натка. гришка. палата гром

трон

Однажды вместе с ним голубиную песню слушал Трон. Он не смог выдержать и минуты. Лицо его скривилось, язык вывалился из тесного рта, глаза засветились страшным жёлтым светом.

– Ерунда, – прошипел он, сплюнув в сторону, – как ты можешь это выносить? Голуби – неразумные твари и песни их немногим лучше нашей попсы.

– Мне сложно понять что-то другое, – пожал плечами Гришка, – такой уж я уродился.

– Эх, начнись сейчас война! Вот бы я проявил себя! – Трон уже не слушал никого, он оскалился, воображение его рисовало сладостные картины битв. Гришка же видел трупы. Одни только трупы и на них не заметную с первого взгляда крохотную фигурку уцелевшего Трона. Голуби скоро умолкли, песня их пропала. Трон скоро выдохся, глаза его потускнели. Война больше не занимала его.

– Ты ведь Липе там какой-то дядя и давно её знаешь? Расскажи о ней. Только хватит мычать, мы ведь не на скотобойне.

Да, у него тогда уже была своя фабрика людей, где Трон собирал разных своих знакомых и они болтали о том, что в голову взбредёт. Больше разговоров было конечно, о политике. Гришка ничего не понимал, тысячи длинных сложных слов проходили мимо его сознания, потому приходилось мычать и мотать головой, когда к нему обращались и предлагали высказаться.

Трон говорил, что на его фабрике не может быть никакой любви. Гришке он втолковывал это по десять раз на дню. Однако сам в последнее время стал всё дольше разговаривать с Липой, спрашивать её о родителях, о её парне, о том какую музыку она слушает. Может, работа над идеальными людьми включала и самые сокровенные вопросы, да только глаза у Трона в такие моменты становились похожими на Сорвиловские, кошачьи и лукавые, когда брат приводил домой шлюх. И ведь Гришка не приглашал Липу сюда, он вообще не представлял, как можно кого-то познакомить друг с другом. Они с Троном познакомились в театре, где девушка, конечно же, играла главную героиню. Впрочем, кого именно, Гришка не знал, всё равно бы слово оказалось слишком сложным для него.

– Расскажи мне, Лип, – как-то попросил он, но она торопилась в театр и не сказала ничего дельного. Потом Гришка научится говорить так, когда Горавски станет его донимать. Вроде бы обо всём и обо всех, но ни о ком конкретно.

натка

Она была похожа на него. Всё время пялилась на мир мутными голубыми глазами и ничего не понимала. Наверное, когда он дарил ей подушечку, набитую собственными волосами, было проще. Тогда ей и не нужно было ничего понимать. Просто жила в своём лучшем из миров да веснушки считала.

«Бежать, бежать, прыгать», – шевелились Наткины губы, предчувствуя эти знакомые слова. Но телефоны давно уже утонули, а больше Гришка ничем не мог ей помочь. Не рассказывать же, что Сорвил меняет девушек каждые выходные.

Неизвестному сегодня ночью было очень плохо, он не то стонал, не то хрипел и никому не давал спать. Ретли сказал, что его надо придушить, тогда всем здесь будет спокойнее. Натка ничего не ответила Доновану, просто подошла и ударила его в морду. Тот сплюнул выступившую кровь, в глазах его промелькнуло что-то звериное. Ретли оскалился, пустив кровавую слюну.

– Он всё равно трахаться не сможет, зря ты о нём печёшься. Будет лишним растением в нашей палате, только его не поливать будем, а наоборот. Сама же первая задохнёшься от вони.

Натка ударила его ещё раз сильнее. Тощая шея Ретли дёрнулась, голова впечаталась в стену.

– Блин, больно, – захныкал Донован. Ему всегда хватало сил доиграть свою роль до конца, – Ладно, я плохой, ты хорошая, на этом и закончим. Больше не бей меня.

Натка замахнулась ещё раз, но не ударила, а запрятала ото всех лицо и побежала в свой уголок, чтобы проплакать там всю ночь. Гришка тоже не спал, он молил Жасмин-Бурдынчика, чтоб тот оставил неизвестного в живых. Только Ретли уснул сразу, и потом признавался, что никогда так крепко не спал, как в эту ночь.

гришка

Последняя печенюшка в шоколадной глазури была съедена. Оставались простые фигурные, за каждую из которых Гришка не дал бы и ломаного гроша. Всё равно тянуть дальше было некуда. Он допил чай, подивился его горечи и медленно, шаркая босыми ногами по полу, побрёл в комнату.

Сорвил всё же нашёл ему девушку. Вот она курит в его постели, ёжится от холода, ждёт его.

– Ой, Гришка, как ты дооолго! – протянула она, умело прикрывшись простынёй, так, чтоб всё было видно.

Даже она называет его Гришка, как какую-то дворняжку. А ведь ей наверняка Сорвил заплатил немалые деньги. Мало кто захочет быть с ним просто так. А любви, говорит его братец, вообще не существует.

Он вдохнул сигаретный дым и закашлялся. Долго фыркал, плевал на палас – пусть смотрит, пусть терпит, ей за всё заплатили.

– Ну, попробуй! Это же так легко, Гриша! Иди ко мне.

Она была ему противна. Но Гришка не мог отвести взгляда от этой искусно сделанной куклы с изящно двигающимися ручками и ножками. Бумажный змей между её ног дрожал, покрывался лёгкими каплями, набухал.

Он никогда не полетит, никогда не полетит, никогда не полетит…

Прыгать, прыгать, Гришка, надо…

Он не мог овладеть женщиной. Он понимал, что не любит её. Она прикасалась пальцами к нему, пыталась вызвать упрямого бога его любви, но боги не такие дураки, чтоб являться перед первым встречным. Гришка ощущал только страшный мёртвый холод её пальцев. «И моему брату она так делала, – бросилось ему в голову, – а, может быть, Трону и ещё много кому».

– Давай, Гришечка! Ну, посмотри, какая я! Не бойся.

Сидим на бобах, и всегда будем сидеть.

Он не мог прыгнуть, потому что всё, что было ценным, уже потонуло. И змей улетел, вырвавшись из слабых детских рук. Ничего у меня больше для тебя нет. Гришка понял, что не знает, как сказать ей это. Просто поднялся и вышел в коридор. Комната была съёмной, и за стенкой кто-то видимо, тоже искал своё удовольствие с девушкой. Там по звукам выходило лучше, только слушать это было невыносимо. Вышел на лестничную площадку, вдохнул сигаретный дым, закашлялся. Всё повторяется, мой друг, и ты вернёшься туда, к ней. Больше тебе идти некуда.

Гришка – говно. Написал он возле чьей-то двери. Пусть знают все, кто он такой. А ещё свой телефонный номер… да, он ещё помнит его.

Потом ему позвонят и обзовут говном ещё раз.

палата гром

– Я хочу вырваться из этого колодца, – Лиза бросила на него быстрый с хитринкой взгляд тёмных глаз, – Донесёшь? Беги скорей, не то расплескаешь по дороге. И вместо дельных слов принесёшь какую-нибудь ерунду.

– Откуда ты знаешь? – Гришка испуганно огляделся по сторонам, чтобы понять, не слышал ли кто Лизиных слов. Палата не желала ещё просыпаться, солнечные лучи не хотели пробиваться сквозь оконную решётку, цеплялись за неё, оставляя светлые следы в пыли. Но ведь солнце не может распилить эту решётку, чтоб помочь всем выйти наружу. Не может. Не может. И я не могу.

– Ненавижу твои глаза. Они слишком целые, – Лиза закурила, нервно стряхивая пепел на его постель, – Тебя что никогда не учили притворяться?

– Постель может загореться, – завопил Гришка, – и по всей палате полетят огненные голуби. Он размахивал руками, в его глазах появился неподдельный ужас. Но Лиза только рассмеялась.

– Теперь ты уже не сможешь. Даже и не пытайся, а то потревожишь всех. Тебе повезло, что тут на ночь дают сильнейшие успокоительные. Потому никого и из пушки не разбудить.

Ей наверняка тоже прописали какой-то препарат с ужасно длинным названием. Но она вот не спит и чего-то хочет от меня.

– Ты ведь тоже был на баррикаде? – Лиза напряглась, и дураку было понятно, что ей тоже тяжело вспоминать. – Почему же тогда ты оказался здесь позже нас всех?

Ретли бы сказал, что у Палаты своё время. Они могли прожить здесь без Гришки день, два, может, даже неделю, но для Палаты не прошло и секунды.

– Я потом бегал по мёртвому городу, – скривился Самукьянец и забубнил что-то бессвязное, – думал, что можно удрать, что обо мне забудут.

– Забудут, гляди ка, – Лиза бросила сигарету в умывальник, первый огненный змей полетел через палату. Вот он окажется на чьей-нибудь постели и всё загорится. Но девчонка была точна: окурок угодил точнёхонько в раковину. – Они не забывают, пока ты ещё горишь. И до какого момента тебе гореть, тоже решают они. Спроси у Натки, как твой любимый Горавски пугал её змеями.

– Воздушными? – невольно вырвалось у Гришки. Было бы здорово посадить всех на один большой воздушный змей и умчать отсюда к далёкому богу облаков.

– Настоящими, дружок, – расхохоталась Лиза, поправила свои каштановые пряди, а потом зачем-то снова растрепала их. – Они ведь знают о ней всё, кого она любит, кого боится. И ты для них не тёмная лошадка, хоть и пытаешься иногда рожи корчить.

– Но ведь если они знают обо всех, зачем меня поставили следить за вами? – недоумевая, произнёс Гришка. Он всё понимал, просто что-то надо было говорить, выиграть время. Лиза должна перестать злиться, успокоиться, иначе Горавски её уберёт отсюда. Он это может. Спрашивай потом у всех богов, что стало с девчонкой, которая курила на его постели.

Гриша, ну неужели ты такой слабый?

– Беги отсюда! Спасайся! Ты погибнешь здесь! – в тёмных глазах Лизы словно молнии играли, – Тебя они не тронут, на фиг ты им сдался. Разве ты не можешь выворотить эту чёртову решётку? Она вон держится на соплях. Там на баррикаде, я помню, ты один таскал на своих плечах парты.

Воспоминания причиняли сильную боль Лизе – лицо её дёргалось, губы дрожали, дыхание сделалось частым и хриплым. Только глаза смотрели так же хитро и с такой же злобой. Видно у Лизы они тоже были целыми.

Гришка же ничего вспомнить не мог. Напрасно он соединял в своей памяти парты с патронами и ещё почему-то с деревянным ружьём. Цельной картины не получалось. Всё заслонила Палата, холодная, спокойная, со своим Жасмин-Бурдынчиком, который следит за порядком.

Неужели ты до сих пор не понял, что он – это ты?

– Нет, – пробормотал Гришка, – плохой из меня бог, – мне бы следить за воздушными змеями или за голубями. Людей уберечь я не в силах.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 Следующая ⇒