Две метели 3 страница

— Сереженька, поторопись. В народе поползли нехорошие слухи, и твой Филька сказал, что слышал от дворовых, будто вдова Сытина требует сжечь проклятущую сторожку, где нашли тело ее мужа, потому что там знаки сатанинские... как бы...

— Я понял, Амадей Болеславович.

— Ты же помнишь Тома — вот уж кто любил разные постановки... Сереженька, ты должен убедиться, что он там был, тогда у Алексея будут развязаны руки: одно дело — ловить убийцу, пускай и сатаниста, а другое — шпиона и личного врага императора...

Разговорчивость Домбровского сослужила дурную службу. Снегов не мог представить, как станет объяснять это Грейнджер, и что эта девица потребует за свое молчание.

— Я все понял. Выезжаю немедленно.

— Отлично. Пойду скажу твоему Фильке.

Когда дверь за ним закрылась, Снегов распахнул портьеру и мрачно взглянул на Грушеньку. Та посмотрела на него с восторгом новобранца и зачастила:

— Сергей Сергеевич, я с вами! Я не помешаю! Честно! А вдруг еще что-нибудь перевести понадобится?

«А ведь она не отстанет», — понял Снегов, и то ли от нежелания тратить время на споры, то ли вняв ее последнему аргументу, строго сказал:

— Хорошо. Я возьму вас. Но вы немедленно переоденетесь мальчиком.

— Кем?

— Дворовым мальчиком, служкой... называйте, как хотите, но взять с собой Аграфену Германовну Грейнджер я не могу.

— Хорошо, — пискнула та, — дайте одежду и отвернитесь.

На согласие, тем более такое скорое, Снегов и не рассчитывал, но, не выказывая собственного изумления, принялся рыться в сундуке со старыми вещами Гончарова, предназначенными отдаче в богоугодные заведения. Хорошо, что Домбровский предпочитал заниматься благотворительностью на пасхальные праздники. Так... что там у нас есть? Суконные брюки... простая рубаха... а за заячий тулупчик, овчинный треух и почти новые валенки Снегов был готов простить Гончарову его недавние неуважительные высказывания.

— Наденьте это.

— Отвернитесь.

— Не надо только рассчитывать на то, что...

— Да отвернитесь вы, наконец! Мало времени.

А ведь она права. Нарочито медленно Снегов развернулся к Грушеньке спиной и принялся рассказывать о том, что ей надлежит делать, если уж она и вправду решилась поехать с ним. Тихий шорох за спиной немного отвлекал, заставляя задумываться о том, что же она там делает, а предательское воображение нарисовало вдруг совершенно смущающую картину. Только сейчас Снегов вдруг отчетливо осознал, что находится в спальне наедине с девицей, которая в этот момент... щекам стало горячо.

— Аграфена Германовна, вы скоро?

— Сейчас, сейчас, Сергей Сергеевич...

Она немного задыхалась, лишь усиливая неловкость, и Снегов принялся вспоминать неправильные немецкие глаголы, чтобы хоть как-то отвлечься от неуместных фантазий.

— Я все! Хорошо получилось?

Снегов обернулся и чуть было не расхохотался — и вот это нелепое создание заставило его грезить? Грушенька оказалась значительно мельче Гончарова, и все его вещи комично болтались на ней. Можно было сравнить ее с огородным пугалом, но почему-то не хотелось:

— Вас не узнать... — не покривил душой Снегов.

— И хорошо... а теперь что?

— А теперь вылезайте в окно и отправляйтесь к воротам...

— А... мои вещи?

— Я завезу их вам... завтра.

Грушенька вздохнула, подтянула норовившие сползти брюки и направилась к окну.

— Стойте!

— Что еще?

— Возьмите... — Снегов протянул ей веревку.

— Это еще зачем?

— Если вы потеряете штаны, то поверьте...

— Не продолжайте! — девица густо покраснела, но веревку взяла и довольно споро подпоясалась. — Теперь все?

— Теперь да.

Снегов помог Грушеньке выбраться через окно, спрятал ее вещи в сундук и на всякий случай задернул портьеру. Теперь стоило поторопиться.

Домбровский на прощанье осенил крестом и пробормотал вслед какую-то молитву. Снегов легко сбежал с крыльца и крикнул Фильке:

— Трогай!

Тот присвистнул, и сани легко покатились по набитой колее. Как ни заманчива была мысль «забыть» про Грушеньку, Снегов попросил Фильку притормозить у ворот и насмешливо посмотрел на девицу: неужели та ждет, что он начнет перед ней расшаркиваться при посторонних? Но она только фыркнула и полезла в сани. Отлично! Заметив заинтересованный взгляд Фильки, Снегов решил снизойти до объяснений:

— Это… Фрол.

— Как скажете, барин.

Как хорошо, что Филька не из болтливых…

Поскрипывал снежок под полозьями саней, шумно постукивали подковы, разбивая подмёрзший наст, что-то монотонно напевал себе под нос Филька, а Снегов, понизив голос почти до шепота, инструктировал девицу:

— Ведите себя почтительно, держитесь чуть в стороне, но далеко не отходите, чтобы не пришлось потом вытаскивать вас из неприятностей.

— Как скажете, барин…

Понятливая… язва. А раз так, то и говорить больше не о чем. Снегов усадил ее рядом и укрыл полой дохи — простудится еще ненароком. Девица не возражала. Она сидела тихая, как мышь под метлой, и едва слышно сопела носом. Почему-то именно этот еле уловимый звук не позволял забыть, что рядом с ним сидит какая-никакая, а молодая девушка, и Снегову казалось, что он чувствует тепло ее тела. Глупости, конечно — через столько-то слоев одежды…

* * *

Вокруг заброшенной сторожки толпились люди, которые прислушивались к истошным крикам какой-то грузной бабы, очевидно, вдовы погибшего Сытина.

— Да что же это деется? Завелись антихристы окаянные и никакой на них управы? Да неужто мы всем миром не справимся? А самое-то гнездо они где свили? Ужель никто не знает? Огнем! Огнем надо карать…

Следовало срочно остановить это безумие, иначе дело может обернуться крестьянским бунтом, а там мало не будет никому…

Оправив парадный китель, Снегов соскочил с саней на ходу и решительно пошел в толпу:

— Как звать тебя, добрая женщина?

Баба, явно непривычная к такому обращению, слегка опешила:

— Фекла я. Фекла Сытина.

— Так, стало быть, это ты, Фекла, пострадавшая сторона?

— Я! Как есть я…

— Люди говорят, что Феофан Сытин был единственным кормильцем в семье?

— Так… все так! На кого ж он меня оставил… — заголосила вдова, — как жить-то теперь, кто подскажет, люди добрые…

А голос у нее отменно поставлен, наверняка в церковном хоре поет…

— Так вот, ежели до завтра у околоточного справку возьмешь, да с ней поспешишь в частном порядке к господину Домбровскому, то есть шанс пенсию тебе выправить…

Слова давались Снегову легко — слишком хорошо он помнил, как мальчишкой прятался в погребе, когда такая же голосистая соседка после смерти отца обвинила мать в ведьмачестве и призывала сжечь дом, а их самих пустить по миру. Мать тогда не растерялась и дала отпор, сумев охладить горячие головы, но дурная слава с той поры преследовала их семью. Ну, это, конечно, совсем глупости и в свете никто не верит, но на Снегова изредка нет-нет, да и косо глянут.

— А что за справку-то? — оживилась несчастная.

— Так запоминай уже. Справку о том, что муж твой, Феофан Сытин, пал смертью лютою и безвременной, и жить теперь тебе, Фекла, совершенно не на что. Это же правда?

— Истинная правда! Дай бог вам здоровьечка, барин. И вам, и супружнице вашей, и детям малым…

— Иди уже, Фекла, успеть надо, пока дело не закрыли.

— А когда его закроют?

— Про то мне неведомо, но поговаривают, что скоро.

Во взгляде безутешной вдовы появилась тревога:

— А вы, барин, замолвите словечко перед благодетелем нашим?

— Всенепременно.

Фекла Сытина, сказав что-то накоротке слушателям, поспешила в сторону поселка, и Снегов заметил, как опустились плечи у молодого солдатика, поставленного охранять пресловутую сторожку. Снегов оглянулся на Грушеньку и сквозь зубы прошептал:

— Не отставайте!

Солдатик было поинтересовался у Снегова, что ему нужно, но против уверенности человека, привыкшего командовать, был бессилен и с готовностью отступил, пропуская Снегова в сторожку.

Интересно, какому идиоту пришла в голову мысль растопить здесь печку? Сладковатый запах крови, пропитавшей соломенный матрас, был густым и тошнотворным. Привычный и не к такому, Снегов принялся осторожно осматривать заляпанные кровью стены, все больше и больше убеждаясь, что чертить эти знаки, да еще кровью жертвы мог только один хорошо известный ему человек, которым постепенно овладевало безумие. Не склонный к мистицизму Снегов всем своим существом ощущал в этой мрачной комнате недавнее присутствие де Ридле. Поглощенный своими мыслями, Снегов совершенно забыл про Грушеньку, которая напомнила о себе сдавленными звуками. Одного взгляда на нее хватило, чтобы понять, что девицу тошнит, а сдерживаться дальше у нее нет сил. Он схватил ее за руку и выволок из сторожки. Караульный успел отскочить в сторону, а Грушенька, едва ступив за порог, согнулась пополам и распрощалась с завтраком. Сергей Сергеевич отвел ее за сторожку и умыл чистым снегом. Грушеньку трясло, и чтобы ее утешить, он приобнял ее за плечи и погладил по спине, как гладил бы ребенка.

— Т-ш-ш… тихо… все кончено… все…

Она доверчиво уткнулась ему в плечо и тихонько заплакала. Утешитель из Снегова был неважный, а женских слез он вообще боялся, поэтому стал лихорадочно думать, как бы ее отвлечь.

— А скажите, Грушенька, откуда взялась у вас такая необычная фамилия?

Подействовало! Девица перестала всхлипывать и подняла на него кроткий взгляд покрасневших глаз. Небольшой носик тоже сильно покраснел, но почему-то ее это совсем не портило. Снегов отругал себя за глупые мысли и повторил вопрос:

— Наверное, у вас в роду были англичане?

— Они и были… — тихо отозвалась Грушенька, — предка «грейнджером»* дразнили, а он возьми и назовись так, когда на службу царскую поступал… зарекомендовал потом себя хорошо… землю получил… дворянство… а фамилия приросла, теперь никто и не вспомнит, какая была.

— Не вспомнит — значит, и не надо… — легкомысленно согласился Снегов.

— А вы?

— Что я? — не понял Сергей Сергеевич.

— А вы откуда?

И чтобы девица успокоилась, Снегов рассказал и про княжеские корни матери, и про ее неудачный брак, и про непринятие родственников.

— Ну и глупцы! — безапелляционно заявила Грушенька.

— Кто? — удивился Снегов.

— Родственники ваши… как они могли от вас отказаться?

Углубляться в дебри непростых отношений Снегов не собирался, но такое искреннее возмущение и поддержка были приятны.

___________________________

* granger (англ. ) — деревенщина, фермер

12. 12. 2015

По дороге к Белозерским Снегов распорядился сделать крюк, чтобы отвезти «Фрола» до усадьбы Грейнджеров. Филька только понимающе кивнул и не сказал ни слова, вроде бы обычное дело — подвозить невесть откуда взявшихся чужих дворовых.

Грушенька по-мальчишески спрыгнула на ходу и весело присвистнула, задорно взглянув на Снегова, отчего в сердце сладко завозилось что-то давно позабытое. Однако предстоящий разговор с Белозерским быстро вернул мысли в более привычное русло.

В огромном холле большого дома Белозерских Снегов столкнулся с Вассой. Идея проследить, куда она направляется, одетая столь кокетливо, была отринута как глупая. Спугнуть де Ридле — последнее, чего он хотел добиться, а тот обладал поистине звериным чутьем. В конце концов, даже звери не убивают каждый день, а до судьбоносного бала осталось меньше недели.

— А ты зачастил, Сереж-жа.

— И вам доброго дня, Василиса Савельевна.

— Все хамишь?

— И в мыслях не было, — Снегов едва заметно усмехнулся, зная, как злит Вассу его шутовская учтивость.

Васса повела приятно-круглым плечом, поправляя серебристо-серое манто:

— Меня не интересуют твои грязные мысли.

— Как вам будет угодно.

Васса презрительно поджала губы, крылья ее точеного носа хищно затрепетали. Смерив Снегова ненавидящим взглядом, она молча пересекла холл и вышла из дома. Лишь облачко морозного пара осталось вместо нее. Вот же змея!

Снегов немедля отправился в хозяйский кабинет, ни секунды не сомневаясь, что был замечен на въезде в усадьбу, и что Белозерскому уже доложили. Однако вместо хозяина за массивным столом сидел его сын Дмитрий, крестник Снегова, о приезде которого Сергей Сергеевич не подозревал.

— Добрый день, Дмитрий! Какими судьбами?

— Отец давно звал, а матушка и вовсе заставила поклясться, что на рождественские каникулы я буду у них.

— Очень рад, что у них такой почтительный сын.

Дмитрий, слывший повесой и частенько расстраивавший родителей своим невниманием, лишь светло улыбнулся и предпочел не заметить иронии.

— Как же я рад видеть тебя, крестный! — он вышел из-за стола и обнял Снегова: — Корнет Белозерский прибыл в родовое гнездо и готов понести все тяготы сыновьей признательности.

— Скоморох!

Снегов ласково потрепал крестника по волосам, в очередной раз поражаясь, как быстро тот вырос, и уселся в гостевое кресло.

— Коньяк? Или, может быть, кагор? У отца был отменный…

Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появился Лаврентий. Он был сосредоточен и явно не имел желания отдавать дань светским условностям:

— Доброе утро, Сергей... — и, повернувшись к сыну, добавил: — Дмитрий, не мог бы ты нас оставить?

— Разумеется, мог бы. Рад встрече, крестный, а кагор мы с тобой выпьем на балу.

Стоило Дмитрию уйти, как Лаврентий налил себе в стакан коньяка и жадно выпил.

— Сильно! — не мог ни одобрить Снегов.

— Сергей, ты там был?

— Да.

— Ты видел?

— Да.

Оставалось только удивляться, когда эту неприглядность увидел Белозерский.

— Он совершенно сошел с ума!

Белозерский, забыв «держать лицо», запустил пятерню в свою пышную шевелюру и с силой дернул за волосы. Потом посмотрел на Снегова совершенно больным взглядом:

— Выпьешь?

— Да.

Снегов щедро плеснул коньяк в винный бокал и вновь наполнил стакан Лаврентия. Белозерский вздрогнул и хрипло спросил:

— Ты же понимаешь, что он не простит нам тех показаний?

— Сестру Вассы он не тронет.

— Думаешь? А племянника? Ведь говорил ему не приезжать…

Неужели Дмитрия на подвиги потянуло? Или обычное любопытство? Хотя крестник мог бежать и от каких-то своих проблем — мало ли во что он опять вляпался… как не ко времени-то!

— Как думаешь, до бала он что-нибудь предпримет?

— Ох, Сережа, знать бы… лет пять назад я бы с легкостью поручился, что он после такого затаится, но сейчас… два трупа подряд… два! Черт меня подери!

— Интересно, а как давно он здесь появился.

— В корень зришь… как и всегда.

Снегов глотнул обжигающий напиток и вопросительно посмотрел на Белозерского. Тот принялся стучать пальцами по лакированной поверхности шахматного столика:

— Васса!

— Когда она появилась?

— Давно… очень давно. Сначала наездами, а уже с лета — почти постоянно… я думал — дело в художнике. Она вроде бы позировала…

— Я видел.

— Что?

— Портрет.

— И как?

— Впечатляет… жаль, не дописан.

— А не дописан, потому что появился он… — Лаврентий был бледен, но собран.

— Скорее всего… и скрывается он среди гостей Кузякина… как бы туда…

— Туда не стоит! В доме шестнадцать входов… Кузякин перестроил по просьбе кого-то из гостей.

— Когда?

— Летом…

— Твою ж…

Коньяк не пьянил и даже не согревал. От возбуждения вспотели ладони.

— Сколько времени упущено…

Лаврентий всегда умел сказать банальность, чтобы подвести итог катастрофе.

— Ты уверен, что он явится на бал?

— Абсолютно. И ничего хорошего от него ждать не приходится.

— Чем быстрее мы его схватим…

— Сережа, в смежной комнате его будут ждать десять физически крепких мужиков из тех, что в войну порох нюхали, наше дело — только загнать его туда.

— Загоним, Лавр. Каким танцем пойдет мазурка?

— Третьим. После полонеза и вальса.

— Как ты его узнаешь?

— Он должен быть в костюме демона.

— Откуда…

— У нас всего двое портных берутся за бальные наряды… а, кроме того, его выдаст Васса.

— Она…

— Я уверен, что она будет рядом.

Пять дней. Всего пять дней, и с этим ужасом будет покончено.

— Она тебе этого не простит.

— Переживу как-нибудь.

Отказываться от обеда у Белозерских уже стало у Снегова традицией, как, впрочем, и прощальная ругань с Чернышевым. Оказывается, от этой склоки можно было получить немалое удовольствие и выпустить пар, и Сергей Сергеевич определенно мог признаться, что присутствие Чернышева в доме имело свои преимущества.

Снегов вернулся в усадьбу Домбровского и, чтобы не беспокоить отдыхающего хозяина, отправился в библиотеку. Там он наткнулся на Гончарова, который, сидя над исчерканным листом, задумчиво грыз перо.

— Стихи слагаете?

Гончаров покраснел и стремительно перевернул лист:

— Не ваше дело.

— Думаете, как пригласить вашу красотку на бал?

Гончаров упрямо прикусил губу и молчал, сжимая и разжимая кулаки, очевидно, чтобы успокоиться. Снегов воодушевился и решил закрепить результат, доверительно понизив голос:

— Рекомендую костюм Паяца.

— Идите к черту!

Насвистывая, Снегов ушел к себе. Ему предстояло запаковать вещи Грушеньки так, чтобы никто не догадался, что именно он выносит из дома. А еще лучше — выбросить тюк в окно и потом незаметно подобрать… или поручить подобрать Фильке. Удивительно, но внеплановая поездка к Грейнджерам совершенно не злила.

Наутро Снегов пожалел, что сообщил Домбровскому, куда собирается. Старик расплылся в сладкой улыбке:

— Ой, как хорошо, Сереженька… давно пора.

— Что «пора»?

— Дело молодое… — туманно отозвался Домбровский.

— Амадей Болеславович, извольте объясниться, — почему-то разозлился Снегов. — Я не понимаю ваших намеков.

— А что тут понимать? — глаза старика весело поблескивали из-за стеклышек очков. — Ты еще молод, она — юна и прекрасна.

— И все же я не понимаю, — настаивал Снегов.

— Ну-ну… не кипятись так. Я точно знаю, что все будет хорошо.

Домбровский отчески похлопал Снегова по плечу и осенил крестом. Ругаться с ним расхотелось, а невесомо-радостное настроение, овладевшее Снеговым с утра, было безвозвратно испорчено.

На крыльце он чуть было не сбил с ног вернувшегося с конной прогулки Гончарова.

— Уже убегаете? — издевательски поинтересовался тот.

— Не твое дело!

— Отчего же. Если будете продолжать расстраивать Амадея Болеславовича, это будет мое дело.

— Надо же! Напугал…

Снегов почти бегом направился по утоптанной дорожке к саням, где его ждал Филька, но все же услышал тихое:

— Посмотрим…

Вот ведь… заноза! Снегов запрыгнул в сани, запахнулся в холодную доху и сердито сказал Фильке:

— Гони! К Грейнджерам.

То ли Филька был более понятливым, то ли более деликатным, но он лишь невозмутимо кивнул и присвистнул, погоняя лошадей.

* * *

Тюк с одеждой Снегов оставил под окном кабинета, в котором ночевал. Он точно не знал, что бойкая девица сказала домашним, и не хотел быть причиной смущения, однако, входя в дом, вдруг понял, что так и не придумал повод для своего визита.

— Доброе утро, Сергей Сергеевич, — Герман Рудольфович довольно улыбался. — А мы как раз с Грушенькой вас вспоминали.

— Надеюсь, добрым словом.

— Исключительно.

Снегову стало неловко: ему совершенно не хотелось, чтобы в его визитах разглядели какой-то намек, но, очевидно, в чем-то он ошибся. Объяснять же всем подряд, что жениться не сможет, даже при сильном желании, было совершенно немыслимо. Оставалось только сделать вид, что напрочь не понимает двусмысленности своего положения, и вести себя крайне осмотрительно, дабы не усугублять неловкости. И компрометировать девицу тоже не хотелось — ей еще в брак вступать. Отчего-то при мысли о замужестве Грушеньки во рту стало кисло, но Снегов решил, что виной тому слишком крепкий кофе за завтраком.

— А я ведь к вам, Герман Рудольфович. По очень важному делу.

Грейнджер довольно закивал и проводил Снегова в кабинет, где сразу же достал излюбленную можжевеловку и разлил ее по микроскопическим рюмочкам.

— Для разговора, — пояснил он и, махом выпив, поинтересовался: — Так что у вас за дело?

Снегов уселся в кресло и, взяв рюмку, посмотрел поверх нее на хозяина:

— Мне вас рекомендовали как очень ответственного и знающего человека.

Грейнджер просиял:

— Кто бы это ни был, он не ошибся! Мы ведь говорим об Амадее Болеславовиче?

— О нем.

— Я так и знал! А что господин Домбровский думает о последних событиях?

— Скорбит…

— Я прекрасно понимаю, что он птица высокого полета, и вы вместе с ним… но скажите, его поймают?

— Кого?

— Сатаниста этого. Это ж надо, страху сколько нагнал… мы спать спокойно не можем…

Уверив, что поймают обязательно и довольно скоро, Снегов замялся. Полномочий следователя у него не было, а вопросы предстояло задать… неудобные.

— Спрашивайте уже, — Грейнджер правильно понял его молчание, — Амадею Болеславовичу и вам я доверяю, а поэтому расскажу, что знаю.

Снегов выдохнул. Насколько проще вести разговоры прямо, не оглядываясь на условности и приличия.

— Герман Рудольфович, а как хорошо вы знаете «гостей» Кузякина?

— Сброд! Такой сброд, не приведи господи! — Грейнджер почесал нос. — А ведь вы правы! Действительно, если где и скрываться, так у Кузякина.

Меньше всего Снегов хотел навести на след болтливого Грейнджера. Тот, словно услыхав его мысли, истово закрестился:

— Я никому! Ей-боже… что я, не понимаю?

— Боюсь, что не совсем. Не забывайте, что вам нельзя привлекать к себе внимание, у вас дочь…

— Да-да, конечно, — Грейнджер стал совершенно серьезным.

— Ну и кого вы знаете?

— Художника этого… Оллонетти, потом еще был скульптор… называл себя Данте… очень неприятный тип… цыгане в количестве…

Снегов устало потер переносицу. Действительно, сброд…

— А самого-то главного я вам не сказал! — голосом театрального распорядителя начал Грейнджер и замолчал, ожидая расспросов.

— Не томите, Герман Рудольфович!

— Кузякин их всех разогнал!

— Всех?

— Вот вам крест, всех!

— Когда?

— Сегодня утром узнал.

— А почему?

— Так самодур же…

Самодурство Кузякина словно объясняло все. Довольный произведенным эффектом, Грейнджер налил себе еще стопочку и с удовольствием выпил, после чего его настроение улучшилось:

— Сергей Сергеевич, а на бал к Белозерским вы пойдете?

— Да.

— Чудесно! Совершенно чудесно. Мы с Грушенькой тоже собираемся. Надеюсь, вы не дадите ей скучать…

— Не могу обещать. Извините, Герман Рудольфович, но мне пора.

— И даже чаю не попьете?

— Никак… дела.

Сергей Сергеевич поспешил покинуть гостеприимного хозяина и в коридоре почти столкнулся с Грушенькой. Она мило покраснела и тоже предложила чай, от которого Снегов снова отказался, но про одежду, сложенную под окном, ему сказать удалось. Показалось или нет, но, по мнению Снегова, румянец на ее щеках стал ярче. Как бы там ни было, следовало скорее оставить этот дом, чтобы не вводить в заблуждение ни девушку с ее папенькой, ни себя самого.

* * *

Дни до бала тянулись невероятно долго. Несмотря на раздражающие намеки Домбровского, Снегов нарочно никуда не выезжал, чтобы не порождать новых слухов, поэтому чуть было не забыл озаботиться костюмом. Сергей Сергеевич как раз собирался к Белозерскому за плащом и маской, когда порывистый Гончаров чуть не сбил его с ног. Спускать такое было решительно нельзя!

— Молодой человек, даже неважное зрение не может оправдать такой неловкости.

— Я же просил меня извинить.

— Простите, не услышал. В голове шумело после удара.

— Я всего-навсего чуть задел вас плечом.

— А мне казалось, что огрызаются только собаки.

Снегов обернулся на деликатное покашливание. Конечно же, Домбровский тут как тут!

— Не ссорьтесь, мальчики.

— Мы не ссоримся.

— Вот и славно! Я распорядился подать чай.

Однако Гончаров слишком куда-то торопился, чтобы согласиться на чаепитие:

— Амадей Болеславович, извините, но меня ждут…

Ждут его! Снегов неодобрительно оглядел Гончарова, мстительно ожидая, что старик настоит на своем и испортит тому настроение, но Домбровский лишь миролюбиво огладил бороду:

— Иди, Гришенька, нехорошо заставлять людей волноваться.

Гончаров словно этого и ждал: мгновение — и его нет.

— Вы ему потакаете, — желчно начал Снегов.

— Брось, Сереженька, я просто хорошо понимаю, что значат такие чувства… вот и ты…

— А к кому он отправился? — невежливо перебил Снегов, не желая выслушивать очередную отповедь.

— А какая разница? — беззаботно отозвался Домбровский. — Пойдем хоть с тобой почаевничаем.

Снегов хотел тоже сослаться на необходимость уйти, но потом подумал, что его спешка тут же будет превратно истолкована, да и с Чернышевым за столом сидеть гораздо неприятнее, чем с Домбровским.

— С удовольствием, Амадей Болеславович.

Уже за чаем Снегов понял, что сильно погорячился. Уж лучше провести день в обществе Чернышева, нежели выслушивать туманные намеки Домбровского, перемежающиеся с душещипательными, по его мнению, историями. Наконец терпение Снегова истощилось:

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 Следующая ⇒