Василий Шукшин 19 страница

Степан вскочил и пошел из храма.

- Ну, зря ты так, святой отец, - сказал Матвей. - Смерти, что ль, хочешь себе?

- Рука не подымется у злодея...

- У тебя язык подымается, подымется и рука. Чего разошелся-то?

- Да вот ведь... во грех ввел! - Митрополит в сердцах ударил Алешку иконкой по голове и повернулся к Богородице: - Господи, прости меня, раба грешного, прости меня, матушка-Богородица... Заступись, Пресвятая Дева, образумь разбойников!

Алешка почесал голову; он тоже сник и испугался.

- Злой... А сам-то не злой?

- Выведете из терпения!..

Тут в храм стремительно вошел Степан... Вел с собой Семку Резаного.

- Кого тут добру учили? - запально спросил он, опять подступая к митрополиту. - Кто тут милосердный? Ты? Ну-ка глянь суда! - Сгреб митрополита за грудки и подтащил к Семке. - Открой рот, Семка. Гляди!.. Гляди, сучий сын! Где так делают?! Можеть, у тебя в палатах? Ну, милосердный козел?! - Степан крепко встряхнул Иосифа. - Всю Русь на карачки поставили с вашими молитвами, в гробину вас, в три господа бога мать!.. Мужику голос подать не моги - вы тут как тут, рясы вонючие! Молись Алешкиному Исусу! - Степан выхватил из-за пояса пистоль. - Молись! Алешка, подставь ему свово Исуса.

Алешка подпрыгал к митрополиту, прислонил перед ним иконку к стене.

- Молись, убью! - Степан поднял пистоль.

Митрополит плюнул на иконку.

- Убивай, злодей, мучитель!.. Казни, пес смердящий! Будь ты проклят!

Степана передернуло от этих слов. Он стиснул зубы... Побелел.

Матвей упал перед ним на колени.

- Батька, не стреляй! Не искусись... Он - хитрый, он нарошно хочет, чтоб народ отпугнуть от нас. Он - старик, ему и так помирать скоро... он хочет муку принять! Не убивай, Степан, не убивай! Не убивай!

- Сука продажная, - усталым, чуть охрипшим голосом сказал Степан, засовывая пистоль за пояс. - Июда. Правду тебе сказал Никон: Июда ты! Сапоги царю лижешь... Не богу ты раб, царю! - Степана опять охватило бешенство, он не знал, что делать, куда деваться с ним.

Иосиф усердно клал перед Богородицей земные поклоны, шептал молитву, на атамана не смотрел.

Степан с томлением великим оглянулся кругом... Посмотрел на митрополита, еще оглянулся... Вдруг подбежал к иконостасу, вышиб икону Божьей Матери и закричал на митрополита, как в бою:

- Не ври, собака! Не врите!.. Если б знал бога, рази б ты обидел калеку?

- Батька, не надо так... - ахнул Алешка.

- Бей, коли, руби все, - смиренно сказал Иосиф. - Дурак ты, дурак заблудший... Что ты делаешь? Не ее ты ударил! - Он показал на икону. Свою мать ударил, пес.

Степан вырвал саблю, подбежал к иконостасу, несколько раз рубанул сплеча витые золоченые столбики, но сам, видно, ужаснулся... постоял, тяжело дыша, глянул оторопело на саблю, точно не зная, куда девать ее...

- Господи, прости его! - громко молился митрополит. - Господи, прости!.. Не ведает он, что творит. Прости, господи.

- Ух, хитрый старик! - вырвалось у Матвея.

- Батька, не надо! - Алешка заплакал, глядя на атамана. - Страшно, батька...

- Прости ему, господи, поднявшему руку, - не ведает он... Митрополит смотрел вверх, на распятие, и крестился беспрестанно.

Степан бросил саблю в ножны, вышел из храма.

- Кто породил его, этого изверга! - горестно воскликнул митрополит, глядя вслед атаману. - Не могла она его прислать грудного в постеле!..

- Цыть! - закричал вдруг Матвей. - Ворона... Туда же - с проклятием! Поверни его на себя, проклятие свое, бесстыдник. Приспешник... Руки коротки - проклинать! На себя оглянись... Никона-то вы как?.. А, небось языки не отсохли - живы-здоровы, попрошайки.

Степан шагал мрачный через размахнувшийся вширь гулевой праздник. На всей площади Кремля стояли бочки с вином. Казаки и астраханцы вовсю гуляли. Увидев атамана, заорали со всех сторон:

- Будь здоров, батюшка наш, Степан Тимофеич!

- Дай тебе бог много лет жить и здравствовать, заступник наш!

- Слава батюшке Степану!

- Слава вольному Дону!

- С нами чару, батька?

- Гуляйте, - сказал Степан. И вошел в приказную палату.

Там на столе, застеленном дорогим ковром, лежал мертвый Иван Черноярец. Ивана убили в ночном бою.

Никого в палате не было.

Степан тяжело опустился на табурет в изголовье Ивана.

- Вот, Ваня... - сказал. И задумался, глядя в окно. Даже сюда, в каменные покои, доплескивался шумный праздник.

Долго сидел так атаман - вроде прислушивался к празднику, а ничего не слышал.

Скрипнула дверь... Вошел Семка Резаный.

- Что, Семка? - спросил Степан. - Не гуляется?

Семка промычал что-то.

- Мне тоже не гуляется, - сказал Степан. - Даже пить не могу. Город взяли, а радости... нету, не могу нисколь в душе наскрести. Вот как бывает.

И опять долго молчал. Потом спросил:

- Ты богу веришь, Семка?

Семка утвердительно кивнул головой.

- А веришь, что мы затеяли доброе дело? Вишь, поп-то шумит... бога топчем. Рази мы бога обижаем? У меня на бога злости нету. Бога топчем... Да пошто же? Как это? Как это мы бога топчем? Ты не думаешь так?

Семка покачал головой, что - нет, не думает. Но его беспокоило что-то другое - то, с чем он пришел. Он стал мычать, показывать: показывал крест, делал страшное лицо, стал даже на колени... Степан не понимал. Семка поднялся и смотрел на него беспомощно.

- Не пойму... Ну-ка ишо, - попросил Степан.

Семка показал бороду, митру на голове - и на храм, откуда он пришел, где и узнал важное, ужасное.

- Митрополит?

Семка закивал, замычал утвердительно. И все продолжал объяснять: что митрополит что-то сделает.

- Говорит? Ну... Чего митрополит-то? Чего он, козел? Лается там небось? Пускай...

Семка показал на Степана.

- Про меня? Так. Ругается? Ну и черт с им!

Семка упал на колени, занес над головой крест.

- Крестом зашибет меня?

- Ммэ... э-э... - Семка отрицательно затряс головой. И продолжал объяснять: что-то страшное сделают со Степаном - митрополит сделает.

- А-а!.. Проклянут? В церквах проклянут?

Семка закивал утвердительно. И вопросительно, с тревогой уставился на Степана.

- Понял, Семка: проклянут на Руси. Ну и... проклянут. Не беда. А Ивана тебе жалко?

Семка показал, что - жалко. Очень... Посмотрел на Ивана.

- Сижу вот, не могу поверить: неужели Ивана тоже нету со мной? Он мне брат был. Он был хороший... Жалко. - Степан помолчал. - Выведем всех бояр, Семка, тада легко нам будет, легко. Царь заартачится, - царя под зад, своего найдем. Люди хоть отдохнут. Везде на Руси казачество заведем. Так-то... Это по-божески будет. Ты жениться не хошь?

Семка удивился и показал: нет.

- А то б женили... Любую красавицу боярскую повенчаю с тобой. Приглядишь, скажи мне - свадьбу сыграем. Ступай позови Федора Сукнина.

Семка ушел.

Степан встал, начал ходить по палате. Остановился над покойником. Долго вглядывался в недвижное лицо друга. Потрогал зачем-то его лоб... Поправил на груди руку, сказал тихо, как последнее сокровенное напутствие:

- Спи спокойно, Ваня. Они за то будут кровью плакать.

Пришел Сукнин.

- Ступай к митрополиту в палаты, возьми старшего сына Прозоровского, Бориса, и приведи ко мне. Они там с матерью.

Сукнин пошел было исполнять.

- Стой, - еще сказал Степан. - Возьми и другого сына, младшего, и обоих повесь за ноги на стене.

- Другой-то совсем малой... Не надо, можеть.

- Я кому сказал! - рявкнул Степан. Но посмотрел на Федора - в глазах не злоба, а мольба и слезы стоят. И сказал негромко и непреклонно: - Надо.

Сукнин ушел.

Вошел Фрол Разин.

- Там Васька разошелся... Про тебя в кружале орет что попало.

- Что орет?

- Он-де Астрахань взял, а не ты. И Царицын он взял.

Степан горько сморщился, как от полыни; прихрамывая, скоро прошел к окну, посмотрел, вернулся... помолчал.

- Пень, - сказал он. - Здорово пьяный?

- Еле на ногах...

- Кто с им? - Степан сел в деревянное кресло.

- Все его... Хохлачи, танбовцы. Чуток Ивана Красулина не срубил. Тот хотел ему укорот навести...

Степан вскочил, стремительно пошел из палаты.

- Пойдем. Счас он у меня Могилев возьмет.

Но в палату, навстречу ему, тоже решительно и скоро вошел Ларька Тимофеев, втолкнул Степана обратно в покои... Свирепо уставился атаману в глаза.

- Еслив ты думаешь, - заговорил Ларька, раздувая ноздри, - что ты один только в ответе за нас, то мы так не думаем. Настрогал иконок?!.

Степан растерянно, не успев еще заслониться гневом, как щитом, смотрел на есаула.

- Ты что, сдурел, Ларька? - спросил он.

- Я не сдурел! Это ты сдурел!.. Иконы кинулся рубить. А митрополит их всем показывает. Зовет в церкву и показывает... Заместо праздника-то... горе вышло: испужались все, дай бог ноги - из церквы. На нас глядеть боятся...

До Степана теперь только дошло, как неожиданно и точно ударил митрополит: ведь он же сейчас нагонит на людей страху, отвернет их, многих... О, проклятый, мудрый старик! Вот это - дал так дал.

Степан сел опять в кресло. Посмотрел на Ларьку, на брата Фрола... Качнул головой.

- Что делать, ребята? Не подумал я... Что делать, говорите? заторопил он.

- Закрыть церкву, - подсказал Фрол.

- Как закрыть? - не понял Ларька.

- Закрыть вовсе... не пускать туда никого.

- А? - вскинулся с надеждой Степан.

- Нет... видели уж, - возразил Ларька. - Так хуже.

- А как? - чуть не в один голос спросили Степан и Фрол. - Как же? еще спросил Степан. - Разбегутся ведь, правда.

- Сам не знаю. Выдь на крыльцо, скажи: " Сгоряча, мол, я... "

- Ну, - неодобрительно сказал Степан. - Это что ж... Знамо, что сгоряча, но ведь - иконы! А там - мужичье: послушать послушают, а ночью все равно тайком утянутся. Где Матвей? Ну-ка, Фрол, найди Матвея.

- Э-э! - воскликнул Ларька. - Давай так: я мигом найду монаха какого-нибудь, научу его, он выйдет и всем скажет: " Там, мол, митрополит иконы порушенные показывает: мол, Стенька изрубил их - не верьте: митрополит сам заставил меня изрубить их, а свалить на Стеньку". А?

Братья Разины, изумленные стремительным вывертом бессовестного Ларьки, молча смотрели на него. Есаул мыслил, как в ненавистный дом крался: знал, где ступить неслышно, как пристукнуть хозяина и где вымахнуть, на случай беды, - все знал.

- Где ты такого монаха найдешь? - спросил Степан первое, что пришло в голову; Ларька часто его удивлял.

- Господи!.. Найду. Что, монахи жить, что ли, не хочут? Все жить хочут.

- Иди, - сказал Степан. - Иди, останови митрополита вредного. Промахнулся я с им.

- А ты потом выйдешь и устыдишь митрополита принародно. Скажи: " Ая-яй-яй, старый человек, а такую напраслину на меня... "

- Нет, - возразил Степан, - я не пойду. Сам устыди его хорошенько. А батька, скажи всем, пьяный лежит. Нет, не пьяный, а... куда-то ушел с казаками. Найди, найди скорей монаха, надавай ему всякой всячины - пусть разгласит всем, что иконы рубил. Хорошая у тебя голова, Ларька. Не пьешь, вот она и думает хорошо. Молодец. Ай, как я оплошал!..

Трезвый Ларька, а с ним и Фрол пошли улаживать дело.

Ларька смолоду как-то чуть не насмерть отравился " сиухой" и с тех пор не мог пить. Казнился из-за этого - стыд убивал, но никакая сила не могла заставить его проглотить хоть глоток вина: пробовал - тут же все вылетало обратно, потом был скрежет зубовный и страдание. Так и жил - мерином среди жеребцов донских. Может, оттого и злобился лишний раз.

- Мы с Федькой Шелудяком будем стыдить митрополита, - сказал оборотистый есаул Фролу, - а пока монаха пошукаем... Нет, давай-ка так сделаем, - приостановился Ларька, - вы с Федькой Сукниным народу суда назовите побольше - вести, мол, важные, а я монаха приведу. Потом уж митрополита выташшим...

- Матвея тоже возьмите с собой, - посоветовал Фрол, - пусть тоже пристыдит его. Мужичьими словами... он умеет.

- Да пошел он... ваш Матвей - без его управимся.

... Уса Степан не нашел в кружалах: собутыльники Уса, прослышав, что его ищет гневный атаман, заблаговременно увели куда-то совсем пьяного Василия.

На берегу Волги казаки и стрельцы, приставшие к казакам, дуванили добро астраханских бояр. Степан пошел туда, проверил, что делят справедливо, набрал с собой голи астраханской и повел селить в дома побитых начальных людей и купцов. Скоро за атаманом увязался весь почти посад астраханский... Многие наизготовке несли с собой скарб малый - чтоб немедля и вселяться в хоромы.

Сперва ходили по домам убитых у Черного Яра, потом пошли в дома убитых в эту ночь и в утро, но народу за атаманом прибывало... Степан вышел на главную улицу - от Волги к Белому городу - и пошел подряд по большим домам: селил бедноту и рвань.

Почти в каждом доме ни хозяина, ни взрослых сыновей не оказывалось прятались. Остальных домочадцев и слуг выгоняли на улицу... Везде были слезы, вой. Никого не трогали - атаман не велел. Давали забрать пожитки... И в каждом доме справляли новоселье с новыми хозяевами. И в каждом доме поминки по Ивану Черноярцу.

К концу дня Степан захмелел крепко. Вспомнил Уса, сгребся, пошел опять искать его. К тому времени с ним были трезвые только Матвей Иванов, Федор Сукнин и брат Фрол. Степан то лютовал и грозился утопить Ваську, то плакал и звал Ивана Черноярца... В первый раз, когда Матвей увидел, как плачет Степан, у него волосы встали дыбом. Это было страшно... Видел он Степана в жуткие минуты, но как-то знал - по глазам - это еще не предел, не безумство. Вот - наступил предел. Вот горе породило безумство. В глазах атамана, ничего не видящих, криком кричала одна только боль.

Оказались возле Кремля, Степан пошел в приказную палату, где лежал Иван. Упал в ноги покойного друга и завыл... И запричитал, как баба:

- Ваня, да чем же я тебя так обидел, друг ты мой милый?! Зачем ты туда? О-ох!.. Больно, Ваня, тоска-а! Не могу! Не могу-у!..

Степан надолго умолк, только тихо, сквозь стиснутые зубы стонал и качал головой, уткнувшись лицом в ладони. Потом резко встал и начал поднимать Ивана со смертного ложа.

- Вставай, Ваня! Ну их к... Пошли гулять.

Иван с разбитой головой повис на руках Степана... А Степан все хотел посадить его на столе, чтобы он сидел, как Стырь сидел в царицынском приказе.

- Гулять будем! Тошно мне без тебя... - повторял он.

- Степан, родной ты мой, - взмолился Матвей. - Степушка!.. Мертвец он, Иван-то, куда ты его? Положь. Не надо. Убитый он, очнись ты, ради Христа истинного, чего ты тормошишь-то его: убили его.

Вот тут-то сделалось страшно Матвею. Степан глянул на него... И Матвей оторопел - на него глянули безумные глаза, знакомые, дорогие до слез, но - безумные.

- Кто убил? - спросил тихо Степан. Он все держал тело в руках.

- В бою убили... - Матвей попятился к двери. - Ночью...

- Кто? Он со мной был все время.

- Опомнись, Степан, - сказал Федор. - Ну, убили... Рази узнаешь теперь? Возле ворот кремлевских... стрельнули. Иван, царство небесное, завсегда вперед других лоб подставлял. Со стены стрельнули. И не с тобой он был, а с дедкой Любимом вон, спроси Любима, он видал... Мы уж в городе были, а у ворот отбивались ишо.

Степан долго стоял с телом в руках, что-то с трудом, мучительно постигая. Горестно постиг, прижал к груди окровавленную голову друга, поцеловал в глаза.

- Убили, - сказал он. - Отпевать надо. А не обмыли ишо...

- Да положь ты его... - опять заговорил было Матвей, но Федор свирепо глянул на него, дал знак: пусть отпевает! Пусть лучше возится с покойным, чем иное что. Вся Астрахань сейчас - пороховая бочка, не хватает, чтоб Степан бросил в нее головню: взлетит к чертовой матери весь город - на помин души Ивана Черноярца. Стоит только появиться Разину на улице и сказать слово.

- Отпевать надо, - поспешил исправить свою оплошность Матвей. - А как же? Надо отпевать - он христианин.

- Надо, - сказал и Фрол Разин.

Степан понес тело в храм.

- Зовите митрополита, - велел он.

Митрополита искали, но не нашли. Стыдили-таки его, принародно стыдили - Ларька и Шелудяк - за " подлог". У митрополита глаза полезли на лоб... Особенно его поразило, что нашелся монах, уличивший его во лжи. После того он исчез куда-то - должно быть, спрятался.

Отпевал Ивашка Поп, расстрига.

Потом поминали всех убиенных...

Утром Степана разбудил Матвей.

- Степан, а Степан!.. - толкал он атамана. - Поднимись-ка!

- А? - Степан разлепил веки: незнакомое какое-то жилье, сумрачно, только еще светало. - Чего?

- Вставать пора.

- Кто тут?

- Подымись, мол. Я это, Матвей.

Степан приподнял тяжелую хмельную голову, огляделся вокруг. С ним рядом лежала женщина, блаженно щурила сонные глаза. Молодая, гладкая и наглая.

- Ты кто такая? - спросил ее Степан.

- Жонка твоя. - Баба засмеялась.

- Тю!.. - Степан отвернулся.

- Иди-ка ты отсудова! - сердито сказал Матвей бабе. - Развалилась... дура сытая. Обрадовалась.

- Степан, застрель его, - сказала баба.

- Иди, - велел Степан, не глядя на " жонку".

Баба выпростала из-под одеяла крепкое, нагулянное тело, сладко, со стоном потянулась... И опять радостно засмеялась.

- Ох, ноченька!.. Как только и выдюжила.

- Иди, сказали! - прикрикнул Матвей. - Бесстыжая... Урвала ночку тем и будь довольная.

- На, поцалуй мою ногу. - Баба протянула Матвею ногу.

- Тьфу!.. - Матвей выругался, он редко ругался.

Степан толкнул бабу с кровати.

Баба притворно ойкнула, взяла одежонку и ушла куда-то через сводчатый проем в каменной стене.

Степан спустил ноги с кровати, потрогал голову.

- Помнишь что-нибудь? - спросил Матвей.

- Найди вина чару. - Степан тоскливо поискал глазами по нарядной, с высокими узкими окнами белой палате. - Мы где?

Матвей достал из кармана темную плоскую бутыль, подал.

- В палатах воеводиных.

Степан отпил с жадностью, вздохнул облегченно:

- Ху!.. - Посидел, свесив голову.

- Степан, так нельзя... - Матвей изготовился говорить долго и внушительно. - Эдак мы не только до Москвы, а куда подальше сыграем - в гробину, как ты говоришь. Когда...

- Где Васька? - спросил Степан.

- Где Васька?.. Кто его знает? Сидит где-нибудь так же вот похмеляется. Ты помнишь, что было-то?

Степан поморщился:

- Не гнуси, Матвей. Тошно.

- Будет тошно! С Васькой вам разойтиться надо, пока до беды не дошло. Вместе вам ее не миновать. Оставь его тут атаманом - куда с добром! И уходить надо, Степан. Уходить, уходить. Ты человек войсковой - неужель ты не понимаешь? Сопьются же все с круга!.. Нечего нам тут делать больше! Теперь мужа с топором - нету. За спиной-то...

- Понимаешь, понимаешь... А не дать погулять - это тоже обида. Вот и не знаю, какая беда больше: дать погулять или не дать погулять. С твое-то и я понимаю, Матвей, а дальше... никак не придумаю: как лучше?

- Сморите маленько. Да сам-то поменьше пей. Дуреешь ты - жалко же. И страшно делается, Степан. Страшно, ей-богу.

- Опять учить пришел? - недовольно сказал Степан.

Матвей на этот раз почему-то не испугался.

- Маленько надо. Царем, вишь, мужицким собираисся стать - вот и слушай: я мужик, стану тебе подсказывать - где не так. - Матвей усмехнулся. - Мне, стало быть, и подсказать можно, где не так делаешь: не боярам же тада подсказывать...

- Каким царем? - удивился Степан. - Ты что?

- Вчерась кричал. Пьяный. - Матвей опять усмехнулся. - А знаешь, какой мужику царь нужен?

- Какой? - не сразу спросил Степан.

- Никакой.

- Так не бывает.

- А еслив не бывает, тада уж такой, какой бы не мешал мужикам. И чтоб не обдирал наголо. Вот какого надо. Тут и вся воля мужицкая: не мешайте ему землю пахать. Да ребятишек ростить. Все другое он сам сделает: свои песни выдумает, свои сказки, свою совесть, указы свои... Скажи так мужику, он пойдет за тобой до самого конца. И не бросит. Дальше твоих казаков пойдет. И не надо его патриархом сманивать - что он вроде с тобой идет...

Степан заинтересовался:

- Вон как!.. А вот здесь у тебя промашка, хоть ты и умный: он, мужик твой...

- Да пошто же он мой-то?

- Чей же?

- Твой тоже. Чего ты от его отрекаесся?

- Хрен с им, чей он! Он своего поместника изведет и подумает: хватит, теперь я вольный. А невдомек дураку: завтра другого пришлют. А еслив он будет знать, что с им патриарх поднялся да царевич...

- Какой царевич? - удивился Матвей.

- Алексей Алексеич.

- Он же помер!

- Кто тебе сказал? - Степан пытливо глядел на рязанца, точно проверяя на нем эту неслыханную весть.

- Да помер он! - заволновался было Матвей.

- Врут. Он живой... Царь с боярами допекли его, он ушел от их. Он живой.

Матвей внимательно посмотрел на Степана. Понял.

- Во-он ты куда. Ушел?

- Ушел.

- И к тебе пришел?

- И ко мне пришел. А к кому больше?

- Знамо дело, больше некуда. Про Гришку Отрепьева слыхал?

- Про Гришку? - Степан вдруг задумался, точно пораженный какой-то сильной, нечаянной мыслью. - Слыхал про Гришку, слыхал... Как бабу-то зовут?

- Какую?

- Жонку-то мою...

Матвей засмеялся:

- Ариной.

- Ариша! - позвал Степан.

Арина вошла, одетая в дорогие одежды.

- Чево, залетка моя? Чево, любушка...

- Тьфу! - обозлился Степан. - Перестань! Сходи передай казакам: пускай найдут Мишку Ярославова. Чтоб бегом ко мне!

Арина скорчила Матвею рожу и ушла.

Степан надел штаны, чулки. Заходил по палате.

- А бог какой мужику нужен? - спросил через свои думы.

- Бог?.. - Теперь и Матвей задумался, хотел сказать серьезно, а серьезно, вплотную никогда так не думал - какой мужику бог нужен.

- Ну? - не сразу переспросил Степан; из всех разговоров с умным мужиком он не понял: верует тот богу или нет.

- Да вот думаю. Какой-то, знаешь... чтоб мне перед им на карачках не ползать. Свойский. Чтоб я с им - по-соседски, как ты вон рассказывал. Был у меня в деревне сосед... Старик. Вот такого бы. Так живой, говоришь, царевич?

- Что ж старик? - Степан не хотел больше про царевича.

- Старик мудрой... Тот говорил: я сам себе бог.

- Ишь ты!

- Славный старик. Помер, царство небесное. Такого я б не боялся. А ишо - понимал бы я его хоть. Того вон, - Матвей посмотрел на божницу, - не понимаю. Всю жись меня им пугают, а за что? - не пойму. Ты вон страшный. но я хоть понимаю: так уж человек себя любит, что поперек не скажи убьет.

Степан остановился перед Матвеем, но тот опередил его неожиданным вопросом.

- А меня-то правда любишь? - спросил.

- Как это? - опешил Степан.

- Вчерась говорил, что жить без меня не можешь. - Матвей искренне засмеялся. - Ох, Степан, Степан... смешной ты. Не всегда, правда, смешной. Да как же царевич-то уцелел, а?

- Я его про бога, он мне про царевича. С царевичем дело простое: поведем на Москву, спросим отца и бояр: чего там у их?.. Ты богу веруешь?

- Про бога, Тимофеич... не надо - боюся. Думать даже боюся. Вишь, тут как: залезешь в душу-то, по-правдишному-то, а там и говорить нечего черным-черно. Вовсе жуть возьмет.

Вошел Мишка Ярославов.

- Здорово ночевал, батька! - Сам Мишка не светлей атамана с утра; только, видно, разбудили, опухший.

- Здорово. Садись пиши. - Степан недовольно посмотрел на есаула. Тоже красавец... Не просвистеть бы нам, есаул, с этой сиухой последний умишко.

- Чего писать-то? - Мишка не глядел на атамана, а на Матвея украдкой, зло зыркнул: овца рязанская, успел наябедничать. - С утра писать...

- Чего говорить буду, то и пиши. Сумеешь хоть?..

Мишка нашел в воеводиных палатах бумагу, чернила, перо... Подсел к столу, склонил набок пудовую голову... Еще раз презрительно глянул на Матвея.

- Давай.

- Брат! - стал говорить Степан, прохаживаясь по горнице. - Ты сам понимаешь... Нет, погоди, не так...

- Это кому ты? - спросил Матвей.

- Шаху персицкому. Брат! Бог, который, ты сам знаешь, управляет государями не так, как целым миром, этой ночью посоветовал мне хорошее дело. Я тебя крепко полюбил. Надо нам с тобой соединиться против притеснителев...

- Погоди маленько, - сказал Мишка. - Загнал. Притеснителев... Дальше?

Матвей изумленно и почтительно смотрел на атамана и слушал.

- Я прикинул в уме: кто больше мне в дружки годится? Никто. Только ты. Я посылаю к тебе моих послов и говорю: давай учиним дружбу. Я думаю, у тебя хватит ума и ты не откажесся от такого выгодного моего предлога. Заране знаю, ты с великой охотой согласисся со мной, я называю тебя другом, на которого надеюсь. У меня бесчисленное войско и столько же богатства всякого, но есть нуждишка в боевых припасах. А также в прочих припасах, кормить войско. У тебя всяких припасов много...

- Погодь, батька. Много... Так?

- У тебя припасов много, даже лишка есть, я знаю. Удели часть своему другу, я заплачу тебе. Я не думаю, чтоб тебе отсоветовали прислать это мне. Но если так получится, то знай: скоро увидишь меня с войском в своей земле: я приду и возьму открытой силой, еслив ты по дурости не захочешь дать добровольно. А войска у меня - двести тыщ. - Степан подмигнул Матвею.

- Так, - сказал Мишка. - Думаешь, клюнет?

- Так что выбирай: или ты мне друг, или я приду и повешу тебя. Печать есть у нас?

- Своей нету. Я воеводину прихватил тут... На всякий случай: добрая печать.

- Притисни воеводину. Пора свою заиметь.

- Заимеем, дай срок. - Мишка хлопнул воеводиной печатью в лист, полюбовался на свою писанину и на красавицу печать.

- Собери сегодня всех пищиков астраханских: писать письма в городки и веси, - велел Степан, подавая есаулу плоскую темную склянку. - Много надо! Разошлем во все стороны.

- Разошлем, - сказал Мишка, принимая из рук атамана бутылицу. А ему показал лист. - Чисто указ государев!

- Доброе дело, - похвалил Матвей мысль атамана - про письма-то: он давно талдычил про них.

- К шаху сегодня послать. Скажи Федору; пускай приберет трех казаков... - Степан взял у Мишки бутылицу с " сиухой", допил остатки.

- Когда же вверх-то пойдем? - спросил Матвей.

- Пойдем, Матвей. Погуляем да пойдем. Наберись терпения. Дай маленько делу завязаться... Пускай про нас шире узнают, народишко-то, - пускай ждут по дороге, чтоб нам не ждать. Пускай и письмишки походют по свету... Надо было раньше с имя додуматься: с зимы прямо двигать. Вот где надо, так ни одного дьявола с советом нет! - Степан отпил еще из бутылки. - Интересно, говоришь, как уцелел царевич? - спросил он легко и весело.

- Шибко интересно. Как же это он, сердешный...

- О, это цельная сказка, Матвей. Разное с им приключалось... Я тебе как-нибудь порасскажу.

Часть третья

КАЗНЬ

А в Москву писали и писали...

Думный дьяк читал царю и его ближайшему окружению обширное донесение, составленное по сведениям, полученным из района восстания:

- "... Великому государю изменили, того вора Стеньку в город пустили. И вор Стенька Разин боярина и воеводу князя Ивана Семеныча Прозоровского бросил с раскату*. А которые татаровя были под твоею, великого государя, высокою рукою, и те татаровя тебе, великому государю, изменили и откочевали к нему, вору, к Стеньке. А двух сынов боярских он, Стенька, на городской стене повесил за ноги, и висели они на стене сутки. И одного боярского большого сына, сняв со стены, связав, бросил с раскату ж, а другого боярского меньшого сына, по упрошению матери его, сняв со стены и положа на лубок, отвезли к матери в монастырь. А иных астраханских начальных людей, и дворян, и детей боярских и тезеков всех, и которые с ним, Стенькою, в осаде дрались, побил. И в церквах божьих образы окладные порубил, и великого государя денежную казну всю поимал, и всякие дела в приказах пожег с бесовскою пляскою, и животы боярские и всяких чинов начальных людей в том городе Кремле все пограбил же. И аманатов из Астрахани отпустил по кочевьям их, и тюрьмы распустил. А боярская жена и всяких начальных людей жены все живы, и никого тех жен он, Стенька, не бил.

_______________

* Раскатом в XVII веке называли, очевидно, всякое сооружение,

которое практически служило еще и целям обзорной высоты: башни

крепостных стен, лобные места, колокольни. - Прим. автора.

А был он, Стенька, в Астрахани недели с две и пошел на Царицын Волгою. И после себя оставил он, Стенька, в Астрахани товарищев своих, воровских казаков, с десятка по два человека; а с ними, воровскими казаками, оставил в Астрахани начальным человеком товарища своего Ваську Уса.

А стольник и воевода князь Семен Львов ныне в Астрахани жив. А как ему, вору Стеньке, астраханская высылка на Волге сдалась, и он, вор Стенька, учиня круг, и в кругу говорил: любо ль вам, атаманы молодцы, простить воеводу князь Семена Львова? И они, воровские казаки, в кругу кричали, что простить его им любо.

А из Астрахани он, вор Стенька, до Царицына шел Волгою две недели.

И пришел он, вор Стенька, на Царицын, послал от себя на Дон воровских казаков с братом своим Фролкою - всех человек с 500 с деньгами и со всякими грабежными животами, да с ними восемь пушек. И у него, у вора Стеньки, на Царицыне были круги многие.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒