в этой теории содержится, а раз так, то не прибегнуть ли нашему бедному «я», терроризируемому властелином рода, к такой тактике: насладиться тем лучшим, что открывается в возлюбленном в утренний час любви, а как обозначится чёткое дневное освещение предметов, расстаться с ним, а если придёт следующая утренняя романтическая любовь, повторить этот приём снова?

Часть 6

Конечно, воздействие культуры на умы и сердца огромно, и, подавая влюблённость как святое чувство, выше которого ничего нет, западноевропейское искусство, а с XVIII века под его влиянием и русское нанесло людям невообразимый вред, толкая десять поколений молодёжи на экзальтацию вспыхнувшей страсти и идеализацию её предмета, на оправдание этой страстью неблаговидных поступков, включая ссору и разрыв с родителями. Издававшимися в невероятном количестве любовными романами было искалечено и поломано немало жизней. Но ведь во все времена существовали трезвые, практичные натуры, которых не собьёшь с толку сочинениями, и они-то понимали, что брачная любовь есть опасное наваждение, с которым шутки плохи. Как же они вели себя, когда влюблённость, как инстинктивная защитная реакция против биологичности родовой жизни, не спросясь, приходила и к ним? Они выбирали один из двух вариантов: либо брали от своего чувства то приятное, что оно даёт в начальной фазе, освобождаясь от него незадолго перед тем, как оно перерастёт в муки неудовлетворённости, либо гнали его прямо с порога. А если уж жениться, считали они, то по здравому решению, а лучше вообще не жениться.

…Семидесятые годы XIX века. По просёлочной дороге, пересекающей заснеженные нивы Орловщины, катится запряжённая парой лошадей карета. Утонув в мягком сиденье, в ней едет элегантно одетый красивый старик с поседевшей русой бородой и совсем белыми волнистыми волосами – настоящий барин, каких скоро уже не будет в России. Он едет в Париж, но думает не о нём. О чём же? Он сам рассказал об этом.

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица, давно позабытые…

Одни воспоминания влекут за собой другие, усталая память пробуждается, и лица, явившиеся из прошлого, оживают и возвращаются, будто они и не уходили.

Вспомнишь обильные, страстные речи,

Взгляды, так жадно, так робко ловимые,

Первые встречи, последние встречи,

Тихого голоса звуки любимые…

Ах, Иван Сергеевич! Зачем же ты, русский богатырь, вскормленный на этой неоглядной лесостепи, тащишься в тесную и людную Францию, в это царство мещан и скопидомов? Что на свете может быть лучше твоего Спасского-Лутовинова? Зачем ты от него бежишь?

Видно, крепок был наш богатырь, всё мог выдержать, даже жизнь на чужбине, где не мог он выйти росистым утром с ружьём и собакой в наполненные птичьим гомоном перелески. И даже те, единственные на свете глаза, что сияли любовью, и тот единственный на свете милый голос, что трепетал от любви, не одолели тебя – выдержал и их, перемолол, забыл. Убежал от них, как бежишь сейчас от России, и расстался с ними.

Да нет, дело тут не в крепости, а в мудрости. Просто надо уметь жить, а он умел. В чём же заключается эта житейская мудрость? Он ответил на этот вопрос и своей биографией, и своими произведениями: чуть почуял, что можешь «втюриться», уноси ноги! В «Отцах и детях» он ставит нам в пример помещицу Одинцову. Придя в себя после бурного объяснения с Базаровым, она решила: «Нет, Бог знает, куда бы это повело, этим нельзя шутить, спокойствие всё-таки лучше всего на свете». В этой формуле и содержится первый способ избегать муки любовного состояния: не дать себе слишком глубоко войти в это состояние. «Её спокойствие не было потрясено; но она опечалилась и даже всплакнула раз, сама не зная отчего, только не от нанесённого оскорбления. Она не чувствовала себя оскорблённою; она скорее чувствовала себя виноватою. Под влиянием различных смутных чувств, сознания уходящей жизни, желания новизны она заставила себя дойти до известной черты, заставила себя заглянуть за неё – и увидала за ней даже не бездну, а пустоту… или безобразие».

Какая же умница была эта Анна Сергеевна Одинцова, как хорошо понимала она «фатальную обречённость» любовного опьянения, о которой десятилетия спустя писал Бердяев, – этого обмана, прикрывающего романтической кисеей будущую трагедию. Но ведь y неё был уже жизненный опыт. А вот молоденькие девушки не могут быть такими умными, поэтому надеяться на то, что их охладят подобные логические рассуждения, не приходится. Их ангел-хранитель понимает это и даёт им спасительный инстинкт «девичьей гордости», предостерегающий их от сближения с понравившимся человеком. Это замечательное качество женской половины человечества, дающее о себе знать чуть ли не с детского сада, а уж в школьные годы расцветающее пышным цветом, много раз воспевалось в художественной литературе и в фильмах. Но не только светские моралисты, а и православные духовники, в сознании которых гордость выступает одним из смертных грехов, советовали исповедующимся у них девушкам быть с молодыми людьми нарочито заносчивыми и высокомерными. И это частично ослабляло вред, наносимый романтической литературой.

Второй способ является более кардинальным. Им советовал воспользоваться Пьеру Безухову Андрей Болконский, сам вовремя его не оценивший: «Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет, не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь её ясно, а то ты ошибёшься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда не годным. А то пропадёт всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждёшь от себя чего-нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!.. » Другой персонаж Толстого, Позднышев из «Крейцеровой сонаты», высказывался против брака намного резче:

«Ведь что, главное, погано, – начал он, – предполагается, в теории, что любовь есть нечто идеальное, возвышенное, а на практике любовь ведь есть нечто мерзкое, свиное, про которое и говорить, и вспоминать мерзко и стыдно. А если мерзко и стыдно, то так и надо понимать. А тут, напротив, люди делают вид, что мерзкое и стыдное прекрасно и возвышенно. Какие были первые признаки моей любви? А те, что я предавался животным излишествам не только не стыдясь их, но почему-то гордясь возможностью этих физических излишеств, не думая при том нисколько не только о её духовной жизни, но даже и об её физической жизни. Я удивлялся, откуда бралось наше озлобление друг к другу, а дело было совершенно ясно: озлобление это было не что иное, как протест человеческой природы против животного, которое подавляло её…

Так мы и жили, в постоянном тумане, не видя того положения, в котором мы находились. И если бы не случилось того, что случилось, и я так же бы прожил ещё до старости, я так бы и думал, умирая, что я прожил хорошую жизнь, не особенно хорошую, но и не дурную, такую, как все; я бы не понимал той бездны несчастья и той гнусной лжи, в которой я барахтался.

А мы были два ненавидящих друг друга колодника, связанных одной цепью, отравляющие жизнь друг другу и старающиеся не видеть этого. Я ещё не знал тогда, что 0, 99 супружеств живут в таком же аду, как и я жил, и что это не может быть иначе, тогда я ещё не знал этого ни про других, ни про себя».

И у князя Андрея, и у Позднышева иллюзии относительно любви рассеялись лишь после неудачных браков, так что здесь мы видим мудрость, пришедшую задним числом. Да и то ненадолго, во всяком случае у первого. Побыв после смерти жены какое-то время убеждённым холостяком, Болконский неожиданно для самого себя влюбился в Наташу Ростову, но тут, слава Богу, до женитьбы дело не дошло из-за её попытки убежать с Анатолем Курагиным. Настоящим убеждённым холостяком был Тургенев, влюблявшийся очень часто, но всегда избегавший попадания в брачные сети. Однажды он сказал: «Когда придёт такая весна, в которую я не влюблюсь, значит, в этом году я умру». Однако он всегда умел подавить своё увлечение, когда оно становилось опасным для его свободы. Но тургеневский вариант всё-таки не выход. Менять любовниц, даже испытывая к каждой из них высокие чувства, как ни говорите, есть блуд, а значит, скотство. Подлинно кардинальным решением проблемы является полное безбрачие, абсолютно целомудренная жизнь. К ней и призывал когда-то своих духовных чад апостол Павел: «Хорошо человеку не касаться женщины… ибо желаю, чтобы все люди были, как и я (то есть девственными). Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков. Если и женишься, не согрешишь, и если девица выйдет замуж, не согрешит. Но таковые будут иметь скорби по плоти; а мне вас жаль. Я хочу, чтобы вы были без забот. Неженатый заботится о Господнем; как угодить Господу, а женатый заботится о мирском, как угодить жене. Есть разность между замужнею и девицей: незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтоб быть святою и телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу. Говорю это для вашей же пользы, не с тем, чтобы наложить на вас узы, но чтобы вы благочинно и непрестанно служили Господу без развлечений. Посему выдающий замуж свою девицу поступает хорошо, а не выдающий поступает лучше» (1 Кор. 7).

Конечно, то, что заповедует здесь первоверховный апостол, не придумано им самим. Ни один из учеников

Христа, смотревших на всё Его глазами, не осмелился бы учительствовать по такому важному, может быть, самому важному для человека вопросу, как вступление или невступление в брак, по собственному разумению. Как и всюду, в этом месте святой Павел лишь пересказывает речение Иисуса, содержащееся в Евангелии в более краткой форме и иносказательно. Вот оно: «Есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Мф. 19, 12).

Эта мысль, намеренно завуалированная Иисусом для того, чтобы быть услышанной только теми, «кто имеет уши», является прямым продолжением тех поразивших народ заповедей, которые звучали в Нагорной проповеди. Так же, как «подставь другую щёку» или «любите врагов своих», она есть для иудеев соблазн, для эллинов – безумие. У израильтян производить потомство считалось первейшей обязанностью всякого, бездетные люди вызывали общественное презрение как проклятые Богом; в Риме основной опорой империи была семья (домус), она служила исходной единицей знаменитого римского права, и ей придавалось сакральное значение. И вдруг безбрачие не только получает одобрение наряду с супружеством, но и становится выше супружества!

Надо сказать, что и сознание современных номинальных христиан, потерявших былую твёрдость веры, тоже изо всех сил противится признанию того, что отказавшиеся от участия в родовой жизни (по Евангелию, «сами себя оскопившие») избирают «царский путь», то есть путь, вернее всего ведущий в Царство Небесное. В преподавании и особенно в публичных лекциях постоянно сталкиваешься с широчайше распространённым в православной среде убеждением, будто существуют два равноправных способа спастись: монашеский и мирской. Люди, утверждающие это, где-то когда-то слышали фразу: «Можно спастись в браке и погибнуть в монастыре», и это действительно так, но одно дело «можно», а другое – «легче» или «труднее». Нельзя основывать свою философию на афоризмах, а надо прислушиваться к тому, что сказано в Новом Завете и в творениях святых отцов, а там по этому вопросу имеется полное единодушие.

Св. Кирилл Иерусалимский: «Брак – серебро, а девство – золото».

Св. Феогност: «Нет подвига выше девства».

Св. Иоанн Лествичник: «Девство – совершенная святость».

Св. Антоний Великий: «Девство – печать совершенства».

Св. Киприан: «Девство – цвет в вертограде Церкви, краса и прославление благодати, образ Божий, сообразный святыне Господа».

Св. Амфилохий: «Девство – приятнейшее благоухание Господу Иисусу».

И наконец, уже в ХХ веке замечательный православный богослов архиепископ Аверкий пишет: «Девство, как высший подвиг, к которому не все способны, поставляется выше супружества. Хотя и честное супружество благословлено, но чистое девство выше супружества, как это всегда учила Церковь».

Монашество именуется у православных «ангельским чином», откуда ясно, что оно ставится много выше мирян. Епископом в православии считается быть достойным только монах. Преподобный Серафим придавал такое большое значение девству, что брал в свою «Мельничную обитель» только незамужних девиц. А в Апокалипсисе о Божьем «малом стаде» сказано: «Это те, которые не осквернились с женами» (Откр. 14, 4).

Часть 7

Очень прискорбно, что такой фундаментальный пункт христианского учения о человеке, одна из самых важных подсказок Спасителя по поводу желательного образа нашей жизни, хотя и не для всех доступного, принимается с превеликим трудом и даже оспаривается людьми, считающими себя верными чадами православной Церкви. Ведь по этому поводу нет ни малейших расхождений между Евангелием, апостольскими посланиями и святыми отцами. Возражения в этом вопросе можно приравнять к возражениям против заповедей блаженства, ибо в обоих случаях не может быть никакого вопроса. В некоторых западных конфессиях, где епископами становятся женщины и содомиты, уже оспаривается и то и другое. Но ведь это не только не христиане, каковыми они себя именуют, но даже и не язычники, а просто мерзость. А мы-то – русские, православные люди! Как же мы можем даже в глубине души допустить такую явную ересь, как утверждение, будто жизнь в браке, в которой неизбежно присутствует элемент блуда, равночестна ангельской чистоте тех, кто решительно отверг животный аспект своей природы и захотел стать духовным существом, предваряя уже на земле будущее пребывание в Небесном Царстве, где, как известно, «не женятся; не выходят замуж» (Мф. 22, 30)?

Есть у наших православных ещё одно ошибочное мнение: они утверждают, будто целью христианского брака является деторождение; что когда верующие супруги предохраняются или «высчитывают дни», то они совершают грех. Это тоже полная «отсебятина». Если бы это было так, то Иисус обязательно сказал бы об этом в Евангелии, да не один раз, и апостолы в своих посланиях подробно раскрывали бы этот тезис, ибо они писали именно для того, чтобы дать повседневной жизни пасомых верное направление. Однако во всём Новом Завете есть единственное место, которое может стать зацепкой для такого утверждения, но вывод, который из него делают, является незаконным – по правилам логики он из текста не следует. Речь идёт о следующих словах апостола Павла, содержащихся в Первом послании Тимофею: «Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева; и не Адам прельщён; но жена, прельстившись, впала в преступление; впрочем спасётся чрез чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием» (1 Тим. 2, 11–15).

Только при очень большом желании и очень большой предвзятости это высказывание можно истолковать так, будто Богу очень нужны новые поколения, и потому Он готов простить женщине многое, лишь бы она Ему их воспроизводила. Не надо путать несоизмеримые и несопоставимые инстанции! Новые поколения нужны вейсмановскому гению рода, и это он требует их от нас, ничем, правда, за это не вознаграждая, а нашему Богу нужны не новые и новые поколения, а святые люди. Поручив заботу о воспроизведении зародышевой плазмы низшим духам, Господь печётся совсем о другом – о спасении отдельно взятого индивидуального человека, а произведёт ли этот человек потомство, Ему безразлично. Господь скрыл от духов – хранителей рода, что оберегаемые ими роды рано или поздно будут Им ликвидированы, и духи думают, что будут выполнять свою работу вечно, но нам Он открыл этот секрет, и мы должны сознавать, что у нас, людей, в отличие от животных, спасённая личность выше рода, ибо она обретает бессмертие, а род смертен. Пусть он просуществует десять тысяч лет, пусть он включает в себя миллиарды индивидов, всё равно тысячи, умноженные на миллиарды, дадут конечное число, а любое конечное число – нуль перед бесконечностью. И Бог, как существо бесконечное, полагает свой главный интерес в той составляющей человека, которая тоже может стать бесконечной во времени и войти в круг Его «общников», – в персональной душе, которая по Его замыслу должна стать святой и войти в Небесное Царство, «идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная». Ко всему же остальному, связанному с людьми, в том числе и к их роду, Он относится как к соломе, которую когда-нибудь придётся предать огню. Это не догадка и не предположение, это подтверждается всем духом и всеми текстами Нового Завета. Если бы Бог, вторгаясь в компетенцию Им же назначенных опекунов рода, сам беспокоился о воспроизводстве поколений, Он не ставил бы девство выше супружества, а богодухновенный апостол не стал бы отговаривать своих духовных чад от вступления в брак. А то, что он сказал о чадородии, относится не к интересам Бога, а к интересам самой женщины. Это ей полезно родить, выращивать и воспитывать дитя, так как это отвлекает от блудной страсти, смиряет, приучает к самопожертвованию и вырабатывает много других качеств души, содействующих спасению. Только так, и никак иначе, надо понимать приведённую выше цитату. Одной из причин массового блуда на Западе является распространение предохранительных средств, позволяющих женщинам уклоняться от чадородия. А тем, кто «не может вместить», апостол советует вступать в брак вовсе не для деторождения, а совсем по другой причине. Послушайте, что он им говорит: «Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (1 Кор. 7, 8–9).

Проникаясь интересами Господа и отбрасывая свои собственные земные интересы, в христианстве появляются поразительные люди – монахи, названные так по слову «монос» – одинокий. Другое их имя – «иноки», в нём подчёркивается их отличие от обычных людей: они – иные. Вступая на путь иночества, человек хочет всецело посвятить себя служению Богу, одним Им жить и дышать, почитая всё остальное за сор. Если ему удаётся устоять против всех соблазнов и преодолеть все колебания, он становится «преподобным», входя в один из высших разрядов святости. «Преподобный» означает «очень подобный». Кому? Конечно, Богу. Он восстанавливает в себе то изначальное богоподобие, которое было дано Адаму и уничтожилось первородным грехом. Ради того, чтобы замысел Творца относительно человека, несмотря на этот срыв, всё же осуществлялся («Бог поругаем не бывает»), Сын Божий вочеловечился, вышел на проповедь, совершал бесчисленные чудеса и исцеления, принял крестную смерть, воскрес, вознёсся на Небо и, ниспослав на апостолов Святой Дух, основал спасающую людей Церковь, открыв нам возможность преодолевать генетически передаваемое от прародителей повреждение и входить в Его Царствие. Преподобные – это те, кто твёрдо решил воспользоваться этой возможностью и не отступает от своего решения, проявляя колоссальную силу воли. Это цвет человечества, возвращающий Творению его исходный смысл, который, как можно понять из многих мест Священного Писания, состоит в том, чтобы человеческий род произрастил нужное Богу количество святых – определённую меру той «пшеницы», которую Он соберёт в свои житницы, отвеяв солому. Вот одно из таких мест, выражающее эту мысль не иносказательно, а прямо: «И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились ещё на малое время, пока и сотрудники их и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число» (Откр. 6, 9-11).

Здесь, правда, говорится о мучениках за Христа, ибо во времена автора Апокалипсиса апостола Иоанна Богослова это был основной разряд святых, но, когда гонения на христиан кончились, его продолжением стали преподобные, чей аскетизм, ношение вериг, строгие посты и бдения, хождение босиком по снегу и прочее есть не что иное, как добровольное мученичество за Христа. И посмотрите: Тайнозритель видит, как святые торопят наступление конца света, но Господь даёт им ответ, смысл которого сводится к следующему: «Я не могу упразднить тварный мир до тех пор, пока он не принесёт Мне плода, ради которого создан, не произведёт необходимого числа святых».

Это полностью уничтожает распространённый аргумент против монашества, который можно назвать «демографическим»: если все пойдут в монастыри, кто же будет продолжать людской род? Конечно, такие разговоры – сплошное лицемерие и фарисейство. Вчера ещё эти люди страшились перенаселённости планеты и призывали к «планированию семьи», а сегодня они потеряли сон от мысли, что количество жителей Земли начнёт убывать, если станет много монахов. Высокие натуры, встающие на путь целомудренной жизни, очень редки, и охотников размножаться всегда найдётся в избытке. Платона не смущала перспектива вымирания нации в его идеальном государстве, где правители и стражники не имели права жениться, – он понимал, что ремесленники с лихвой возместят биологическую непроизводительность первых двух сословий. Но упомянутый аргумент несостоятелен и чисто логически. Для возникновения угрозы воспроизведению людского рода нужно, чтобы монахами стали сотни миллионов людей, но в таком случае, если даже один из ста подвижников достигнет святости, в Небесное Царствие войдут миллионы насельников, что моментально «дополнит число», и наш род, выполнив свою функцию, будет больше не нужен Богу.

Обратим внимание на один момент, который обычно упускают из виду, ведя эсхатологические разговоры. Принято считать, что чем больше люди грешат, тем скорее настанет конец света – Бог, дескать, потеряет терпение, не захочет больше видеть человеческие мерзости и поставит на истории точку. Но при строгом рассуждении получается обратное: чем меньше будет праведников, тем медленнее будет «дополняться число», и Второе Пришествие будет отодвигаться.

В знаменитой притче о талантах Иисус рассказывает о рабе, жившем интересами своего господина. Видя его преданность, господин сказал ему: «Хороший, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многими тебя поставлю; войди в радость господина твоего» (Мф. 25, 21). Преподобные воплощают этот сюжет в своей жизни, вернее, в житии. Они начинают с того, что полностью отдают себя служению Господу, выполняя Его заповеди, а в состав этих заповедей биологическое воспроизведение людей не входит. Поэтому такой человек говорит: «Я отказываюсь участвовать в дурной бесконечности родовой жизни, я не хочу быть пересадочной станцией, на которой что-то выносят из почтового вагона, а что-то в него вносят, – я хочу быть терминалом, где поезд останавливается, ибо цель его движения достигнута. Я не собираюсь становиться звеном в цепи истории, я желаю, чтобы на мне закончилась история». Это, конечно, дерзко, но Бог поощряет такую дерзость и вводит дерзнувшего в свою радость.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒