Глава одиннадцатая

Ни в одном большом городе мне прежде бывать не доводилось – Оксфорд далеко превосходил все остальные мне знакомые. Почти вся моя жизнь прошла либо в поместьях, соседствовавших с деревеньками, в которых жителей набралось бы не больше сотни‑ другой, либо в рыночных городишках с населением всего лишь в несколько тысяч. Лондон (как мне говорили, хотя я не верю, что кто‑ нибудь знает это наверное) вмещал около полумиллиона человек. Он расползался по окрестным полям и лугам, будто огромный гноящийся прыщ на лице земли, губя ее и отравляя всех в нем живущих. Когда я откинул кожаную занавеску, чтобы смотреть в окошко кареты, то сначала был заворожен, но это изумление сменилось омерзением, едва мне открылась вся убогость тамошней жизни. Я (как уже должно быть ясно) не охотник до книг, но у меня в памяти запечатлелась строка из стихотворения, которую доктор Гров заставил меня разобрать грамматически. Поэта не помню, но он, думается, был мудрым и здравомыслящим человеком, так как сказал: «В городе жить не могу я, ибо лгать не научен». И так будет всегда: честность сельского жителя очень неуместна в городе, где ценится коварство, а прямодушие презираемо, где все люди заботятся лишь о себе самих, а благородство вызывает только смех.

Прежде чем навести справки о сэре Сэмюэле Морленде, мне, решил я, следовало отдохнуть и приготовиться к предстоящему разговору. А потому я взял свою сумку, перешел широкий тракт, который соединяет Лондон с Вестминстером (хотя там возводится столько всяких построек, что вскоре уже невозможно будет различить, где кончается один город и начинается другой), и направился на север в поисках заведения, где можно было бы купить чего‑ нибудь поесть и выпить. Вскоре я вышел на пьяццу (так ее назвали, хотя для любого англичанина сгодилась бы и простая площадь), которая, мне сказали, не уступит ни одной площади в Европе. Мне она такой уж величественной не показалась из‑ за убогости вокруг – торговки овощами, и грязь, и растоптанные отбросы. Там имелись харчевни, но цены запрашивались такие, что я удалился, ужасаясь дерзости их хозяев.

За углом начинался переулок, который выглядел более пристойно, но я вновь ошибся, так как «Друри‑ Лейн» слывет одним из самых гнусных и опасных мест в городе, кишащем шлюхами и головорезами. Я увидел только театр, которому вскоре предстояло открыться, да актеров в костюмах, которые обеспечивали им защиту от закона, но до чего же потешными они в них выглядели!

От Ковент‑ Гардена я пошел в Лондон, задержавшись только в замусоренном переулке за собором Святого Павла, чтобы оставить свои вещи в жалкой гостиничке, которую мне аттестовали как и дешевую, и честную. Такой она и оказалась, но, к несчастью, эти достоинства не дополнялись тишиной и чистотой. По одеялам ползали вши, и, судя по некоторым признакам, те, с кем мне предстояло делить общее ложе, к благородному сословию не принадлежали. Но у меня в волосах уже были вши, и тратить деньги на что‑ нибудь чище не имело смысла. Тут я начал расспрашивать про сэра Сэмюэля Морленда и вскоре узнал, где он проживает.

Старый дом стоял на еще более старой улице вблизи Боу‑ Черч, и не сомневаюсь, что через несколько лет он сгорел дотла в большом пожаре, так как был старинной постройки из дерева и крыт соломой. Он мог бы выглядеть красиво, если бы за ним хорошо присматривали. Это, разумеется, еще одна беда жизни в городе: если владельцы сами там не живут, то о домах никто не заботится, они ветшают и гниют, обезображивая улицу и превращаясь в рассадники всяких вредных тварей. Сама улица, узкая и темная из‑ за выступающих верхних этажей, полнилась криками лавочников, расхваливавших свои товары по всей ее длине. Я выглядывал вывеску с быком, как мне было сказано, но она до того обветшала, что я дважды прошел улицу из конца в конец, прежде чем разглядел, что растрескавшаяся почернелая доска над одной из дверей когда‑ то изображала быка.

Когда дверь отворилась, меня без всяких церемоний сразу впустили, даже не осведомившись, зачем я пришел.

– Твой хозяин дома? – спросил я у открывшего дверь человека. Никогда еще я не видел слуги столь непотребного вида, заросшего грязью и в мерзейшем рубище.

– У меня нет хозяина, – сказала эта образина с удивлением.

– Прошу прощения, видимо, я ошибся дверью. Я ищу сэра Сэмюэля Морленда.

– Это я, – ответил он, и настал мой черед изумляться. – А кто вы?

– Мое имя… э… Гров, – сказал я.

– Рад познакомиться с вами, мистер Гров.

– А я с вами, сударь. Меня послал мой батюшка. У нас в Дорсете есть заболоченные земли, и, прослышав про ваши успехи в осушке…

Я даже не успел докончить свою ложь, так как Морленд ухватил мою руку и долго ее тряс.

– Превосходно! – вскричал он. – Поистине превосходно. И вы желаете посмотреть мои машины, не так ли? Воспользоваться ими для осушения своих земель?

– Ну…

– Проверить, работают ли они, э? Я читаю ваши мысли, молодой человек. А что, если этот изобретатель – шарлатан? Лучше произвести, так сказать, разведку, прежде чем вкладывать деньги. Вы в искушении, ибо знаете, сколь хитроумны голландцы и как они сторицей увеличили плодородие своей земли и преобразили болота в сочные пастбища, но вам все равно не верится. Вы слышали об осушении заболоченных низин с применением насосов, но не знаете, подойдут ли они вам. Ведь так, не правда ли? Не трудитесь отрицать. На ваше счастье, я человек неподозрительный и охотно показываю мои творения всем, кто желает на них посмотреть. Так идемте же, – весело заключил он, вновь завладев моей рукой, и потащил меня к двери. – Вот сюда.

В некотором ошеломлении от такого приема я позволил увлечь себя из тесной прихожей в большую комнату за ней. Я догадался, что дом прежде принадлежал торговцу шерстью и тут он хранил свои тюки. Бесспорно, помещение это было гораздо обширнее, чем позволял предположить фасад (торговцы всегда прикидываются бедняками и прячут свои богатства от чужих глаз), и воздух здесь был приятным и свежим, так как двери в дальнем конце стояли открытыми и даже в это время года впускали столько света, что я на миг почти ослеп.

– Что скажете? Внушительно, э? – спросил он, приняв мою растерянность за изумление. Однако когда я вновь обрел зрение, то и правда был изумлен, так как в жизни не видел подобного собрания всякой всячины. Многочисленные столы ломились под странными приспособлениями, и бутылками, и бочонками, и разнообразнейшими инструментами. У стен были сложены куски дерева и металлов, а пол усеивали стружки, лужицы масляной жидкости и обрезки кожи. Двое‑ трое слуг – возможно, ремесленники, способные изготовлять машины по его чертежам, – трудились за верстаками, пилили металл, строгали дерево.

– Поразительно! – сказал я, так как он явно ждал моего восхищения.

– Поглядите‑ ка, – перебил он в увлечении, вновь освобождая меня от необходимости говорить. – Что вы скажете об этом?

Мы стояли перед прекрасным дубовым столом, совсем пустым, если не считать необычайную маленькую вещицу, не больше мужской ладони, из прекрасно обработанной и гравированной меди. Вверху помещались одиннадцать колесиков с выгравированными цифрами на каждом. Ниже располагалась длинная пластина, видимо, прятавшая другие циферблаты, потому что маленькие прорези в ней являли еще цифры.

– Прекрасно, – сказал я. – Но что это?

Он засмеялся, радуясь моей неосведомленности.

– Счетная машина, – произнес он с гордостью. – Лучшая в мире. Увы, не единственная, так как некий французишка имеет свою. Но, – тут он понизил голос до доверительного шепота, – работает она не очень хорошо. Хуже моей.

– А что она делает?

– Принцип тот же, что у костей Непера, но куда более хитроумный. Два набора колесиков показывают числа от единицы до десяти тысяч или от полупенни и выше, если она требуется вам для денежных расчетов. Ручка поворачивает их с помощью зубцов, обеспечивающих верное соотношение. По часовой стрелке – сложение, против часовой – вычитание. Моя следующая машина, которая еще до совершенства не доведена, сможет вычислять квадратные и кубические корни и даже заниматься тригонометрией.

– Весьма полезно, – сказал я.

– Воистину. Скоро каждая счетная контора в мире обзаведется такой, если я найду способ оповестить их о ней. Я стану богатым человеком, а опытная наука двинется вперед семимильными шагами: ведь тогда заниматься ею смогут не только искушенные в математических исчислениях. Недавно я послал одну доктору Уоллису в Оксфорд, так как он первый здесь в этой сфере.

– Вы знаете доктора Уоллиса? – спросил я. – Я тоже с ним знаком.

– И близко, хотя последнее время не виделся с ним. – Он умолк и улыбнулся какой‑ то своей мысли. – Можете даже сказать, что когда‑ то мы занимались общим делом.

– Я передам ему ваши приветы, если желаете.

– Не знаю, обрадуют ли они его. Тем не менее благодарю за любезное намерение. Но вы ведь здесь ради другого. Пойдемте в сад.

Слава Богу, мы оставили арифметические машины, и я последовал за ним во двор, где он остановился перед чем‑ то вроде большой бочки с торчащей из нее высокой трубой. Он посмотрел на нее с печальным, тоскливым выражением, покачал головой и тяжко вздохнул.

– Вы желали показать мне это?

– Нет, – ответил он с сожалением. – Мне пришлось, увы, отказаться от нее.

– Но почему? Она не работает?

– Напротив. Слишком уж хорошо работает. Она знаменует попытку обратить силу пороха для разрешения трудностей с откачкой воды. Видите ли, это великая помеха для работ в шахтах. Глубина шахт в наши дни – иногда до четырехсот футов – означает, что извлечение воды с их дна требует больших усилий, так как ее необходимо поднимать на ту же высоту. А вы знаете вес водяного столба высотой в четыреста футов? Разумеется, нет. Если бы знали, то поразились бы дерзости человека, хотя бы допустившего подобную мысль. Мой замысел, видите ли, заключался в том, чтобы установить над шахтой закрытое вместилище, наполненное воздухом, каковой достигал бы воды под землей, а вторая, соединенная с ней труба, вела бы наверх.

Я кивнул, хотя уже почти ничего в его объяснениях не понимал.

– Во вместилище взрываем толику пороха, и это создает внутри него большое давление. Оно устремляется вниз и гонит воду по второй трубе вверх. Повторяем это часто и получаем непрерывное устремление воды вверх.

– Звучит чудесно.

– Да. Но, к несчастью, я еще не придумал способа обеспечить взрывы необходимой силы и частоты. Либо труба лопается, а это опасно, либо столб воды устремляется вверх на пятьдесят футов, а новой воды не поступает. Этот замысел я запатентовал и могу не опасаться соперников, но если мне не удастся найти решения, отличная идея может пропасть втуне. Я подумывал применить нагретую воду, так как вода, превращаясь в пар, требует гораздо больше пространства – примерно в две тысячи раз больше, вам это известно? И в процессе обращения приобретает необоримую силу. Так если бы найти способ загонять пар вниз в трубу или в какого‑ либо рода насос, мы бы получили силу, необходимую для поднятия воды.

– Ну а трудность?

– Трудность в том, как понудить пар двигаться в нужном направлении, а не в каком‑ то другом.

Я не понимал почти ни единого слова, но его воодушевление и восторг были таковы, что я и вообразить не мог, как преградить поток речей, рвущихся из его уст. К тому же охота, с какой я, казалось, слушал, весьма его ко мне расположила, тем самым увеличив вероятность, что он поделится со мной сведениями, в которых я нуждался. А потому я засыпал его вопросами и изображал величайший интерес ко всем этим премудростям, которые при обычных обстоятельствах ничего, кроме презрения, у меня не вызвали бы.

– Иными словами, у вас нет работающих насосов, вы это хотите мне сказать? – спросил я через некоторое время.

– Насосов? Да сколько угодно. Полным‑ полно насосов. Цепные насосы, и отсасывающие, и цилиндрические. Но пока у меня еще нет мощного насоса, изящного насоса, который выполнял бы свою работу с простотой и элегантностью.

– Ну а болота? Какими пользуются для них?

– Ах, это! – сказал он с глубоким пренебрежением. – Это совсем другое дело. С точки зрения механики совершенно неинтересное. – Он поглядел на меня и снова вспомнил, зачем я здесь. – Но, разумеется, тем более заслуживающее затрат, потому что ничего нового им не требуется. Задача, видите ли, самая простая, а простым задачам лучше всего подходят простые решения, вы не согласны?

Я ответил, что вполне согласен.

– Большие пространства этих болот, – сказал он, – лежат ниже уровня моря, совсем как в Нидерландах, надо полагать, иначе они звались бы не Низкими Землями, а как‑ нибудь иначе.

Некоторое время он посмеивался своей шутке, и я присоединился к его смеху, как требовала учтивость.

– Это вы, разумеется, знаете. Ну так достаточно просто помешать новой воде проникать в эти низины, насыпав дамбы, чем голландцы и занимаются из века в век, из чего следует, что никаких особых трудностей тут нет. Вопрос в том, как убрать воду, уже находящуюся там. Так как же это сделать?

Я признался в своем полном невежестве в этом вопросе, чем немало ему угодил.

– С реками все просто: выкапываете новое русло, и вода утекает сама собой. Другое дело – трубы. Деревянные трубы под землей, которые собирают воду и дают ей возможность стечь. Беда в том, что это и дорого, и медленно. И более того: суша вокруг, как и море – вы не забыли? – расположена выше, ну так куда же воде стекать?

Я снова покачал головой.

– Да некуда, – сказал он с силой. – Ей некуда стекать, поскольку вода вверх не течет, как известно всем. Вот почему столько прибрежных болот и по сей день остаются неосушенными до конца. Но мои насосы позволяют преодолеть эту трудность, и в споре потребностей человека с желаниями Природы у Природы можно вырвать победу. Ибо вода потечет‑ таки вверх и будет отведена, а плодородная почва осушена.

– Превосходно, – сказал я. – И весьма прибыльно.

– Поистине. Джентльмены, которые создают компании для осушения своих земель, становятся очень богаты. И я тоже надеюсь получить кое‑ какую выгоду, так как и у меня есть такая земля. В Харланд‑ Уите. Сударь? Вам худо?

Я словно почувствовал сильный удар в живот, ибо упоминание Харланд‑ Уита, моей родовой земли, сердца всего поместья моего отца, было столь нежданным, что у меня перехватило дыхание, и, боюсь, я чуть было не выдал себя, так я побледнел и тяжело задышал.

– Простите меня, сэр Сэмюэль, – сказал я затем. – Я склонен к головокружениям. Сейчас все пройдет. – Я бодро улыбнулся и сделал вид, что совершенно оправился. – Харланд‑ Уит, вы сказали? Впервые о нем слышу. Вы давно им владеете?

Он хитро ухмыльнулся.

– Всего несколько лет. Очень выгодная покупка, так как земля продавалась дешево, а я лучше понимал ее ценность, чем продававшие.

– Ну разумеется. А кто были продавцы?

Но он оставил мой вопрос без ответа, предпочитая восхвалять свою проницательность, а не признаваться в своей низости.

– Теперь я завершу осушение, а потом сам ее продам, положив в карман недурную прибыль. Его светлость герцог Бедфордский уже дал согласие купить ее, так как вся земля вокруг давно принадлежит ему.

– Поздравляю вас с подобной удачей, – сказал я, оставляя эту попытку ради новой. – Скажите, сударь, как хорошо вы знаете доктора Уоллиса? Я спрашиваю потому, что одно время он был моим наставником. Он советуется с вами касательно своих опытов и математики?

– Боже великий, конечно, нет, – ответил Морленд с неожиданной скромностью. – Хотя я и математик, но признаю, что он превосходит меня во всех областях этой науки. Наше знакомство было куда более житейским: просто одно время мы оба были в подчинении у сэра Джона Турлоу. Разумеется, я был тайным сторонником его величества, тогда как доктор Уоллис в те дни стоял за Кромвеля.

– Вы меня удивляете, – сказал я. – Теперь он выглядит верноподданнейшим из верноподданных. К тому же какие услуги могли оказывать священнослужитель и математик такому человеку, как Турлоу?

– Многочисленные и разнообразные, – ответил Морленд, улыбнувшись моему простодушию. – Доктор Уоллис умеет составлять и прочитывать тайнописи лучше всех в стране. По‑ моему, он ни разу не потерпел неудачи, ни разу не встретил достойного соперника в криптографии. Турлоу много лет пользовался его услугами. Ему в Оксфорд отправлялись связки зашифрованных писем, и уже со следующей почтовой каретой он возвращал их прочитанными. Поразительно. Нам прямо‑ таки хотелось посоветовать королевским сторонникам не переводить время зря на тайнопись: ведь если их письма попадали к нам, Уоллис непременно их прочитывал. Если он ваш наставник, то попросите его показать вам некоторые, я уверен, что он все еще их сохраняет, хотя, натурально, не делает достоянием гласности это свое прошлое занятие.

– И вы тоже знали Турлоу? Просто поразительно!

Мой комплимент ему польстил и вызвал желание произвести на меня еще большее впечатление.

– Поистине. Три года я был почти его правой рукой.

– Вы состоите с ним в родстве?

– Боже мой, нет. Меня отправили посланником в Савойю вступиться за преследуемых протестантов. Я пробыл там несколько лет, а заодно присматривал за обосновавшимися там изгнанниками. То есть оказался полезным, заслужил доверие и по возвращении получил пост, который сохранял, пока мне не пришлось бежать, когда открылось, что я посылал сведения его величеству.

– Значит, его величество счастлив в своих слугах, – сказал я, испытывая внезапный прилив презрения к нему из‑ за подобного самохвальства.

– Отнюдь не во всех. На каждого верного, вроде меня, приходится другой, готовый продать его за мешочек соверенов. Я разоблачил худших из них, устроив так, чтобы король получил кое‑ какие документы из прочтенных Уоллисом.

Я знал, что близок к своей цели. Если мне удастся сохранить спокойствие и не возбудить его подозрений, то я мог бы выведать у него драгоценные сведения, о каких и не мечтал. В этом я не сомневался.

– Вы дали понять, что более не в добрых отношениях с доктором Уоллисом. По причине того, что произошло в те дни?

Он пожал плечами!

– Это теперь не имеет значения. Все осталось в прошлом.

– Расскажите мне, – сказал я и еще не успел договорить, как понял, что перегнул палку. Морленд сощурился, и выражение чудаковатого добродушия излилось с его лица, как прокисшее вино из бутылки.

– Быть может, в Оксфорде вы интересовались не только своими занятиями, молодой человек, – сказал он вполголоса. – Советую вам вернуться в свое дорсетское поместье и заниматься только им, если такое поместье вообще существует. Всякий человек, интересуясь делами, которые его не касаются, подвергает себя немалой опасности.

Он взял меня за локоть и попытался проводить к входной двери. Я презрительно отбросил его руку и повернулся, готовясь его укротить.

– Нет, – сказал я в уверенности, что без труда с ним справлюсь и вытрясу из него все нужные мне сведения, если сочту необходимым – Я желаю узнать…

Тут я умолк, потому что Морленд хлопнул в ладоши, и тотчас отворилась какая‑ то дверь, из которой к нам вышел звероподобный детина с кинжалом, заткнутым за пояс на самом видном месте. Он ничего не сказал и остановился, ожидая приказаний.

Не знаю, сумел ли бы я справиться с таким противником. Вполне возможно. Но не менее возможным было и то, что верх возьмет он. В нем было что‑ то от бывалого воина, и, уж конечно, оружием он владел искуснее меня.

– Простите мое поведение, сэр Сэмюэль, – сказал я, совладав с собой, как мог. – Но ваши рассказы безмерно увлекательны. Да, правда, я наслышался всяких историй в Оксфорде, и они меня весьма заинтересовали, как и всякого молодого человека. Вы должны извинить увлечение и любознательность юности.

Мои слова его не умиротворили. Успокоить раз пробудившееся подозрение надежды не было. За годы, отданные обману и двуличию, он, разумеется, узнал цену молчания и не был склонен к неосторожности.

– Проводи этого джентльмена, – сказал он слуге, затем учтиво мне поклонился и ушел. А я тотчас оказался на шумной улице, проклиная себя за глупость.

К этому времени стало ясно, что мне следует вернуться в Оксфорд. Мои розыски приближались к завершению, и ответа на оставшиеся вопросы надо было искать там. Но уехать сразу я не мог, так как ближайшая почтовая карета отправлялась только на следующий день. Будь я не столь утомлен, страшный зуд от укусов блох, которыми изобиловал соломенный тюфяк, служивший общим ложем для постояльцев, привел бы мои чувства в раздражение, а звуки, издаваемые моими соседями, преисполнили бы их отвращением. Однако ни то, ни другое не причинило мне никаких неудобств, едва я надежно привязал сумку с деньгами к поясу и помахал кинжалом, прежде чем спрятать его под подушку, дабы они побереглись воспользоваться моим сном.

Наутро я медлил, как истинный джентльмен, неторопливо запивая хлеб пинтой эля, и покинул гостиницу, только когда солнце стояло уже высоко в небе.

Так как мне нечем было занять себя, то я разыграл любопытствующего путешественника и посетил собор Святого Павла – возмутительно обезображенный каменный храм, совсем лишенный былого великолепия из‑ за ущерба, причиненного пуританами, и все же в своем унижении несравненно более величественный, чем аляповатое воплощение самодовольства, которое теперь возводится на его месте. Я постоял, наблюдая книгопродавцев и юрких торговцев памфлетами, приютившихся во дворе собора, и слушал, как глашатаи и констебли громогласно перечисляют преступления и обманы – урожай зла за минувшую ночь. Столько краж, нападений, мятежных нарушений порядка, что, казалось, для их совершения весь город должен был не спать до утра. Затем я пошел в Вестминстер, обозрел дворец и с благоговением взирал на то окно, из которого вышел король Карл, чтобы приять свое кровавое мученичество. Теперь окно было затянуто черным крепом в память злого деяния, и я некоторое время размышлял о карах, которые вытерпела страна в воздаяние за этот чернейший грех.

Впрочем, такие развлечения быстро меня утомили, а потому я купил у лоточника еще хлеба и направился назад через Ковент‑ Гарден, который был столь же малоприятен моим чувствам теперь, как и накануне. Меня мучил голод, и я взвешивал, не потратить ли внушительную сумму на пинту вина, как вдруг почувствовал легкое прикосновение к моему плечу.

Я не такая уж деревенщина, чтобы не понять, чем это могло грозить, и обернулся, уже хватаясь за кинжал, но удержал руку, увидев перед собой прекрасно одетую молодую женщину. Лицо у нее было недурное, но настолько скрытое париком, и мушками, и румянами, и белилами, что дарованная ей Господом миловидность была почти неразличима. Но больше всего меня поразил смрад духов, который настолько заглушал ее природные ароматы, что казалось, будто ты вошел в цветочную лавку.

– Сударыня? – сказал я холодно, когда она подняла бровь и улыбнулась моему испугу.

– Джек! – воскликнула эта тварь. – Не говори, что ты меня забыл.

– Боюсь, вы тут имеете преимущество передо мной.

– Ну, ты‑ то, может, и забыл меня, только я не могу забыть, как галантно ты защищал меня под звездным небом по дороге в Танбридж.

Тут я вспомнил. Молоденькая шлюшка! Но как она изменилась! Только, на мой взгляд, изменилась она не к лучшему, хотя ей, видимо, улыбнулась удача.

– Китти! – сказал я наконец, припомнив ее имя. – Какой прекрасной леди ты стала! Ты должна меня простить, что я не сразу тебя узнал. Перемена столь велика, что винить меня ты не должна.

– Ах, всеконечно, – сказала она, жеманно обмахиваясь веером. – Хотя из тех, кто со мной знаком поближе, никто леди меня не назовет. Была я шлюхой, а сейчас поднялась до метрессы.

– Приношу мои поздравления, – сказал я, так как она, видимо, этим гордилась.

– Благодарю. Он преотличный человек, с большими связями и очень щедрый. И притом не слишком противен с лица. Я поистине счастливица. Если все сложится хорошо, то он, прежде чем я ему надоем, наградит меня достаточно, и я смогу купить себе мужа. Но скажи мне, ты‑ то что тут делаешь, посередь этой улицы, разинув рот, будто деревенский олух? Это место для тебя самое неподходящее.

– Я ищу, где бы поесть.

– Харчевен тут предостаточно.

– Я не могу… не хочу потратить столько.

Она весело засмеялась.

– Зато я могу и хочу.

И с наглостью, от которой у меня дыхание сперло, она взяла меня под руку и повела назад на пьяццу в кофейню с вывеской «У Уилла», где потребовала отдельную комнату, приказав подать туда обед и напитки. Слуга не только не возмутился, но угодливо ей поклонился, будто и вправду знатной даме, и несколько минут спустя мы уже сидели в просторной комнате на третьем этаже с окнами на шумную площадь внизу.

– Никто не будет против? – спросил я с тревогой, опасаясь, как бы ее господин в припадке ревности не подослал к нам наемных убийц. Она не сразу сообразила, о чем я говорю, а тогда снова засмеялась.

– Нет‑ нет, – сказала она. – Он хорошо меня знает и понимает, что я никогда не пожертвую своим будущим ради маленькой неосторожной шалости.

– Могу ли я узнать имя твоего благодетеля?

– Ну конечно. Оно известно всем, кроме тебя. Он – милорд Бристоль, находчивый и обласканный фаворит короля, хотя и не молод. Я подцепила его в Танбридже, а потому, как видишь, у меня есть весомая причина быть благодарной тебе. Я там и дня не пробыла, как получила от него приглашение. Уж я постаралась его ублажить, развлекала, как могла, и думала, на том все и кончилось. И нате вам: мое общество требуется ему и в Лондоне, и приманку он предложил щедрейшую.

– Он в тебя влюблен?

– Вот уж нет! Но кровь у него горячая, а его жена – старая карга, и он смертельно боится подцепить что‑ нибудь. Все это она придумала: первой заметила меня на улице, да и указала ему на меня.

Она погрозила мне пальцем.

– Ты вроде бы хочешь прочесть мне проповедь, Джек Престкотт. Так воздержись, прошу тебя, или я рассержусь. Ты такой добродетельный, что способен только осуждать, но что прикажешь делать мне? Я продаю свое тело за маленькую долю богатства и роскоши. А вокруг полно священников да проповедников, которые за то же продают свои души. Значит, я в хорошем обществе, а в такой толпе еще одну грешницу никто и не заметит. Можешь мне поверить, Джек, добродетель в наши дни томится в одиночестве.

Я не знал, что ответить на такое откровенное признание в порочности. Оправдать ее я не мог, но и осуждать был не склонен, так как это положило бы конец нашему знакомству, а вопреки всему ее общество было мне приятно. И тем более потому, что она, желая похвастать своим благополучием, заказала наилучшие кушанья и вино и настояла, чтобы я съел столько, сколько способны вместить мой желудок и выдержать моя голова. И все это время она рассказывала мне столичные сплетни и болтала о головокружительном возвышении ее любовника при дворе, так что теперь (сказала она) он уже соперничает за милости короля с самим лордом Кларендоном.

– Само собой, Кларендон очень влиятелен, – объявила она, делая вид, будто посвящена во все тайны правительства. – Но всему свету известно, что его важная серьезность выводит короля из себя, тогда как веселость лорда Бристоля развлекает его величество. А этот король всегда приносил жертвы на алтарь развлечений. Вот почему лорд Кларендон уязвим; чтобы столкнуть его, много усилий не потребуется, и тогда я стану второй шлюхой королевства после леди Каслмейн. Жалко, что мой лорд – папист; это ведь большая помеха на его пути, но, может быть, и ее удастся преодолеть.

– И ты думаешь, все это может произойти? – спросил я, против воли завороженный ее россказнями. Странно, как сплетни о власть имущих вызывают особый интерес.

– О да! Я очень надеюсь. И ради самого лорда Кларендона тоже.

– Думаю, он вряд ли поблагодарит тебя за сочувствие.

– А следовало бы, – сказала она, на мгновение став серьезной. – Нет, правда. Потому что я слышу много тревожного. Он наступил на ногу не одному влиятельному человеку, а они не все такие мирные и великодушные, как мой лорд. Если он не лишится власти, как бы ему не лишиться чего‑ нибудь поважнее.

– Вздор! – сказал я. – Власть он потеряет, однако он старик, так что иначе и быть не может. Но он навсегда останется богатым и могущественным и в фаворе. Такие люди, как он, которые никогда не берут в руку шпагу и не испытывают свою храбрость в деле, всегда выходят сухими из воды и преуспевают, а те, кто несравненно лучше них, падают мертвыми у дороги.

– Ого‑ го! – воскликнула она. – По‑ моему, сказано от души, так вот почему ты в Лондоне?

Я совсем забыл, что рассказывал ей о своих розысках, и теперь кивнул.

– Навожу здесь справки о некоем сэре Сэмюэле Морленде. Ты что‑ нибудь про него слышала?

– Вроде бы да. Он ведь выдумывает всякую механику, верно? И часто искал покровительства придворных вельмож для своих затей.

– И у него есть могущественные покровители? – спросил я. – Всегда полезно знать, с чем ты имеешь дело. Опасно обнаружить, что тот, на кого ты решил напасть, находится под защитой сильных мира сего.

– Нет, насколько я знаю. Кажется, он имеет какое‑ то отношение к осушению болот, а в таком случае может знать герцога Бедфордского, но больше мне ничего не известно. Хочешь, чтобы я разузнала? Это нетрудно. А услужить тебе приятно.

– Буду глубоко благодарен.

– Ну, мне только это и требуется. Я все сделаю. Ты не против зайти сегодня вечером ко мне? По утрам я в распоряжении леди Каслмейн, а днем – милорда, но вечера – мои, и я могу принимать, кого захочу. Таков наш уговор, и я должна кого‑ то приглашать, хотя бы для того, чтобы напомнить ему, что уговор есть уговор.

– С большим удовольствием.

– Ну а теперь, надеюсь, ты сыт и отдохнул, так как я должна тебя покинуть.

Я встал, отвесил низкий поклон, благодаря ее за доброту, и даже посмел поцеловать ей руку. Она весело засмеялась.

– Довольно, сударь, – сказала она. – Ваши глаза вас обманули.

– Вовсе нет, – возразил я. – Ты куда больше леди, чем многие дамы, которых я встречал.

Она покраснела и посмеялась надо мной, чтобы скрыть удовольствие от этого комплимента. Затем она выплыла из комнаты в сопровождении маленького подаренного ей арапчонка, который присутствовал при нашем разговоре с начала и до конца. Ее лорд, конечно, покладист и великодушен, сказала она, однако не стоит понапрасну напрашиваться на его неудовольствие.

Уже темнело и похолодало, а потому я скоротал несколько часов в кофейне неподалеку от собора Святого Павла, читая журналы и прислушиваясь к разговорам других посетителей, каковые заново пробудили во мне отвращение к этому городу и его обитателям. Столько глупой дерзости, столько похвальбы, столько времени, зря потраченного на пустое краснобайство ради того лишь, чтобы поразить собеседников и втереться к тем, кто стоит выше. Сплетни в городе – это товар, который продается и покупается; если его нет, его изготовляют, как фальшивомонетчики – золотые из всякой дряни. Но мой покой хотя бы не был нарушен, так как никто моего общества там не искал, чему я был искренне рад; хотя нынче в моде часто посещать такие заведения, унижать свое достоинство в доброй компании, как они выражаются, я чураюсь плебейской вульгарности.

Время шло, хотя и медленно, и в конце концов приблизился назначенный час моего свидания. Я побаивался этой встречи, несмотря на то, что различие наших положений в жизни, казалось, обеспечивало мне надлежащее превосходство. Однако Лондон губителен для истинной почтительности. Кто вы есть, не так важно, как то, чем вы кажетесь; безродный самозванец может заслонить джентльмена древнего рода только потому, что лучше одет и держится с приятной обходительностью. Что до меня, то я бы восстановил правила, на которых настаивала наша великая королева. Ни один купец не должен сметь одеваться, как джентльмен, и обязан расплачиваться за любое бесстыдное подражание, ибо это мошенничество, и его следует карать, как таковое. Точно так же, как для шлюх – мошенничество прятать под личиной свою истинную натуру.

Ну а Китти порок принес великие выгоды, и хотя мне тяжко признавать, что хорошее может воспоследовать из плохого, она обставила свою жизнь с немалым gout[33], как нас теперь научили выражаться. Должен сказать, я рад, что мы, англичане, все еще настолько крепкий народ, что для обозначения подобного вздора вынуждены занимать словечки у французов. Хотя многие подобные ей служительницы Венеры хвастливо выставили бы напоказ плоды своего ремесла, она жила скромно, окружив себя солидной дубовой мебелью, а не раззолоченными иностранными поделками. На стенах для тепла – простые шпалеры, а не какие‑ нибудь пестрые гобелены. Единственной уступкой возмутительному тщеславию был ее портрет на стене, нагло повешенный напротив портрета ее лорда; будто они были мужем и женой. Это, почувствовал я, было оскорбительным, однако, заметив мое негодование, она заверила меня, что получила портреты в подарок и поступить иначе не могла.

– Джек, – сказала она, когда мы обменялись приветствиями и сели, – я должна поговорить с тобой очень серьезно.

– К твоим услугам.

– С твоего разрешения я должна просить тебя о великой любезности взамен сведений, которые я тебе сообщу.

– Я окажу тебе всякую любезность, – сказал я с легким негодованием, – и нет никакой нужды ее выторговывать.

– Благодарю тебя. Я хочу получить от тебя обещание никогда никому не говорить о том, где мы познакомились.

– Ну разумеется, – сказал я.

– Этого просто не было. Возможно, ты и познакомился с молоденькой шлюхой по дороге в Кент, но это была не я. Теперь я происхожу из почтенной, но бедной семьи в Херфордшире, и в Лондон меня привез милорд как дальнюю родственницу своей супруги. Кем и чем я была, никому не известно и должно оставаться неизвестным.

– Кажется, это тебе ничем не повредило.

– Да. Но повредит, когда он лишит меня своей протекции.

– Ты так его третируешь?

– Конечно. Он, я думаю, не жесток. Он назначит мне пенсию, и я уже скопила немалые деньги. К тому времени, когда я постарею, у меня будут средства для безбедного существования. Но что тогда? Полагаю, мне следует выйти замуж, но если мое прошлое станет известным, хорошего мужа я не найду.

Я нахмурился на ее слова.

– Ты намерена выйти замуж? У тебя есть поклонник?

– Целое множество, – сказала она с милым смехом. – Хотя ни один не осмелился сделать мне предложение. Это было бы слишком уж дерзко. Однако женщина с собственностью, какой я буду, да еще имеющая доступ к одному из самых влиятельных людей в королевстве? Я – дорогой приз, если только кто‑ нибудь не погубит меня беззаботной болтовней. Однако не могу сказать, что брак выглядит так уж привлекательно.

– И все же это мечта почти всех женщин.

– Отдать мое заработанное тяжким трудом состояние моему муженьку? Не сметь ничего делать без его разрешения? Жить под страхом, что я лишусь своих собственных денег, когда он умрет? О да, чудеснейшая мечта!

– Ты надо мной потешаешься, – сказал я сурово. Она снова засмеялась.

– Пожалуй. Но мое положение в доме моего будущего мужа будет надежнее, если я войду туда как Катерина Ханнай, дочь Джона Ханная, херфордширского эсквайра, а не как бывшая Китти‑ шлюха.

Наверное, вид у меня сделался расстроенный, так как согласиться было нелегко. А вдруг бы я услышал, что она выходит замуж за джентльмена, пусть даже мне незнакомого? Смогу ли я остаться в стороне, когда человек подвергает опасности свое имя и должен будет жить под постоянной угрозой разоблачения?

– Я не прошу у тебя одобрения. И покровительства тоже. А только твоего молчания, – сказала она кротко.

– Что же, – ответил я, – мы, кажется, живем в веке, когда шлюхи становятся знатными дамами, а знатные дамы – шлюхами. Родовитость ставится ни во что, лишь бы видимость была соблюдена. Не берусь утверждать, что из тебя не выйдет такой же хорошей жены, как из многих достойных невест. А потому я даю вам мое слово, мисс Ханнай из Херфордшира.

Дав ей его, я дал ей очень много, и она оценила мою жертву. И поистине с тяжелым сердцем был я вынужден взять его назад, когда через годы и годы услышал, что она намерена вступить в брак с сэром Джоном Маршаллом, состоятельным джентльменом в Хэмпстеде. Я терзался, решая, как поступить, и лишь с величайшей неохотой заключил, что долг не позволяет мне уклониться и не написать сэру Джону, не сообщить ему все, что мне было известно о женщине, которая угрожала злоупотребить его именем.

К счастью, это было еще в будущем, а тогда она была мне глубоко благодарна и иначе не помогла бы мне.

– Надеюсь, мои маленькие открытия помогут мне отблагодарить тебя за вторую добрую услугу, которую ты мне оказал. Я в сильном сомнении, но тем не менее расскажу тебе то, что узнала, а потом познакомлю тебя с мистером Джорджем Коллопом, который согласился поужинать у меня.

– Кто он такой?

– Управляющий герцога Бедфордского. Очень влиятельный человек, так как в его ведении находится одно из самых больших состояний в стране.

– Ну так остается надеяться, что при этом он еще и честный человек.

– Да. И неколебимо верен. И очень способный. Вот почему ему платят почти сто фунтов в год наличными вдобавок к возмещению всех его расходов.

Это произвело на меня большое впечатление. Мой отец всегда сам управлял своим имением, да и в любом случае не мог бы платить столько одному слуге.

– Притом найдется много людей, которые охотно платили бы ему вдвойне, потому что он сделал герцога даже еще богаче, чем тот был раньше. Говорят, его светлость новой пары чулок не купит, не посоветовавшись прежде с мистером Коллопом.

– А какое отношение он имеет к сэру Сэмюэлю Морленду?

– Болота, – ответила она. – Ему поручен надзор за планом осушения болотистых низин, задуманным герцогом Бедфордским. И он знает об этом больше кого бы то ни было, а потому знает очень много и о сэре Сэмюэле.

– Ах так! А что еще ты узнала для меня?

– Не очень много. После возвращения его величества этот Морленд получил некоторые пенсии и синекуры, но называл еще много других, которых ему не дали. Он, кажется, считает, будто оказал такую услугу, что ни одна награда не будет ее достойна. Однако милорд ставит ее не так уж высоко.

– Ты должна говорить яснее, Китти, – сказал я. – Возможно, дело дойдет до суда. И я не могу допустить, чтобы свидетельства в мою пользу прятались в смутности темных слов.

– Я узнала это от милорда сегодня днем, – сказала она. – Ты, я уверена, знаешь, что он был одним из самых верных сторонников короля и ради него терпел долгие годы нужды и изгнания. И он не одобряет тех, кто менял стороны в последнюю минуту. По его словам, ему точно известно, что Морленд встречался с лордом Мордаунтом, когда оба были в Савойе. Он как‑ то замешан в аресте Мордаунта и других заговорщиков и выступал на судебном процессе, оправдавшем Мордаунта. Милорд также упомянул, что почти все награды и пенсии Морленд получил по ходатайству лорда Мордаунта. Странная любезность по отношению к тому, кто, предположительно, пытался тебя повесить. И даже больше, чем ты сделал бы для человека, связанного с тобой долгой дружбой. Вот что сказал милорд.

Когда она замолчала, я долго и внимательно смотрел на нее. И она мне кивнула.

– Свои выводы ты должен сделать сам, – сказала она. – Я спрашивала милорда, но он отвечал только, что самое очевидное обычно и есть правда.

– А что это значит?

– Он сказал, что иной помощи оказать не может; ведь если он выдвинет обвинения против Мордаунта, это будет выглядеть прямым нападением на Кларендона: они так близки, что нападки на одного – это атака против другого. Однако он желает тебе удачи и просит принять его совет. Если ты как следует подумаешь, то найдешь доказательства того, о чем он говорит. Джек, что с тобой?

Облегчение, которое я испытал при этих словах, было так велико, что я вынужден был наклониться в кресле и крепко себя обнять, лишь бы не лопнуть от величайшей радости. Наконец‑ то я нашел человека, который поверил тому, что, как я знал всегда, было правдой. И наконец‑ то я получил доказательство, в котором нуждался. Удивительно, что обязан им я был такому источнику; что разгадку – почти разгадку – причины всех моих бед и избавления от них мне суждено было услышать из уст шлюхи. Но это произошло именно так, ибо ангелы Господни могут принимать столько же разных обличий, сколько и слуги дьявола.

Теперь я знал, кто состряпал обвинения против моего отца, я знал, кто был истинным предателем, и мне оставалось только узнать, почему таким образом поступили именно с моим отцом, а не с кем‑ либо другим. Я был близок к возможности изобличить Турлоу в гнуснейшей низости и оправдать его смерть от моей руки. Я опустился на одно колено и поцеловал ей руку и еще раз, и еще, и еще, пока она не расхохоталась и не отняла ее.

– Ну‑ ну! – воскликнула она весело. – И чем же я заслужила такое обхождение?

– Ты положила конец многолетним мукам и сняла пятно с доброго имени моей семьи. А если мне улыбнется удача, то благодаря тебе я получу назад свое имение и надежды на славное будущее. Если кто и заслуживает преклонения, то это ты.

– Благодарю вас, любезный рыцарь, – сказала она. – Хотя и не вижу, в чем моя заслуга. Я ведь только повторила тебе слова милорда.

– В таком случае я приношу ему благодарность через тебя. Он, конечно же, самый добрый, самый лучший господин, какого только может пожелать себе любой человек… или любая женщина. Возможно, это дерзость с моей стороны, но если представится удобный случай, когда можно будет это сделать без неловкости, будь добра, передай ему мою благодарность и позаботься, чтобы он понял, что всегда может рассчитывать на мои услуги, если в них будет нужда, я с радостью исполню все.

– Непременно. А ты долго пробудешь в Лондоне?

– Мне нужно уехать завтра.

– Жаль. Мне хотелось бы представить тебя ему. В следующий раз напиши заранее, и я позабочусь, чтобы он показал всему свету, что смотрит на тебя, как на друга.

– Ну, друг, пожалуй, это уже чересчур, – сказал я. – Но я был бы благодарен, если бы стало ясно, что я пользуюсь его покровительством.

– Так и будет. А вот, – добавила она, когда по ступенькам лестницы застучали тяжелые сапоги, – и мистер Джордж Коллоп.

Его низкое происхождение дало о себе знать, едва он вошел в комнату и низко поклонился той, кого принял за знатную даму. Движения его были неуклюжи, речь груба, как и его дорсетский выговор. Кажется, он был сыном фермера‑ арендатора и втерся в милость его светлости благодаря своей сноровке. Впрочем, тут нет ничего дурного, однако необходимость выслушивать его деревенское бурчание была дорогой ценой за его услуги. Видимо, его финансовые способности были действительно велики, ибо ничем другим он похвастать не мог.

Многие годы доступа в благородное общество нисколько не отполировали его манер и не придали утонченности его речи, он принадлежал к тем простолюдинам, которые чванятся своей неотесанностью. Одно дело презирать изнеженность столицы и двора, но совсем другое – нарочито отвергать основы благовоспитанности. То, как Коллоп плюхнулся в кресло с такой силой, что ножки подогнулись, а затем вытащил тряпицу и утер лоб – он был плотного сложения, грузен, с багровым носом на красном лице, – не оставляло сомнений, что утонченность манер он не ставит ни во что.

– Этот джентльмен, мистер… э… Гров, – начала Китти с улыбкой в мою сторону, – весьма увлечен планом осушения болот. И потому я попросила вас встретиться с ним: ведь больше вас никто про это не знает, раз вы наблюдаете за работами на землях его светлости.

– Оно так, – сказал он и ничего не добавил, считая, видимо, что этого вполне достаточно.

– У его отца есть очень заболоченная низина, и он хотел бы узнать, могут ли тут помочь машины сэра Сэмюэля Морленда. Он о них наслышан, но не знает, как отличить правду от бахвальства.

– Ну, – сказал он и снова умолк, погрузившись в размышления о столь важном предмете.

– Мои батюшка, – вмешался я, желая избавить Китти от участия в этой тяжеловесной беседе, – опасается, что машины потребуют больших расходов, и деньги эти могут быть выброшены на ветер. Он очень хотел бы выяснить истинное положение вещей, но обнаружил, что сэр Сэмюэль не склонен к прямым ответам.

Коллоп всколыхнулся от короткого смешка.

– Что так, то так, – сказал он. – А я вам помочь не могу, мы его машинами не пользуемся.

– Но, насколько я понял, все планы только на нем и держатся.

– Он из тех, кто напускает на себя важность без всякого на нее права. Правду сказать, он только деньги вложил. У сэра Сэмюэля есть что‑ то около трехсот акров в Харланд‑ Уите, которые после осушки будут стоить вдесятеро дороже, чем сейчас. Оно, конечно, ни в какое сравнение не идет с тем, чем владеет его светлость. А это девяносто тысяч акров.

К большому удовольствию Коллопа, я ахнул от изумления.

– Да, великое дело. Всего‑ то выходит около трехсот шестидесяти тысяч акров. Бесплодные земли, которые с помощью хитроумия человеческого и милости Божьей начнут приносить богатые урожаи, да уже и приносят.

– Неужели совсем уж бесплодные? А как же тамошние жители? Их ведь много, сдается мне.

Он пожал плечами:

– Не так чтобы очень. Перебиваются кое‑ как. Но по мере надобности их выселяют.

– Так это же должно обходиться очень дорого.

– И обходится. И немало людей вложили свои денежки, хотя выгода такая верная, что опасаться нечего. Разве что сельчане или землевладельцы задерживают работы.

– Так, значит, дело не такое уж верное?

– Всякую помеху можно преодолеть. Если крестьяне возражают, их выселяют, а если землевладельцы отказываются дать согласие, отыскиваются способы, как его получить. Некоторые очень даже законные, другие, – тут его глаза весело заблестели, – не так чтобы уж.

– Неужели хоть кто‑ то из землевладельцев возражает?

– Еще как! По всяким подлым и невежественным причинам люди вот уже тридцать лет вставляют палки нам в колеса. Но теперь, когда престкоттовская трудность улажена, и остальные разрешатся.

При этих словах мое сердце забилось быстрее, и я лишь с трудом удержался от изумленного восклицания. К счастью, Коллоп не отличался наблюдательностью, да и Китти, заметив, как я потрясен, минут десять отвлекала его пустыми придворными сплетнями.

– Но я перебила вас, сударь, – весело сказала она потом. – Вы рассказывали нам о ваших битвах. А кто этот человек, про которого вы упомянули? Престуик, кажется, ведь так?

– Престкотт, – поправил ее Коллоп. – Сэр Джеймс Престкотт. Заноза у нас в боку в течение многих лет.

– Он не захотел разбогатеть? Странно, что в подобных случаях кого‑ то приходится уговаривать.

– Да нет. – Коллоп ухмыльнулся. – Разбогатеть‑ то он хотел. Беда была в его зависти.

Китти вопросительно посмотрела на него, и Коллоп был только счастлив удовлетворить ее любопытство, даже не подозревая, как разоблачает низость свою и других каждым гнусным своим словом.

– От разделения земли он особой выгоды не получил и опасался появления людей позначительнее его в краю, где его семья господствовала не один век. И он подстрекал местных жителей портить то, что мы строили. Поставим плотину, а по ночам местный сброд пробивает в ней дыры и снова затопляет осушенную было землю. Мы подавали на них в суд, а он как тамошний мировой судья не находил ни единого из них виновным. И так из года в год. Потом начались смуты, и этот сэр Джеймс отправился в изгнание. Но с войной иссякли деньги, да и в любом случае часть его земли лежала на пути канала, который нам требовалось прокопать, а продать ее он наотрез отказывался. А без этого нам пришлось бы либо отвести реку, либо оставить под болотами около пятнадцати тысяч акров.

– Но, конечно, разумнее было бы предложить ему больше.

– Он бы не взял. – Коллоп с ухмылкой пригрозил ей пальцем. – И вот тут Господь оказал свою милость. Родственник милорда, сэр Джон Рассел, узнал это от самого сэра Сэмюэля Морленда и доставил все сведения, которые нам требовались, чтобы понудить Престкотта вновь бежать из страны. Управляющий его имением вынужден был продать землю, чтобы имение не забрали за долги, и мы прокопали свой канал там, где нам было надо.

Я больше не мог смотреть на его грубую самодовольную физиономию и всерьез опасался, что проткну его шпагой прямо на месте, если услышу еще хоть слово. Мои глаза заволок красный туман, голова закружилась, и я с трудом отошел к окну. Я не мог думать, такая боль разрывала мне голову, и я чувствовал, как по лбу у меня катится пот и капает на одежду, а горло мне сжимала судорога, не позволяя дышать. Необходимость выслушать, как этот грязный безродный мужлан подстроил падение моего отца ради наживы, возмутила мою душу. Я даже не мог радоваться тому, что настолько приблизился к моей цели: низость и своекорыстие этих людей преисполнили меня печали. Теперь я хотя бы узнал, почему в Танбридж‑ Уэлсе сэр Джон Рассел отказался даже посмотреть на меня. Он не смог бы вынести стыда и остаться жить.

– Вам дурно, сударь? – еле расслышал я встревоженный голос Китти. Она, наверное, увидела, как побелело мое лицо, пока я стоял у окна, стараясь совладать с собой. Казалось, она задала свой вопрос откуда‑ то издалека, так как ей пришлось несколько раз повторить свои слова, прежде чем я на них отозвался.

– Да, благодарю вас. Это мигрень, которой я подвержен. Думаю, причина в городском воздухе и натопленности ваших апартаментов, я к этому не привык.

У Коллопа хотя бы достало ума тут же откланяться. Я слышал, с какой церемонной учтивостью Китти поблагодарила его за любезность и позвала лакея проводить его до двери. Мне кажется, прошло порядочно времени – хотя это могли быть и минуты, и часы, – прежде чем у меня достало сил отойти от окна. Она уже приготовила холодный компресс, который наложила мне на лоб, а для подкрепления дала мне выпить стакан охлажденного вина. Собственно говоря, она была от природы доброй женщиной, одной из самых добрых, каких я только встречал.

– Я должен извиниться перед тобой, – сказал я затем. – Боюсь, я поставил тебя в очень неловкое положение.

– Ничего подобного, – ответила она. – Полежи тут, пока не соберешься с силами. Я не совсем поняла важность его рассказа, но я видела, какое ты испытал потрясение.

– Да, это так, – сказал я. – Все оказалось гораздо хуже, чем я мог вообразить. Хотя, конечно, мне следовало бы знать, что основой всего была именно такая подлость. Однако мои поиски длились так долго, что я был захвачен врасплох ее неизмеримой низостью. Видимо, такие повороты мне не по силам.

– А ты не хочешь рассказать мне? – спросила она, снова смачивая мои виски.

Она сидела совсем рядом со мной, и ее духи более меня не отталкивали, а воздействовали как раз наоборот; теплота ее груди у моего плеча также пробуждала чувства, далеко во мне укрытые. Я взял ее руку, лежавшую у меня на груди, и притянул поближе, но, прежде чем я успел полнее выразить мои желания, она встала и вернулась в свое кресло, одарив меня печальной улыбкой, в которой я подметил сожаление.

– Ты перенес потрясение, – сказала она. – И лучше не добавлять к нему еще и ошибки. Я думаю, тебе уже хватает влиятельных врагов и не стоит заводить новых.

Разумеется, она была права, хотя я мог бы ответить, что при таком их множестве еще один разницы не составит. Однако она была против, это ничего не изменило бы с той Китти, которую я знал раньше, однако времена воздействовали на меня, как и на всех остальных. Вопреки всему я не мог не обходиться с ней как с дамой, а потому воздержался, хотя настойчивость принесла бы мне желанное успокоение.

– Так как же? Ты объяснишь, почему ты побледнел?

Я заколебался, но затем покачал головой.

– Нет, – сказал я, – слишком уж это важно. Не то что мне не хотелось бы довериться тебе, но я опасаюсь, как бы кто‑ нибудь не узнал об успехе моих розысков. Я не хочу, чтобы они были предупреждены. Но, прошу тебя, передай своему лорду мою благодарность и скажи, что я намерен незамедлительно поступить согласно с его словами.

Она обещала и с достоинством укротила свое любопытство. Что до меня, я завершил свое дело и приготовился уйти. Вновь и вновь благодарил я ее за доброту, за ее помощь и желал ей всяких успехов. Она легонько поцеловала меня в щеку на прощание – впервые получил я от женщины подобный ласковый поцелуй, так как моя мать вообще никогда меня не ласкала.

⇐ Предыдущая 24 25 26 27 282930 31 32 33 Следующая ⇒