Глава LXV

Как‑ то вечером Петрония навестил сенатор Сцевин[421] и завел с ним долгую беседу о тяжких временах, выпавших им на долю, и об императоре. Говорил он так откровенно, что Петроний, хоть и был с ним в дружеских отношениях, насторожился. Сенатор сетовал, что все в мире идет вкривь и вкось, повсюду царит безумие и, как ни погляди, все это наверняка закончится катастрофой более страшной, чем пожар Рима. Еще говорил он, что даже августианы ропщут, что Фений Руф[422], второй префект претория, с трудом терпит власть негодяя Тигеллина, а весь род Сенеки до крайности возмущен тем, как обходится император со старым своим наставником и с Луканом. Наконец он упомянул о недовольстве народа и даже преторианцев, большинство которых Фений Руф привлек на свою сторону.

– Зачем ты это говоришь? – спросил Петроний.

– Из опасений за императора, – отвечал Сцевин. – У меня среди преторианцев есть дальний родственник, как и я, именем Сцевин, от него‑ то я знаю, что делается в лагере. Недовольство ширится и там. Видишь ли, Калигула тоже был безумным, и ты знаешь, чем это кончилось! Нашелся такой Кассий Херея… Да, это было ужасно, и, разумеется, среди нас не найдется человека, который бы его одобрил, а все же Херея избавил мир от чудовища.

– Иначе говоря, – возразил Петроний, – ты хочешь сказать: «Я Херею не одобряю, но он был замечательный человек, и да пошлют нам боги побольше таких, как он».

Тут Сцевин переменил тему и вдруг стал расхваливать Пизона. Превозносил весь его род, его привязанность к жене и, наконец, его ум, спокойствие, редкий дар привлекать людей.

– Император бездетен, – сказал он, – и все прочат ему в преемники Пизона. Не сомневаюсь, что каждый римлянин с великой охотой помог бы ему прийти к власти. Его любит Фений Руф, ему беззаветно предан род Аннеев. Плавтий Латеран[423] и Туллий Сепецион ради него готовы в огонь и в воду. Также и Натал[424], и Субрий Флав[425], и Сульпиций Аспер[426], и Афраний Квинциан, и даже Вестин.

– От этого последнего Пизону будет мало проку, – возразил Петроний. – Вестин собственной тени боится.

– Вестин боится снов и духов, – сказал Сцевин, – но человек он дельный, и его по праву собираются избрать консулом. А если в душе он против гонений на христиан, ты его не должен за это осуждать – ведь и ты хотел бы, чтобы эти чудовищные казни прекратились.

– Не я, а Виниций, – ответил Петроний. – Только ради Виниция мне хотелось бы спасти одну девушку, но я не могу этого сделать, потому что лишился благосклонности императора.

– Неужели? Разве ты не заметил, что император снова приближает тебя, заговаривает с тобою? И я объясню тебе причину. Ведь он снова собирается в Ахайю, чтобы там петь на греческом языке песни собственного сочинения. Он рвется в это путешествие, но вместе с тем дрожит при мысли о насмешливом нраве греков. Как он полагает, его там ждет либо величайший триумф, либо величайший провал. Он нуждается в дельных советах, и он знает, что лучше тебя никто ему не посоветует. Вот почему ты опять в милости.

– Меня мог бы заменить Лукан.

– Меднобородый его ненавидит и в душе осудил на смерть. Ищет только предлога, ведь он всегда ищет предлогов. Лукан понимает, что надо спешить.

– Клянусь Кастором! – сказал Петроний. – Возможно, это так. Но я мог бы испробовать и другое средство мгновенно войти снова в милость.

– Какое?

– Да повторить Меднобородому все, что ты говорил сейчас.

– Я ничего не говорил! – с тревогой воскликнул Сцевин.

Петроний положил ему руку на плечо.

– Ты назвал императора безумным, сулил ему в преемники Пизона и сказал: «Лукан понимает, что надо спешить». С чем это вы хотите спешить, carissime?

Сцевин побледнел. С минуту они смотрели другу другу в глаза.

– Ты не повторишь этого!

– Клянусь бедрами Киприды! Ты и впрямь хорошо меня знаешь! Да, я не повторю. Я ничего не слышал, но также не хочу ничего слышать более. Ты понял? Жизнь слишком коротка, чтобы стоило что‑ то предпринимать. Прошу тебя только посетить сегодня Тигеллина и побеседовать с ним так же долго, как со мною, о чем захочешь.

– Зачем это?

– А затем, чтобы, если Тигеллин когда‑ нибудь скажет мне: «Сцевин был у тебя», я мог бы ему ответить: «В тот же день он был и у тебя».

Слушая его, Сцевин переломил тросточку из слоновой кости, которую держал в руке.

– Пусть злосчастье падет на этот хлыст. Нынче же буду у Тигеллина, а потом на пиру у Нервы. Ведь ты тоже придешь? В любом случае, до встречи послезавтра в амфитеатре, там будут выступать уже остатки христиан! До встречи!

– Послезавтра, – повторил Петроний, оставшись один. – Стало быть, времени терять нельзя. Я действительно понадоблюсь Агенобарбу в Ахайе, так что он, возможно, уважит мою просьбу.

И он решил испробовать последнее средство.

На пиру у Нервы император пожелал, чтобы Петроний возлежал за его столом, ибо намеревался поговорить с ним об Ахайе и о других городах, где он мог бы выступить с надеждой на наибольший успех. Особенно опасался он мнения афинян. Прочие августианы прислушивались к их беседе, чтобы, подобрав крохи метких фраз Петрония, выдавать их потом за свои.

– Мне кажется, что я до сих пор еще не жил, – сказал Нерон, – и только в Греции появлюсь на свет.

– Да, там ты родишься для новой славы и бессмертия, – ответствовал Петроний.

– Надеюсь, что так будет и что Аполлон не возревнует ко мне. Если я возвращусь с триумфом, совершу ему гекатомбу, какой доныне не получал ни один бог.

Сцевин процитировал строки Горация:

Sic te diva Cypri,

Sic fratres Helenae, lucida sidera,

Ventorumque regat pater…[427]

– Корабль уже стоит в Неаполисе, – сказал император. – Я хотел бы выехать завтра.

Тогда Петроний, встав с ложа и глядя прямо в глаза императору, сказал:

– Дозволь мне, о божественный, сперва устроить свадебный пир, на который я прежде всего хочу пригласить тебя.

– Свадебный пир? Какой? – спросил Нерон.

– Свадьбу Виниция с дочерью царя лигийцев и твоей заложницей. Она, правда, теперь в тюрьме: но, во‑ первых, как заложница она не может быть заточена в темницу, а во‑ вторых, ты сам соизволил разрешить Виницию жениться на ней, а твои приговоры, подобно приговорам Зевса, непреложны – посему прикажи выпустить ее из тюрьмы, и я ее вручу жениху.

Хладнокровие и спокойная уверенность, с какою говорил Петроний, смутили Нерона – он всегда несколько терялся, когда с ним говорили в такой манере.

– Да, знаю, – сказал император, опуская глаза. – Я вспоминал о ней и о том великане, который задушил Кротона.

– В таком случае оба они спасены, – спокойно сказал Петроний.

Но Тигеллин пришел на помощь своему владыке.

– Она находится в тюрьме по воле императора, а ведь ты, Петроний, сам сказал, что его приговоры непреложны.

Все присутствующие, знавшие историю Виниция и Лигии, прекрасно понимали, о чем речь, и молча прислушивались, чем кончится разговор.

– Она находится в тюрьме по твоей оплошности и из‑ за твоего незнания «права народов», находится там против воли императора, – резко возразил Петроний. – Ты, Тигеллин, малый недалекий, но ведь и ты не станешь утверждать, что она подожгла Рим, а если бы даже и стал это утверждать, император тебе бы не поверил.

Однако Нерон уже оправился от смущения и, щуря близорукие свои глаза, с неописуемо злобной гримасой произнес:

– Петроний прав.

Тигеллин удивленно взглянул на него.

– Петроний прав, – повторил Нерон. – Завтра перед нею откроются ворота тюрьмы, а о свадебном пире мы потолкуем в амфитеатре.

«Я опять проиграл! » – подумал Петроний.

И, воротясь домой, он был настолько уверен, что жизни Лигии пришел конец, что утром следующего дня послал в амфитеатр преданного ему вольноотпущенника договориться со смотрителем сполиария, чтобы выдали ее тело, – он намеревался передать его Виницию.

⇐ Предыдущая 46 47 48 49 505152 53 54 55 Следующая ⇒