Глава LIX

– Государь, – говорил Хилон, – море теперь, как оливковое масло, волны точно уснули… Поедем в Ахайю. Там тебя ждет слава Аполлона, ждут венки, триумфы, народ тамошний тебя боготворит, и боги примут как равного себе гостя, а здесь, государь…

Тут он запнулся, потому что вдруг затряслась у него нижняя губа и вместо слов стали вылетать какие‑ то невнятные звуки.

– Поедем, как только закончатся игры, – отвечал Нерон. – Я знаю, что и так кое‑ кто называет христиан innoxia corpora[415]. Если бы я уехал, это стали бы повторять все. А ты‑ то чего боишься, гнилой пень?

И он, нахмурив брови, уставился испытующим взглядом на Хилона, будто ожидая объяснений. В действительности же он сам только притворялся спокойным, слова Криспа на последнем представлении сильно напугали его – возвратясь домой, он не мог уснуть от ярости и стыда, но также от страха. А суеверный Вестин, молча слушавший этот разговор, вдруг сказал, озираясь и таинственно понизив голос:

– Послушайся, государь, этого старика, в христианах и впрямь есть что‑ то необычное. Их божество дарует им легкую смерть, но оно может оказаться мстительным.

Нерон поспешно возразил:

– Это не я устраиваю игры. Это Тигеллин.

– Конечно, конечно, это я! – подхватил Тигеллин, услыхав ответ императора. – Да, я, и плевать мне на всех христианских богов. Вестин – просто набитый суевериями бычий пузырь, а этот отважный грек готов помереть со страху при виде наседки, защищающей своих цыплят.

– Все это прекрасно, – молвил Нерон, – но отныне прикажи отрезать христианам языки или затыкать рот кляпом.

– Им заткнет его огонь, о божественный!

– Горе мне! – простонал Хилон.

Но император, которому наглая самоуверенность Тигеллина придала духу, рассмеялся и, указывая на старого грека, сказал:

– Глядите, какой вид у этого потомка Ахиллеса!

Вид у Хилона действительно был ужасный. Остатки волос на голове совершенно побелели, с лица не сходило выражение крайней тревоги и угнетенности. Временами он был как одурманенный или полупомешанный – то не отвечает на вопросы, то вдруг рассердится, начнет дерзить – тогда августианы предпочитали его не задевать.

Подобное возбуждение овладело им и сейчас.

– Делайте со мною, что хотите, а на игры я больше не пойду! – воскликнул он с задором отчаяния, прищелкнув пальцами.

Нерон поглядел на него, потом, обращаясь к Тигеллину, сказал:

– Последи, чтобы в садах этот стоик был возле меня. Хочу посмотреть, какое впечатление произведут на него наши факелы.

Хилону стало страшно от звучавшей в голосе императора угрозы.

– Государь, – взмолился он, – я ничего не разгляжу, я не вижу в темноте.

На что император со зловещим смехом ответил:

– Ночь будет светлая, как день.

Затем, обернувшись к прочим августианам, Нерон завел с ними беседу о состязаниях, которые намеревался устроить в заключение игр.

К Хилону подошел Петроний и, тронув его за плечо, сказал:

– Разве не говорил я тебе? Ты не выдержишь.

– Я хочу напиться, – отвечал грек и протянул руку к кратеру с вином, но донести вино до рта ему не пришлось – Вестин отнял у него сосуд, придвинулся поближе и с любопытством и испугом на лице спросил:

– А фурии тебя не преследуют?

Старик поглядел на него, открыв рот, будто не понимая вопроса, и часто заморгал.

– Преследуют тебя фурии? – повторил Вестин.

– Нет, – ответил Хилон, – но предо мною тьма.

– Как это тьма? Да смилуются над тобою боги! Как это тьма?

– Тьма ужасная, непроглядная, и в ней что‑ то движется, что‑ то идет на меня. А что – я не знаю и боюсь.

– Я всегда был уверен, что они колдуны. А не снится тебе что‑ нибудь особенное?

– Нет, потому что я не сплю. Я же не думал, что их так будут казнить.

– Тебе их жаль?

– Зачем вы проливаете столько крови? Ты слышал, что говорил тот, на кресте? Горе нам!

– Слышал, – тихо ответил Вестин. – Но они же поджигатели.

– Неправда!

– И враги рода человеческого.

– Неправда!

– И отравители вод.

– Неправда!

– И убийцы детей.

– Неправда!

– Как же так? – с удивлением спросил Вестин. – Ты же сам говорил это и предал их в руки Тигеллина!

– Потому и объяла меня тьма, и смерть идет ко мне! Иногда мне кажется, что я уже умер и вы тоже.

– Э нет, это они умирают, а мы живы. Но скажи мне: что они видят, когда умирают?

– Христа…

– Это их бог? А он бог могущественный?

Хилон ответил вопросом:

– Какие факелы будут гореть в садах? Ты слышал, что сказал император?

– Да, слышал и знаю. Их называют «сарментиции» и «семиаксии»[416]. Надевают на них траурные туники, пропитанные смолою, привязывают к столбам и поджигают. Только бы их бог не наслал на город каких‑ нибудь бед! Семиаксии! О, это страшная казнь!

– По мне, лучше уж это, хоть крови не будет, – сказал Хилон. – Прикажи рабу поднести мне кратер ко рту. Выпить хочется, а я разливаю вино, рука дрожит от старости.

Остальные в это время также говорили о христианах. Старик Домиций Афр над ними насмехался.

– Их так много, – говорил он, – что они могли бы разжечь гражданскую войну. Вы же помните – были опасения, как бы они не вздумали защищаться. А они погибают как овцы.

– Пусть бы только попробовали! – сказал Тигеллин.

– Ошибаетесь! – заметил Петроний. – Они защищаются.

– Каким образом?

– Терпением.

– Новый способ!

– Без сомнения. Но можете ли вы утверждать, что они умирают как обычные преступники? О нет, они умирают так, как если бы преступниками были те, кто их осуждает на смерть, – то есть мы и весь римский народ.

– Какой вздор! – вскричал Тигеллин.

– Hic abdera! [417] – ответил ему Петроний.

Окружающие, пораженные меткостью его наблюдения, удивленно переглядывались и повторяли:

– А ведь верно! В их смерти есть что‑ то необычное, удивительное.

– Говорю вам, они видят своего бога! – вскричал Вестин.

Тогда несколько августиан обратилось к Хилону:

– Эй ты, старик, ты их хорошо знаешь, скажи нам, что они видят?

Грек, сплюнув вино себе на тунику, ответил:

– Воскресение!

И затрясся так, что сидевшие ближе к нему разразились громким хохотом.

⇐ Предыдущая 41 42 43 44 454647 48 49 50 Следующая ⇒