Глава седьмая

Я всегда признавал, что остаюсь в долгу у Лоуэра за способ переливания крови. Без его находчивости операцию эту вряд ли удалось бы провести. Однако истина в том, что сама идея и ее обоснование принадлежали мне, и позднее я поставил опыт. До того времени мысли Лоуэра сосредотачивались только на задаче введения в кровь иных жидкостей и медикаментов, а о возможности или значимости переливания самой крови он никогда не задумывался.

Однако речь об этом пойдет ближе к концу моего повествования, мне же надлежит излагать мою историю в ее последовательности. И в ту минуту моей главной заботой было предложить мои услуги для посещения доктора Грова, о чем просил Престкотт, так как мне все еще казалось, что чем больше знакомых я приобрету в этом обществе, тем будет лучше для меня. Разумеется, доктор Гров вряд ли мог оказаться особенно полезным, и Лоуэр сказал мне, что сердечно рад моему предложению, ибо оно избавляет его от встречи с человеком, которого он находит нестерпимо докучным. Заклятый и многоречивый враг новых знаний, он не далее как полмесяца назад произнес в колледже Сент‑ Мэри Винчестерской язвительную проповедь, объявляя познание через опыт богопротивным, крамольным и греховным как в целях, так и в их достижении.

– И многие в городе разделяют его мнение? – спросил я.

– Силы Небесные! Конечно. Врачи, которые опасаются за свои прерогативы, священнослужители, напуганные потерей своего влияния, а также орды невежд, не терпящих ничего нового. Мы стоим на зыбкой почве. Вот почему нам следует быть как можно осторожнее с вдовой Бланди.

Я кивнул. То же, что и в Италии, сказал я ему.

– В таком случае вы подготовлены к встрече с Гровом, – ответил он с ухмылкой. – Побеседуйте с ним. Но держите ухо востро. Он не глуп, хотя заблуждается и, откровенно говоря, очень скучен.

Колледж Сент‑ Мэри Винчестерской в Оксфорде, в просторечии именуемый Новым колледжем, занимает большое ветшающее здание, расположенное в восточной части города у самых стен и двориков для игры в мяч. Он очень богат, но слывет приютом ретроградства. Когда я добрался туда, он показался мне совсем безлюдным, и ничто не указывало, где может находиться предмет моих поисков. А потому я осведомился о нем у единственного человека, который мне встретился, и он сообщил мне, что доктор Гров уже несколько дней как недомогает и никого не принимает. Я объяснил, что ни в коем случае не потревожил бы его при обычных обстоятельствах, однако мне совершенно необходимо его увидеть. А потому этот человек, низкорослый, смуглый и щуплый, назвавший себя с чопорным поклоном Томасом Кеном, проводил меня к требуемой лестнице.

Толстая дубовая дверь комнаты доктора Грова – англичане не скупятся для дверей на превосходную древесину – была плотно закрыта, и, постучав, я не ожидал отклика. Однако услышал легкий шорох и постучал еще раз. Мне показалось, что я слышу голос, но не мог разобрать слов, однако было логично предположить, что меня приглашают войти.

– Убирайся, – сказал тот же голос, когда я вошел. – Или ты глухой?

– Прошу у вас прощения, сударь, – ответил я и умолк от удивления. Человек, к которому я пришел, был тем самым, который несколько дней назад у меня на глазах отказал в помощи Саре Бланди. Я неуверенно смотрел на него, а он ответил мне взглядом, несомненно, также вспомнив, что видел меня раньше.

– Как я уже сказал, – продолжал я, вновь обретя самообладание, – я прошу у вас прощения. Но я не расслышал.

– В таком случае разрешите мне повторить в третий раз. Я сказал, чтобы вы убирались. Я болен.

Он, видимо, достиг преклонного возраста пятидесяти лет, но вполне возможно, что и более. Его широкие плечи уже несли печать согбенности, которую рано или поздно Всемогущий накладывает на плечи даже самых крепких из его созданий, напоминая им о подчинении Его законам. Но a re decedo. [13]

– Я весьма сожалею о вашем недомогании, – сказал я, твердо сохраняя мою позицию в дверях. – Я не ошибусь, если предположу, что в нем повинен ваш глаз?

Прийти к такому выводу мог бы кто угодно, ибо правый глаз доктора был багров и слезился, раздраженный постоянным нетерпеливым протиранием. И он вызвал мой интерес, никак не связанный с причиной моего пребывания тут.

– Разумеется, мой глаз, – ответил он коротко. – Он причиняет мне адские муки.

Я сделал шаг‑ другой в комнату, так, чтобы видеть яснее и надежнее утвердиться в его присутствии.

– Сильнейшее раздражение, сударь, вызывающее слипание и воспаление. Уповаю, вас лечат умело. Хотя, думаю, что это не очень серьезно.

– Не очень? – вскричал он изумленно. – Не очень серьезно? Я в агонии, а у меня много работы. Вы врач? Мне врач не нужен. Я получаю наилучшее лечение, какое только возможно.

Я представился.

– Натурально, я не решаюсь противоречить врачу, сударь, но мне так не кажется. Я даже отсюда вижу сгущение бурой гнилостности вокруг века, которая требует медикамента.

– Так это же и есть медикамент, идиот, – сказал он. – Я сам смешивал ингредиенты.

– И какие это ингредиенты?

– Высушенный собачий кал, – ответил он.

– Что‑ что?

– Рецепт мне дал мой врач. Бейт. Врач короля, знаете ли, и человек из почтенной семьи. Самое верное средство, проверенное веками. И породистой собаки к тому же. Она принадлежит коменданту замка.

– Собачий кал?

– Да. Высушиваешь на солнце, толчешь в порошок и вдуваешь в глаз. Вернейшее средство от всех глазных болезней.

По моему мнению, в этом и было объяснение, почему его глаза доставляли ему такие страдания. Разумеется, бесчисленные старинные средства употребляются и теперь, а некоторые, без сомнения, не менее действенны, чем те, что прописывают врачи, – хотя последнее отнюдь не обязательно похвала. Я не сомневаюсь, что минеральные медикаменты, столь приветствуемые Лоуэром, со временем изгонят такие панацеи. Я представлял себе, какого рода болтовня сопровождала такое предписание. Естественное притяжение подобного к подобному – истолченный кал устанавливает родство с ядовитостью и высасывает ее. Или нет – это уж как получится.

– Не мне сомневаться, сударь, но вы совершенно уверены, что он помогает? – спросил я.

– Из вопроса следует, что вы как раз сомневаетесь.

– Нет, – сказал я осторожно, – В некоторых случаях он, возможно, исцеляет, не мне судить. Давно ваш глаз вас беспокоит?

– Дней десять.

– А как давно вы лечите его подобным образом?

– Около недели.

– И за это время вашему глазу стало лучше или хуже?

– Лучше ему не стало, – признал он. – Но ведь без лечения ему могло стать еще хуже.

– А благодаря другому лечению ему могло бы стать лучше, – сказал я. – И если бы я применил другое лечение и вашему глазу стало бы лучше, это показало бы…

– Это показало бы, что первое мое лечение наконец подействовало и что ваше никакого значения не имело.

– Вы хотите, чтобы ваш глаз был излечен как можно скорее. Если вы применяете лечение и на протяжении достаточного срока оно не приносит облегчения, то можно сделать вывод, что на протяжении этого срока лечение не подействовало. А подействовало бы оно на следующей неделе, через неделю или через три года – значения не имеет.

Доктор Гров открыл рот, чтобы опровергнуть мой ход рассуждений, но тут боль пронзила его глаз, и он вновь начал свирепо его тереть.

Тут я усмотрел счастливый случай заслужить его расположение, а может быть, и гонорар, который пополнил бы мой тощающий кошелек. А потому я попросил теплой воды и принялся вымывать из глаза гнусное снадобье, полагая, что это может обернуться чудотворным исцелением. К тому времени когда я завершил промывание, его измученный глаз открылся, и, хотя доктор Гров все еще испытывал неприятное жжение там, он изъявил радость, ибо ему уже значительно полегчало, и – что было еще приятнее – он объяснил это только действием отвара, которым я воспользовался.

– А теперь дальнейшее, – твердо сказал Гров, засучивая рукав. – Полагаю, пяти унций будет достаточно, как по‑ вашему?

Я не согласился, хотя воздержался и не сказал ему, что не слишком верю в полезность кровопускания, так как боялся потерять его доверие. А потому я указал, что гармония его тела восстановится надежнее с помощью небольшой рвоты после еды – тем более что, судя по его виду, пропустить одну‑ две трапезы ему не повредило бы.

Когда лечение было завершено, он предложил мне выпить с ним стаканчик вина, но я отказался, так как совсем недавно выпил слишком много. И я объяснил причину моего визита, не собираясь касаться того, что произошло в кофейне, раз он сам ничего не сказал. Я осуждал его поведение, но теперь, узнав эту девушку получше, я мог его понять.

– Дело идет о молодом человеке, с которым я встретился вчера, – сказал я. – О мистере Престкотте.

При упоминании мистера Престкотта доктор Гров нахмурился и осведомился, как я мог с ним встретиться, когда он заключен в темнице замка.

– Благодаря моему дорогому другу доктору Лоуэру, – ответил я – у которого… э… было к нему дело.

– Зарится на его труп, так ведь? – спросил Гров. – Право, когда я болею, то подумываю о возвращении в Нортгэмптон к моей родне из опасения, что Лоуэр появится у моего смертного одра с алчным блеском в глазах. И что сказал Престкотт?

Я ответил, что Престкотт наотрез отверг самую мысль об этом, и Гров кивнул.

– Достохвально. Умный юноша, хотя было легко увидеть, что он плохо кончит. Очень своевольный.

– Сейчас, – сказал я с глубокой серьезностью, – он полон раскаяния и нуждается в духовной поддержке. Он хотел бы, чтобы вы посетили его и помогли ему найти утешение в религии.

Гров, видимо, был столь же доволен, как и удивлен.

– Никогда не следует приуменьшать силу воздействия петли! Она даже худшего из грешников побуждает воззвать к Божьему милосердию, – сказал он удовлетворенно. – Я навещу его сегодня же вечером.

Мне это очень понравилось. Он был резок, безусловно, закоснел в своих устаревших убеждениях, и все же я почувствовал в нем доброту. А еще – что он прямо‑ таки радовался, когда ему возражали. Позже Лоуэр сказал мне, что Гров никогда не оскорблялся, если возражения были искренними, хотя и старался всеми силами их опровергнуть. Из этого следовало, что он был не из тех, кто легко нравится, однако находились люди, которые его любили.

– Он горит желанием поговорить с вами как можно скорее, – сказал я. – Но я бы посоветовал вам выждать день‑ другой. Дует северный ветер, а он, как известно, вреден для глазных болезней.

– Поглядим, – сказал он. – Однако откладывать я не стану. Мне претило пойти к нему без его просьбы, и я доволен, что он меня зовет. Примите мою благодарность, сударь.

– Вам известна, – спросил я, еще раз осматривая его глаз, – история совершенного им преступления? Судя по немногим подробностям, которые я слышал, оно, видимо, не совсем обычное.

Гров кивнул.

– Весьма необычное, – согласился он. – Но, боюсь, он был обречен поступить так в силу своего рождения. Его отец был тоже своеволен. Несчастливо женился.

– Он не любил свою жену? – спросил я.

Гров нахмурился.

– Хуже того. Он женился по любви. На очаровательной девушке, как мне говорили, но против желания обеих семей, которые так его и не простили. Боюсь, таков был его нрав.

Я покачал головой. Сам происходя из купеческого рода, я прекрасно понимал, насколько важно в брачных делах не дать чувствам затуманить рассудок. Как однажды заметил мой отец: если Бог предназначил нам жениться по любви, зачем он создал любовниц? Не то чтобы сам он позволял себе лишнее в этом смысле. Они с матушкой были преданны друг другу.

– Когда началась война, он выступил на стороне короля, доблестно сражался и лишился всего. Но продолжал хранить верность и вступал в заговоры против Республики. Увы, заговоры он любил больше своего монарха, ибо предал короля Кромвелю, что едва не привело к самым гибельным последствиям. Более гнусного деяния свет не видывал с тех пор, как Иуда Искариот продал Господа нашего.

Он умудрено кивнул. Я же нашел все это очень интересным, но все‑ таки не понял, что привело молодого Престкотта в тюрьму.

– Это очень просто, – сказал Гров. – Нрав у него яростный и неуравновешенный; быть может, это тот случай, когда грехи отцов находят нас. Он был непослушным, не знающим узды ребенком и предался порокам, едва вырвался из‑ под власти семьи. Он набросился на доброго опекуна, который поддерживал его после позора отца, и чуть не убил его; к этому добавилась жалоба его дяди, чей денежный сундук он, навестив его, опустошил. Такое случается: в прошлом году мы повесили студента за грабежи на большой дороге, в этом году будет Престкотт, и, боюсь, он не станет последним. «Ибо земля эта наполнена кровавыми злодеяниями, и город полон насилий». – Он умолк, давая мне время узнать цитату, но я беспомощно пожал плечами. – Иезекииль, семь, двадцать три, – сказал он с упреком. – Последствия смут и бурь, которые нам пришлось пережить. А теперь к делу, сударь. Не смею оскорбить вас, предложив вам деньги за вашу доброту, но, может быть, обед в колледже будет достаточным вознаграждением? Еда отличная, вино еще лучше, и я могу обещать вам превосходное общество.

Я слабо улыбнулся и ответил, что буду в восторге.

– Чудесно, – сказал он. – Я очень рад. В пять часов?

На этом и порешили. Я распрощался с ним, рассыпаясь в благодарностях, насколько мне это удалось.

То как он их отклонял, указывало, что, по его мнению, такое приглашение было для меня великой честью.

– Скажите мне, пока вы еще здесь, – сказал он, когда я открыл дверь, – как там мать этой девушки?

Я остановился, удивленный его неожиданным вопросом.

– Плохо, – ответил я. – Собственно говоря, по моему мнению, она умрет.

Он угрюмо кивнул, но я не мог угадать, что прятал этот кивок.

– Так‑ так, – сказал он. – Да свершится Божья воля.

И он закрыл дверь. А я отправился предупредить миссис Булстрод, что не буду обедать, а затем исполнил последнюю взятую на себя обязанность – отнес галлон вина Престкотту в его темницу.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒