Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





В. И. Крыжановская 7 страница



— Вот вы и ожили, мой друг. А теперь - Молчите, пей­те это лекарство, которое подкрепит вас, а потом усните. С помощью Божией вы скоро поправитесь.

Действительно, он был спасен.

Князь умолк, задумчиво глядя в пространство, будто видел там отдаленную картину.

ГЛАВА VIII.

Вадим Викторович также молчал. Услышанный рассказ очень взволновал его, но скептицизм, в котором он вы­рос, стал для него аксиомой, а потому протестовал и воз­мущался.

— Алексей Андрианович, уверены ли вы в том, что пе­реданные вами невероятные явления в то же время не галлюцинации слишком возбужденного воображения? — спросил он вполголоса. .

— Вы считаете эти явления «невероятными» только по­тому, что не знаете законов, которым они подчиняются, как не знаете и окружающего вас невидимого мира.

— Без сомнения, я ничего в этой области не знаю и ни­когда ею не интересовался. Тем не менее, я готов допу­стить существование потустороннего мира, как и то, что душа переживает тело. Но мой разум отказывается по­нять, как дух может появляться в настолько осязательном и материальном теле, чтобы поддерживать любовные от­ношения или убить человека.

— С вашей точки зрения это понятно, однако вы не мо­жете принять во внимание опытов Крукса. Если этот дух дал возможность профессору считать его пульс и слу­шать сердце, кто же мог бы помешать ему ударить кин­жалом кого-нибудь из присутствующих или флиртовать с ним. Но это я говорю вообще, а в частности скажу, что вампиры, вроде Фенимор, духи злые, астральное тело ко­торых перегружено грубым, материальным флюидом.

Впрочем, этот вопрос очень сложен и было бы слишком долго объяснять вам законы, так как вы совершенно не­сведущи в этих делах. Впрочем, происшедший сегодня случай представляет настолько убедительное и страшное явление, что мог бы, кажется, поколебать самого закоре­нелого скептика.

— Вы правы, князь, я потрясен случившимся и хотел бы понять его. Но каким путем вы достигли этого понимания? Был у вас учитель? Брандль ли, о котором вы упоминали, таинственный ли индус или бывший лично с вами случай, который вы мне обещали рассказать, просветили вас? Ра­ди Бога, скажите! Повторяю вам торжественную клятву хранить в тайне все, что вы мне скажите.

С глубокой грустью взглянул князь на взволнованного Вадима Викторовича, а тот вздохнул и провел рукой по лбу, точно отгоняя тяжелые мысли.

— Я ни на минуту не сомневался в вашей скромности, Вадим Викторович, а так как в моем рассказе найдется ответ не на один ваш вопрос, то я продолжаю его.

Опять я буду говорить о Лионеле Ворстеде, так как у него и через него я имел счастье познакомиться с учите­лями, которые просветили меня и руководят на пути к со­вершенствованию. — Он выпил стакан вина, также налив и доктору, и продолжил:

— Я уже сказал вам, что меня сильно удивила переме­на в характере и привычках Лионеля, но так как мне ска­зали, что он был болен, то я приписал его пуританскую скромность капризу выздоравливающего и ханжеству сес­тры. Так из кабинета исчезли портреты хорошеньких жен­щин в слишком откровенных платьях, их заменили ландшафты, в библиотеке вместо порнографических книг и пикантных романов появились описания путешествий, фи­лософские сочинения и старинные книги по оккультизму и тайным наукам. Жил он уединенно, выходил мало и я час­то встречал у него мистера Брандля и раджу Веджага-Синга. Последнего я немного знал, встречал в свете, но мне неизвестна была его роль в жизни Лионеля. Я же вел веселую жизнь, разнообразя ее только археологическими работами. Так, по утрам я занимался в Британском му­зее, в его египетском или азиатском отделах, а по воз­вращении оттуда дурачился. Несколько раз я звал Лионеля на мои увеселительные прогулки - в Петербурге мы были неразлучны, но он постоянно отказывался. Од­нажды готовилось особенно веселое сборище в обществе артисток, и я опять пришел уговаривать приятеля принять участие, но он снова отказался. Тогда я решил выяснить дело и прямо поставил вопрос:

— Послушай, Лионель, объясни, что с тобой и почему ты ведешь отшельническую жизнь? Здоровье твое восста­новилось, ты молод, богат и свободен, так как тебя еще не женили. (Забыл сказать, что вследствие серьезной бо­лезни невесты свадьбу отложили на год. ) Прошу тебя, друг, ответь мне откровенно: надеюсь, что имею право на такое доверие. Гложет ли тебя какая внутренняя бо­лезнь, полюбил ли другую и разлюбил невесту, избран­ную твоей семьей, или дал обет монашества? Я не узнаю тебя и не понимаю необъяснимую, происшедшую с тобой перемену!

Лионель ответил не сразу, я заметил, что он колеблет­ся, но потом он вдруг решился, схватил мою руку и креп­ко пожал ее.

— Я знаю, Алексей, что ты истинный друг, и скажу те­бе всю правду. Да, я дал самому себе обет сделаться другим человеком. Я знал, что недостойно прожигать жизнь — драгоценный дар Отца Небесного — и только ос­котиниваться. Вместо восхождения к свету, из которого созданы, мы проводим время в еде, питье и разгуле: дру­гими словами — мы лишь возбуждаем все низменные, плотские инстинкты. Мы думаем только о теле, об удов­летворении сидящего в нас животного, а его главу — дух, сковываем. А, между тем, сколько таится божественных сил и неведомого могущества в этом верховном бес­смертном владыке. Я был слеп и не подозревал, какое во мне гнездится неиссякамое сокровище: я перестал быть рабом моих животных инстинктов. Ах, Алексей, друг мой, если бы ты мог видеть окружающие нас опасности, изу­чать науку души, понять, какой сложный запас неведомых сил представляет собою наше существо, углубиться в удивительные и страшные тайны потустороннего мира, ты снова сделался бы тогда моим верным спутником в этой новой жизни.

Оживившийся Лионель словно преобразился, и глаза его блестели верой и энергией, а я в смущении смотрел на него и не понимал ничего. Я ответил ему, что выска­занное им весьма интересует меня, но я хотел бы знать, какое именно стечение обстоятельств вызвало коренной переворот во всем его существе. Тогда он и рассказал мне свое загадочное приключение с Фенимор, ужасные видения во время летаргии и прочее. Затем он прибавил, что такое страшное моральное и физическое потрясение дало совершенно другое направление его мышлению: оно возбудило страстное желание постичь механизм зловред­ных сил, жертвою которых он сделался, а также узнать, каким таинственным и могучим двигателем Веджага-Синг спас его. Поэтому он стал неотступно молить Брандля и индуса просветить его, но те согласились лишь после то­го, как он разными поставленными ему испытаниями удо­стоверил искренность своего намерения. После этого строгого, в течение нескольких месяцев искуса Веджага- Синг ввел его в тайное братство, находящееся в окрест­ностях Лондона, куда принимались лишь горячие и серьезные искатели истины. Братство, само существова­ние коего совершенно неизвестно, является, однако, цент­ром, откуда выходят миссионеры, достойные распространять свет среди братьев, ослепленных их неве­жеством и страстями.

Все услышанное мною заставило меня забыть ту попой­ку, на которую я приехал звать своего друга. Передо мной открылись новые горизонты и я вдруг почувствовал наличность окружающего нас неведомого мира, откуда мы появляемся и снова уходим после кратковременного земного существования. А если он прав? Ведь в самом деле безрассудно и преступно обращать в вакханалию на­шу призрачную, постоянно летящую под угрозой смерти жизнь!.. Тогда пренёбрегаемое, увы, воспитание души яв­ляется необходимостью, нашим долгом.

Я провел вечер с Лионелем, и мы много говорили, а когда, наконец, расстались, уже брезжил рассвет, но во мне выросло желание изучить науку души.

Лионель дал мне книги, которые я пожирал, как голод­ный, и чем больше я читал, тем глубже уходил в особый мир, о существовании которого раньше и не подозревал. Теперь только понял я глубокий смысл Христа: «Не одним хлебом жив бывает человек».

Понемногу я стал избегать общества, тогда как раньше искал его: гульбища стали мне отвратительны, точно пол­ная грязи яма, потому что теперь я узнал, какие отрав­ленные миазмы представляют собой испарения какой-нибудь оргии. Я отказался также от тяжелой и вредной мясной пищи, и очень скоро получил омерзение к разлагающимся трупам, которыми мы питаемся, воздер­жание же от них принесло мне истинное, глубокое благо­состояние. Я ближе сошелся с Брандлем и Веджага- Сингом, оба они поддерживали меня, а их поучительные, глубокоинтересные разговоры укрепляли во мне реши­мость сделаться другим человеком. Мало-помалу я на­брался смелости и попросил Брандля допустить меня в та­инственное общество, так как туда принимали людей бла­гонамеренных. Он ответил, что это зависит от Веджага-Синга, а таинственный индус словно подслушал мои мысли и слова и придя спустя полчаса сказал мне, улыбаясь:

- Вы желаете войти в нашу маленькую общину, между прочим, никому не известную? Знаете ли вы путь туда?

- Нет, - ответил я. — Я знаю, что существует Небо, но кто может без руководителя найти путь в Рай?

- Тот, кто способен проникнуть, найдет туда и дорогу, — ответил он, смеясь.

После этого он наложил на меня шестинедельный ис­кус. За это время я должен был изучить некоторые, каса­ющиеся посвящения книги, приучиться сосредоточиваться, известное время привыкать к мраку и молчанию, а сверх того подвергнуться медицинскому лечению. Выдержав это подготовительное испытание и заслужив одобрение учителя, я удостоился его обещания привести меня на ближайшее собрание. Время, предшествовавшее этому событию, я провел у Лионеля: он заставил меня прини­мать два раза в день ванну, в которую вливал странную фосфоресцирующую жидкость, а питался я исключитель­но хлебом и молоком. Наконец, наступил день, ожидае­мый мною с лихорадочным нетерпением.

Под вечер я отправился с Лионелем в его автомобиле, но, странное дело, я тотчас уснул, а когда очнулся, то увидел себя одного в комнате с темными обоями и сла- босветящей лампой под темным абажуром. Я лежал на шелковом диване и протирал глаза, не понимая, каким об­разом очутился в этом незнакомом месте, но вдруг вспомнил, что поехал с Лионелем на собрание братства. Недоумевая я сел на диван, но мои размышления прервал мистер Брандль.

— Идемте, я представлю вас учителям, — сказал он, взяв меня под руку.

Через галерею без окон мы вышли в круглую залу, в конце которой была ниша, глубокая и широкая, затянутая красным. Там, на высоте одной ступени, полукругом сто­яли семь бархатных стульев, а на них сидели люди в длин­ных, белоснежных одеяниях и кисейных тюрбанах. Их бронзовые, характерные лица были восточного типа. По­сле я узнал, что между этими адептами высшего разряда, в большинстве индусами, были: один араб, египтянин и ти­бетец. Их имена и прошлое мне неизвестны, за исключе­нием раджи Веджага-Синга, если только и это имя не вы­мышленное: называют же их просто учителями.

Я не мог отвести глаз от этих величавых людей, от ко­торых веяло торжеством покоя и бесконечной добротой, глаза же, неизмеримые, как бездна, дышали могучей во­лей, и она заставляла невольно преклоняться перед ними. Без преувеличения могу сказать, что у этих загадочных людей их внутренняя, светлая красота и все великолепие их существа сверкают даже сквозь тело. Никогда я не чувствовал себя таким ничтожным, невежественным, жал­ким и грузным, как камень. Я с трудом дышал и мне ка­залось, что сквозь тюрбаны просвечивало золотисто-голубоватое сияние. Меня охватило сознание собственного ничтожества: неловкость, которую должен испытывать нищий, допущенный в богатый зал. Я упал на колени, задыхаясь от судорожных рыданий.

В ту же минуту я почувствовал на голове теплую твер­дую руку, а затем меня кто-то поднял. Это был один из учителей. Он поцеловал меня в лоб, благословил и ласко­во сказал:

— Даю тебе свой братский поцелуй. Будь тверда, душа человеческая, пробуждающаяся для лицезрения красоты небесной. Взгляни на других твоих руководителей и брать­ев, твоих учителей и друзей.

Затем каждый из них по очереди лобзал меня и благо­словлял, а потом говоривший первым сказал:

— Слушай, сын мой, и запечатлей слова мои в сердце своем, ибо я одновременно передаю тебе мысли других твоих учителей. В этот великий час около тебя образуется магический круг: мы становимся твоими ближними, и ты примешь духовное крещение, которое флюидически сое­динит тебя с нами. Каждый из нас будет поучать тебя со­образно своей специальности в науке. Однако не надейся, что это единение с нами избавит тебя от борьбы и испы­таний, весьма вероятно даже, что ты споткнешься не раз, сделаешься жертвой собственных слабостей, так как па­дение — удел каждого человека, стоящего у подножия ле­стницы. Плоть - страшное чудовище, преграждающее путь к восхождению. Но твое мужество не должно осла­бевать от этого. После всякого падения, каждого увлече­ния, будь их хоть сотня, ищущий света должен подняться и снова вступить в борьбу с демонами плоти, чтобы смело идти вперед до полной победы, прекраснейшей и величай­шей победы над самим собой. А теперь, сын мой, мы со­вершим мистическое крещение, которое присоединит тебя к «Братству восходящего солнца». Иди и приготовься к торжеству.

Мистер Брандль и Лионель тотчас взяли меня за руки и повели в смежную комнату, где я разделся. После этого они надели на меня тунику без рукавов, так что открыты­ми оставались шея, руки и босые ноги. Затем меня пове­ли в другую залу, также круглую, а в ней я увидел бассейн с водой, вокруг которого стояли семь учителей. В зале находились также члены братства, все в белых одеяниях. В руках они держали зажженные разноцветные восковые свечи семи цветов радуги, а на их груди были звезды на золотых и серебряных цепочках: различие в це­пях и цвете свеч означало степень полученного посвяще­ния.

Брандль и Лионель подвели меня прямо к учителям и два из них немедленно подняли  меня, как ребенка, и трижды окунули с головой в холодную воду бассейна, так что у меня захватило на миг дыхание. Однако мне не го­ворили выйти и я продолжал стоять по шею в холодной во­де. Затем учителя образовали вокруг бассейна цепь и запели, а странная, могучая мелодия гимна потрясала каждый мой нерв. По окончании пения один из учителей спросил:

— Боишься ли ты воды?

— Нет, — ответил я.

— Боишься ли огня?        

И я не успел ответить, как вода стала вытекать куда-то, и бассейн быстро опустел.

— Гори, гори грубая оболочка плоти, и сменись одеяни­ем огненным, — торжественно произнес учитель.

В тот же миг бывшая на мне белая туника вспыхнула, окружив меня облаком пламени: между тем я не чувст­вовал никакой боли, а только сильную теплоту. В ответ я почти крикнул:

— Нет, я не боюсь огня!..

В эту минуту я почувствовал легкие уколы и точно по­ток огня разлился под кожей. Тогда учителя велели мне выйти из бассейна, одели в вышитый золотом полотняный хитон, опоясали серебряным кушаком, а на шею повесили звезду на серебряной цепи. После этого меня провели в капеллу, где я дал клятву почитать по мере своих сил ве­ликие законы, управляющие Вселенной, творить любовь, великодушие, прощение и сделаться «ловцом душ», рас­пространяя приобретенный свет знания между ослеплен­ными эгоизмом и невежеством моими брать ми по

человечеству. Когда я закончил мое клятвенное обеща­ние, учитель взял с престола увенчанную крестом чашу и напоил меня чем-то красным и теплым, после чего меня охватило чувство величайшего блаженства.

Собрание закончилось вегетарианской трапезой, во время которой братья пели хором, а учителя беседовали со мной и другими искателями истины.

— Князь, — сказал Вадим Викторович, пользуясь минут­ным перерывом рассказа, — а вы не боитесь вызвать неу­довольствие своих руководителей, разоблачая перед профаном тайны, к которым вас допустили?

— Нет, — ответил Елецкий, тряхнув головой, — мне раз­решили говорить, если я буду иметь в виду спасение ду­ши. Не скрою, что именно вас, доктор, хотел бы я спасти. Вы ученый, вполне просвещенный человек, но под властью плотских страстей попали в болото, которое грозит погло­тить вас. Над вами висит серьезная опасность, и я очень хотел бы просветить вашу душу.

— Благодарю вас за участие ко мне, невзирая даже на. ту нравственную грязь, которую вы на мне видите, — от­ветил доктор, густо покраснев.

— Вам нечего краснеть передо мной, потому что я сам падал жертвой своих плотских слабостей и коварной изме­ны. Если бы не учитель, я был бы теперь в царстве тьмы. Мое падение было еще непростительнее, так как глаза мои приоткрылись и я уже провидел свет. Но продолжаю рассказ, и прежде всего передам суть первого получен­ного мной урока.

— Первая работа жаждущего истины и света должна состоять в преобразовании крови, — сказал мне учитель. — Знай, сын мой, что существуют разные сорта крови. Вот, например, грубая кровь материального человека, одержимого животными страстями: она очень мало отли­чается от крови животного, потому что полна разлагаю­щихся веществ, как у всякого вещества, питающегося трупами. Из гордости человек презирает гиену и шакала, осуждая их за то, что те питаются падалью. А сам он что делает? Или воображает, что ростбиф, бифштекс с кровью, околевшая и уже несколько дней хранившаяся птица не падаль? Между тем, он с наслаждением лако­мится трупами солеными, копчеными, маринованными или в ином виде. Притуплённое обоняние озверелого обжоры не чувствует зловония, распространяемого этими телами, разложение которых отравляет ядовитыми микроорганиз­мами его кровь и становится источником многочисленных

болезней. Ну как же извлечь чистый огонь из такой хими­чески отравленной массы? Наоборот, кровь людей нравст­венно высших, аскетов и святых, очищенная в существе от грубой амальгамы, насыщена электричеством и восприим­чива: она доступна веянию токов пространства, делается чувствительной ко всяким впечатлениям, возносит духов­ное тело этих высших существ в чистый эфир, сквозь грязь первой сферы, в область света и блаженства, где душа освежается и приобретает новые силы. Но пройти сквозь хаос первого, окружающего землю пояса — самое тяжелое испытание для духа человека: это путь мучениче­ства сквозь строй полчищ мерзких демонических су­ществ.

В тот же день учитель дал мне вот этот перстень, ко­торый я никогда не снимаю, и крест на металлической це­почке, носимый на груди под сорочкой. Этот крест удивительный и таинственный. Он сделан из неизвестного вещества, вроде золота, а между тем отливает всеми цветами радуги, как перламутр. Я чувствую его присут­ствие во время молитвы, при серьезном чтении или раз­мышлении. Если я делаю какое-нибудь доброе дело, он становится теплым, приятно согревает кожу и все мое те­ло, если же я поступаю дурно или поддаюсь какой-нибудь слабости, он становится холодным, как лед и тяжелым, как камень. Этот безгласый руководитель указывает мне прямой путь, и учитель объяснил мне, что такие переме­ны вызываются свойством излучения моих действий и мыс­лей. Следующие месяцы были самыми счастливыми в моей жизни. Раз в неделю я участвовал в собрании «Брат­ства восходящего солнца», получал наставления от одного из учителей и указания для занятий на следующую неде­лю. Занятия эти были чрезмерно интересны и по мере то­го, как шло мое просвещение, я чувствовал, как в меня вливались энергия и сила, а впереди открывались новые, действительно изумительные горизонты. Параллельно с оккультными занятиями я продолжал работы по археоло­гии, и наставники поощряли меня, а Веджага-Синг своими рассказами и объяснениями проливал совершенно новый свет на тайны прошлого, будто он сам жиг в те далекие времена.

В то время в Лондоне открылся археологический конг­ресс, и я познакомился с бароном Козен, старым Другом моего отца. То, что я рассказал ему относительно неко­торых древностей, до такой степени возбудило его инте­рес, что он привязался ко мне. Однажды, когда мы вместе работали, он познакомился с Веджага-Сингом, а своим усердием и интересом к прошлому Индии снискал расположение учителя, который по свойственной ему до­броте стал поучать и его.

Забыл сказать, что учителя, после нескольких лет пре­бывания в Лондоне, покинули братство и возвратились на родину, а их место заняли новые члены — наставники.

Однажды Веджага-Синг сказал мне, что и он уезжает. Меня очень огорчило это известие, но, заметив это, учи­тель, улыбаясь, предложил мне сопутствовать ему, обе­щая указать наиболее интересные места, и приглашал по окончании обзора посетить его гималайский дворец. Это предложение привело меня в положительный восторг и я, не теряя времени, готовился к отъезду, барон же выска­зал по этому поводу такое отчаяние, что Веджага-Синг, от души посмеявшись, пригласил и его. Решено было прежде всего посетить остров Цейлон, откуда был родом мой учитель.

— Это ни с чем не сравнимое по красоте и археологи­ческому значению место. Вы встретите там такие любо­пытные нравы, что, наверное, не пожалеете о своей остановке, — прибавил учитель.

— Итак, мы выехали и высадились на Адамову гору, Канди и т. д. Не буду описывать путешествие по волшеб­ному острову, несмотря на его захватывающий интерес: например, развалины Анурадхапура, древнейшей столицы раджей первой расы, или путешествие по провинции Кат- рагам, которая кишит древними пагодами. Они оставили во мне неизгладимые воспоминания. Но в данную минуту главный интерес представляет рассказ о приключении, связанном с тигром: его я вкратце передам.

Мы странствовали по округу Тамблегам, где еще со­хранились в окрестностях озера Кандели непроходимые девственные леса, громадные, окруженные джунглями болота и убежища гигантских змей — боа, стада диких слонов, тигров и других диких животных.

Совершив несколько последних экскурсий по этим мес­там, мы должны были расстаться: барон ехал в Европу, а я на несколько месяцев к Веджага-Сингу, в его гималай­ский дворец. Мы охотились в джунглях, изучали нравы, как вдруг ко мне пришла злополучная мысль прогуляться по девственному лесу. Диких зверей и змей мы не боя­лись, потому что учитель подарил нам несколько факелов с таким удивительно сильным запахом, который отгонял пресмыкающихся и те убегали от нас. Понятно, что мы только в крайнем случае пользовались этими странными факелами, которые будучи зажжены не давали пламени, а только дым, но потушить их можно было лишь прикрыв полотном, смоченным какой-то эссенцией, и ее также дал мне учитель. Итак, однажды утром мы отправились: я го­ворю «утром», т. е. до восхода солнца. Наш небольшой караван состоял из двух слонов, десяти служителей-инду- сов и проводника, местного уроженца. Он уверял, что безопасно проведет нас лесом, так как старые раджи проложили множество дорог и настроили на известном расстоянии восьмиугольные кирпичные башни, служившие убежищем от диких животных для путешественников, ко­торым приходилось ночевать в этих опасных местах.

Одна из таких дорог, уже веками забытая и заброшен­ная, заросла, по его словам, девственным лесом: о его существовании, не знали, и «белые» не решались прони­кать в эту непроходимую чащу, но храбрый Рамассами клялся, что наискось проведет нас знакомой ему дорогой. Это предложение явилось прежде всего благодарностью за услугу, которую мы оказали Рамассами, а затем, обе­щанная награда обеспечила бы бедного индуса на всю жизнь. Однако, несмотря на свою заманчивость, экспедиция, несомненно, была опасной и рискованной: в виду это­го мы, может быть, и не решились бы на нее, не обольсти нас Рамассами описанием одного заброшенного дворца, которого не видел ни один европеец, и скрытого подобно замку спящей красавицы в чаще девственного ле­са. В начале мы шли джунглями: трава, тростник и хво­рост были по брюхо нашим слонам, а громадные бамбуки, достигавшие местами до пятидесяти футов вы­соты, были так густы, что дальше пятнадцати-двадцати метров ничего не было видно. Мало-помалу дорога пошла в гору, а бамбук и болотная поросль сменилась расти­тельностью другого рода: деревьями, покрытыми цветами различных оттенков с одуряющим запахом. Наконец, мы вступили под сень вековых деревьев громадного леса, по­крывавшего всю возвышенность, и первый день все шло благополучно. Полагаясь на силу наших двух великолеп­ных, прекрасно обученных слонов, мы не боялись ни тиг­ров, ни пантер, ни буйволов, а от пресмыкающихся нас ограждали чудесные факелы. Рамассами действительно нашел дорогу, которая хотя и заросла терновником и про­чей густой растительностью, все-таки была приметна то­му, кто знал о ее существовании.

Ночь мы провели в одной из восьмиугольных башен, о которых я говорил выше, но хотя она и пострадала от вре­мени, все-таки служила надежным убежищем. Тем не менее, эта ночь оставила во мне ужасное воспоминание. Рычание диких зверей и рев слонов, обнаруживающих смутную тревогу, не дали нам спать. Мы уже сожалели о своем смелом предприятии, не зная еще, что ожидает нас впереди.

Следующий день начался бедой. Наш бедный провод­ник, желая осмотреть местность удалился от нас, и вдруг отчаянный крик возвестил о том, что с ним что-то произошло: его ужалила змея, и он умер в несколько минут. Пропускаю подробности, но вы можете предста­вить наше положение. Наше желание было вернуться, но через несколько часов оказалось, что мы заблуди­лись. Не подлежало сомнению, что рано или поздно мы погибнем, если не сумеем выйти из леса: но как ориен­тироваться в этой непроходимой чаще? Мы не знали да­же, где искать приютившую нас башню, а без нее мы окончательно погибли бы.

В мрачном отчаянии и ужасном расположении духа мы брели куда глаза глядят, возмущаясь равнодушием инду­сов, и, наконец, приказали пустить слонов наудачу, в на­дежде, что инстинкт умных животных, может быть, приведет их к какому-нибудь выходу из леса. Солнце сто­яло высоко, судя по огненным лучам, пробивавшимся иногда сквозь чащу зелени, как вдруг произошла встреча, которая в то время показалась нам спасением.

Это были два факира: один — укротитель змей, так как весь был опутан кобрами и разными ядовитыми пресмы­кающимися, а другой - однорукий, худой и полунагой - вел на веревке тигра. Должен сказать, что за полтора го­да нашего путешествия я изучил индустанское наречие и говорил на нем свободно, что облегчало нам сношения с туземцами, барон же, как ни старался изучить язык, гово­рил дурно и каждый, по первой его фразе, узнал бы в нем иностранца. На этом основании к факирам обратился я, объяснил им наше положение и попросил проводить к выходу из леса.

С минуту они шепотом совещались, а потом один ска­зал мне, что мы находимся очень далеко от выхода и мо­жем добраться до него только поздней ночью, рискуя попасть в какой-нибудь торфяник, если не пожелаем по­искать приюта где-нибудь поближе. Поэтому они предло­жили провести нас в ближайшую поблизости пагоду, куда направлялись сами, с тем, чтобы переночевать там, а ут­ром они нас проводят. Ничего не оставалось, как согла­ситься, и, обещав факирам щедрую награду, мы тронулись в путь. Пагода, куда нас привели, очевидно бы­ла очень древней: около нее были разбросаны разного рода строения и все окружала пышная растительность. Под портиком с колоннами, воздвигнутом в чаще леса, виднелась исполинская статуя сидящей женщины с львиной головой: я узнал в ней богиню Кали, злобную супругу бо­га Шивы, пожирательницу людей и демонов. Изображение страшной богини произвело на меня неприятное впечатле­ние, которое, однако, сгладилось, когда старый брамин, переговорив с факирами, вежливо пригласил нас войти и отдохнуть.

Нас привели в одно из прилегающих к пагоде зданий и предложили прохладительные напитки. Обращались с на­ми вежливо, но с большой осторожностью: в нашей просьбе осмотреть внутренность пагоды наотрез отказа­ли, и нам пришлось ограничиться наружным осмотром древнего сооружения. На паперти сидели факиры-нищие, а на лужайке, у статуи Кали, виднелась кучка молодых и большей частью красивых женщин, вероятно, баядерки при храме. Вечером один из браминов предложил нам взглянуть на пляску священных танцовщиц и мы, конечно, согласились, зная, что такое зрелище стоит дорого и со­ставляет доход браминов. Мы поужинали и курили, лежа на циновках, вдруг закрывавший дверь занавес поднялся и появились четыре женщины: две сели на полу с музыкаль­ными инструментами, нечто вроде тамбурина и деревян­ного обруча с натянутыми на нем струнами, что должно было изображать гитару. Танцовщицам было от тринадца­ти до пятнадцати лет, т. е. они были в самом расцвете красоты, но на одну я тотчас перестал обращать внимание и любовался другой, которая танцевала, казалось, исклю­чительно для меня.

В молодости индусская женщина вообще красавица, особенно по формам, потому что тело ее развивается на свободе, но юное создание, стоящее передо мной в вос­хитительной позе пластической грации, казалось, действи­тельно оживленной статуей. На шее, руках и ногах сверкали каменья, а одеянием ей служили лишь газовая вуаль с золотой бахромой да бесподобные по красоте во­лосы, падавшие ниже колен. Я встречал в жизни много красивых женщин, но ни одна не могла сравниться с этой баядеркой. Ни разу еще не видел я такой величины глаз, к

тому же полных особенного огня. Словом, это было оли­цетворение искушения... Не буду останавливаться на под­робностях, но достаточно сказать, что Вайрами, так звали баядерку, околдовала меня, а когда на другой день мы не без удивления узнали, что наши слоны нездоровы и надо повременить с отъездом два-три дня, я вовсе не рассер­дился на это... Сумма, уплаченная за танцы, вероятно, удовлетворила браминов, а мое обещание пожертвовать втрое на храм, в знак благодарности за гостеприимство, было принято без возражений.

Мне беспрепятственно позволили наслаждаться обще­ством Вайрами, но каждый раз, когда она подавала мне чашу вина, меня охватывало страстное исступление, да и Вайрами воспылала ко мне страстью, ни глубины ни упор­ства которой я не подозревал: обыкновенно эти жрицы храма и любви хоть и очень сладострастны, но не влюбля­ются. Однако, когда страсть утихала и рассудок вступал в свои права, я чувствовал себя прескверно. Такая любовь запрещалась ученику «Братства восходящего солнца», и я не знал, что сказал бы учитель, узнав о моих похождени­ях. А больше всего меня беспокоило то обстоятельство, что в первый же раз, когда баядерка танцевала передо мной, крест на груди сделался холоден, как лед, а однаж­ды утром он исчез вместе с кольцом. Кроме того, не­смотря на необыкновенную красоту Вайрами, в ней было что-то отталкивающее, а порой ее глубокие, как бездна глаза загорались зеленоватым фосфорическим светом, и их выражение становилось хищнически жестоким, приво­дившим в трепет. В такие минуты она страшным образом походила, по взгляду, на своего неразлучного спутника, королевского тигра, присутствие коего внушало мне, при­знаюсь, страх и отвращение.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.