А.Г.Блэквуд. «Одержимый остров». Перевод с английского: Эльвира Соболева. Перевод выполнен специально для группы. https://vk.com/beyondthewallofsleep. Санкт-Петербург

Стр 1 из 2Следующая ⇒

А. Г. Блэквуд

«Одержимый остров»

Перевод с английского: Эльвира Соболева

Перевод выполнен специально для группы

«Beyond the Wall of Sleep»

https: //vk. com/beyondthewallofsleep

Санкт-Петербург

2018 год

Излагаемые события произошли на небольшом отдалённом острове на одном из многочисленных озёр Канады, чьи прохладные воды становятся отрадой для жителей Монреаля и Торонто в период жарких летних месяцев. Остается лишь сетовать на то, что столь примечательные события психологической природы, которые могут вызвать интерес практикующих студентов, почти не имеют под собой никакой доказательной базы. Но, к несчастью, это так.

Одним днем, вся наша группа, состоящая почти из двадцати человек, вернулась в Монреаль, а я вынужден был отрабатывать своё наказание ещё неделю или две, чтобы до конца изучить заброшенную мной этим летом по глупости литературу.

Всё случилось в конце сентября, когда большая форель и щука-маскинонг в обилии присутствовали в глубинах озера, и начали медленно подниматься оттуда к поверхности воды, так как северные ветры и ранние заморозки понижали температуру их тел. К тому моменту клёны сменили свой наряд на малиново-золотой, и дикий гогот гагар громким эхом отзывался в укромных бухтах, в то время как летом в них царили покой и тишина.

Весь остров принадлежал мне, и двухэтажный коттедж, и лодка, и только лишь бурундуки, и фермер, что приходил сюда каждую неделю, чтобы принести мне яиц и хлеба, нарушали моё уединение, благодаря чему я мог уделять достаточно много времени чтению. Хотя, как сказать!

Вся оставшаяся группа покинула меня, оставив многочисленные предупреждения остерегаться индейцев, и стараться не задерживаться на улице после наступления темноты, чтобы не стать жертвой мороза, который спокойно может достигать отметки до минус сорока ниже нуля. После того, как они покинули меня, и я остался один, это принесло мне некоторое чувство дискомфорта. Не было больше иных островов в пределах шести, может семи миль от меня, и хотя густой материковый лес лежал в паре миль за моей спиной, он простирался на большое расстояние вдаль, и не было никаких признаков того, что там могли быть следы пребывания людей. Но, хоть остров был совершенно безлюдным и тихим, скалы и деревья, среди которых слышались смех и голоса людей в течение двух месяцев, никак не могли вытисниться из моей памяти; и я не был удивлён тому, что услышал крик или возглас, когда перемещался от одной скалы к другой, потому что не раз уже представлял, будто кто-то зовёт меня по имени.

В коттедже было семь небольших комнатушек, разделённых друг от друга простыми неокрашенными сосновыми перегородками. Деревянные кровати, матрацы и стулья были в каждой комнате, но я обнаружил только два зеркала, одно из которых было разбито.

Половицы скрипели под ногами, когда я наступал на них, и признаки того, что тут живёт ещё кто-то, помимо меня, с трудом заставляли меня поверить, что я один. Я отчасти ожидал встретить кого-нибудь, кто задержался, и пытается с собой взять больше, чем мог бы унести. Дверь одной из комнат была прочнее других, и я не смог сходу открыть её, и мне не нужно было много воображения, чтобы представить, будто кто-то держит её ручку изнутри, и что как только дверь откроется, я обнаружу за ней пару таращащихся на меня глаз.

Тщательный осмотр помещений привёл меня к тому, что своим местом для отдыха я избрал небольшую комнату с балкончиком на крыше веранды. Комната была ну очень маленькой, но зато там находилась большая кровать, и у меня был лучший матрац из всех. Она располагалась прямо над гостиной, где я и должен был заниматься своим «чтением», а из миниатюрного окошка открывался отличный вид на восходящее солнце. Стоит упомянуть и об узкой тропинке, которая вела от входной двери веранды, через небольшую рощицу, к причалу, где остров был густо усеян клёнами, болиголовом и кедром. Деревья подбирались к коттеджу так близко, что малейшие дуновение ветра заставляло их ветви сновать по крыше и скрестись по деревянным стенам. Через несколько мгновений после заката темнота стала непроницаемой, и в десяти ярдах от яркого света ламп, что сияли за окнами гостиницы - которых было четыре - вы не смогли бы увидеть и дюйма от своего носа, и даже шагу нормально ступить, не врезавшись в дерево.

Остаток своего дня я провел, перенося свои вещи из моей палатки в гостиную, больше для того, чтобы узнать, что я вообще взял с собой, и наколол достаточно дров, чтобы их хватило ещё на неделю. После этого, прямо перед самым закатом, я на всякий случай обошел весь остров несколько раз на лодке. Я не мог и мечтать об этом раньше, но когда человек остаётся в одиночестве, он может позволить себе делать вещи, которые никогда бы не осмелился делать, когда рядом кто-то есть.

Каким одиноким мне показался остров, когда я снова вернулся на берег! Солнце село, а сумерки на севере понятие довольно растяжимое. Темнота наступает очень быстро. Лодка благополучно причалила к берегу и повернулась к нему носом, и я начал нащупывать себе путь по узкой тропинке к веранде. Шесть зажженных ламп ярко горели в гостиной, а вот на кухне, где я, так сказать, «обедал», клубились густые тени, и света ламп было не достаточно, потому сквозь щели между стропилами хорошо просматривались звёзды.

Той ночью я рано лёг спать. Хотя вокруг царила тишина, и не было ветра, скрип кровати подо мной и звонкое журчание воды по камням во дворе не были единственными звуками, которые доходили до моих ушей. Мне не спалось, и ужасающая пустота в доме давила на меня. Коридоры и пустые комнаты, казалось, были наполнены бесчисленными шагами, шарканьем, шелестом одежды, и чем-то наподобие лёгкого шепота. Когда я, наконец, смог уснуть, дыхание и шум, однако, не казались столько навязчивыми и плавно слились с моими собственными мыслями.

Прошла неделя, и мое «чтение» проходило благоприятно. На десятый дней моего затворничества, произошло что-то странное. Я проснулся хорошо выспавшимся, обнаружив, что питаю явную неприязнь к своей комнате. Воздух, казалось, душил меня. И чем больше я старался найти причину своей неприязни, тем более не логичным это казалось. Было в комнате что-то, что заставляло меня испытывать страх. Я думаю, это глупо, и это чувство продолжало преследовать меня, пока я переодевался, и я не раз поймал себя на том, что по телу бегают мурашки, и я сознательно желал покинуть комнату как можно быстрее. Чем больше я пытался откреститься от этого, тем реальнее становилось; и, когда я, наконец, переоделся и вышел в коридор, и лишь внизу, на кухне, меня настигло чувство облегчения, свойственное тому, как мне представлялось, как если бы я бежал от чего-то на подобие бубонной чумы.

Пока я готовил себе завтрак, то воспроизводил в памяти и анализировал каждую ночь, что провёл в той комнате, в надежде, что я смогу как-то объяснить причину своей неприязни, и весь этот случай в целом оставил у меня какой-то неприятный осадок. Но единственное что я могу припомнить, это ночь, когда разыгралась буря, я внезапно проснулся и услышал, как громко скрипят половицы в коридоре, я даже был убеждён, что в доме ещё были люди. Я был так в этом уверен, что спустился по лестнице с пистолетом в руке, только чтобы убедиться, надёжно ли заперты все двери и окна, и это не более чем мыши или жуки-древоточцы. Этого, само собой, было мало, чтобы объяснить причину моих ощущений.

Утренние часы я проводил за чтением; и когда я сделал перерыв посреди дня, чтобы поплавать и пообедать, я был очень удивлён, даже обескуражен, обнаружив, что моя неприязнь к комнате вернулась, если не сказать, что усилилась. Поднимаясь наверх за книгой, я испытывал видимое отвращение от мысли, что мне вновь нужно будет войти внутрь, в то время как мои чувства заставляли меня сделать неутешительный вывод о том, что я был в какой-то мере обеспокоен, и, наверное, отчасти напуган. В итоге случилось так, что вместо чтения, весь день я провёл в воде, плавая на лодке и рыбача, и когда я вернулся домой на закате, я принес с собой полдюжины чёрных окуней, которые заняли почти весь стол.

Поскольку вопрос сна остро стоял для меня в это время, я решил, что если моя неприязнь к комнате будет так же сильно отмечена мной по возвращению в неё, как это было раньше, я переберусь в гостиную и буду спать там. Это было, я думаю, отнюдь не из-за нелепости или вычурного страха, но по той простой причине, что я хотел, чтобы у меня был крепкий и здоровой сон. Плохая ночь выдалась на следующий день, когда у меня не было возможности занять себя чтением - и я определённо не был к этому готов.

Разумеется, я переставил свою кровать вниз, в угол гостиной, параллельно двери, и был искренне рад, когда всё было готово, и двери спальни, наконец, можно было оставить позади, ту тишину и тот страх, что сопровождали меня в той комнате.

Хриплый бой кухонных часов раздался в восемь часов, когда я уже закончить мыть посуду, и, закрыв за собой дверь на кухню, прошел в гостиную. Все лампы горели, и их абажуры, которые я протирал днём, бросали блики на комнату.

За окном царила тихая и тёплая ночь. Воздух не шевелился; волны молчали, деревья были неподвижны, и тяжелые облака высились тяжелым покрывалом над небом. Тьма, казалось, прибывает с необычайной быстротой. Не осталось не единого пятнышка света, которое бы указывало, в какой стороне зашло солнце. В воздухе царила зловещая и всепоглощающая тишина, которая зачастую предвещала самые сильные бури.

Я сел за книги с необычайно ясным умом, и моё сердце получало приятное удовлетворение от мысли, что пять чёрных окуней лежали сейчас в свой ледяной обители, и что завтра старый фермер придёт со свежим хлебом и яйцами. Вскоре я был поглощен чтением.

С наступлением ночи тишина становилась всё звонче. Даже бурундуки ещё не спали; и доски полов и стен уже не скрипели. Я всё ещё продолжаю читать, пока из мрачных теней кухни не доносится хриплый бой часов, бьющих девять. Как же громко звучали удары! Это было похоже на удары большого молота. Я закрыл одну книгу, и открыл другую, с чувством, что я только разогреваюсь перед настоящей работой.

Однако, это не продлилось долго. Сейчас я обнаружил, что читал одни и те же строчки дважды, простые абзацы, не требующие никаких новых усилий. Потом я заметил, что начал думать о чём-то совсем другом, и чем дальше уводили меня мои размышления, тем труднее мне становилось контролировать ход своих мыслей. Сконцентрироваться было очень трудно. Вскоре я обнаружил, что перевернул две страницы вместо одной, и не заметил этого, пока не прошелся взглядом вниз по странице. Это уже не шутки. Что внушало мне это чувство тревоги? Это не может быть причиной физической усталости. Напротив, мой разум был необычайно бдителен, и работал даже лучше, чем это было обычно. Я предпринял новые решительные попытки, чтобы продолжить читать, и мне довольно быстро удалось вернуть своё внимание к нужной мне теме. Но через некоторое время я снова откинулся на спинку стула, уставившись в пространство перед собой.

Что-то определённо шевелилось в моём подсознании. Я о чём-то забыл. Может быть, двери кухни и ставни на окнах не были заперты. Я само собой пошел посмотреть, и обнаружил, что они как раз таки именно что заперты! Возможно, стоит обратить внимание на пламя. Я посмотрел на него и быстро понял, что всё в порядке! Я посмотрел на лампы, осмотрел каждую спальню наверху по очереди, а потом сделал круг вокруг дома, и даже заглянул в ледник. Ничего необычного; всё было на своих местах. Но что-то было не так! Убеждённость в этом только усиливалась во мне.

Когда я, наконец, снова пришел в себя и попробовал почитать, я впервые понял, что в комнате начинает заметно холодать. Тем не менее, день был очень тёплым, и вечер не принёс облегчения. Шесть ламп, кроме того, выдавали достаточно тепла, чтобы согреть воздух в помещении. Но холодок, что, наверное, наползал с озера, сильно ощущался в комнате, и заставил меня встать, чтобы закрыть застеклённую дверь на веранду.

На мгновение я замер, глядя на лучи света, падающие из окна, сияющие на небольшом расстоянии по тропинке и на несколько футов уходящие вглубь озера.

Я видел, я наблюдал за тем, как лодка скользнула по тропе света, и едва соприкоснулась с ним, взгляду вновь показалась темнота. Я думаю, это было где-то в ста футах от берега, и двигалось оно очень быстро.

Я был удивлён, что лодка следовала на остров в такое время суток, за всё лето гости с другой стороны озера вернулись домой несколькими неделями ранее, и остров находился далеко от привычных судовых маршрутов.

С этого момента я уже не мог в полной мере сосредоточиться на чтении, ибо образ лодки, скользящей по быстро тускнеющей, узкой дорожке света на тёмной водной глади, запечатлелся в моём сознании с особой отчётливостью. Он то и дело возникал у меня перед глазами, становясь между мной, и печатной страницей. Чем больше я рассуждал об этом, тем больше поражался. Она была большего размера, чем любая, которую я видел в течение последних летних месяцев, и больше была похожа на старое индийское военное каноэ, с высоким изогнутым носом, с комой и широкими балками. Чем больше я пытался читать, тем хуже у меня получалось это делать; я, наконец, закрыл все свои книги и вышел на веранду, чтобы немного прогуляться то тут, то там, и встряхнуть свои озябшие кости.

Ночь была совершенной немой и тёмной, насколько это вообще себе можно было представить.

Я споткнулся по пути к пристани, где вода издавала сдавленное бульканье под брёвнами. Звук большого дерева, упавшего, где-то в материковой части, там, далеко за озером, нашло свой отголосок в загустевшем воздухе, словно первые залпы орудий далёкой ночной атаки. Никакой другой звук не нарушал молчаливого покоя безмолвия. Когда я стоял на причале в широких лучах света, за которым я следил от самых окон гостиной, я увидел ещё одну лодку, пересекающую лунную дорожку над водой; и тот час же исчезнувшую в непроглядном мраке, что лежал за его пределами. В этот раз я видел всё гораздо чётче, чем ранее. Это было похожее на прежнее каноэ, покрытое берестяной корой, с высоким изогнутым носом, с кормой и широкими балками. Им управляла пара индейцев, один из которых, на корме - рулевой - являлся очень крупным мужчиной. Я мог видеть всё очень ясно; и хотя вторая лодка была чуть ближе к берегу, чем первая, я решил, что они обе направлялись в сторону правительственной резервации, которая находилась где-то примерно в пятнадцати милях от материка.

Мне стало интересно, что могло привести индейцев в эту часть озера посреди ночи, когда третье каноэ, словно соткалось из ничего, и в нём так же было два индейца, что бесшумно проследовали мимо причала. На этот раз лодка была на много ближе к берегу, и вдруг у меня в голове мелькнула мысль, что три каноэ на самом деле одна и та же лодка, и что только одно каноэ курсирует вокруг острова!

Эта мысль отнюдь не тешила меня, поскольку, если бы это действительно было необычное появление трёх лодок в этой части озера в столь поздний час, можно было бы разумно предположить, что цели этих двух мужчин каким-то образом были связаны со мной. Я никогда ничего не слышал о том, чтобы индейцы пытались совершить какое-либо насилие над поселенцами, которые жили с ними рядом в дикой природе, между тем обращаясь с ними не очень гостеприимно; и в тоже время, это не выходило за рамки вероятного. Но тогда мне ни хотелось думать о такой скверной вероятности, и моё воображение лихорадочно искало успокоения в ином способе решения проблемы, который действительно пришел мне на ум в скором времени, но которому так и не удалось дойти до моего сознания. Между тем, на рефлексах, я отстранился от яркого света, в лучах которого я до сих пор стоял, и наблюдал уже из-за чёрной тени скалы, чтобы увидеть, появится ли каноэ снова. Тут я мог наблюдать за ним, не будучи замеченным, и такая предосторожность казалась мне вполне оправданной.

Менее чем через пять минут лодка, как я и ожидал, появилась уже в четвёртый раз. И на этот раз это было не в пятнадцати ярдах от пристани, и я увидел, как индейцы собирались высадиться за берег. Я узнал тех же мужчин, которых видел прежде, а рулевой, между тем, был огромным человеком. Несомненно, это было то же самое каноэ. Не могло больше быть никакого сомнения в том, что за чем-то мужчины нарезали круги вокруг острова в течение какого-то промежутка времени, ожидая возможности сойти на берег. Я напряг глаза, чтобы наблюдать за ними в темноте, но ночь полностью поглотила их, и даже самый лёгкий всплеск весел не достигал моих ушей, несмотря на то, что индейцы делали длинные и размашистые движения. Через несколько минут каноэ снова зайдёт на новый круг, и на этот раз вполне может быть, что они всё-таки сойдут на сушу. Нужно быть к этому готовым. Я ничего не знаю об их намерениях, но когда двое на одного (а эти двое являются крупными индейцами), встреча с ними глубокой ночью, на одиноком острове лежит за гранью моего представления о желательных контактах.

В углу гостиной, прислонившись к задней стенке, стояла моя винтовка Марлина, с десятью патронами в обойме и ещё одним, лежащим в казанке с маслом. Было как раз самое время вернуться в дом, и занять возможную позицию для обороны в том же углу. Без тени сомнения я ринулся к веранде, осторожно пробираясь меж деревьев, чтобы лишний раз не отбрасывать тени. Войдя в комнату, я закрыл дверь, ведущую на веранду, и как можно быстрее потушил каждую из шести ламп. Находится в настолько ярко освещённом помещении, где каждое моё движения отлично просматривалось, в то время как я не видел ровным счётом ничего, кроме зияющей тьмы за окном, было по всем законам обороны ненужной уступкой врагу. И этот враг, если это враг, конечно, был слишком хитрым и опасным, чтобы давать ему настолько очевидное преимущество.

Я стоял в углу комнаты, прижавшись спиной к стене, и моя рука лежала на холодном стволе винтовки. Стол, на котором лежали мои книги, находился в аккурат между мной и дверью, но в первые несколько минут после того, как погас свет, мрак был настолько густым, что я попросту ничего не видел. Затем, постепенно, стали видны очертания комнаты, и силуэты оконных рам смутно были доступны моему взору.

Через несколько минут дверь (её верхняя, стеклянная половина) и два окна, выходящие на фасад здания, стали очень хорошо видны; и я был рад тому, что это так, потому что, если индейцы приблизятся к дому, я увижу их, и смогу оценить их намерения. И я не ошибся, так как скоро до меня донёсся глухой звук швартующегося каноэ, которое осторожно волокли по камням. Вёсла, которые я слышал, помещались под ним, и тишину, последовавшую за этим, я истолковал как тот факт, что индейцы скрытно подбираются к дому…

Думаю было бы глупо утверждать, что я не был этим взволнован - даже напуган - при всей серьёзности ситуации и всех её возможных исходах, я не солгу, если скажу, что я не слишком сильно переживал за себя. Я понимал, что даже в это время ночи я прибываю в неком психическом состоянии, которое, по моему мнению, не является для меня нормой. Физический страх никогда не был в природе моих чувств; и хотя большую часть ночи я держал в руках винтовку, я вполне осознавал, что она не сильно поможет мне против тех ужасов, с которыми мне придётся столкнуться. Не раз мне казалось, что было в какой-то мере даже любопытно, что я отчасти не являюсь участником событий, и по факту не их главный герой, но я точно зритель, зритель, более того, скорее духовного, нежели материального плана. Многие из моих чувств в ту ночь были слишком расплывчатыми для своего точного определения и дальнейшего анализа, но главное чувство, которое останется со мной до конца моих дней - всепоглощающий ужас всего этого, и отдалённое ощущение, что если давление продолжиться ещё немного дольше, чем того бы требовалось, мой разум будет неизбежно потерян.

Тем временем я затаился в своём углу, и терпеливо ждал, что же случится дальше. В доме царила гробовая тишина, но до меня доносились невнятные ночные голоса, и мне казалось, что я слышу, как течёт кровь по моим венам, и как бьётся моё сердце.

Если бы индейцы обошли, дом с задней его части, то обнаружили бы, что двери и окна кухни надёжно заблокированы. Они не смогли бы пробраться туда без сильного шума, который я бы обязательно услышал. Единственным способом попасть в дом была дверь, которая располагалась прямо напротив меня, и я не отрывал взгляда от неё, не решаясь приоткрыть даже на долю мгновения.

Мои глаза с каждым мигом всё лучше видели в темноте. Я увидел стол, который занимал большую часть комнаты, где оставались только узкие проходы с каждой стороны. Я так же мог различить деревянные силуэты прямых стульев, прижатых к столешнице, и даже различил мои бумаги и чернильницу, лежавшие на белой скатерти. Я думал о весёлой компании, которая собиралась вокруг этого стола летом, и скучал по солнечному свету как никогда ранее.

Менее чем в трёх футах слева от меня проход вёл на кухню, и лестница, которая вела наверх, тоже начиналась в этом промежутке, почти прямо у входа в гостиную. Сквозь окна я видел бледные и неподвижные очертания деревьев: ни один лист не шевелился, ни одна ветка не двигалась.

Несколько мгновений этой ужасной тишины, и тогда до меня донесся мягкий звук шагов на половицах веранды, причём это было настолько незаметно, что казалось, что это происходит в моей голове, а не на самом деле. Сразу после этого чёрный силуэт сгустил тени за стеклянной дверью, и я почувствовал, как чьё-то лицо прижалось к стеклу. По моей спине пробежала дрожь, и волосы на голове заметно оживились.

Это была фигура индейца, широкоплечего и громадного; в самом деле, самый крупный человек, которого я только видел за пределами купола цирка. Какой-то неведомой силой света, которая, казалось, исходила из моего разума, я смог различить смуглое лицо с горбатым носом и высокими скулами, что упиралось в поверхность стекла. Направление взгляда определить не удалось. Но слабый луч света, и его глаза зашевелились, и показали свои белки, ясно дав мне понять, что, ни один угол комнаты не остался без внимания.

Уже больше пяти минут тёмная фигура стояла за дверью, согнув свои массивные плечи немного вперёд, чтобы опустить голову до уровня стекла, в то время как позади него, хоть и не такая большая, сновала тень другого индейца, качаясь, словно дерево под порывами ветра. В то время как я прибывал в томительном ожидании их следующего шага, холод прошелся сверху вниз по моему позвоночнику, и моё сердце, казалось, словно замирало, а затем билось снова с пугающей быстротой. Они наверняка слышали его стук и прилив крови к моей голове! Более того, я находился сознании, когда почувствовал, как холод ледяной струйкой стекает по моему лицу, мне хотелось закричать, орать, стучать по стенам как маленький ребёнок, шуметь, или сделать, что-нибудь, что поможет мне совладать с напряжением и приведёт к быстрому финалу.

Вероятно, именно эта мысль привела меня к другому наблюдению, когда я попытался взять винтовку другой рукой за спиной, чтобы направить её прямиком на дверь, готовый выстрелить, я понял, что не могу пошевелиться. Мышцы, парализованные этим неестественным страхом, не желали слушаться. Было действительно очень трудно совладать с этим чувством! На латунной ручке двери почувствовалась вибрация, и она приоткрылась на пару дюймов. Пауза в несколько мгновений, и её приоткрыли ещё больше. Без звука шагов, которые я бы мог услышать, две фигуры проникли в комнату, и человек позади осторожно закрыл за собой дверь. Их от меня отделяло четыре стены. Могли ли они почуять меня, находясь там, так и не высунувшего носа из своего угла? Возможно, они, уже заметили меня? Моя кровь кипела и пульсировала, как барабаны в оркестре; и я пытался сделать все, что только мог, лишь бы подавить своё дыхание, которое звучало как ветер в пневматической трубе.

Мои ожидания, что же будет дальше, подошли к концу - только чтобы уступить место более сильным и веским опасениям. До сих пор эти люди не перекинулись ни словом, ни знаком, но что-то определённо двигалось по комнате, и куда бы они дальше не пошли, им так или иначе придётся пройти вокруг стола. Если бы они направились ко мне, то прошли бы ровно в шести дюймах от меня. В то же время я мысленно предполагал одну скверную возможность, я понял, что невысокий индеец (по сравнению с собратом) вдруг поднял руку и указал на потолок. Его спутник проследил направление, куда он указывал, и поднял голову вверх. Я, кажется, начал понимать. Они поднимались наверх, и комната наверху, на которую указал один из них, была до этой ночи моей спальней. Это была та самая комната, в которой в то самое утро я испытал это несоответственное чувство страха, тогда как мне приходилось спать в узкой кровати, прислонившись к окну.

Затем, компания начала тихо передвигаться по комнате; они поднялись наверх, и прошли как раз с моей стороны стола. Их движения были плавны, и даже с учётом моих аномально возбуждённых чувств, я почти не слышал их. Как бы то ни было, их вкрадчивый шаг я всё же заметил. Как две чёрные жуткие кошки они повернулись в мою сторону, и впервые я почувствовал, что невысокий что-то волочит по полу позади себя. Это скользило по полу с мягким, шаркающим звуком, от чего я почему то подумал, что это было крупное мёртвое существо с распростёртыми крыльями, или большая, пышная ветка кедра. В любом случае, я не смог рассмотреть его даже в общих чертах, и я был слишком напуган, даже обладая властью над своим телом, чтобы повернуть шею в его сторону и попытаться точнее определить, что это было.

Они подходили всё ближе и ближе. Главный положил огромную руку на стол и отодвинул его. Мои губы были сомкнуты, и воздух, казалось, горел в моём носу. Я пытался зажмуриться, чтобы не увидеть, как они будут проходить мимо меня; но мои веки были тоже напряжены и не повиновались мне. Неужели они так и не пройдут мимо меня? Кажется, ноги тоже отнялись, и это было, словно я стоял на подпорках из дерева или камня. Что ещё хуже, я чувствовал, что теряю равновесие, нет сил, чтобы стоять на ногах, или хотя бы прислониться к стене. Неведомая сила заставляла меня податься вперёд, и всепоглощающий ужас поглотил меня от мысли, что я всё-таки потеряю равновесие, и упаду прямо на пути индейцев, когда они будут проходить мимо.

Даже мгновения, растянутые сознанием в часы, когда-нибудь оканчиваются, и едва я

успел опомниться, как силуэты прошли мимо меня и ступили на первую ступеньку лестницы, ведущей наверх, в спальни. Между нами не могло быть и шести дюймов, и всё же я не ощутил ничего, кроме потока холодного воздуха, что следовал за ними. Они не тронули меня, потому я был уверен, что они не заметили меня. Они даже не задели моих ног, когда шли вперёд, хотя я очень боялся, что так и произойдёт, и по такому случаю я был благодарен судьбе даже за такую малую милость.

Оттого, что рядом со мной теперь не было индейцев, мне легче не стало. Меня бил озноб, и я стоял в своём углу, и, помимо возможности дышать более свободно, я не чувствовал себя комфортно. Кроме того, я знал, что какой-то свет, который не имеет видимого источника излучения, больше не позволит мне следить за каждым их жестом и движением, теперь, когда они покинули пределы комнаты. Помещение наполнилась неестественным мраком, и он пронзил каждый её угол, поэтому я едва мог разобрать очертания окон и остеклённых дверей.

Как я уже говорил, было очевидно, что я не в себе. Способность удивляться, как если бы это был лишь сон, казалось, полностью отсутствовала. Мои чувства с необычной точностью улавливали малейшие изменения событий, но я смог сделать из них только самые простые выводы.

Индейцы вскоре поднялись наверх и остановились на мгновение. Я не имел ни малейшего понятия, что они будут делать дальше. Они, казалось, были не уверены в чём-то. Они прислушивались. Потом, я услышал одного из них и узнал по грузности его шагов, но, тем не менее, мягкой поступи, стало быть, он был тем здоровяком, что пересёк коридор и вошел в комнату прямо над моей головой - в мою небольшую комнатку. Но из-за непререкаемого необъяснимого ужаса, что я испытал тем утром, по всему выходило, что я не лежал в той кровати теперь, когда тот индеец находился в ней, и не стоял у меня над душой.

В течение ста секунд царила тишина, такая, которая предшествует появлению звука. За ним последовал длинный, дрожащий, ужасающий крик, что пронзил ночь, и закончился коротким глотком воздуха. И тут же другой индеец покинул своё место во главе лестницы, и поспешил проследовать за своим спутников в спальню. Я слышал как «нечто» волочилось за ним по полу. Глухой стук, как если бы упало что-то тяжелое, а потом всё стало так же тихо и безмолвно, как и прежде.

Именно в этот момент пространство, заряженное сконденсированным электричеством бури, нашло облегчение в яркой вспышке молнии, одновременно с грохотом оглушающего грома. В течение пяти секунд каждый объект в комнате был виден мне с поразительной чёткостью, а за окнами я увидел стволы деревьев, выстроившихся в торжественные ряды. Гром грянул, и разнесся эхом над озером и среди далёких островов, и тогда врата небес разверзлись, чтобы вызволить сокрытые в них потоки воды. Капли со звоном упали на спокойную гладь озера, которая подалась им навстречу, и с грохотом оружейных залпов капли забарабанили по листьям клёнов и крыше коттеджа. Мгновение, и ещё она вспышка, даже более яркая и более продолжительная, чем была ранее, небо вспыхнуло от зенита до горизонта, и на какой-то момент погрузило комнату в ослепительный белый свет. Я наблюдал за дождём, блестящим на листьях и ветвях снаружи. Внезапно, поднялся ветер, и менее чем через минуту гроза, что собиралась с силами целый день, разразилась во всей своей ярости.

Превзойдя все громкие голоса стихии, малейшие звуки над головой заставили себя услышать, и через несколько секунд полнейшей тишины, последовавшей за криком полным ужаса и страданий, я понял, что возня наверху снова возобновилась. Люди покидали комнату и приближались к лестнице. Короткая пауза, и они начали спускаться. За ними, точно шаг в шаг, волочилась всё-то же «нечто». И оно стало тяжелее!

Я ждал их приближения со степенным спокойствием, почти апатией, что было логично на том основании, что после определённого момента природа применяет своё собственное средство, чтобы успокоить организм, и приходит милостивое состояние оцепенения. Они шли, след в след, подходя всё ближе и ближе, и шаркающий звук позади них становился всё громче и громче по мере их приближения.

Они уже были на полпути по лестнице, когда меня накрыла новая волна ужаса, при вероятности новой, не менее жуткой, чем предыдущие возможности. Это была мысль о том, что если появится ещё одна яркая вспышка, когда они будут проходить рядом со мной, если так действительно случится, я смогу увидеть всё ранее сокрытое от меня, но что хуже того - я могу выдать себя! Я могу лишь затаить дыхание и ждать - ждать, когда минуты кажутся вечностью, и компания передвигается по гостиной.

Индейцы достигли основания лестницы. Силуэт здоровяка маячил в проходе, и ноша со зловещим стуком упала с последней ступеньки на пол. На мгновение наступила пауза, и я увидел, как второй индеец спускается с лестницы, чтобы помочь своему товарищу. Затем, они снова двинулись вперёд, миновали в комнату слева от меня, и начали медленно идти вокруг своей стороны стола. Здоровяк уже был выше меня, и его спутник, что волочил за собой нечто, чей силуэт я мог смутно рассмотреть, стоял точно предо мной, когда процессия остановилась. В тот же момент, с таинственной внезапностью грозы, дождь прекратился, и ветер затих, сменяясь тишиной.

В течение пяти минут моё сердце казалось, замерло, а потом случилось худшее. Двойная вспышка молнии озарила комнату и её содержимое с ослепительной яркостью.

Здоровяк-индеец стоял в нескольких футах справа от меня. Одна нога была вытянута вперёд; он хотел сделать шаг. Его массивные плечи были повернуты к спутнику, и я видел его образ во всей его впечатляющей ярости. Его взгляд был направлен на нечто, что его спутник волок за собой по полу; но его силуэт с большим орлиным носом, высокими скулами, прямые, чёрные волосы и волевой подбородок, навечно запечатлелись в моей памяти, и больше никогда из неё не исчезли. Будто карлик, в сравнении с грузным компаньоном, появилась тень другого индейца, который, в двенадцати дюймах от моего лица склонился над тем, что волок, в позе, которая придавала его виду дополнительного гротеска и жути. И нечто, лежащее на широких ветках кедра, который он держал и тащил за длинный стебель, было телом белого человека. Кожа на черепе была аккуратно приподнята, и кровь широкими потёками растеклась по щекам и лбу. Тогда, впервые за эту ночь, страх, что завладел моим телом и моей волей, скинул свои нечестивые оковы с моей души. С громким криком я протянул руки, чтобы схватить здоровяка-индейца за горло, и, поймав руками лишь воздух, в беспамятстве упал на пол.

Я узнал мертвеца, это было... моё собственное лицо! На дворе уже было светло, когда чей-то голос привел меня в чувство. Я лежал там же, где и упал, и фермер стоял посреди комнаты, сжимая в руках буханку хлеба. Ужасы прошедшей ночи всё ещё были сильны во мне, и он помог мне встать на ноги, и подобрал ружьё, которое упало вместе со мной, задал множество вопросов и выразил сочувствие, и я думаю, что мои краткие ответы не могли толком ничего ни объяснить, ни хотя бы быть вразумительными.

В тот день я тщательно и безрезультатно обыскал дом и покинул остров вместе с крестьянином, проявив стремление провести последние десять дней в его обществе; и когда пришло время уходить, то необходимое чтение уже было выполнено, и состояние моей нервной системы пришло в полный порядок.

В день моего отъезда крестьянин отбыл раньше обычного на своей большой лодке со всеми моими вещами к назначенному месту в двадцати милях отсюда, где небольшой пароход, что появлялся пару раз в неделю, возил с острова на остров охотников. Поздно вечером я отправился в совсем ином направлении на моей лодке, желая увидеть остров ещё раз, где мне довелось пережить столь странное явление.

Через какое-то время я прибыл на место и прогулялся по острову. Я так же проверил маленький домик; и в моё сердце защемило, когда я вошел в небольшую спаленку наверху. Казалось, там не было ничего необычного.

Сразу после того, как я снова пустился в плавание, я увидел каноэ, проплывающее напротив меня по краю острова. Каноэ вообще были не типичным явлением в это время года, и конкретно это, казалось, появилась из ниоткуда. Немного изменив курс, я наблюдал, как каноэ скрылось за окрестными скалами. У него был высокий изогнутый нос, и в нем находились два индейца. Я промедлил с некоторым волнением, чтобы увидеть, не появится ли оно вновь в другой части острова; и менее чем через пять минут оно снова попало в поле моего зрения. Между мной и индейцами было менее двухсот ярдов, они сидели на веслах и быстро гребли в мою сторону.

Я никогда в жизни не работал веслами быстрее, чем в следующие несколько минут. Когда я снова обернулся, чтобы посмотреть, где они, индейцы вновь изменили свой курс и снова кружили вокруг острова.

Солнце скрылось за лесом на материке, и багровые, закатные облака отразились на водной глади озера, когда я в последний раз оглянулся и увидел большое каноэ и двух его сумрачных обитателей, всё ещё круживших вокруг острова. Затем, тени быстро сгустились. Озеро почернело, и ночной ветер дул мне в лицо своим первым вздохом, когда я сменил курс, и выступающий отвесный берег скалы скрыл от моего взгляда и остров, и каноэ.

12 Следующая ⇒