Примечание к части. Не жить, а доживать

Примечание к части

*фунчоза (" стеклянная" лапша) — лапша из крахмала бобов мунг
*чачжанмён — белая лапша под черным бобовым соусом
*токпокки — одно из любимых блюд в Корее, особенно обожаемое школьниками; сладковатые рисовые лепёшки с мясом в остром соусе из кимчи (квашенная капуста с перцем)

Не жить, а доживать

— Я всё помыл. А на диване не очень-то удобно, — заявляет Сехун и пристраивается к Кёнсу на кровати, залезая прохладными от воды руками под пижаму.

Кёнсу прогибается в спине, отодвигаясь от него.

— Отстань.

О тихонько устраивается рядом с отвернувшимся Кёнсу и зарывается лицом в волосы на его затылке. Кёнсу в пример Сехуну ни разу не красил волосы, поэтому они густые и мягкие. Сехуну нравится их запах, хотя это всего лишь запах шампуня, который он меняет каждый месяц. Сехуну нравится ощущать их на своих губах.

До прикрывает глаза, ёжась от мурашек и ощущения, как тепло дыхания касается кожи головы.

— Кёнсу.

— Чего?

— Поговорим?

Он поворачивается и смотрит в глаза Сехуну, будто его не узнавая. Свет от прикроватной лампы освещает половину лица, которое оказывается совсем рядом.

До подаётся вперёд, полностью переворачиваясь на другой бок, и целует Сехуна. Хун не может не улыбнуться, отвечая на поцелуй, а у Кёнсу колет под рёбрами. Он ощущает во рту язык О, а Сехуну в нос ударяет запах мятной зубной пасты, и обоим чудится сладость.

— Я совсем не против такого развития событий, но я правда хочу поговорить.

Се совсем чуть-чуть отстраняется, смотря на привычное и — избегая этого определения в голове — родное лицо с тонкой синеватой кожей под чёрными блёклыми глазами.

— Вот как.

— Расскажи, как ты тут. Хоть что-нибудь должно быть, чем ты хочешь со мной поделиться.

— Я не скучал по тебе, — в защиту говорит До.

— Тогда мы квиты. Потому что я не дрочил на твои фото. — Кёнсу смеётся. — Ты намного красивее, когда улыбаешься. — Кёнсу кладёт ладонь на его плечо и продолжает разглядывать лицо, будто ничего значимого в этот момент не происходит. — А когда мрачный, то будто урод какой-то.

— А ты всегда урод, — оголяя в улыбке зубы, отвечает До.

— Не стану спорить. Да и куда мне с тобой соревноваться. Ты пользуешься кремом против старения.

— Это не мой, — становясь серьёзным, говорит Кёнсу и, кивая самому себе, продолжает: — Я кое с кем встречаюсь.

Хун молчит, ожидая, что он продолжит. Впрочем, без особой надежды на успех.

— А я–

— Но это несерьёзно, — одновременно с ним произносит Кёнсу, морща нос. — Что ты хотел сказать?

— Неважно. Что ни с кем не встречаюсь. Так что, несерьёзно?.. Интрижка? Трахаетесь много?

— Не особо. Недавно познакомились. Просто нельзя было не познакомиться. Сидели в одном кафе с одной и той же книгой в руках. Ну, понимаешь. А книжка, забыл... по психологии, она сейчас дико модная. Ничего особенного, кстати. В общем, потом серёжка эта у него в ухе и походка. Видел, когда он в уборную выходил. Так своими бёдрами и заявляет: да, у меня укороченные брюки, и я бросаю вызов обществу. Ну, я и спросил прямо: по мальчикам он или как? По мальчикам. Зардел, заулыбался, как школьник какой-то, честное слово. Ну, прогулялись, поговорили. Он ничего такой парень, умный, понимает меня, так, процентов на тридцать. Программист, обычное дело. Секс нормальный. У него тело прекрасное, и танцует он отлично, но заводить как-то не умеет что ли. Нет в нём этого, — Кёнсу улыбается, — что в тебе есть.

— А что во мне?

— Вся эта развратность.

Сехун выдыхает.

— А что с теми семьюдесятью процентами?

— А что с ними? — он, вдруг передёрнувшись, привстаёт, вытаскивает из-под себя одеяло и укрывается. — Мне самому порой сложно понять, что со мной происходит. Так чего ждать этого от других? Как бы это было... Ты говоришь, что чувствуешь, а тебе в ответ понимающий взгляд и «ты ок». И ещё диагноз. «С тобой то-то и то-то. А нужно тебе вот это. И ты ок». Только дурак на такое подпишется.

— Можешь попробовать со мной.

Кёнсу серьёзно и оценивающе смотрит на Сехуна. Он всегда хорошо его чувствовал. Понимая в отношениях ему хватало. Не хватало самого Сехуна.

— Дурак?

— Просто у меня остались к тебе чувства. Знаешь, братские. — До делает такое лицо, словно увидел одновременно концовку слащавого фильма и мёртвого котёнка. — Ну, хён, ты же ничего не потеряешь. Разве что пару часов сна.

До в смирении сжимает несимметричные плотные губы. Сехун касается пальцами его лица и шутливо-ласково спрашивает ещё раз, хотя уже знает, что он согласится.

Кёнсу укрывает и его тоже, двигаясь ближе и переходя на полушёпот, будто всё, что произойдёт под одеялом, должно остаться под одеялом.

До смотрит на него испытующе и почему-то смешливо.

— Ладно.

И Кёнсу начинает говорить. Рассказывает сначала о своих странных психоделических снах, мучающих его с самого переезда — может, воздух здесь какой-то особенный или шум за окнами. Рассказывает о работе, о том, как тяжело ему стало переносить тупиц и тех, кто много болтает или не может ответить сразу, и мычит, и экает. Как его бесит толкаться по утрам в транспорте. Как ему одиноко вечерами. Даже если кто-то ночует у него, ему успевает побыть одиноко после того, как этот кто-то уснёт.

Как он чувствует себя неживым, не существующим даже, и что только болтовня с Бэкхёном за перекурами оставляет ощущение, что его мысли, тот сгусток противоречий, что заключён в его теле, что это всё по-настоящему — если после его слов Бэкки засмеётся, например. И самое страшное, он не может представить, что должно с ним случиться, чтоб он ощутил себя осязаемым. Все говорят двигаться дальше. А где это дальше? Куда идти-то? И зачем?

— И почему я не могу не думать об этом грёбаном смысле жизни? Почему не могу плыть по течению? У меня всё, что надо для счастья, есть: квартира, работа, любимая телепередача, пара приятелей, деньги на книги и даже увлечение. Я ничем не болен. Ты лежишь рядом. Почему я чувствую себя самым нищим человеком на земле? Почему я несчастен, Хун, ответь мне. Я только тем и занимаюсь, что задаю вопросы. Вот зачем, например, ты приехал? Ты же всё знаешь.

— Я почувствовал, — шепеляво отзывается Сехун, — что нужен тебе.

— Почему же ты раньше не чувствовал, — почти неслышно произносит Кёнсу.

— Ты только дышать не забывай, хорошо? — Сехун видит, что Кёнсу задерживает дыхание из-за тяжёлых мыслей. — Глубоко, вдох-выдох. Всё образуется. Я обещаю.

— Ты всегда только обещаешь, — шепчет Кёнсу ему в шею тоном, так трогающем Сехуна.

Сехун целует его висок и лоб с не присущей ему нежностью, целует воспалённые глаза, дрожащие под губами, нос и щёки. Кёнсу встречает его поцелуи своими губами.

— Сехун, этой ночью, — неровно произносит он, — ты побудешь со мной?

Он проигрывает в нескольких битвах сразу и отлично это осознаёт.

— Как отказать, когда просят так кротко?

— Заткнись уже.

Кёнсу с осторожностью, не выпуская тепла из-под одеяла, забирается Сехуну на бёдра. Всматривается сквозь темноту в его лицо, пытаясь разглядеть за усмешкой хоть каплю искренности.

Сехун, изображая томность, прикрывает глаза и жмурится, чтобы не видеть того отчаяния, с которым Кёнсу собирается заниматься любовью. Он гладит ягодицы, вжимаясь ладонями, мнёт спину и плечи, с силой прижимая тело Кёнсу к себе — чтобы он ни в коем случае не ощущал себя оторванным.

И Се серьёзно пугается, когда Кёнсу, давясь воздухом, всхлипывает и с яростью целует ямки под ключицами.

— Я с тобой. На твоей стороне. Всегда, ты же знаешь это?

До негромко стонет о чём-то своём и сжимает в кулаках подушку по обе стороны от головы Сехуна.

***

— Как твоя сестра? — от губ Кёнсу глухо отпадают звуки, пытающиеся быть речью. Он с завидной упорностью размешивает горячий кофе в новой бирюзовой чашке, несмотря на то, что не стал класть сахар.

— Уже лучше. Впервые за два года согласилась сходить со мной в кино. Представляешь? Всё то время, то есть... С тех пор, как Юонг...

До смотрит на Сехуна, который не может произнести слово «погиб». Ему трудно говорить про смерть в этой квартире.

— Она практически ничего не делала. Даже не пыталась отвлечься от горя. Мы с мамой заставляли её есть, умоляли умыться, расчесать волосы. Она очень похудела.

— Два года, — шепчет про себя Кёнсу, смотря в одну точку. — Это долго. Жаль, что как-нибудь не столкнулась со смертью раньше. Жестоко усваивать уроки смерти на близких.

Сехун не отвечает, с аппетитом уплетая омлет с морской капустой.

— Мне было трудно решиться уехать от неё. Со мной она хоть разговаривает. Хотя раньше мы и не были особо близки. А вот мать она избегает. Знаешь, будто боится, ждёт упрёка от неё. Поэтому я немного волнуюсь, как они там. Я редко уезжаю надолго. Да и куда мне, учителю, ездить-то.

Се замолкает, обжигая горло нетерпеливыми глотками горячего чая. Кёнсу тоже ничего не говорит. Он перестаёт мешать кофе, но всё равно не пьёт.

— Но я успокаиваю себя тем, что покинул их совсем ненадолго, — он улыбается.

Кёнсу вздыхает.

Ненадолго.

Он смотрит на часы на стене.

— Мне уже пора на работу, — он встаёт, оставляя на столе так и не тронутый напиток. — Буду, наверно, около шести.

— Хочешь, встречу тебя? Скажешь адрес?

Сехун смотрит в спину уходящего в гостиную До.

— Это лишнее. Не знаю.

— Я всё равно собирался прогуляться.

— Хорошо.

***

Кёнсу едет на работу, слушая песню, которая вчера ночью пришла ему на ум. Он закрывает глаза и держится одной рукой за поручень, надеясь, что электричка не станет тревожить его внезапным торможением и никакой толстозадый попутчик не начнёт протискиваться мимо него к выходу.

Он чувствует себя кувшином, разбитым и наскоро склеенным. Никому и дело нет до его трещин. По груди, на пальцах — плевать. Работай, функционируй, от тебя больше ничего не требуется.

Он пытается вспомнить, что ему вчера говорил Сехун, но никак не может. В памяти теплом остаются только его ласки, предательски напоминающие начало их отношений. Когда Сехун был для него изощрённой и нежной загадкой. Когда на месте солнечного сплетения у Кёнсу был не натянутый барабан, по которому Се так безжалостно бьёт, а с тонкими струнами виолончель, струящимся, грустно-очаровательным звучанием наполняющая всё его естество.

Тогда не было никаких вопросов. Были лишь ответы, повсюду, сюрпризами, и Кёнсу срывал их так же легко, как цветы.

Работа давалась трудно. Хотя это только так кажется. Ведь офис, люди, поручения — просто фильтр к сегодняшнему дню. Трудно было просто дышать. И не приходило на ум, что бы могло вернуть нормальное состояние. Лишние пару часов сна? Нет. Выходной посреди недели? Закрытые дедлайны? Нет, всё бессмысленно. Если солнце, наконец, выглянет, станет ли ему легче?

— Я заколебался, — вздыхает Бэк, отпуская из красивых рук бумаги и роняя их на стол. — Пойдём покурим?

— Давай, — отзывается Кёнсу без особого желания.

В курилке мутные, ещё не мытые с зимы окна, и за ними открывается всё тот же неприятный пейзаж: серое небо и замызганные дороги.

Кёнсу делает затяжку, кашляет и больше не подносит сигарету к губам, оставляя её медленно тлеть между пальцами.

— Что такое?

Бэкхён чувствует, что что-то не так. Но боится лезть туда, куда не следует, и нарываться на грубость. Он не настолько переживает, чтобы рисковать своим неустойчивым спокойствием.

— Курить не хочется. Есть не хочется. И вообще тошнит чего-то.

Бён прищуривается, чтобы дым не попал в глаза.

— Вчера что-то случилось?

— Да. — Кёнсу понимает вопрос по-своему. — Мы переспали.

— И как?

— По-жёсткому, — тянет До, разглядывая капли грязи на стекле. Бэкхён вскидывает брови. — В смысле с чувствами и всё такое.

— Насколько я знаю, после такого «не ходят, а летают», а на тебе лица нет.

Кёнсу тушит, наконец, ненужную сигарету.

— Да чёрт знает. Чёрт знает, что мне нужно. Ничего не хочется. Не хочется ничего хотеть. И Сехун... Он только путает мне всё.

Кёнсу смотрит на виднеющиеся вдали трубы завода, из которых валит густой мышиного цвета дым, и чувствует, что его мутит.

***

После обеда звонит Чонин, спрашивает, как дела, приглашает на ужин. По голосу чувствуется, что он в хорошем расположении духа. Кёнсу отвечает лаконично, говорит, что на этой неделе большая загруженность, и настроения совсем нет. Чонин объясняет, что отношения нужны для того, чтобы поддерживать друг друга, на что До говорит, что его вызывает начальник.

Когда Кёнсу, небрежно накинув на плечи куртку, выходит на улицу, Сехун его уже ждёт. Спокойный, вежливо скрывающий довольство от прогулки и сделанных покупок. Сехун берёт подошедшего к нему хёна под руку.

— Этот город просто сумасшедший и определённо мил мне. Но я пока не готов к серьёзным отношениям. — Кёнсу хмыкает, и О понимает, что ляпнул лишнее.

— Как прошёл день?

— Нормально. Ты когда уезжаешь?

Се сдвигает брови.

— От тебя зависит. Подожду, пока начнёшь выгонять. Не больше недели вообще-то. Ну, что с тобой? — он тянется и целует Кёнсу в щёку.

— Ты знаешь, что со мной. Ты только и знаешь.

Они не торопясь идут по освещаемой неоновыми рекламами улице.

— Ты приезжаешь и говоришь, — Кёнсу запинается. — Ты только напоминаешь мне, ты... Тыкаешь меня лицом в моё одиночество.

— Разве ты одинок?

— Конечно, — он хмурится: разве это всё не очевидно?

— Почему ты не вернёшься домой?

— Домой?

— Да, где твой дом, Кёнсу? Ты знаешь?

— Ты сегодня в нём ночевал.

— Ты уверен? Это твой настоящий дом?

— Что ты имеешь в виду?

— Дом, где тебя ждут, куда тебя всегда тянет. Где твой дом, Кёнсу, милый?

Кёнсу не уверен, что говорит вслух:

— Меня тянет к тебе.

***

До не в силах в этот день что-либо готовить, как, впрочем, и есть, но раз токпокки обещаны, то он ведёт Сехуна в ресторанчик на Мёндоне.

Они заказывают по пиву и горячее для Сехуна. Кёнсу избегает смотреть на парня напротив, будто боится, что снова влюбится, снова привяжется — и виной будет один лишний взгляд. А снова переживать разрыв у него не хватит сил.

— Готов спорить на десять тысяч*, что твои токпокки всё равно вкуснее, чем здесь.

— Деньги на стол, пустослов, — лениво отзывается До, разглядывая горлышко бутылки из зелёного стекла.

Сехун гортанно смеётся.

Воздух в помещении сырой и прохладный, так что они даже не снимают верхнюю одежду. Фоновый шум из поп-музыки и голосов усыпляет, и Кёнсу ни о чём не думает.

Се улавливает обрывки разговоров и затрудняется начать свой.

— Ты же знаешь, обычно я не эгоист.

— Шутишь? — Кёнсу всё-таки роняет на него взгляд.

— Нет. Сейчас нет. Нам нужно поговорить, Кёнсу.

— Ещё?

— Да. Если ты раньше считал меня эгоистом — забудь. Это была ерунда.

Кёнсу склоняет голову и готовится слушать. Он уже представляет, что Се просит взаймы или познакомить его с каким-нибудь парнем с работы. Или что-нибудь ещё мерзкое.

— Кёнсу, почему ты уехал?

— Это не очевидно?

— Пожалуйста, скажи.

— Я не видел тебя столько, сколько мне было нужно, поэтому решил не видеть тебя вовсе. Хотел отвыкнуть от тебя. Но не тут-то было, — он мотает головой. — Ты возникаешь передо мной снова и снова. Почему? Единственное стоящее «почему? ».

На их стол приносят блюдо. Сехун не обращает на него внимания.

— Я наврал тебе вчера. Я приехал не потому, что я нужен тебе. — Он выдерживает паузу. — Это ты мне нужен. Я за тобой приехал.

До, не замечая того, теребит пальцами нижнюю губу и смотрит, медленно моргая, на Сехуна. О не уверен, что он его слышит. Обоим по-своему страшно.

— Я не могу оставить сестру и, знаешь, привязался к своим ученикам. И всё же мог бы бросить всё и отдаться тебе полностью. Только если бы я был уверен, что ты здесь счастлив. Но ведь ты подыхаешь день за днём, посмотри на себя, — Сехун нервно хватается за горло джемпера, из которого торчит ворот рубашки, и оттягивает его, будто прося себе больше кислорода и сил. — Всё, что я могу тебе предложить, и всё, что я могу просить — это поехать со мной.

— Что ты такое говоришь?

Кёнсу тяжело дышит. Ему трудно это выносить, пусть это поскорее закончится.

Сехун протирает рукой лоб.

— Давай поедем, и ты откроешь свою закусочную или милый магазинчик, будешь продавать кружки, на работу надевать свои милые свитерочки. Давай? Я буду давать тебе свои джемпера. Они же тебе нравятся, — он опускает уголки бровей. — Я переболел, я повзрослел, честное слово. Я теперь не боюсь ничего, кроме того, что так и не попытаюсь вернуть тебя к жизни. Да боже ты мой. Ко мне. Вернись ко мне, Кёнсу, — он повышает голос, сокрушаясь на то, что До никак не реагирует: не злится, не радуется, ни сомнения нет в его глазах — ничего.

— Родители твои очень скучают. А здесь тебя ну что держит?

Сехун резко шмыгает носом и, быстро схватив палочки, закидывает горячую рисовую лепёшку в рот.

— Кёнсу.

Кёнсу сидит неподвижно, и Сехуну кажется, что в нём совершается что-то непоправимое.

— Я не знаю, — сухим шёпотом отзывается он, пожимая плечами и как-то неловко улыбаясь.

Хун протягивает руку и берёт его ладонь в свою.

— Не веришь? Не хочешь? Что? Скажи что-нибудь.

— Не знаю, — качает головой До. Сехун заставляет его посмотреть ему в глаза и выдаёт последнее, что у него есть:

— Мне нет жизни без тебя.

Кёнсу слишком явственно ощущает собственное дыхание, и это его пугает.

— Мне бы сейчас поспать или поесть.

Кёнсу так хочет не верить, так хочет не любить. Он представляет, как встаёт, резко, театрально, и говорит: «Забудь меня. Всем скажи, чтоб забыли». Как бросает на стол деньги и ключи.

— Мне бы пожить в каком-нибудь солнечном месте, знаешь, читать книги, выращивать апельсины.

Тогда бы он бы просто исчез.

— Ты слишком хорошо меня знаешь. И пользуешься этим. Ты эгоист, это правда.

— Я люблю тебя.

— А я...

Слова тонут в океане из страха. Страха вновь оказаться одиноким.

Я проиграл.

Не забудьте оставить свой отзыв: https: //ficbook. net/readfic/2632019

⇐ Предыдущая 12