Несколько дней в осенней тундре 4 страница

-Закури, тебе же хочется.

-Буду волю тренировать. А ты совсем не куришь? И не начинала?

-Начинала, но ничего в этом не нашла. Курила, потому что весь курс курил. Однажды, увидела себя, словно со стороны – сижу в компании себе подобных малявок, нога на ногу, в жестах небрежность, в лице утомленность жизнью - и удивилась сама себе – для чего играю, пытаюсь чем-то казаться. Так и бросила.

Я повернулась в кольце ее рук, обняла в свою очередь.

-Нагая, босая… Что ты делаешь…

-Буду закаляться. Буду как ты - ледяной водой умываться. Вот только зубы… Бр-р-р… Можно я их все-таки теплой водой буду полоскать?

-Вода, наверное, согрелась. Иди, обуйся.

Я намочила махровое полотенце и зашла в спальню.

-Давай я тебя оботру, - хотелось сказать буднично деловито но голос предательски сел.

-Давай… - и опять грустная улыбка на лице.

Растирая ее тело теплым полотенцем, я еще раз посмотрела на багровые отметины, оставленные мною на ее груди, на внутренней стороне бедер и поймала себя на том, что глазам было стыдно, а в душе не было ни капли раскаяния от содеянного. Людмила ухватила меня за подбородок, повернула лицом к себе.

-Я запомнила твою самодовольную физиономию, Евгения Николаевна. Попадешься ты мне еще, я тебя так разрисую…

Лицо было суровое, но в углах рта пряталась улыбка и голос выдавал желание. Я опустилась перед ней на колени, молча вжалась лицом ей в живот. Она уперлась руками мне в плечи.

-Надо собираться, Женя. Во сколько вертолет обычно прилетает?

-Я приеду к тебе, – сказала я глухо, не отрывая лица - Скоро у меня вахта кончается, и я приеду к тебе. Пустишь?

-Даже, если бы ты этого не спросила, я бы ждала тебя. Я ждала тебя всю свою жизнь. Похоже, остаток жизни мне предстоит провести в этом же состоянии.

Лопасти вертолета уже начинали свой разбег, пилоты сидели в кабине. Я поправила на Людмиле воротник куртки.

-Я приеду. Мы увидимся.

Она глянула на меня своим пристальным, серьезным взглядом, улыбнулась и вдруг я увидела, как ее глаза наполняются слезами.

-Не плачь. Я люблю тебя. Не надо плакать.

Да пропади оно все пропадом, я встала на колени пред ее низким сиденьем и поцеловала ее в губы, медленно, словно у нас впереди была вечность, а не секунды до разлуки. С трудом оторвавшись от нее, я улыбнулась ей из последних сил, развернулась, поднимаясь с колен, что бы выпрыгнуть из салона и налетела с размаху на вездесущего шефа. У меня не было никакого желания вникать в подробности выражения его лица. Я спрыгнула на землю, вернее на доски вертолетной площадки и оглянулась. Шеф передавал Людмиле какие-то бумаги в прозрачной папке, о чем-то говорил с ней улыбаясь, потом пожал ей руку. Людмила отвечала ему, лицо сохраняло прежнее выражение холодной вежливости и внимания, но глаза… Ее глаза смотрели на меня и говорили со мной…

Плавное скольжение закрывающейся двери. Я не выдержала и пошла прочь, не оглядываясь, не разбирая дороги - куда глаза глядят…

Через неделю, после отъезда Заславской, снег лег уже окончательно. Было сухо солнечно и морозно. В воздухе искрилась снежная пыль. Мы с Папой летели в нашем УАЗике на совещание в Контору. Снежная крупа переметала дорогу. Вахта наконец-то кончилась, это был мой последний рабочий день. За неделю без Людмилы мы успели окончательно переехать на новое месторождение и даже забуриться. Всего неделя прошла, целая неделя без нее. Я улыбалась - совещание назначено на восемнадцать ноль-ноль, продлится, часа три, не меньше, если не больше. Значит, наверняка, для меня забронировали гостиницу. Шеф, наверняка, пойдет к себе домой, он был местный, и всегда в такие наезды в город уходил ночевать к себе домой, а я останусь предоставленная сама себе, со всеми вытекающими последствиями...

Для меня основная проблема, ворвавшись с трассы в город, успеть притормозить, что бы не проскочить его насквозь, и еще, что бы не взлететь на “лежачих полицейских” возле нерегулируемых перекрестков. Шеф знал эту мою проблему и поэтому, едва на горизонте показались дома, скомандовал:

-Скорость тридцать.

-Побойся бога, Виктор Анатольевич, нам еще пылить и пылить.

-Скорость тридцать, - твердил он.

Так препираясь, я тихо сбавляла скорость, и к первому городскому перекрестку мы подкатили, можно сказать шагом, на сорока. Светофор переключился, по закону подлости, в последний момент, обрубая мне надежду успеть проскочить. Пришлось экстренно тормозить. Шеф привычно качнулся вперед-назад и пробурчал:

-Горбатого могила исправит.

Я совершенно некстати сияла, слушая в пол-уха шефа, в пол-уха веселенький мотивчик из приемника, вся в предвкушении встречи с Людмилой. Я выстукивала ритм по баранке и представляла, какое лицо будет у нее, когда она увидит меня, что я ей скажу, что она мне ответит. Перед капотом шли пешеходы. Взгляд упал на двоих. Мужчина и женщина шли, весело о чем-то разговаривая, ничего не видя вокруг. Он ее обнял за плечи, она счастливая прильнула, обхватив его. Он склонился к ней, заглядывая ей в глаза, она со смехом легко поцеловала его. Я всмотрелась. С грохотом, с оглушительным звоном мир взорвался, и его осколки посыпались с затихающим шорохом вниз. В каждом, как в кусочке зеркала, еще можно было увидеть какую-то картинку, осколок мира, что сиял и переливался всеми красками секунду назад. Но постепенно чернота и тишина поглощала все. Я очнулась от того, что кто-то тряс меня за плечо. Шеф стоял рядом с машиной, распахнув дверцу с моей стороны, и что-то говорил мне. Я посмотрела на него, силясь понять, но смысл слов не доходил. В уши ввинтился другой звук - сигналы машин, что стояли за нами на перекрестке. Шеф взял меня за запястье и опять что-то сказал, внимательно глядя мне в глаза.

-Отпусти руль, - дошло до меня.

Я посмотрела на свои руки, вцепившиеся в руль, на побелевшие суставы и попыталась это сделать. Медленно, с трудом пальцы разжались.

-Выходи, - скомандовал шеф и, развернувшись к тем машинам, что сигналили нам, злобно обматерил всю эту колонну.

Пересадив меня на заднее сиденье, он сел за руль и рванул с перекрестка. Я сидела, привалившись к дверце, и с детским удивлением смотрела на улицы на дома. А мир-то, оказывается, не рухнул... Ему было плевать на все и всех, и на меня, в частности, и на то, что женщина, которую я люблю, только что прошла мимо меня в обнимку с мужчиной… Разум отказывался понимать увиденное…

Шеф выволок меня из машины и буквально под руку затащил в Контору, в вестибюле, содрал с меня верхнюю одежду и сдал ее в гардероб. Мы петляли по коридорам по дороге к залу заседаний, как внезапно он обернулся и втолкнул меня в темный закуток. Прижав меня к стене, он прорычал мне в лицо:

-Была бы ты мужиком, я бы тебе по морде дал, что бы ты очухалась. Слушай сюда, детка, я знать не знаю и знать не желаю, что там у тебя за отношения с этой подругой. Мне сейчас нужен старший геолог! Подбери сопли, или пошла вон отсюда, сучка! Ты меня поняла?!

Я лучезарно улыбнулась:

-Виктор Анатольевич, что это с вами, столько экспрессии, я просто не узнаю вас. Все в порядке, все под контролем.

-Все?

-Абсолютно, Папочка.

На совещании мы выступали единым фронтом, плечом к плечу, отстаивая интересы нашего дела и нашей родной разведки-два. Отстояли…

После совещания шеф отвез меня в гостиницу.

-Поехали ко мне, переночуешь у меня, - он сидел, обняв руль, положив подбородок на руки.

-Нет, спасибо, не стоит.

-Боишься? Правильно делаешь что боишься, - усмехнулся он.

-Нет, просто хочу остаться одна. И еще. Извини меня за этот кандибобер на дороге. Больше не буду.

-Да черт с тобой, иди. Нет, постой, давай поужинаем вместе, а? Здесь рядом ресторан неплохой…

-Спокойной ночи, Виктор, - я хлопнула дверцей.

Номер вызвал прилив тоски. Первое, что я сделала, метнулась к телефону и набрала номер Людмилы. Все должно выясниться. Это может быть недоразумение, и имя ему, например, друг детства. Кому я лгала? Друзей детства так не обнимают. Братьев у нее не было, это я знала точно. Телефон, не отвечал. Я сидела, сжавшись в кресле, курила одну сигарету за другой. Последний звонок сделала около двенадцати часов.

-Алло, - ответил мне мужской голос.

-Позовите, пожалуйста, Людмилу Львовну.

-Она в ванной, это срочно?

-Нет, извините, ничего срочного.

Пыльная тишина номера стала невыносимой, я решила отправиться на поиски ресторана.

Пробуждение было ужасным. Рванувшись в панике, что вот сейчас за мной заедет шеф, а я тут валяюсь еще неумытая, встать, однако, не смогла - на мне лежал чей-то труп. Тупо уставившись на тело, я попыталась сообразить что это, где это я, и как я вообще сюда попала. Идей не было никаких. Осмотр места происшествия ничего не дал - мир качался, изображение на фокус не наводилось. Судя по обстановке, можно было заподозрить, что это была квартира. Я лежала голая, поперек широченной кровати, и на мне лежало такое же голое тело. Я пощупала его, кажется теплое. Откинувшись в бессилии, попыталась сосредоточиться. В голове плескался коктейль из выпитого, мусором в прибойной пене прыгали отдельные слова. Медленно проявилась мысль, - Слава богу, не убила никого, ограничилась блядством. Я сделала еще одну попытку встать, сдвинула с себя эту тушу, села. Так, мужик и похоже пьян мертвецки. Я опять откинулась в бессилии. Во рту не я зык, а засохший кусок собачьего дерьма, сердце стучало, как хотело и когда хотело. Погуляла девочка. К горлу подступила тошнота. Я сделала третью, наконец-то успешную, попытку встать. Квартира кружилась перед глазами и в хорошем темпе. Душу захлестнуло ощущение собственной мерзости. Хотелось вымыться. Проверив пару дверей, наткнувшись за одной из них еще на три голых тела, некоторые из них начали слабо шевелиться при моем появлении, я, наконец, попала в ванную.

Я не рискнула посмотреть на себя в зеркало. В ванне стоял громадный таз с замоченным бельем. Я оглянулась на дверь, при этом меня хорошо качнуло. Вид несвежих, захватанных полотенец, висевших на крючках, вызвал спазм, и меня вывернуло наизнанку над умывальником. Я пустила холодную воду, которая потекла вялой струйкой, стала умываться и засмотрелась на свои дрожащие руки. Дожила-а-а... Не вытираясь, отправилась на поиски одежды. Нашла не все, но самое актуальное – футболка, джинсы. Опять побрела в ванную, имея твердое намерение встать под душ и одеться просто не вытираясь. Я попыталась вытащить или сдвинуть в сторону таз с бельем, организм ответил на такое усилие приступом рвоты. Я начала крутить краны, что бы смыть эту гадость, но краны вдруг ответили тихим шипением и редкими брызгами. Все были против меня. Что бы случайно не увидеть себя в зеркале я вышла в коридор и стала одеваться там, что было достаточно мудро. Меня швыряло из стороны в сторону, но стены узкого коридора не давали упасть.

Что бы выйти на улицу, нужны были еще, как минимум, ботинки и куртка, как максимум, носки, свитер, шапка. Бродить по этому шалману сил больше не было. Догадавшись по дерматину, что это выходная дверь, я стала оглядываться в поисках знакомых вещей. Программа минимум была выполнена с небольшим перевыполнением, из рукава куртки я вытянула шарф из кармана - заколку для волос. Расчесав пятерней волосы, сцепила ею хвост. Застегивание ботинок закончилось уже до боли знакомым приступом. Минут пять я крутила все замки, вцепившись для устойчивости в ручку, пока не догадалась повернуть ручку, за которую я держалась, вниз и толкнуть дверь.

Мир воспринимался дискретно. Сразу за дверью - пушистый снег и полупустая улица. Я спросила прохожего, - Который час. Его ответ пришелся на провал сознания, и я была вынуждена спросить еще двух прохожих, пока до меня дошло, что сейчас день, без пятнадцати десять. Мы договаривались выезжать в девять. Сориентироваться на местности было несложно - возле нашей Конторы стояла высоченная вышка связи, увешанная антеннами всех фасонов, и заметная со всех точек города. Привязавшись к этой вышке, я двинулась по пьяной, но направленной кривой к гостинице.

Земля дыбилась под ногами, пару раз я обнаруживала себя стоящей на коленях, один раз завалилась на бок, на газон. Воспользовавшись этим, я сгребла чистый мягкий снег с опавших листьев и растерла лицо. Стало легче. Да и холод делал свое дело. Движения становились более скоординированными, хотя в голове по-прежнему был полный дебилизм. Ни возле подъезда, ни на стоянке, нашего УАЗика не было. Черт его побери, разминулись на какой-то час! Я потопталась, начиная замерзать, и двинулась на стоянку служебных машин возле Конторы. Машин было навалом, удивительно для выходного дня, но нашего УАЗика не было и там. Я озверела окончательно и отправилась вдоль дороги на выход из города. Мне пришла гениальная мысль – добраться пешком до аэропорта и улететь отсюда, к чертовой матери, любым самолетом, куда угодно, только подальше. Потом, много позже, я узнала, что шеф подобрал меня на трассе около трех часов дня. Но это выпало из моего сознания, так же как и вечер в ресторане. Последнее что я помнила - я устала и присела отдохнуть прямо на землю, привалившись спиной к бетонному основанию какого-то дорожного знака. Родная ГИБДД не дремлет даже в тундре.

И еще, по поводу невстречи. Совещание проводилось в пятницу, возвращаться мы собирались в субботу, шеф подобрал меня на дороге в понедельник…

Так бесславно закончилась моя последняя вахта.

Родной город встретил меня теплом запоздавшего бабьего лета. Всегда, возвращаясь домой осенью, после холода, снега, двенадцатичасового рабочего дня и походных условий быта, я чувствовала себя так, словно с фронта вернулась. Состояние оглушенности после смены часового пояса, климатической зоны, звуки большого города, от которых успеваешь слегка отвыкнуть…

Зверский бронхит, который я подхватила, после марш-броска в аэропорт, постепенно сдавал свои позиции, грудь еще болела, но кашель стихал, и температура постепенно спадала. Я начала выходить из дома. Не верилось, что можно ходить по улице в легких туфлях, в плаще нараспашку. Я днями бродила по городу, сидела в кафешках, глядя в окно. Покупала в киосках кипы газет и журналов и читала их на скамейке в старинном парке, знакомом с детства, расположенном неподалеку от дома. Потом бросала всю эту макулатуру в урну и гуляла по дальним аллеям, шурша листвой, глядя сквозь прозрачные кроны деревьев в голубое небо, слушая печальный свист скрытной иволги, тихую флейту снегирей, кочующих с рябины на рябину. Я копалась в развалах книжных магазинов, продавцы которых выучили меня уже наизусть. Иногда, зная что я в отъезде, они оставляли для меня книги, которые могли бы меня заинтересовать, либо о которых я спрашивала. Вечерами я заходила поужинать к родителям. Мы сидели подолгу на кухне, пили традиционный чай, вели неспешные разговоры под урчание родительского кота, Барона, который тоже любил наши посиделки, неизменно приходил на кухню, запрыгивал к маме на плечо и повисал на нем горжеткой. При этом он громко мурлыкал, соревнуясь в громкости и упорстве с холодильником.

В один из таких дней, я сидела на балконе своей квартиры в кресле-качалке, грелась на солнышке, наслаждаясь особенной осенней тишиной, чашкой кофе и белоснежными перистыми облаками застывшими в вышине. Все шло к тому, что это был один из последних теплых дней, перед надвигающейся и на эти края зимой. От этого еще острее было наслаждение теплом, мягким солнечным светом и покоем. На соседний балкон, расположенный достаточно близко, что бы можно было переговариваться не напрягая голоса, вышла собственной персоной Галина в фартуке с половником в руках.

-Привет. Кашеваришь? - обратилась я к ней.

-Привет. Да, сейчас моя половина придет на обед. Заходи, кстати, к нам, я такой борщечок сварила…

-Спасибо, я уже поела.

-Знаю я твою еду. Сидишь, небось, на одном катыке с рогаликами. Заходи.

-А ты чего не на работе? - сменила я тему.

-Сегодня какая-то спартакиада. Занятий нет, все бегают.

Мы замолчали. Я сняла тапочки и задрала босые ноги на перила, подставляя ступни солнцу.

-Ого, какая женщина, - разглядела кого-то во дворе Галина.

Я развела пальцы ног веером и в блаженстве прикрыла глаза.

-Вах! Пачэму она там, пачэму я здэсь! - не унималась Галина.

Я скосила глаза и увидела сквозь ветви деревьев силуэт женщины, отвела взгляд, прикрыла глаза и вдруг почувствовала, что сердце ударило в груди, как таран по крепостным воротам. Я рывком сбросила ноги с перил и встала. Вдоль дома, останавливаясь возле каждого подъезда и внимательно вглядываясь, по-видимому, в таблички с номерами квартир, шла Заславская. На ней был элегантный костюм, из серо-голубой переливающейся ткани, узкая мини-юбка открывала стройные ноги в изящных лодочках на высоком каблуке, маленькая сумочка на тонком ремешке, через руку перекинут плащ. Выглядела, как топ-модель на подиуме. Она вошла почему-то в соседний подъезд, вскоре вышла оттуда и прошла к нашему подъезду. Опять вчиталась в список квартир и зашла.

-Да-а-а... - протянула Галина.

-Вот скажу Светлане, про то, как ты на девушек заглядываешься, - усмехнулась я и с ужасом почувствовала, что у меня пересохло во рту и онемели губы.

Вскоре мы услышали тихий звонок в дверь. Галина тревожно прислушалась, глянула на меня:

-Это у тебя?

Я молча пожала плечами и отхлебнула остывший кофе из кружки.

-Неужели ко мне?

Галина исчезла в недрах квартиры. Звонки прервались и возобновились после небольшой паузы. Меня охватила злость, сколько можно трезвонить. Возбужденная Галина появилась на балконе.

-Слушай, подруга, это же тебе звонят! Та самая дамочка!

Я промолчала. Отставив кружку на подоконник, я облокотилась на перила и смотрела, как воробей, что сидел на ветке клена, чистил перья, чистил клюв, а потом решил еще и почесаться. В дверь еще несколько раз позвонили. Галина не сводила с меня глаз. Воробей чесался, как пошлая бродячая собака, смешно задрав лапку, склонив голову набок, вытянув тощую шейку. Мне надо было, наверное, уйти в комнату, но я не могла сдвинуться с места. Колени были словно ватные, я боялась выпустить перила.

Заславская вышла из подъезда и медленно пошла прочь. Потом оглянулась, подняла голову и посмотрела на дом. Мы встретились глазами. Какое-то время я могла выдержать ее взгляд, наконец, это стало невыносимым, я повернулась и ушла в комнату. Сил хватило на несколько шагов. Колени подломились, я рухнула на пол и замерла, прижавшись щекой к нагретому солнцем паркету.

В голове вспыхнула сцена из, казалось, забытого напрочь загула. Довольная, красная рожа, пыхтящая прямо в лицо. Несколько спазматических движений, теплая жидкость, разливающаяся внутри, отвратительное ощущение вялого члена между ног, и липкий поцелуй, жующий губы.

-Ну вот, а выёживалась, я уж подумал - целка.

Фужер, с вонючей водкой, налитой всклень. Жидкость плещется, стекает по пальцам и течет дорожкой до локтя голой руки.

-Ну, Жжженечка, давай… За любовь!..

Я захлебнулась в немом крике, заткнув для верности рот кулаком.

Через месяц, я сидела в вагончике Папы. Сидела как гостья. Контора решила экономить на авиаперевозках и уволила всех иногородних вахтовиков, набрав новую вахту из местных кадров. Я подписывала обходной лист, сдавала спецовки, каски, столы, стулья и прочую ерунду, записанную на меня. Карты, висевшие на стенах теперь уже не моего вагончика, я скатала в рулон, и занесла Папе.

-Пусть у тебя будут, не нужны - выкинешь.

-Как ты? Работу нашла?

-Есть несколько вариантов - преподавать зовут, родители в аспирантуру предлагают поступать, говорят материально поддержат, знакомый на Ямал заманивает...

Распахнулась дверь в помещение шумной толпой, сосредоточенно матерясь об интервале перфорации колонны, вошли люди, обступили стол начальника. Ни одного знакомого лица. Я посмотрела на Папу как с другого берега.

-Ну, мне пора, а то машина уйдет. – прорвалась я к нему в паузах между матами.

-Сиди, к нам вертолетчики должны сегодня заглянуть, с ними улетишь.

Когда толпа схлынула, Папа закурил и какое-то время молча, исподлобья рассматривая меня. Я решила выдержать паузу.

-Я тут справки навел... Этот парень... Ну, тогда, на дороге... Короче, это ее двоюродный брат.

Это было очень больно, как кулаком в поддых. Я старалась изо всех сил сохранить лицо и держала паузу.

-Ты не хочешь знать где она сейчас?

Я перевела взгляд со стены, с карты нового разбуриваемого месторождения, на Папу. Он, прищурившись, изучал меня сквозь дым, усмехался.

-Она уехала. Насовсем. И очень далеко.

-Куда? - не выдержала я.

-В Канаду.

Вертолет летел над бескрайней заснеженной равниной, исписанной иероглифами причудливо извивающихся рек, расчерченной прямыми линиями дорог. Темно-серыми пятнами лежали на ней линзы застывших озер. Я сидела прислонившись лбом к холодному иллюминатору. Постепенно шум мотора отошел на задний план…

Мы сидели молча возле костра на берегу озера. Надвигались сумерки. Разговор прервался. Поднявшийся ветер холодил спину. Пора было уезжать. Я встала, накинула Людмиле на спину куртку, скатала брезент и спальные мешки, положила их за сиденья в кабину. Людмила пересыпала песок из ладони в ладонь, о чем-то задумавшись. Я присела на корточки рядом. Она захватила горсть песка, подняла руку, он потек из ее кулака тоненькой струйкой. Мы обе засмотрелись на эту развевающуюся на ветру струйку белого песка, словно в этом действии был какой-то смысл. И тут она прочитала эти строфы Бродского. Ее такой богатый тонами и обертонами голос звучал как-то глухо и плоско. У меня сжалось сердце…

На прощанье – ни звука.

Граммофон за стеной.

В этом мире разлука –

Лишь прообраз иной.

Ибо врозь, а не подле

Мало веки смежать

Вплоть до смерти. И после

Нам не вместе лежать…

Господи, как же мне подняться из этого реверанса? …

⇐ Предыдущая 1 2 34