НА КРАЮ «СВЕТА» 4 страница

Братья земляки повели колонну девушек с базара домой, но в химии дисциплина хуже, чем в армии и девушки потихоньку смывались в самоволку, да и брянские мужики себе на уме – разбирали невест как на ярмарке.

Словом, чем выше поднималась улица, тем глубже старые дома прятались в красную землю: иные по уши, а иные по крышу – порой одни окна торчат и так жалобно смотрят из ямы, что хоть лопату бери и откапывай!

А смотрят старые развалины в сторону Николаевской сопки, с которой рядами спускаются многоэтажные дома и вот-вот скоро растопчут закаменскую романтику.

Впрочем, не все старинные особняки готовы уступить новому времени. Некоторые старички, близко подходя к центру, выходили из земли и охорашивались, обновляя старинную резьбу старинных платьев. Вот уже и старые окна из волнистых стекол смотрят веселее. Темные срубы красятся в золотые цвета – ну, прямо девушки на выданье. Старые дамы на Перенсона и на улице Ленина подчапурились, как молодые, набросили на глаза вуаль тюлевых занавесок, покрыли ржавые крыши хной да басмой, отмыли дворы и уж фарсовые полукаменные дома зорко следят за фронтом стандартных пятиэтажек, столь схожих, словно одна мать родила в одну зимнюю ночь.

В эту эпоху развитого социализма в пламени мартенов, в грохоте сверкающих ракет и в бесшумной работе заводов теневой экономики рождалось будущее России. Из двойного стандарта советской жизни выходила полярная жизнь: столичным городам – стадионы с изумрудной травой по английской технологии с кожаными креслами, а в провинции - праздничный матч местного " Шахтера" с новосибирским " Чкаловцем". По грязному полю бегают футболисты второй лиги и бьют мимо ворот грязным мячом.

Мяч взлетает над стадионом и бьет в брюхо дракона, что, пуская цветные дымы и хлопая огромными крыльями, торопится в сторону заповедника " Столбы". Зрители, восторженно вопя, кинулись следом.

- А мне нравится старый Красноярск – говорил поэт Качинский, поднимаясь по старой разбитой лестнице с дырявыми с полами и сломанными перилами – Есть свое очарование и в разрушении. Старая крапива на задворках двора мне милее высотного дома со скоростными лифтами.

- Да я в принципе тоже за старину, да уж больно тяжело ее таскать – жаловался Степанов, неся на руках граммофон со старинными пластинками.

На Караульной горе суетились люди в странных одеждах. Все они кинулись навстречу поэту и химику.

- Только не бросайте, господа! Господи, какой подарок! – шумел художник Суриков, принимая из рук в руки великолепный механизм.

Антон Павлович Чехов левой рукой раскрывал отличную панораму великого города, бывшего уездного поселка

- Москва слезам не верит, а Красноярск верит своим пророкам, чьи сердца переполнены слезами сочувствия…

- Униженные и оскорбленные будут накормлены, а богатые стушуются, – поддержал Федор Достоевский, выходя из часовни в сопровождении других героев.

Уже стемнело и на огромной территории города, как звезды зажглись памятные места: школа №1, где учился Суриков, библиотека Юдина, где работал Ленин над книгой будущего великого поэта Дениса Заречного и дом №22 на улице Брянской, где ночами сочинял роман века поэт Юрий Качинский.

ГЛАВА 7

Стенные часы сказали: " Двенадцать часов, закройся на засов", и тотчас возникли стоны и смех из неясных источников.

Стрелок ведомственной охраны Качинский бродил по гулким коридорам НИИ Сантехника и с ружьем наперевес прислушивался к голосам за дверями с матовыми стеклами. По стеклам ходили резкие тени людей и животных. Качинский постучал в двери, голоса стихли, и послышался призыв

- Господа! Это же Качинский, автор знаменитого романа века!

- Милости просим, – захлопали в ладоши персонажи теневого театра.

Качинский открыл дверь: в большом зале стояли кульманы, по которым бегали световые блики. Было темно и тихо, как и полагается ночью НИИ Сантехника.

Качинский вернулся на пост, присел на стол, взял ручку, чтобы отметить в журнале происшествий таинственные голоса, но кратковременный сон сомкнул глаза, правда, на одну минуту, более смыкать запрещалось по инструкции.

Стенные часы громко ударили два раза и объявили:

- Сегодня Песах, месяц нисан, число хамиша – асар.

Качинский глянул на часы, вдруг заговорившие на иврите. Затем глянул на улицу: за стеклянными дверями в два часа ночи по проспекту Мира нарядные женщины катили импортные коляски, инвалиды прыгали на костылях, любители театра живо обсуждали работу самодеятельной труппы, обосновавшейся в подвале института – это ночная рота КГБ патрулировала город Красноярск, большая часть населения которого трудилась в глубоких шахтах.

Качинский с набором ключей и с ружьем наперевес вновь приступил к обходу секретного НИИ. Открыв подвал, Качинский с изумлением наблюдал игру на бильярде в третьем часу ночи – что за люди?!

К стрелку подошла высокая женщина в длинном платье с высоким лифом и представила Качинского группе господ в строгих смокингах:

- Господа, это настоящий поэт, мой друг. Я имела честь вести литературный кружок " Современник", где Качинский отличался краткостью – сестрой таланта.

Мария Степановна предложила Качинскому сыграть в бильярд.

- Кто проиграет, лезет под стол и кукарекает.

Качинскому, как петуху по гороскопу, кукарекать не в первой, что он и делал с удовольствием, постоянно проигрывая.

Мария Степановна в бальном платье с бриллиантами комментировала кукареканье поэта:

- Юрий Николаевич с виду некрасив, но любит меня и оттого талантлив. Маленькие писарчуки, ростом до колена, прогнали меня из города, за что они будут наказаны и поставлены в угол, как провинившиеся дети.

Вперед выступил Иван Иванович Голубев.

- Ну что, свет клином сошелся на Марии Степановне? Кто у нас главный герой романа?!

- Марианна – горечь и милость! – сказали из толпы.

- Нелли – светлая!

- Маргарита! Героиня первого романа «Дом, пахнущий хлебом».

- Не так громко господа! Вы угадали! Ее имя нельзя произносить вслух – иначе она проснется! – отвечал Иван Иванович – Ее нигде не видно, но она управляет, как миром управляет Вакуум, который также не виден, но в нем 95 процентов вещества Вселенной.

Мария Степановна гневно топнула ножкой на высоком каблуке

- Я могла стать главной героиней! Почему меня изгнали из жизни поэта!?

- Сами сдали позицию! – воскликнул Иван Иванович – Сами-с!

Цветные шары на бильярдном столе стали играть сами с собой, бегая от ударов незримого кия.

Здесь непрерывно зазвонил телефон, а со второго этажа послышался шум водопада.

Качинский тотчас раскрыл глаза, и секундный сон сменился видением не менее странным – по ковровой дорожке шумно струился густой как вода свет.

Телефонная трубка прилипла к уху, и суровый голос спросил: " Ты все роешься в прошлом? "

- Мы любили друг друга, – оправдывался непонятно перед кем Качинский. – Было много слез.

- Сколько можно лить попусту воду, – продолжал суровый голос. – Ты хочешь знать продолжение?

- Что знать? – Качинский глянул под ноги – густой разноцветный свет как вода поднимался и затапливал помещение.

- Она приехала.

- Кто?

- Открой дверь! Слышишь, стучат! Спать на службе запрещено.

Качинский с защемленным сердцем сбросил с глаз микро сон и кинулся к дверям, но ранняя уборщица была уже внутри вестибюля.

- Христов уваскрес! – сказала старушка-белоруска.

- Не понял, – сказал Качинский.

- Седня Великдзень!

- Сапрауды аживаць! – неожиданно для себя ответил по-белорусски Качинский и добавил – Все равно ничего не понял!

Старушка белоруска принялась сгребать гребнем электричество в седых волосах.

- Галоуйка пустая, уся выцякаця!

Набрав в подол килограмм электричества, уборщица бросила его за дверь, и тотчас сотни маленьких молний, подобно ящерицам, побежали по дверям и витринам. Бабушка, жалуясь на ноги, включила " ветродуй", и вентилятор погнал столь мощный ветер, что снялась и улетела ковровая дорожка, а на всех этажах НИИ принялся грохотать гром, и вскоре, как после грозы, запахло озоном.

Вот с грохотом в сопровождении молний по лестнице спустился человек в терновом венце с ярким, как неоновая лампа нимбом и прошел мимо Качинского, застывшего как соляной столб.

Бабушка уборщица дала Качинскому святой воды, и тот скоро оттаял.

- Что это было? – спрашивал Качинский, делая большие глаза.

Бабушка сказала, что всю ночь стояла на Всенощном бдении, и в первую минуту Воскресения – иконы засветились, а все православные вышли со значительным здоровьем про запас. Вот и у бабушки голова полная " электрычнасць".

- Да кто это? – вновь указал Качинский на мужчину с лампой над головой, проходящего сквозь стеклянные двери.

Бабушка только пожала плечами, обернувшись на образ, невидимый для нее.

Следом за невидимкой включился и невидимый огромный вентилятор. Из всех дверей проектных отделов стали вытягиваться люди, пропитанные радиацией, как шоферы бензином. Ядерные люди, проходя мимо стеклянных дверей, наводили в них статическое электричество той же породы, что и пряталось в волосах уборщицы Валянцины Пятроуны.

Ночная смена выходила на чистые тротуары, омытые первым дождем, а впереди по асфальту бежали электрические ящерицы и паучки – знать начинался особый день, насыщенный весенним электричеством. Солнце плавило тучи. Расплавленные краски растекались по небу и окрашивали город чистыми, как поцелуй ребенка, тонами. Первая изумрудная трава окантовывала черные лужи, средь которых плавали разноцветные электрические кораблики с кукольными командами. Могучий Енисей, также заряженный электричеством как природный аккумулятор, гудел средь высоких берегов, сплошь заросших цветущей черемухой и маральником. Высокие горы зелеными языками газонов и желтыми осыпями тряслись от скрытой энергии матери всех вод, и непрерывное землетрясение, правда, небольших баллов принуждало старинный город дрожать от страха – вдруг река остановится и цунами, ставшее стеной, укатит город в Ледовитый океан. Жители высоток с тревогой глядели в сторону стометровой плотины, что с трудом, напрягаясь изо всех сил, с трудом держала талую воду Саян – по дну моря катились многотонные валуны, сорвавшиеся с крутых вершин.

Качинский пришел домой и не нашел родовое гнездо: в ночь Христова воскресения дом поэта метр за метром поднялся в поднебесье. Битый час поэт Качинский взбирался по крутой тропе к родному крыльцу, пока не упал без сил на завалинку, на которой в детстве часто отдыхал, возлегая на земле, оттаявшей после долгой зимы. С высоты завалинки не видно ни автомобилей, ни заводских труб, а старые кварталы, как нарисованные на карте, едва угадывались в низу. Но зато был отличный звук – было слышно, что говорят в каждом дворе далекой улицы Брянской. Слышно было как соседи справа, разговляясь после поста, поют старинную песню " Бежал бродяга с Сахалина". Хорошо было слышно покровских татар трезвыми голосами читающих поэму " Шурале" Габдуллы Тукая.

- " Някъ Красноярск артында бардыр бер авыл – Покровка диляр"

Странно: людей не видно, а голоса рядом. Город далеко внизу как библейская пустыня, и голоса людей, как голоса ангелов.

- Качинский! Не глотай кусками! Сколько я тебя учила пользоваться вилкой и ножом! – послышался над головой голос, до боли родной.

Качинский поднял голову – из окна, распахнутого настежь, выглядывала Дашенька, героиня первого романа Качинского, сочиненного Юрием Николаевичем двадцать лет назад. Рядом строжилась подруга Татьяна Олимпиевна.

- Юрий Николаевич, оставь ребятам – они молоды и голодны, как звери в пустыне!

Только сейчас Качинский учуял необыкновенно вкусный запах из кастрюли, стоящей на его коленях. Юрий Николаевич подцепил ложкой кабачок, фаршированный мясом и, давясь от жадности, проглотил не прожевывая. Следом проскочил второй и третий кусок, один вкуснее другого. " О-О" – только и смог сказать Юрий Николаевич.

Подруги одна за другой вскочили из окон, отобрали кастрюлю – Качинский подивился силе отнюдь не женской.

- В каком ресторане заказывали?

- Сам вчера и заказал, а мы за ночь изготовили из медвежатины – у тебя ее полный холодильник!

- Вообще-то я медвежатину не люблю, но тут вкусно. А где кабачки то взяли?

- Булочкин принес, да вот он и сам поднимается в гору!

Качинский вслед за подругами влез в окно и уже с подоконника глянул вниз. Дом, стоя на краю скалы, опасно качнулся, грозя упасть на доктора Шубкина и химика Степанова. Друзья как альпинисты взбирались по отвесной скале, держа в руках авоськи с " Нарзаном" под номером 777. Сверху на голову друзей густо сыпались желтые тополиные листья. Качинский глянул на часы " Командирские" - 16 часов 15 сентября 1982 год. Ого, считай, полгода проспал! Бывает день длиной в век и бывает сон длиной в год! А спал то минут пять…

Друзья только выходили на скалу, как во двор подобно паровозу ворвалась тетушка Наиля. Бедные студенты бежали частью в Покровку, частью свалились в подвал, дрожа, как кролики от страха и холода.

Тетушка родилась мужчиной и точно бы дослужилась до генерала, если бы женщин брали в армию. Тяжелым шагом командора она мерила пол засыпушки, отчего прогибались доски и на головы " маляров" сыпались пыль и труха. Кот и собака Пальма сопровождали каждый шаг хозяйки.

Хозяйка учинила допрос Бурикову, требуя назвать выигрыш в Спортлото и выдать половину суммы в счет аванса. Коля лежал как забальзамированный вождь, и только глаза, бегающие по страницам " Советского спорта", выдавали в нем жизнь. Тетушка Наиля порвала газету, сняла с головы лыжную шапочку, с которой он не расставался даже в бане и, прихватив лыжи в качестве трофея, зашла к племяннику, где страшно удивилась незнакомкам, что, верно, прибыли обобрать племянника и пропить дом.

- А, шалашовки, ссыкухи! Что они делали без тебя с твоими друзьями, все расскажу!

- Наиля! Ты по молодости тоже не была святой! – Качинский пытался подвинуть тетушку к выходу, но сделать это все равно, что передвинуть печь.

Тогда Качинский тоже пригрозил

- А вот я сейчас расскажу всю твою жизнь со всеми подробностями!

Тут тетушка сильно покраснела и со словами: " Лярвы новосибирские! " исчезла на полуслове, словно некий редактор переписал главу романа.

Качинский, стоя напротив Дашеньки, словно только что увидел ее, вглядывался в забытое лицо подруги молодости. Дашенька тоже не сводила с него глаз, жадно разглядывая сильно изменившееся лицо любимого – сама она при этом ничуть не изменилась и своей яркой свежестью казалась дочерью рядом с постаревшим отцом. Сколько лет они не виделись? Качинский пытался подсчитать и сбился, уж более четверти века!

" Падать легче, чем подниматься", – думал Качинский.

Также думала и тетушка Наиля, взбираясь на Покровку и громко грозя племяннику и его блядешкам, что приехали охмурять полубольного мужика с тем, чтобы окончательно свести его с ума.

Тем временем Николай, набегавшись по горам с поддержкой лыжных палок, вбежал в родной караван сарай и взорвался от негодования, наступив на сексуальную мину: в интернате художников голая, как правда, Люси, любимая модель художественного училища имени Сурикова исполняла канкан на узком пятачке средь железных кроватей с панцырными сетками. Николай Буриков был праведнее истинных мусульман и бежал от шайтана. Грудастая натурщица кинулась вслед за Буриковым – только что по радио объявили счастливые номера " Спортлото". Неделю назад Буриков просил " голую правду" зачеркнуть эти счастливые цифры, и теперь жлоб Николай убежал вместе с выигрышем.

Тетушка Наиля, наблюдая с горы соревнование любимого квартиранта и " голой правды", как настоящий болельщик свистела в пальцы, да так громко, что с горы скатился самолет. Летчик, пролетая над гнездом поэта, сбросил " бомбу" повестушника Черного. Валера пытался захватить самолет полярной авиации " ИЛ-14" с тем, чтобы сбежать за границу. Летчики напоили террориста антиобледенителем и выкинули бесчувственный мешок прямо при взлете самолета.

Пьяных черт бережет. Повестушник пробил толстым задом крышу художественного балагана и скоро пил чай вместе с Качинским, нагло приставая к Дашеньке. Качинский считал пироги, скушенные Валерой, и торопил диакона на службу в отдаленный приход, где Черный подрядился читать псалтырь взамен заболевшего служителя.

Но иные сокровища искал безбожник, роясь грязной лапой в промежности Татьяны Олимпиевны. Девушку это утомило, и она левой рукой легко выбросила стокилограммового гостя прямо в окно. Качинский в очередной раз подивился неземной силе хрупкой женщины.

Подобно мешку с навозом Валера скатился по крутой тропе прямо под ноги соревнующихся Николая Бурикова и голой Люси. Так они и бегали по городу: впереди Буриков с лыжными палками следом " голая правда", а позади повестушник с развевающейся по ветру бородой. Мелкий осенний дождь размочил землю в кисель, и вот уже тройка борзо бежала по красно-бурому ихтиолу.

Николай привычно свернул в гору, помогая себе лыжными палками, легко одолев двухкилометровый тягун, присел у старой давно небеленой часовни, развернув как флаг, любимый " Советский спорт".

Голая Люся избила все ножки об острые камешки и была безумно рада, когда Валера подхватил ее на руки и понес в гору. Пока добирался до вершины, Валера похудел вдвое, но никакая сила не смогла бы отобрать сладкий приз. Дойдя до часовни, Валера упал средь битого стекла и окаменевшего дерьма, желая тут же овладеть " правдой жизни", но подоспевшие Татьяна Олимпиевна и Дашенька спасли попа от греха. Оказалось, повестушник расчетливой рукой украл бриллианты Дашеньки, спрятанные между ног Татьяны Олимпиевны.

Татьяна Олимпиевна с неженской силой принялась бить Валеру Черного, отчего от повестушника пошла густая пыль. Но Маргарита и здесь, как и в далекой молодости, исполняла роль инженю: наивной, счастливой, ни в чем не нуждающейся простушки, девушки из Аркадии.

- Я его простила, как давным-давно простила Рыжего! Дайте, я вытру кровь и угощу вином брата в грехе.

Буриков, разбежавшись с горы, исполнил Иммельман – перевернувшись через голову, лыжник спортсмен принялся кормить лапшой художников, как отец любимых сыновей. Студенты столь изголодались, что глотали недоваренную лапшу, после которой дворовая уборная окутывалась зарином и заманом – отравляющими газами нервно-паралитического характера. Повестушник Валера, наглотавшись вина от Дашеньки и газов от художников, исполнял в дворовом театре Кабуки женские роли, то и дело присаживаясь по-женски среди двора – мочиться по-мужски ему, мешала длинная до пят ряса.

От гнезда поэта круто вниз, словно ветви упавшего дерева разбегались тропинки. По самой доступной из них поднималась библиотекарь Марьям. Девушка пришла к Качинскому в поисках полковника Журавель – все-таки Качинский работал в непосредственном подчинении у него. Марьям с прищуром оглядела голую модель в окружении живописной богемы, одетых как истинные клошары со студенческой мансарды в латинском квартале в Париже. Странно, но Марьям в упор не замечала Дашеньку и Татьяну Олимпиевну. Как ни пытался Качинский представить старинных подружек, библиотекарь не видела и не слышала их, только удивляясь беспокойству поэта.

И вообще сам поэт ее ничуть не интересовал, она сильно беспокоилась о судьбе полковника, безвестно пропавшего где-то в Афгане. В ответ Качинский пожимал плечами, и сам интересовался судьбой начальника, которому вот только что вчера отчитался за свою смену.

Тут вновь объявилась тетушка Наиля, страстно желающая наконец-то женить строптивого племянника и передать в надежные руки. С библиотекарем Марьям тетушку связывал взаимный интерес: тетушка давала ей редкие импортные журналы, а Марьям подкармливала тетушку редкими деликатесами московского снабжения.

- Увольте! – отмахивалась Марьям от тетушки – Я не способна носить на руках такого тяжелого ребенка. Я не Мими и не Мюзета, чтобы принять эстафету.

- А я не Рудольф! – воскликнул обидчивый Качинский. – И не желаю, чтобы меня как палочку-выручалочку передавали вместо полковника.

Всей компанией спустились на улицу Перенсона проводить гордую Марьям. Прохожие шеи сворачивали, оглядываясь на шумную тетушку Наилю, что била по щекам Колю Бурикова с новыми лыжами за плечами – как смел он тратить деньги на финское дерево, когда своего полно! Затем тетушка била повестушника Черного с корзиной рукописей, в которой лежала голая правда.

- Дурдом! – возмущалась Марьям – Почему вы все босые?

- А мы сейчас в моем детстве, – отвечал Качинский. – В детстве все ходят босиком по мягкой земле.

И, верно, улица Брянская поразительно сохранила старинный облик. Дома сплошь каменные с фигурной кладкой, с глубокими подвалами, где торговали керосином и скобяными товарами. В полутемной лавке стояли железные бочки, мокрые от керосина, проникающего в любую щель. На мокром железном прилавке лежали лейки и воронки с делениями, за прилавком стоял продавец в промасленном фартуке. С продавцом торговалась бабушка Качинского. Тетушка Нелли тотчас затеяла с матерью спор из-за памятника, так и не воздвигнутого на могилку по вине злого Николая Бурикова. Бабушка хорошо помнила Николая, который учился еще при ее жизни более двадцати лет назад. Николай продолжал учиться и ныне.

- Мин яхшы белям Колю! – качала головой бабушка. – Мин фотога телим!

Пришлось вести бабушку к фотографу на базар, где в одном из маленьких магазинчиков торговали родители Качинского: мать – продавцом, отец – заведующим.

Мама была моложе сына – именно с нее Суриков писал картину " Сибирская красавица".

Деревянный магазинчик был полон товаров послевоенного времени.

Отец в галифе и бурках сунул сыну кулек с колотым сахаром.

- Отнеси домой, никому не показывай!

Мама в платке с золотым шитьем и в пуховой шали обнялась с Дашенькой как старинная подруга. Они долго о чем-то шептались и, наконец, Мать, отстранившись, спросила сына, указав на Марьям: " Хатын? "

Качинский с кульком в руках пошел вдоль рядов базара, где торговали алмазами из осколков пивных кружек и медом из свекольной патоки. Красивые родители проводили сына взглядом и схватились с тетушкой Наилей – стало шумно как в цыганском таборе. Тем временем Качинского окружили женщины с младенцами на руках.

- Ja chcmi sie jese! – говорила молодая полячка – Я хочу есть.

- Маты сакар! – требовала старая хантыйка тоже с ребенком на руках, но большого роста.

Наглые товарки силой растащили кусковой сахар, а самого продавца увели в отделение милиции. Выручил молодой дядя Ханиф, у которого начальник милиции – лучший друг. Подключились шумные подружки Дашенька и Татьяна Олимпиевна, что готовы были глаза выцарапать наглым ментам. Качинского отпустили, но вот пьяненьких подружек задержали.

Дядя Ханиф, брат мамы Качинского вместе с начальником пошли к родителям Юрия Николаевича брать вознаграждение за спасение сына от неизбежной тюрьмы. Между родственниками состоялась примечательная беседа, где начальник спрашивал, отец отвечал, а дядя Ханиф переводил.

- Кто вы? – начальник базарной милиции в первый раз видел башкира, торгующего у него под носом уже лет десять.

- Мин колхозчы!

- Он физик – переводил дядя Ханиф.

- Давно здесь? – спрашивал начальник у совершенно незнакомого продавца.

- Мин заводта эшаим!

- Аппетитым юк, – перевел начальник с татарского на татарский.

Начальник с грузинами говорил по-грузински, с китайцами по-китайски и все одно и тоже.

- Займи акча!

- Сколько? – побледнел отец.

- Йоз сум унбыш тиен, – начальник деньги считал на любом языке.

Отец занял начальнику сто рублей пятнадцать копеек, а после ходил к начальнику целый год. Наконец, начальник, устав от настырного спекулянта, упрятал татарву в тюрьму.

Через год отца выпустили вместе с Дашенькой и Татьяной Олимпиевной, и радостный поэт Качинский ходил с подругами и молодым отцом старыми дворами, где в дымных кузнях ковали подковы и гнули обода для деревянных бочек – шла пора массовой засолки огурцов. Под бункером пилорамы возилась бабушка поэта, наполняя холщовый мешок древесными свеже пахнущими опилками.

По широкой лестнице зашли к Юдинской библиотек, где их встретила библиотекарь Марьям в кружевах, спускающихся с открытых не по сезону белых плеч, словно " дама в голубом платье", художника Сомова.

Мужики в косоворотках пили на веранде библиотеки из ведерных самоваров чай и читали тоненькие книжки народного писателя Льва Толстого.

" Няня, дай ребенку грудь,

Да и тятю не забудь…"

Венские стулья трещали под шести пудовыми кучерами.

Вдали по реке Енисей проплывали колесные пароходы, а внизу под библиотекой шумел цыганский табор.

Спустились в сад, и цыганский хор стал требовать погадать.

- Автор все знает наперед! – отмахивалась Марьям.

- Все писано, да по воде вилами! – настаивала цыганка.

- Но какая ты красавица! Где тебя автор нашел? – нахваливала другая цыганка.

Позднее солнце румянило щеки и высокий лоб точеной головки Марьям, украшенной венком тяжелой русой косы. Среди поздних цветов крутился американский граммофон с большой трубой, из которой шел густой, как дым, голос незримого Шаляпина.

" О, где же вы дни любви,

Сладкие сны,

Юные грезы весны?! "

Сочный голос виолончели вторил великому певцу, исполняющему для юных дам " Элегию" Масснэ…

Проснулся Качинский поздно ночью у себя дома, с недоумением глянул в лицо Дашеньки.

- Это ты? Когда приехала?

- Да я и не уезжала. Спи, я всегда с тобой…

Рядом с Дашенькой сидел домовой Василий и, смешно морща старое лицо, голосом Шаляпина продолжал петь старинный романс, звуки которого как живые хватали за сердце.

" Все унесла ты с собой:

И солнца свет,

И любовь, и покой –

Все, что дышало тобой

Лишь одной…"

… Качинский вновь открыл глаза и обнаружил себя на вахте. Тяжелая голова лежала на столе, и от нее пахло как от арбуза, разрезанного пополам.

" Живой ли я? " – подумал Качинский.

" О, если б на веки так было" – продолжал Шаляпин, но уже по радио. Радио сообщило приятную новость: " Местное время ноль - ноль часов, пять минут. На этом вторая программа " общественный депутатский канал" заканчивает концерт по заявкам тружеников сельского хозяйства. Доброй ночи, товарищи! " Стрелок Качинский ахнул: " Всего-то вздремнул пять минут, а впереди целая бессонная ночь, а он даже не отдохнувший, не пивший, не евший... В пять минут рваного сна уместились несколько лет странной неземной жизни, а что же будет под утро?!

ГЛАВА 8

В редакции краевой газеты " Красноярский комсомолец" плясал камаринскую повестушник Валера Черный. Длинная до пояса борода моталась метлой, большой живот трясся как студень, на черный костюм густо ложилась перхоть. Аккомпанировал Валере на гитаре лучший в мире музыкант молодой Игорь Тальков. Напротив танцующих сидел зав отделом культуры. Игорь то и дело оборачивался в его сторону, нахваливал: " Мой будущий директор! С ним я обрету всесоюзную славу! " Зав культуры мрачно отмалчивался и читал пушкинскую трагедию " Моцарт и Сальери". " Странная дружба" – думал Качинский, приглядываясь к столь разным людям.

Танцор Валера Черный тяжело дышал, пучил глаза, но все же ловко подпрыгивал, аж до потолка! Ничего удивительного – Валера вот уже год увлекался йогой и, медитируя в позе лотоса, мог со скрещенными ногами взмывать в воздух на целый дюйм.

Журналисты, сомневающиеся в чудесах Черного, крутили под Валерой линейкой и убеждались - если это фокус, то очень ловкий.

Наплясавшись вдоволь под аккомпонимент великого гитариста, повестушник с большим котелком пошел по редакции просить, кто сколько даст.

- Однако, шляпа твоя без дна, – прятал глаза ответственный секретарь - Как и твой живот!

- Если я тебе, однако, дам десять рублей, – сказал главный редактор – То в месяц на подаяние уйдет триста рублей – это больше моей зарплаты!

- Однако мы не в Америке живем, чтобы делиться с бедными, – поддержал коллег зав культуры. – Газета " Нью-Йорк Таймс" занимает небоскреб, высотой сто этажей, а наша скромная редакция помещается за одним столом.

Повестушник вцепился в поэта, по слухам, добывающего деньги на непыльной работе.

- Черный человек, а черный человек, займи десятку.

- Да ты и сам серебряный с золотой бородой! Продай театру имени Кара баса и будешь богат.

Качинский вырвал клок седых волос из бороды Черного и бросил в корзину. Вдруг борода, а за ней и мусор вспыхнули бенгальским огнем.

Вся редакция кинулась тушить. С трудом с помощью огнетушителя погасили демоническое пламя, при этом сами, провоняв серным дымом.

- Прямо газовая атака, – сказал главный редактор Сергей. – Ты к нам с войной пришел.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒