Annotation 10 страница

Добравшись до Арбата в третьем часу дня, Корсаков поставил машину под окном. Взглянул наверх. Окно было распахнуто настежь, ветер трепал легкие занавески. Он постучал в дверь, подождал, постучал снова. Наконец щелкнул замок. Анюта, кутаясь в короткий халатик, распахнула дверь. Лицо у нее было заспанное. — Ключа, что ли, нет? — Есть, но я хочу, чтобы меня встречала любимая женщина, — Корсаков поцеловал ее в шею. От девушки исходило тепло, как от только что вынутой из печи булки пшеничного белого хлеба. — Эгоист, — буркнула она и пошла вверх по лестнице, шлепая по ступенькам тапочками без задников. — Кофе будешь? — Буду. Пока Игорь умывался, она сделала пару бутербродов, заварила кофе и, усевшись в кресло, свернулась калачиком, подтянув под себя ноги. — Как съездил? — Нормально, — Корсаков присел к столу. — А у тебя что? — Папашка заставил просмотреть все акции, которые у него есть на предмет риска. Ну, кое-что подсказала. Ты знаешь, вот смотрю на котировку и уже знаю, что будет завтра, что через неделю. Дальше я не заглядывала. Настолько непривычно. Правда, потом у меня голова разболелась. Сань-Сань еще хотел, чтобы я с ним в Думу поехала, какой-то доклад слушать, но тут уж я сказала: все, хватит. Приехала сюда — тебя нет. Съела аспирин и завалилась спать. Ты не забыл, что мы хотели в клинику заехать? — Не забыл, — вздохнул Корсаков. — Может, поспишь сначала? — Если я засну, то меня до утра не разбудишь, — Игорь допил кофе, закурил. — Сейчас поедем. Анюта пошла переодеваться. Корсаков, чувствуя, как слипаются глаза — сказалась бессонная ночь и нервное напряжение во время схватки с людьми магистра, — помыл чашку, заглянул в ванную. В зеркале отразилась помятая физиономия с отросшей двухдневной щетиной. Он потрогал висок, поморщился. Все-таки магистр крепко его зацепил. Хорошо, что добивать не стал. Игорь умылся холодной водой, надеясь разогнать сонливость. Охране возле ворот клиники, видимо, поступило распоряжение их не задерживать, и когда они, поставив машину на стоянку, подошли к проходной, охранник, не задавая вопросов, пропустил Анюту и Игоря на территорию. По внутреннему телефону Анюта позвонила в отделение, где лежал Рогозин. — Сейчас врач выйдет, — сказала она, присаживаясь в кресло рядом с Корсаковым. Доктор появился через десять минут, когда она уже хотела устроить скандал медсестре на «ресепшене». Это был тот самый врач, который привез Рогозина в клинику. Кивнув на ходу, он вышел за дверь, жестом пригласив следовать за собой. Закурив и сделав пару затяжек, он обернулся к Анюте: — Ну, что я могу сказать… После операции состояние пациента стабильное… — Значит, все-таки понадобилась операция? — нахмурился Корсаков. — А вы что хотели? — удивился врач. — Пришлось делать торакотемию, ушивать разрыв в легком, дренировать плевральную полость с активной аспирацией содержимого. Обкололи его антибиотиками, и все это на фоне ингубации трахеи и искусственной вентиляции легких. — Доктор, а если по-русски? — попросил Корсаков. — А оно вам надо? Сделали все, что положено: вскрыли грудную клетку, закрытый перелом пятого-девятого ребер, разрыв правого легкого… — Достаточно, — сказала Анюта. — Спасибо вам. — Пожалуйста, — врач пожал плечами. — Еще на лбу был порез. Наложили несколько швов. Через пару месяцев будет почти незаметно. Остальные царапины сами заживут. Меня предупредили, что в данном случае ставить в известность милицию нет необходимости, так что и насчет этого можете быть спокойны… А все-таки, — он понизил голос, — чем это его? — Доктор, вы не поверите, — Корсаков также заговорил заговорщицким шепотом, — боевой палицей вороги звезданули. — Да ну вас! — врач обижено отодвинулся. — Я серьезно спрашиваю. — А я на полном серьезе отвечаю. — Ну, как хотите. — Когда к нему можно заглянуть? — спросила Анюта. — Он уже пришел в себя, но после наркоза состояние пока не самое лучшее. К тому же мы обнаружили истощение организма, и печень увеличена до невозможности. Он что, много пьет? — Честно говоря, не знаю, — замялся Корсаков. — Но вполне возможно. — Ага… Ну, печень мы ему подлечим. Зато сосуды у всех алкоголиков просто загляденье — гибкие, чистые. Вот если возьмешь вот так, — доктор сделал руками жест, как будто наматывал что-то на кулак, — разорвать невозможно. Анюта слегка отодвинулась от него: — Простите, а какая ваша специальность? — Вообще-то я хирург, но меня очень притягивает патологоанатомия… Это же знаете до чего увлекательно: узнавать тайну смерти. Это как хороший детектив! Вот вскрываешь человека… — Спасибо, можете не продолжать, — Анюта нервно закурила. — Так когда нам можно зайти к Георгию Борисовичу? — Хоть сейчас, — врач вздохнул, явно сожалея, что собеседники не разделяют его увлечение. — Я вас провожу. Когда— то давно Корсакову пришлось лежать в больнице с банальным аппендицитом. Впечатления от нескольких дней, проведенных в переполненной палате, остались самые тягостные. Это было еще в советские времена, теперь же, с постоянной нехваткой средств в медицине, трудно даже было представить, что творилось в обычных больницах. Леня-Шест ему поведал о своем вынужденном пребывании в Склифе, и, хотя был Леня к тому времени изрядно пьян, Корсаков поверил ему только наполовину. Ладно еще, что приходится постоянно подмазывать медсестер, врачей и нянечек, но описанный Шестоперовым бардак и антисанитария не лезли не в какие ворота. Клинику, подобную той, в которой они находились сейчас, Корсаков видел раньше только в кино и лишний раз убедился, что «слуги народа» ни в чем себе не отказывают. В том числе и в современной медицине. Рогозин лежал в отдельной палате на втором этаже. За окном перешептывались листья кленов, синели канадские ели. Георгий Борисович, презрительно выпятив губу, смотрел телевизор, переключая каналы, будто листал зачитанную до дыр книгу. На столе возле кровати стояли цветы, в вазе лежали фрукты. Увидев посетителей, он заулыбался, отложил пульт и приподнялся на подушках повыше. — Игорек! А я уж думал, забыл ты про меня. — Ты что, Борисыч? Как можно? Вот, мы тебе тут витамины принесли, — Корсаков приподнял пакет с бананами, апельсинами и персиками. — Лечись, поправляйся. — Да этого у меня навалом, но все равно спасибо. А это… того… не принес? — Чего того? — сделал круглые глаза Корсаков. — Ну, это… — Рогозин был в явном замешательстве, — ну выпить. — Георгий Борисович, — Анюта присела возле кровати и поправила Рогозину подушки, — вот вы поправитесь, и мы так погуляем, что Арбат ходуном ходить будет. А пока, извините, никак нельзя. Вы же на антибиотиках. — Эх, жизнь-жестянка, — проворчал Рогозин. — А может, и к лучшему. Я ведь завязывать собрался. Вот, думаю, Игоря найду, меч продадим… — он посмотрел на дверь и понизил голос: — Ты чего-нибудь узнал? — Узнал, Борисыч, узнал, — кивнул Корсаков, — только, боюсь, продать его не удастся. Я поговорил со специалистом. Точное происхождение меча непонятно. Клейма мастера на нем нет, а значит, дорого не продашь. Хотя работа редкая и сталь, из которой сделан клинок, уникальная. — Эх, черт, опять не повезло, — видно было, что Рогозин расстроился. — Ты не огорчайся раньше времени. Покупателя мы найдем. Может быть, даже я сам его у тебя куплю, — сказал Корсаков, ощущая на себе внимательный взгляд Анюты. — Да? Ну, тогда ладно. А что с саблей? — Тут есть несколько вариантов, — Игорь перечислил предложенные Гладышевым способы восстановления «карабелы». — Как скажешь, так и будет. — А денег много возьмут? — забеспокоился Рогозин. — Денег не возьмут — специалист, к которому я обращался, мне кое-что должен. — Ага… Тогда пусть из той же стали кует новый клинок. Конечно, послабее будет, но все равно не чета новоделу. Выручила меня сабелька, ох как выручила. Вот поправлюсь, надо будет Тадеку позвонить, поблагодарить. А может, и съезжу к нему, — размечтался Рогозин. — Расскажу, с кем дрался, так ведь и не поверит пожалуй, а? — Факт — не поверит, — согласился Корсаков. — Только рассказывать ничего нельзя, Борисыч. Во всяком случае, пока я не скажу, что можно. — Жаль, — огорчился Рогозин. — Ты насчет ментуры договорился? — Я договорилась, — сказала Анюта. — Все в порядке, можете не беспокоиться. — Еще хотел попросить… Игорек, ты не заглянешь ко мне на квартиру? Эти уроды дверь вынесли. Красть, конечно, оттуда нечего, но все-таки… — Говори адрес. Едва Рогозин успел продиктовать свой адрес, как в палату вошла медсестра в белоснежном халате, обтягивающем приятные глазу формы. В руках она несла подносик, прикрытый марлей. Медсестра мило улыбнулась Рогозину. Корсаков даже позавидовал ему — в клинике с таким персоналом он бы и сам повалялся недельку. Рогозин насупился. — Господа посетители, — пропела медсестра, — у нас сейчас будет обед, а потом больной должен спать. Ну, Георгий Борисович, будем делать укольчик, — она поставила поднос на столик возле кровати. Анюта поднялась со стула, уступая ей место. — Сколько можно? — простонал Рогозин. — И так всю задницу искололи. — Сколько нужно, столько и можно. Корсаков поморщился: с детства не любил уколов. Может, поэтому и на тусовках отказывался колоться. Колеса съесть, травкой подымить — пожалуйста, но совать в себя железо он отказывался категорически. — Ладно, Борисыч, пойдем мы. Ты не скучай. Завтра или послезавтра мы еще приедем. — Ты уж меня не забывай, — Рогозин повернулся на бок, страдальчески закряхтев. Медсестра, держа в одной руке шприц, другой откинула одеяло, и Корсаков поспешно вышел из палаты. Анюта догнала его в коридоре, взяла под руку: — Ух, какие мы нежные. — Бр-р-р, — Корсаков передернул плечами. — Жуть до чего не люблю уколов. В машине Анюта долго молчала, сосредоточившись на управлении: битком забитые улицы не располагали к разговорам. Корсаков дремал, откинув голову на подголовник. Наконец, уже на Смоленке он почувствовал на себе изучающий взгляд девушки. — Почему ты так смотришь? — спросил он. — Ты сильно изменился в последнее время. — Мы сильно изменились в последнее время, — поправил Корсаков. — Не пора ли нам поговорить об этом? — А зачем? Мы ничего изменить не сможем. Мне кажется, осталось недолго до того времени, когда мы сможем определить, что из себя представляет подарок Лады Алексеевны: дар данайцев или подношение богов. — Что-то тебя на пафос потянуло, — усмехнулась Анюта. Корсаков всплеснул руками: — А как можно без пафоса говорить об открывшихся у нас талантах? От бога они нам достались или от черта? Ты можешь заглядывать в будущее, слышишь голоса, имеешь смелость сравнивать себя с богиней, предводительницей Войска мертвых, бессмертной Хельгрой. Я бьюсь один против толпы оружием, которого до этого в жизни не держал, бросаю вызов магистру… — Кстати, кто он такой? — Спроси что-нибудь полегче, — вздохнул Корсаков. — Я знаю, что он руководитель организации, именуемой орденом. Задачи и цели организации мне не ясны. Весной орден мне помогал, а чью сторону держит магистр сейчас, я не знаю. Если уж на то пошло, то я даже не уверен, человек ли он. — Однако, — протянула Анюта. — И что вы с ним не поделили? — Его подручные чуть не убили моего друга, которому я отвез меч на экспертизу. В этом есть и моя вина: я позволил Вениамину сделать анализ металла, из которого изготовлен меч, но не предполагал, что состав стали настолько засекречен, что тайна стоит жизни Веньки и его жены. Я справился с людьми магистра, но он меня остановил. Мог бы и искалечить, если не прикончить, но не стал. Вместо этого сказал странную вещь: мол, пока вы, Игорь Алексеевич, не можете со мной справиться. Значит, настанет время, когда это будет в моих силах. И я, как пацан, который обещает своему обидчику вырасти и набить морду, пригрозил ему, а он отнесся к этому очень серьезно. Анюта слушала его, хмуря брови. Корсаков закурил и уставился в окно. — Напрасно ты это сделал, — сказала Анюта. — Сам знаю. Однако не для схватки с магистром во мне пробуждается что-то противное моей сущности. Сущности человека. Не животное начало, нет, но что-то такое, чего я и сам побаиваюсь. Вот, объясни мне: Рогозин сказал, что, кроме него, никто из людей не видел напавших, а я прекрасно видел и справился с ними играючи. — Ну, восприятие мира выпившим человеком сильно меняется. До сих пор не до конца выяснено, что есть видения, навеянные алкогольным отравлением… — Но я-то был трезвым! Ты как-то сказала, увидев меня: Бальгард. Это же имя повторяли те, кого я убивал на Ходынском поле. В кого я превращаюсь? В кого мы превращаемся? — Корсаков, чувствуя, что не может сдерживаться, врезал кулаком по торпеде. — Какого черта нас втянули в чужие игры? О чем думала твоя бабка? Анюта припарковала машину возле особняка, повернулась к нему и провела рукой по его лицу. Игорь почувствовал, как мгновенно напряжение оставило его. Он глубоко вздохнул, потерся небритой щекой о ее ладонь. — Извини, что-то я распсиховался. — Ничего. Все в порядке. Просто мы устали и не выспались. Пойдем домой, мой Бальгард. Глава 14

Анюта давно спала, сжавшись под одеялом в комочек. В комнате, как всегда по ночам, горели свечи в стаканах и бутылках с отрезанными горлышками. Александр Александрович весьма удивился, в первый раз увидев такие странные подсвечники, и предложил обеспечить любимую дочь, а вместе с нею и Корсакова, хоть современными, стильными, хоть антикварными. Получив отказ, он так посмотрел на Игоря, словно тот предложил ему по меньшей мере противоестественную связь. А для Корсакова свечи в стаканах были просто напоминанием о своей беспечной и не отягощенной заботами студенческой юности. В душе он оставался романтиком, хотя первый высмеял бы того, кто бы его так назвал. Он предпочитал обычные белые стеариновые свечи, хотя сейчас можно легко было купить гелиевые любой формы и расцветки. Игорь резал свечи пополам и ставил в импровизированные светильники, накапав на дно стаканов и располовиненных бутылок расплавленный стеарин. Свечи таяли, постепенно заполняя свободный объем, Корсаков иногда стряхивал в стаканы кисти, а когда светильники заполнялись до краев, он нагревал их, переворачивал на лист фанеры, как ребенок — ведерко с песком, играя в куличики. Проткнув готовую форму, Игорь вставлял в отверстие фитилек из промасленной бечевы, получая новую свечу. Несколько подобных разноцветных самоделок стояли в ряд на столе. Жечь их было жалко, а дарить вроде бы и некому. Ну, в самом деле, не оценит, к примеру, Сашка-Акварель такой подарок. Посмотрит странно, покрутит вслед у виска пальцем, а на ближайшей пьянке будет выпытывать, не видит ли Корсаков чертиков и розовых мышек. А то и предложит написать портрет И. А. Корсакова в полный рост акварелью, поскольку акварель очистит душу и истребит зло, накопившееся в оной душе. Корсаков нагрел над свечой заполненный стеарином стакан, быстро перевернул его на лист фанеры, постучал по донышку и по стенкам и осторожно поднял. На листе остался белый конус со срезанной верхушкой и разноцветными прожилками и вкраплениями. Игорь полюбовался своей работой. Вполне прилично получилось. Лучше бы, конечно, попробовать систематизировать возникающий цветной узор, но думать сейчас об этом не хотелось. Сейчас не хотелось ничего: он даже заснуть не смог. Поворочался на кровати, завидуя мгновенно уснувшей Анюте, поднявшись, надел халат и присел к столу, забавляться со свечами. «Старческая бессонница, — подумал он. — В тридцать лет с копейками старческая бессонница! » Разжалобить себя не удалось. В самом деле, тридцать лет — это расцвет человека. Уже есть кое-какой жизненный опыт и сил еще много. Можно трахаться, как заведенный, можно глушить водку литрами, не спать ночами: до сороковника, когда подобные излишества начнут сказываться на здоровье, еще есть время. Нет, дело не в приближении старости. Просто в такие моменты, когда слишком напряженная работа заполняет целиком или многодневная пьянка гонит сон прочь, ему почему-то хотелось внимания. Обычного человеческого внимания к своей скромной и не всегда трезвой особе. Хотелось, чтобы кто-нибудь — полупьяный приятель или очередная женщина — отвлекли разговорами, даже пустыми и никчемными, и отогнали одним своим присутствием начинающуюся депрессию. Корсаков оглянулся и посмотрел на спящую Анюту. Кровать смутно белела в полутьме спальни. В комнате было тихо, только потрескивали свечи, и до Игоря доносилось едва слышное дыхание девушки. А может, ему только казалось, что он слышит… «Да, — подумал он, — когда тебе двадцать, что такое бессонница даже и не представляешь». Он разрезал две свечи, соорудил четыре светильника из опустевших стаканов и зажег их. Стекло защищало пламя от сквозняка из распахнутого окна, дробило огонь гранями, изредка высверкивая короткой радугой. Меч, лежавший на столе, казался призрачным из-за того, что свет, отражаясь в полированной поверхности, тонул в темном узоре, покрывавшем клинок. Как там говорил древний философ? «Глядя на дамасскую сталь, видишь ее как снаружи, так и внутри». Да, лучше, пожалуй, и не скажешь. Только это не дамаск. То есть, конечно, по технологии его, может быть, и можно отнести к дамаскированным сталям, но после разговора с Гладышевым и, особенно, после вмешательства магистра, Корсаков был уверен, что меч выкован в неведомых землях. Кстати сказать, хваленые арабские сабли, пусть даже и приобретенные в окрестностях знаменитого Дамаска, не слишком ценились на Западе, то есть, конечно, ценились, но больше как произведение искусства, чем как боевое оружие. Слишком хрупкими оказались изящные клинки для суровых северных зим. К тому же, уже в эпоху Меровингов использовалась технология «сварочного дамаска», а позже, к VIII — XI векам, производство мечей из стали с подобными свойствами уже поставили в Европе если не на конвейер, то на поток. Появились династии кузнецов, чьи клинки славились по всему миру, — тот же франкский мастер, чье имя Ulfberht дошло до нас, благодаря уникальным качествам его оружия. Задолго до первого конвейера мечи изготавливались по принципу разделения производства: кто-то отливал заготовки, кто-то ковал, другие придавали форму, калили, следили, что сталь не пережгли, охлаждали. Третьи занимались исключительно заточкой. Меч как оружие стал массовым. Исчезла романтика меча, сохранившись лишь в преданиях и легендах. Эскалибур, Меч-Кладенец… Лишь Япония, благодаря закрытости своего общества, сохранила культ меча, но самурайский меч — это уже другая история. Корсаков провел рукой по клинку, коснулся пальцами шершавой рукояти. Он вспомнил чувство единения с мечом, охватившее его на Ходынском поле. Даже не единения, а подчинения. Да, меч подчинил его, требуя продолжать битву, призывая погасить бушующий в нем огонь, погрузив сталь в тела врагов. Тогда Корсаков вроде даже испугался, ощущая готовность подчиниться куску металла, но теперь, чувствуя нарастающую в себе силу, он становился равным, если не повелителем страшного оружия. Из— под рукава халата выскользнул браслет с выгравированным степным лисом, подаренный Ладой Алексеевной Белозерской. Корсаков настолько свыкся с ним, что перестал замечать его на запястье. Браслет звякнул о фигурную гарду, будто притянутый к мечу, и Корсаков впервые обратил внимание, насколько похож металл, из которого выкован браслет, и сталь клинка. Тот же узор и, похоже, тот же материал. Игорь приложил руку с браслетом к мечу, и последние сомнения отпали: меч и странное украшение вышли из-под руки одного мастера. Так современные ювелиры делают серьги, кулоны, броши, кольца в одном стиле, объединяя их в единый ансамбль. Стоит снять что-то из украшений, и законченность композиции исчезает. Так и здесь: браслет без меча выглядел забавной побрякушкой, а меч без браслета —бездушным орудием убийства, не более. Они дополняли друг друга, оживляя спрятанную в каждом изделии душу, выносили на поверхность скрытый смысл, вложенный безвестным мастером. Корсаков подивился, почему он раньше не замечал столь явной схожести. Объяснений было несколько: браслет и меч пришли к нему разными путями, достались из разных рук, и время, чтобы соединить их, настало только теперь. Корсаков сомкнул пальцы на рукояти и поднял меч над головой. Браслет, вопреки силе тяжести, не соскользнул по предплечью к локтю, а повис на запястье, словно удерживаемый магнитом, спрятанным в рукояти меча. Игорь ощутил покалывание в кисти. Будто слабый электрический ток побежал по руке. Пальцы, сжимавшие рукоять, налились тусклым светом. Свечение медленно распространилось на всю кисть и двинулось дальше. Игорь положил меч, скинул халат и вновь поднял оружие над головой. Он смотрел, как наливается светом рука, ощущал, как распространяется покалывание, но не чувствовал страха или какой-то дисгармонии. Мысль о том, что с ним происходит что-то не то и надо бы немедленно отбросить меч, срезать с руки браслет и спокойно жить дальше, не приходила в голову. Он с удивлением понял, что предыдущими событиями подготовлен к переходу в… А куда, собственно, приведут его изменения, с каждой секундой захватывавшие тело и душу? Вместо страха навстречу поглощавшему его свету поднималась радость и странное спокойствие. Все идет, как должно, его время пришло, и пугающая поначалу неизвестность остается позади. Дышать будто стало легче, свежесть заполнила каждую клеточку организма. Он ощутил себя отдохнувшим и готовым к действию в любую минуту. Он не боялся неожиданностей — неразрешимых задач не осталось. Есть цель… нет, цель пока неведома, но он уже понимал, что достигнет ее, добьется своего, разрушая преграды, преодолевая препятствия, потому что преград для него больше не существовало. Уже все тело светилось странным светом, и он закружился, неслышно скользя по темной комнате. Меч вел его, степной лис указывал цель, Игорь рубил, колол, отражал удары в упоении от собственной мощи и неуязвимости. Зеркало отразило его размытую движением фигуру, и вдруг он замер, не завершив очередной финт. Упоение силой ушло, оставив странное чувство уверенности. Он вновь стал Игорем Корсаковым, изменившимся, но сохранившим в себе основу, заложенную всей жизнью. Он был плоть от плоти своего века, он помнил и любил своих друзей, девушку в постели, спящую безмятежным сном, свою профессию и все, все, все, что было дорого до перехода. В нем жил кто-то еще, но этот кто-то не давил, не старался погрести под собой былую сущность, а существовал параллельно. «Бзик, шизофрения, паранойя, раздвоение личности», — мелькнуло в голове, но Корсаков уже знал, что это не так. В определенные моменты, которые неизбежно возникнут на новом пути, новая личность возьмет на себя ответственность за то, что придется совершить, а он, Игорь Корсаков, проследит, чтобы ценности его собственного мира не утонули в хаосе предстоящего. Корсаков вернулся к зеркалу. Он уже понял, что заставило его остановиться, — отражение замерло на мгновение, потом исчезло, и в глубине серебристого омута медленно проявилась другая фигура. Он был готов к этому, он знал и ждал встречи с нею, и потому наклонил голову, приветствуя ее. — Здравствуй, Хельгра! — Здравствуй, Бальгард! Хельгра была одета так же, как при встрече с Анютой, — в короткую кожаную юбку с металлическими полосками, узорные поножи поднимались по стройным ногам к точеным коленям, только вместо кирасы на ней была кольчуга, сплетенная из тончайших колец, благодаря чему облегала фигуру подобно мягкой ткани. Воительница слегка откинула голову, рассматривая Корсакова сквозь полуопущенные длинные ресницы. Он невольно залюбовался идеальным овалом лица, чуть восточным разрезом черных глаз, полными губами, готовыми, казалось, улыбнуться ему. — Может быть, ты хочешь, чтобы я называл тебя Марией? — спросил Корсаков. — Мария… — женщина задумалась на мгновение, склонив голову. — Это имя было моим, когда я познакомилась с Белой Праматерью. Она была совсем девчонкой, бессильной и испуганной. Теперь она ушла, оставив вам свой дар. Тебе и твоей женщине. В свое время я спасла ваш мир, теперь пришел черед тебе вступать в борьбу, Бальгард. А что касается имени, то у меня было много имен. Большинство из них я давно позабыла. Максарма, Мария, Хельгра… какая разница, если ты знаешь, о ком говоришь? Впрочем, если тебе привычнее твое прежнее имя, я могу называть тебя «Игорь». — Это имя прежнее, настоящее и будущее. Я не откажусь от него, просто, если меня назовут Бальгардом, я тоже отзовусь. — Ах вот как? — полные губы поползли в усмешке. — Стало быть, переход не завершен. — Завершение ничего не изменит, — Корсаков покачал головой. — Если ты полагала, что я забуду, кем был, оставь надежду. — Не будем спорить, — мягко сказала она, — будущее покажет. Твоя женщина спит? — Спит. — Она слаба, она неразвита, она еще не стала женщиной… — Примерно то же самое она говорила мне о тебе, — усмехнулся Корсаков. — Могу представить, — Хельгра поморщилась. — А ты не желаешь составить собственное мнение? — как бы в нерешительности она подняла руки, взявшись за края кольчуги. — Что ж такое, все желают видеть меня судьей на каком-то стриптизе, — пробормотал Корсаков. — Отложим это. Ты ведь пришла не для того, чтобы обворожить меня. — И для этого тоже, — вздохнула Хельгра, — однако время у нас еще будет, Бальгард. Я пришла посмотреть на тебя. — Ну и как? — Корсаков только сейчас заметил, что он голый, и почувствовал некоторую неловкость. — Ты выбрала не слишком удачный момент. — Это как посмотреть, — она откровенно его разглядывала. — Однако, твои мужские качества интересуют меня не в первую очередь. — Да? А из разговора с «моей женщиной» я понял, что как раз наоборот. — Мне мало мужчины, мне нужен Бальгард. Я не вульгарная самка, хотя и этот аспект жизни не имеет для меня тайн. Речь о Бальгарде — сыне бога, воине, повелителе и властителе. Тебе предстоит спуститься в мир, где твои представления о добре и зле, о красоте и уродстве, о сострадании и бесчувствии изменятся, поверь мне. Я могу подождать, в конце концов, я ждала несколько десятилетий. Что значит несколько дней? — Несколько дней, — задумчиво повторил Корсаков. — Да, пожалуй ты права. Раз мое тело меняется, то ждать развязки осталось недолго. — Очень недолго. Я знаю, ты будешь справедлив, как истинный сын бога, и меч в твоей руке, добытый тобой без чьей-либо помощи, подтверждает это. Единственно, что могу посоветовать: не оставляй за спиной врагов, Бальгард. Корсаков внимательно посмотрел на нее, словно хотел проникнуть в скрытый смысл слов, затем подкинул в руке меч, любуясь его совершенными линиями. — Врагов у меня нет… хотя, — он вспомнил магистра, — кто знает… — Ты имеешь в виду Инквизитора? — Инквизитор? — кривая улыбка исказила лицо Корсакова. — Пожалуй, похож, если мы говорим об одном человеке. — Он выполняет свою работу, Бальгард, хотя, мне все равно, что с ним станет. Теперь он в твоей власти, теперь ты справишься с ним, не знаю только, надо ли. Без Инквизитора и его ордена воцарился бы хаос. Кроме того, ему на смену придет другой. — Это верно. Облик Хельгры стал бледнеть, растворяться в зеркале, уступая место отражению Корсакова. — Я не прощаюсь, Бальгард. Передай наследнице Праматери, что наш спор не закончен. А тебе предстоит выступить судьей не только в споре двух женщин. Это не самое страшное, что тебя ждет. Корсаков смотрел в зеркало, пока последний отблеск на кольчуге Хельгры не погас в отражении темной спальни. И даже после этого ему казалось, что черные глаза следят за ним через стекло. — Вот не было других проблем, как двух баб разводить! — вздохнул Корсаков. — Почему я не султан? Завел бы гарем. Для начала поселил бы в нем вот эту красотку и Анюту. Нет, не уживутся… Кстати, а что, сыновьям богов не положено иметь нескольких жен? Надо будет провентилировать этот вопрос у Сашки. Он почувствовал, что замерз, меч вдруг сделался тяжелым и чуждым куском металла. Эйфория перевоплощения растаяла, как облик Хельгры в зеркале. Игорь прошел к столу, положил меч и надел халат. Вместе с ощущением собственного тела, которое, как он думал, оставило его, пришла усталость, накопленная за последние дни. Он присел к столу, бесцельно вращая браслет на руке. «Интересно, будет ли ощущение всесильности постоянно, когда я войду в мир Хельгры, или я буду возвращаться к обычному состоянию? Что лучше, еще неизвестно…» Взгляд его упал на незаконченную картину. Осталось совсем немного, но видно, не суждено. Хотя, смотря как пойдут дела. Ведь сможет же он вернуться, когда закончит с накопившимися в неведомой стране проблемами. Не собираются же они и вправду держать его как живое воплощение бога! Слов нет, заманчиво, но в конце концов станет скучно слушать славословия, ловить восторженные взгляды… «Черт, еще ничего не сделал, еще даже не узнал, что требуется сделать, а уже собрался почивать на лаврах», — подумал он. Если осталось провести в этом мире, в этом особняке, на этой лучшей в мире улице всего лишь несколько дней, так не лучше ли закончить дела? Корсаков тяжело поднялся, взял со стола стаканы со свечами и пристроил их в подставках вокруг рамы незаконченной картины. Чей-то голос в голове, причем, вполне рассудочный, твердил: что ты делаешь? Ночь, света никакого, ложись, поспи, а вот завтра… Игорь помотал головой, отгоняя расслабляющие мысли. Кто знает, может быть его соединение с Бальгардом, переход, закончится, когда он допишет картину? Он протянул руку, и палитра взмыла со стола и легла в подставленную ладонь. На миг Корсаков оторопел. Затем повернулся к этюднику. Под его взглядом открылись застежки, откинулась крышка, тюбики с краской зашевелились, словно живые. Он еще не успел решить, какую краску использовать, а тюбик с берлинской лазурью скакнул ему в руку. Отвернулась и повисла в воздухе крышка, на палитру полезла колбаска краски. Выдавилось ровно столько, сколько было нужно, ни больше, ни меньше. Тюбик порхнул обратно в этюдник, а навстречу ему взлетел другой. Корсаков почувствовал, как нарастает ощущение торжества, он опять испытал прилив сил. Решив проверить себя, он закрыл глаза на несколько секунд, подождал немного и открыл их вновь. Краски на палитре смешивались именно в той пропорции и в той последовательности, какая ему была нужна. Можно было приступать к работе, но он еще не все попробовал. Кисточки в отделении этюдника тоже ждали своей очереди, но он хотел большего. Под его взглядом невидимая кисть взяла с палитры краску. Кисть была именно того размера, какую он и хотел использовать. Висящий в воздухе, похожий на хвост кометы, красочный след приблизился к картине и уверенно наложил мазок. Замер, словно задумавшись, и добавил еще один. — Я сплю, — пробормотал Корсаков. — Я нарезался поганой водкой, паленой, пополам с ацетоном. Я пил ее неделю, и теперь у меня началась «белая горячка». Между тем краски продолжали смешиваться на палитре, невидимые кисти делали свою работу, вернее работу Корсакова, а он стоял, приоткрыв рот, как ребенок, впервые увидевший новогоднюю елку. Работа шла профессионально и быстро, невидимый художник не упускал мелочей. Примерно так работал сам Игорь, если у него было желание, он был трезв и по-хорошему зол. Так он работал, когда приходило вдохновение, что теперь, увы, случалось нечасто. Картина на глазах приобретала законченный вид, и постепенно в душу Корсакова стало закрадываться сомнение. Ему казалось, что кто-то, читающий его мысли и имеющий возможность претворять желания в жизнь, торопит его закончить земные дела и приступить, наконец, к миссии, о которой ему уже все уши прожужжали: и магистр, и Белозерская, и Хельгра, да и Анюта тоже. «Не хочу так», — подумал он, и тотчас движение невидимых кистей прекратилось. Он снова почувствовал отупляющую усталость и едва нашел в себе силы счистить остатки краски с палитры и уложить ее в этюдник. «Все, теперь точно спать», — решил Корсаков, задувая одну за другой свечи вокруг мольберта, как вдруг с улицы донесся негромкий свист. Мягкий и нежный, как звук флейты в замолкнувшем оркестре, он заставил Игоря сделать шаг к окну, отдернуть занавески и взглянуть вниз. Под окном стоял магистр. — Вы еще и художественным свистом увлекаетесь? — пробормотал Корсаков. — Вот только вас мне не хватало. — Я тоже рад вас видеть, Игорь Алексеевич, — отозвался тот. — Позвольте войти? — А если не позволю? — спросил Корсаков из мелкой мстительности. Как-никак опять не дали поспать. — Тогда вам придется спуститься ко мне — разговор отложить я не могу. — Черт с вами, входите! Магистр оглядел пустой переулок, поднял руки, словно собирался взмахнуть ими, как крыльями, и взмыл к окну. Корсаков попятился. Он не очень удивился вновь открывшимся возможностям магистра — просто уступал ему место. Магистр шагнул на подоконник, мягко спрыгнул в комнату. — Благодарю вас, — он отошел от окна, осмотрелся. — Лучше, если наш разговор пройдет в другой комнате. Насколько я помню, у вас ко мне накопилось несколько вопросов. — Можно и так сказать, — согласился Корсаков. Он сделал приглашающий жест в сторону холла. Магистр на несколько секунд задержался возле картины, хмуро кивнул и, выходя из спальни, сделал мягкий жест в сторону кровати, на которой спала Анюта. — Будет лучше, если она не проснется, пока мы с вами не закончим, — пояснил он, устраиваясь в кресле. Корсаков почувствовал нарастающее раздражение. В самом деле, мог бы и с ним посоветоваться. Еще один минус вам, господин магистр. Или инквизитор? — Это зависит от точки зрения, — отозвался на невысказанный вопрос магистр и потер ладонями лицо. — Устал смертельно. Не могли бы вы заварить кофе? Да, да, и я тоже устаю. Не настолько уж я и отличаюсь от обычных людей. — От нормальных людей, — негромко поправил его Корсаков. Он наполнил чайник водой и включил его. Магистр, усмехнувшись, покачал головой: — Да, Игорь Алексеевич, с вами и раньше было непросто, а теперь, когда вы почувствовали свою силу… Простите за вопрос: а себя вы считаете нормальным человеком? Корсаков привалился к разделочному столику, скрестил руки на груди и задумался. Магистр, поставив локоть на подлокотник кресла, а подбородок положив на ладонь, с интересом ждал ответа. — В данный момент — да. Сейчас я ощущаю себя обычным человеком, усталым, замотанным вашими дикими играми и желающим одного: лечь в постель и спокойно выспаться. Щелкнул в тишине чайник, Корсаков заварил в кружке растворимый кофе. — Вам с сахаром? — Если не трудно. — Да бросьте вы вашу напускную вежливость! — с досадой сказал Игорь. — Я же помню, что вы сделали с банкиром, который имел несчастье приобрести коньяк времен Наполеона, я видел, что вы хотели сделать с Вениамином Гладышевым и его женой. По меньшей мере ваша вежливость выглядит издевательской. Или у палачей так принято? — Ваша обычная ершистость переходит в грубость, — спокойно заметил магистр. — Я пришел объясниться, а не выслушивать оскорбления. — Ну так объясняйтесь. Магистр отхлебнул кофе, задумался на минуту. — Дело в том, что в связи с вашим «переходом», моя миссия в отношении вас заканчивается. На данном этапе. Возможно, мы больше не встретимся, Игорь Алексеевич… — Горевать не стану. — Это понятно. Вы и разговаривать не желаете, но послушать-то можете? Спокойно, не перебивая, выслушать то, что я скажу? — Валяйте, — Корсаков уселся верхом на стул и опустил подбородок на сплетенные пальцы. — Прежде всего: я выполнял свою работу. Решать, хорошо или плохо, не вам и не мне. Поверьте, отчет с меня потребуют, и отвечать за все поступки придется. У меня есть надежда, что судить будут по конечному результату, а он достигнут: вы войдете в подземный мир или, как там говорят, мир без солнца, нейтрально настроенным арбитром. Я смог пресечь попытки привлечь вас на чью-либо сторону до «перехода», а это и было главной целью. Кроме того: я не мог позволить остаться в этом мире хоть частице следа, ведущего в подземный мир. Даже такой крохотной частице, как крупинка металла, которую получил ваш друг. К сожалению, существует много организаций, начиная от разведок и заканчивая сатанинскими сектами, которые не преминули бы пойти по оставленному следу. Последствия для человечества были бы губительными настолько, что нынешние экологические проблемы и даже ядерный конфликт оказались бы, по сравнению с ними, возней в песочнице. Я сознательно ограничил вмешательство ордена самыми необходимыми… — Что-то я не заметил вашего вмешательства, — перебил Корсаков и тут же вспомнил, что когда он вывез Рогозина с Ходынского поля, ему показалось, что в зеркало заднего вида он видел магистра. — Это еще один плюс мне: вы и не должны были ничего заметить, особенно учитывая ваше ко мне отношение. Дело прошлое, но спросите как-нибудь у вашего бывшего тренера, с кем он пил, перед тем, как нему попал меч. Это я вывел его к месту схватки гростов Хельгры с монстрами Горланга. — Момент! — Корсаков поднял руку, как ученик на уроке. — Кто такие гросты и кто такой Горланг? — Противоборствующие силы. Каждая из них старалась сделать так, чтобы Меч Судьбы вы получили из их рук. Тогда исход противостояния был бы предрешен. Даже Хельгра не смогла бы противостоять вам. Кстати, как она вам понравилась? Вы ведь имели удовольствие с ней побеседовать? — Удовольствие… — пробормотал Корсаков с сомнением, — как вам сказать… — Скажи, как есть, — в дверях спальни стояла Анюта. — Я пойму. Магистр встал из кресла, вежливо наклонил голову. Анюта небрежно кивнула в ответ. На ней был короткий халатик, волосы спутались, на щеке след от подушки. — Браво, — одобрительно сказал магистр. — Эффектное появление и достойные слова. Если, конечно, вы сказали их от души. — Я не нуждаюсь в вашем одобрении, — надменно сказала Анюта, проходя к креслу. — Вы позволите? — Прошу вас, — магистр посторонился. Анюта устроилась в кресле, подвернула под себя ноги и посмотрела на Корсакова. — Итак, испытал ли ты удовольствие от беседы со старушкой Хельгрой, или какие-то другие чувства тебя охватили? Священный трепет? Животное влечение, преклонение перед мудростью или скотское желание овладеть? — Сейчас я испытываю скотское желание выпороть тебя, — с досадой сказал Корсаков. — Кстати, почему ты не спишь? Господин магистр, в чем дело? — Мой недосмотр. Не следовало и пытаться продлить ваше забвение, Анна Александровна. Я запамятовал, что Лада Алексеевна избрала вас своей наследницей. Надеюсь, она так же передала вам и свою выдержку, поскольку вы задали господину Корсакову весьма щекотливый вопрос. — На который никак не дождусь ответа, — продолжила Анюта и прищурилась, глядя на Игоря. — А что ты хочешь услышать? Да, она красивая женщина, да, она может вскружить мужчине голову, но меня она привлекает так же, как самоубийцу пузырек со снотворным. Мне не нужна богиня в постели, мне нужна ты… — А может, попробуешь богиню, а после сравнишь? — Если хочешь, могу и попробовать, — обозлился Корсаков. — Препятствовать не стану, во всяком случае, постараюсь дождаться результата твоего опыта. Старая карга… — …хотя бы имеет чувство такта и не перетряхивает грязное белье при посторонних. — А мне плевать, пусть он знает, что эта замшелая жопа… Магистр прыснул и быстро прикрыл рот ладонью, скрывая улыбку. — Дамы и господа, — он воздел руки, призывая к вниманию, — пока вы не наговорили друг другу гадостей, прошу вас остановиться. Поверьте, после вам самим будет стыдно. Анюта проглотила готовые сорваться с языка слова, Корсаков покрутил пальцем у виска. — Сам дурак! — не выдержала Анюта и повернулась к магистру: — Вы, конечно, правы. Простите за этот досадный инцидент. Что поделаешь, мужчины иногда полностью подчиняются гормональным позывам. — А женщины повинуются им постоянно, — буркнул Корсаков. — А ты… — Хватит! — прикрикнул магистр. — Вы ведете себя, как дети. Проблема еще не возникла, позвольте вам напомнить, а вы делаете все, чтобы решить ее к обоюдному проигрышу. Хельгра была бы очень довольна, выслушав весь тот вздор, который вы наговорили друг другу. И вообще, выясните отношения, когда я уйду. Если, конечно, Игорь Алексеевич не захочет взыскать с меня долги, которые, по его мнению, за мной числятся. Честно скажу, теперь я ничего не смогу противопоставить вам, господин Корсаков, но надеюсь, что я успел объяснить мотивацию своих действий до появления Анны Александровны. — Я не стану вас задерживать, но оставляю за собой право вернуться к нашему разговору, — хмуро сказал Корсаков. — Если ваше пребывание в «мире без солнца» не будет слишком продолжительным, я с готовностью продолжу нашу беседу, — магистр коротко поклонился Анюте, кивнул Игорю. — Прощайте, господа. Желаю вам не потерять друг друга в «потерянной стране». Он направился к выходу. — Проводи, — сказала Анюта. — Сам дойдет, — буркнул Корсаков. — Хам. — Истеричка, — парировал Игорь, однако направился вслед за магистром. Они вместе спустились по лестнице, Корсаков открыл дверь и вышел на улицу. Наступало утро. Он вдохнул грудью воздух, который еще не успел насытиться автомобильными выхлопами. Магистр посмотрел на него, сунул руки в карманы плаща и пошел по направлению к Арбату. — А как там с кислородом? — спросил Корсаков. — Как природа: птички-ласточки, муравьишки-пчелки имеются? — Вы привыкнете, — ответил, не оборачиваясь, магистр, — со временем вы привыкнете. Глава 15

Вернувшись в дом после ухода магистра, Корсаков обнаружил, что Анюта снова легла. Она достала второе одеяло, положила его на видном месте и сделала вид, будто давно спит. Корсаков прилег рядом, попытался подольститься, но Анюта лишь досадливо дернула плечом и попросила прекратить «грязные домогательства». Вздохнув, Корсаков накрылся своим одеялом и постарался уснуть. Что это удастся, он не верил, но к удивлению проснулся, только когда Анюта стащила с него одеяло и энергично встряхнула. За окном уже стоял белый день, Анюта была в джинсах, майке и кроссовках. — Я уезжаю, — заявила она. — Девочка моя, ты что? Из-за вчерашнего, что ли? Да хочешь, я… — Не будь дураком, Корсаков, — в редкие моменты ссор она называла его по фамилии. — Ты же без меня пропадешь. Хоть здесь, на Арбате, а хоть и в этом «мире без солнца». Звонил Сань-Сань, слезно умоляет приехать. Он выбирает место для главного офиса и хочет, чтобы я провела экспертизу на предмет нежелательных аномалий. Ну, линии Хартмана, еще там чего-то. — Ага… — Корсаков присел на постели. — Тогда ладно, тогда я тебя люблю. — Не надо подлизываться, — отрезала Анюта, — к вчерашнему разговору мы еще вернемся. — Согласен. Машину оставишь? — Оставлю. Сань-Сань пришлет за мной свою. И телефон оставлю. А вообще-то пора и свой приобрести. — Подари. — Перетопчешься. Вот ключи от машины. — Ага, ладно. Мне к Борисычу надо съездить на квартиру — посмотреть, что за бардак там подземные жители устроили. А который час? — Двенадцать уже. Проспишь царствие небесное. — Но ведь ты разбудишь? — забормотал Корсаков, надевая джинсы. — Ты ведь не бросишь, когда запоют трубы страшного суда? — Все шуточки тебе, — проворчала Анюта, но Игорь видел, что она уже отошла. — Все, пока. — А поцеловать? — Чмок, — сказала Анюта уже с лестницы. — Не скучай и не хулигань. Будет Хельгра приставать, гони в шею. — Естественно, — согласился Корсаков, заглянул на лестницу и, убедившись, что Анюта вышла, добавил: — Может быть, не сразу, а некоторое время спустя, но выгоню непременно. На улице заработал двигатель. Корсаков подошел к окну. Огромный джип разворачивался поперек переулка. Игорь проводил его глазами. — Любят же некоторые пустить пыль в глаза, — сказал он, имея в виду Александра Александровича. — Купил бы сразу автобус. Внимательно осмотрев картину, с которой так необычно поработалось ночью, он не нашел к чему придраться при дневном свете — впечатление было, будто писал ее как обычно. Пожав плечами и решив, что следует попробовать работать так в нормальном состоянии, то есть выспавшись и отдохнув, он наскоро позавтракал, сел в машину и поехал на квартиру Рогозина. Дом, в котором жил его бывший тренер, он нашел сразу: однотипные пятиэтажки были все на одно лицо, но номера домов недавно обновили. Обойдя нужный дом вокруг, Корсаков остановился под выбитым окном на втором этаже. Судя по всему, Рогозин выпрыгнул из этого окна — на земле валялись битые стекла и обломки рамы. Трава вокруг была примята, а кое-где и вырвана вместе с дерном. Игорь присел на корточки, темные пятна привлекли его внимание, и он потрогал траву, поднес пальцы к лицу. На ладони остались следы запекшейся, уже полусмытой дождем, крови. Корсаков постарался воспроизвести события. Все правильно: выпрыгнув из окна, Рогозин не имел времени и возможности наносить смертельные удары, а после ранений гросты и уроды, как Рогозин называл солдат Горланга, исходили кровью, как вполне обычные люди. Чудо еще, что Борисычу удалось здесь оторваться от преследования. Корсаков еще раз огляделся и вернулся к подъезду. Дверь была распахнута, кодовый замок сломан. Он поднялся на второй этаж. Дверь в квартиру Рогозина стояла, прислоненная к косяку, наполовину закрывая вход. Игорь отодвинул ее. На шум из соседней квартиры выглянул дед в застиранной до белизны майке и спортивных хлопчатобумажных штанах. — Тебе чего тут? — грозно спросил дед, держа, однако, дверь на цепочке. — Да вот, — снова выходя на площадку, сказал Корсаков, — Борисыч просил присмотреть за квартирой. — А сам-то он где? — В больнице. — Допился, значит, Жорик, — пригорюнился дед. — Нет, не допился. Подрался он, досталось ему, вот в больницу и положили. А вы не слышали тут никакого шума на днях? — спросил Корсаков в свою очередь. — Нет, не слыхал, — дед откинул цепочку и раскрыл дверь пошире. — У кума, вишь ты, дело какое, внук родился. Ну и погуляли мы с ним на три дня. К ночи, обычно, так набирались, что хоть из пушки стреляй, ага. Вот вчера… постой… — дед поскреб свалявшиеся редкие волосы на затылке, — да, вчера, выхожу, значит, на лестницу. Думал, у Жорика, может, есть чем подлечиться, а ему, сердешному, дверь вынесли. Ну, я дверь-то прислонил, стало быть, чтобы хоть видимость была, и пошел, значит, себе. И что ж, крепко ему досталось? — Операцию делали, — рассеянно ответил Корсаков, разглядывая расщепленный косяк. — Во дела! — поскучнел дед, но тут же взбодрился. — Ну, Жорик старухе с косой не дастся. На нем все, как на собаке, заживает. Вот, помню… — дед подтянул штаны и собрался уже было пуститься в воспоминания, но Корсаков остановил его вопросом. — Не знаете, где бы тут можно столяра найти? Борисыч просил за квартирой доглядеть, так надо, хотя бы, дверь поставить на место. — У-у-у… — дед снова поскреб затылок. — Есть народишко, ремонтом промышляет. А деньги-то имеются у тебя? — Найдем. А с меня вам за беспокойство магарыч. — Так это мы мигом, — дед суетливо бросился в свою квартиру и через пару минут появился в пиджаке, который надел прямо на майку, и рваных сандалиях. — Пойдем, друг. Тебя как звать-то? — Игорь. — А меня Матвеич. Пойдем, пойдем, Игорек. Он привел Корсакова к гаражам, примыкавшим к дому, попросил подождать и скрылся в одном из них. Корсаков закурил, присел на поваленное дерево и приготовился к долгому ожиданию. Однако через несколько минут дед появился в компании двух мужиков лет сорока. Один нес ящик с плотницким инструментом. Корсакову дед представил их как мастеров на все руки — «хоть машину починить, а хоть и телевизор поправить». Оглядев фронт работ, мужики сообщили Корсакову, что косяк надо менять обязательно, дверь покупать новую, замок вставлять свежий и вообще, в квартире пора делать ремонт, и они за это возьмутся. Корсаков остановил их энтузиазм, сказав, что надо только сделать так, чтобы дверь закрывалась на ключ, а ремонт, косяк и новая дверь могут подождать. Сошлись на двух сотнях мужикам и бутылке деду Матвеичу. Пока работа кипела, Игорь сидел у Матвеича на холостяцкой кухне, пил жидкий чай и слушал, какой хороший Жорик, пока трезвый. А вот если нетрезвый, то Жорик был плохой — мог и в морду дать, если слово поперек скажешь. «Потом, правда, каялся и водочкой угощал, да». Дед облизнулся, и Корсаков, уяснив намек, отсчитал ему на бутылку. Дед выскочил и почти моментально вернулся с двумя бутылками мутноватой жидкости. Корсаков пить отказался, чем вызвал уважение, а тут и мужики подоспели. — Принимай работу, хозяин. Игорь прошел на лестницу, подергал дверь. Косяк трещал, но держался крепко. Корсаков расплатился с мужиками, завесил разбитое окно одеялом. Заперев дверь, он оставил уже сильно хмельному Матвеичу свой телефон, наказав звонить, если с квартирой что не так, и с чувством выполненного долга вернулся домой. Анюты еще не было. Корсаков прошелся по Арбату. Коллеги уже собирались домой: день кончался, и туристы, в основном, спешили в кафе и ресторанчики. Кусок улицы возле скульптуры принцессы Турандот был огорожен лентой. Внутри ходили два-три штатских, и маялся сержант из пятого отделения. Из разговора Корсаков узнал, что у принцессы опять отпилили руку, причем, при всем честном народе, белым днем. Зеваки восхищались умельцами, насмешливо подкалывая милицейское начальство: что, мол, ответ будет адекватным? Посидев на скамеечке возле Булата Шалвовича и сфотографировав пару забредших на Арбат японцев по их просьбе, Корсаков вернулся в особняк. Анюты не было. Он взглянул на часы. Девятнадцать тридцать… В душу начали закрадываться нехорошие мысли. Анюта обычно говорила, когда вернется, но сегодня то ли спешила, то ли решила наказать Корсакова за вчерашний скандальчик, потому что скандалом перепалку в присутствии магистра не назовешь, и отбыла, ничего не сказав. «Могла бы и позвонить», — подумал Корсаков, начиная раздражаться. Он перемыл кисти, развернул мольберт с картиной к окну. Полотно, в общем-то, было закончено, непрописанной оставалась только фигура Хельгры. Корсаков задумался, вспоминая, какой он хотел ее изобразить. Надменной победительницей, недоступной, но желанной? Или, может быть, смягченной победами женщиной, в глазах которой светится обещание даровать блаженство лучшему из воинов? Помнится, когда она говорила с ним, на талии у нее был пояс с изображением свившихся в свастику драконов. Тогда он не придал этому значения, но теперь это показалось ему важным. Такие же драконы были на амулете, который он надел на шею, о чем потом сильно пожалел. Амулет Корсаков повесил на гвоздь, вбитый в стену над столом. Сейчас амулета на стене не было. Игорь перебрал эскизы, которыми был завален стол, осмотрел комнату, даже заглянул под стол. Или амулет взяла Анюта, или… нет, магистр был постоянно на глазах, а Лене Шестоперову амулет до лампочки. Корсаков закрыл глаза и попытался представить амулет. Это удалось без усилий, вот только драконы светились красным светом, под стать своим рубиновым глазам. Чешуя на боках топорщилась и вроде бы ходила волнами, будто драконы ожили и вот-вот готовились плюнуть огнем. Игорь помотал головой. Да что, в самом деле, дался ему этот амулет, и куда, черт ее возьми, пропала Анюта? За окном смеркалось. Корсаков убрал кисти, так и не сделав ни одного мазка, закрыл этюдник. Не хотелось звонить Александру Александровичу, но, видимо, придется. Игорь нашел в телефонной записной книжке номер его телефона. После пятого гудка в трубке раздался недовольный голос Сань-Саня. — Слушает Кручинский. — Добрый вечер, Александр Александрович! — Корсаков постарался придать голосу нейтральные нотки. — Это вас Корсаков беспокоит. — Ну, и чего надо? — вежливость не входила в число достоинств Сань-Саня. — Я бы хотел узнать, когда Анюта появится дома? — сдерживаясь, спросил Корсаков. — А я откуда знаю? — Не понял… Она ведь поехала к вам, помогать выбрать место под офис. — Вы, милейший, или опять с похмелья, или еще не протрезвели. Сегодня я дочь не видел, да и офис мне на хрен не нужен. Корсаков почувствовал, как сердце ухнуло в пятки, а по спине пополз холодок. — Вы еще прислали за ней собственный джип, — уже теряя надежду, сказал он. — Я? — последовала долгая пауза. — Что ты плетешь? Какой джип? Я никого не присылал! Вспугнутой стаей птиц заметались мысли. Корсаков сглотнул ставшую вязкой слюну. — Слушай, Кручинский! — тихо сказал он. — Если это очередная твоя попытка удалить Анюту от меня… — Какая попытка? — рявкнул Сань-Сань. — А ну, всем заткнуться! — крикнул он кому-то из своего окружения. — Если бы я пытался, тебя давно бы в Москве-реке нашли, Рубенс подзаборный! Где моя дочь? — Не знаю, — Корсаков отключился, поняв, что от папы ничего не добьешься. Он уставился на телефон в руке. Появилось дикое желание с маху разнести его о стену, но он удержался: могла позвонить Анюта. Хотя нет, теперь звонка надо ждать не от нее, а от тех, кто приезжал за ней на джипе. Корсаков прошел в холл, достал из холодильника бутылку водки, но, подумав, убрал обратно. Голова должна работать четко и ясно. Он заварил кофе, закурил и уселся в кресло, сжимая в руке телефон. Звонок прозвучал через полчаса. Корсаков рывком поднял трубку к уху. — Алло? Слушаю? В трубке царило молчание. Впрочем, нет. Можно было уловить слабое потрескивание, далекий шелест, а может, и чье-то тихое дыхание. — Слушает Корсаков, говорите, что вам нужно. Молчание. — Я знаю, что девушка у вас, говорите, чего вы хотите. Телефон пиликнул. «Связь завершена», — прочел Корсаков на экране. — Ну, суки, дайте только добраться до вас! — прошептал он. Он просидел в кресле еще с полчаса, надеясь на новый звонок. За окном смеркалось, в комнате уже царил сумрак, но он сидел, не зажигая света. В дверь требовательно постучали. Корсаков встал, прислушался. В дверь снова ударили, похоже, ногой. Игорь прошел в спальню и, подойдя к окну, осторожно посмотрел из-за занавески вниз. Под окном бушевал Александр Александрович. Огромный джип перегородил переулок со стороны Сивцева Вражка, с Арбата Сань-Саня прикрывали трое крепких парней в темных костюмах. — Корсаков, открой дверь! — разорялся депутат. — Открывай, лох поганый, Леонардо криворукий! Если не откроешь, я тебе все твои картины в жопу засуну вместе с рамами! — Вот потому и не открою, — Корсаков криво усмехнулся. Да, умеет господин депутат донести свои мысли до потенциального избирателя. — В натуре говорю, баклан сивашный, дверь сломаю, в куски рвать буду… Корсаков отошел от окна, сел на кровать и снова закурил. «Пусть поорет, выпустит пар, — решил он. — Все равно разбираться придется одному». — …заявляю с полной ответственностью как официальный представитель законодательного органа — Государственной Думы Российской Федерации: или ты, валет малохольный, сявка задроченная, открываешь дверь или, сдохнуть мне на параше, укатаю тебя на кичман с четвертаком на лбу! Игорь покачал головой и ушел на кухню. Телефон молчал, в дверь дубасили не переставая. Наконец наступила тишина. Корсаков снова выглянул в окно. Джипа не было, но возле двери прохаживался один из телохранителей Сань-Саня. Справиться с ним можно было бы легко, но что дальше? Где искать Анюту? Через десять минут удары в дверь возобновились с новой силой. Корсаков наблюдал за спектаклем из темной спальни, спрятавшись за занавеской. Народный избранник призвал на помощь наряд из «пятерки» и, направляя рупор на окно особняка, полностью перешел на народный фольклор. Усиленный мегафоном голос Александра Александровича все чаще срывался на визг. Молоденький лейтенант, робко приблизившись к избраннику народа, попросил его выбирать выражения. — А я что делаю! — рявкнул Сань-Сань и, послав в мегафон лейтенанта так далеко, что тот покраснел, продолжил излияния. Его хватило еще на полчаса, после чего, оставив возле особняка одного из своих мордоворотов, он уселся в джип и укатил, погрозив напоследок кулаком в пространство. Корсаков зажег в холле свечи — с улицы не видно, а самому света хватит. Есть не хотелось. Теперь, поняв, кто похитил девушку, он почти успокоился: Анюта как наследница Белой Праматери, нужна была похитителям живой, причем, любой из противоборствующих сторон. Непонятно было только, зачем пошли на похищение — зная, какие отношения между Игорем и Анютой, они рисковали нажить себе врага. Значит, оставался шантаж. Ему в голову пришла любопытная мысль, и он подошел к зеркалу, с трудом различая в темноте свой отраженный силуэт. Если похитительница — Хельгра, она не преминет появиться и выложить свои требования. Корсаков стоял неподвижно, боясь даже пошевелиться и до боли в глазах вглядывался в зеркало. С улицы слышались шаги, разговоры заблудившихся поздних туристов, откуда-то доносилась музыка. Зеркало оставалось темным, и Корсаков стоял перед ним, пока не затекли ноги а перед глазами не замелькали радужные круги. Под окном послышался негромкий разговор, потом донеслась возня, сдавленное хрипенье. Игорь насторожился. В дверь негромко постучали. Он, стараясь не шуметь, спустился по лестнице. — Игорь! Корсаков! Это я, Славич, — раздался за дверью негромкий шепот. Корсаков поморщился. Не ко времени Виталик решил к нему заглянуть. Славич был одним из типичных представителей арбатского дна; пропойца, каких мало, он ночевал где придется, летом — под открытым небом, причем был настолько неприятен в общении, что даже бомжи его шугались. Раньше он торговал на Арбате гжелью и глиняными свистульками, пытался прибиться к компании художников — бегал за водкой по первому требованию, всегда был готов рассмеяться своим жиденьким тенорком на любую, даже самую неудачную шутку. Относились к нему с брезгливой жалостью и только из жалости не гнали из компании. Год назад Славич исчез на несколько месяцев и, появившись, поразил всех своим изменившимся видом. Он теперь ходил в широкой, подпоясанной кушаком рубахе, длинные волосы подвязывал ремешком и активно проповедовал славянское язычество. Торговал он теперь исключительно изделиями народного промысла — поделками из бересты, лыка и дикого вида деревянных скульптурок. Пить он перестал вовсе, а при первой же драке, завязавшейся с пьяной шпаной, применил пару приемов из славяно-горицкой борьбы и оказался на удивление жилистым и крепким. Относились к Славичу по-прежнему с прохладцей, тем более, что теперь вместо водки, он сдвинулся на почве единения всех славян перед засильем Запада, жидов и кавказских иноверцев. — Чего тебе? — спросил Корсаков из-за двери. — Разговор есть, — коротко и весомо сказал Славич. Получилось у него не очень уверенно, потому как писклявый голос не соответствовал тону. Корсаков открыл дверь. У порога, кроме Славича, стояли, освещенные со спины, двое парней в таких же, как у него широких рубахах и кожаных ремешках на голове. — А где этот… что тут стоял? — Корсаков выглянул, осмотрел переулок. — Там, во дворе лежит, отдыхает, — осклабившись, сказал Славич. — Ну что, пустишь? — Я звонка жду, — неуверенно сказал Корсаков. — А мы мешать не будем. Посидим тихонько, поговорим. — Ладно, заходите, — Игорь распахнул пошире дверь, пропуская незваных гостей. Парни затопали вверх по лестнице, Славич остался с Корсаковым, подождал, пока тот запрет двери. Игорю даже показалось, что незваный гость остался присмотреть за ним. Наверху Славич уселся на стул, Корсаков опустился в кресло, парни, обойдя холл и заглянув в спальню, встали возле лестницы. — Так о чем ты поговорить хотел? — спросил Корсаков. — Поговорить-то? … Найдем тему, Игорь Алексеич, найдем. Неплохо ты устроился, да, совсем неплохо, — Славич обвел комнату взглядом, деланно всплеснул руками, восхищаясь хрустальной люстрой. — И хозяйка, говорят, у тебя молодая. — Молодая, — согласился Корсаков. — Да вот, слышал я, пропала она, — Славич искоса быстро глянул на Игоря. — А ты не слушай… — начал было Корсаков и осекся. Славич ухмыльнулся. Парни возле лестницы переглянулись, усмехаясь. Корсаков помолчал, унимая некстати возникшую дрожь в голосе, скрестил руки на груди, откинулся в кресле. — Кто ж это тебе такое наплел, Виталик? — равнодушно спросил он. — Слушок пошел, — гаденькая ухмылка опять скривила Славичу рот. — Сам знаешь — на каждый роток не накинешь платок. Народ все знает… — Не заводи старую песню, Виталик. Про народ будешь на митингах вещать. Откуда узнал, что девушка пропала? — А браслетик у тебя ничего, — словно не слыша вопроса, проскрипел Славич. — Дорогая вещь, древняя. Где взял? — Нашел. Не продается, — отрезал Корсаков, краем глаза наблюдая за парнями. — Догадываюсь. Такие вещи либо дарят, либо снимают с мертвого, — Славич помолчал, надеясь, видимо, что пауза выйдет зловещей. Корсаков хмыкнул, подался вперед и заговорил, глядя ему в глаза, которые тотчас забегали, как мыши возле замурованной норы. — Ты мне грозить пришел, Виталик? Ты же шестерка как был, так и остался. Забыл, как за полстакана за водкой бегал, хранитель традиций? Как за кришнаитами барабаны носил за червонец в час? Если дело есть — говори, если нет — выматывайся, пока не помог. Только прежде не забудь сказать, откуда про девушку узнал. Парни недовольно заворчали, Славич поднял руку, успокаивая их. — И до этого дойдем, Игорь Алексеич, а пока позволь тебя на наш праздник пригласить. Праздник единения славян, возрождения традиций предков наших, забытых ныне, но не сгинувших под пятой чужого бога. — В гробу я видал ваши праздники. И не раз, причем. Соберетесь, бывшие хиппи, алкоголики закодированные, толкиенисты из совсем отмороженных и будете играть в славян «а ля Берендеево царство». А в завершение — групповуха вокруг костра. Неинтересно мне, Виталик, возле костра трахаться. Даже не столько возле костра неинтересно, сколько рядом с тобой. — А зря ты меня обижаешь, — снова, как ему показалось, зловеще, усмехнулся Славич. — Поедешь — может, и шепну тебе, где девка твоя. Ну, как, договоримся? — Вот теперь договоримся. Парням возле лестницы показалось, что Корсаков пропал на мгновение и проявился уже возле стула, на котором сидел Славич. Захватив пальцами кадык Славича, Игорь рванул его со стула. Глаза «хранителя традиций» полезли из орбит, лицо побагровело. — Если захочешь что дельное сказать, мигни, — шепнул Корсаков в выпученные глаза. — Захочу… скажу… — прохрипел Славич, дергаясь, как марионетка с запутавшимися нитями. — Так говори, — Корсаков слегка ослабил хватку, — я внимательно тебя слушаю. Славич вдруг странно взмахнул руками, расслабленно, будто плетьми и костяшками пальцев левой руки ударил Корсакова в висок. Удар был настолько неожиданным, что Игорь выпустил его тощую шею и попятился. Тут же на него насели парни: один с короткой дубинкой, вырвав ее из рукава, второй — с кистенем на тонкой цепи. Славич отскочил назад, оставляя между собой и Корсаковым кресло. Боль от удара сковала правую половину лица, но странным образом успокоила Корсакова. Он знал, на что способен, кроме того, он был нужен Славичу и тем, кто его послал, живым. Как бы в подтверждение его мыслей, Славич крикнул: — Не убивать! Игорь уже понял, как они будут действовать: тот, что с кистенем, постарается отключить ему руки или ноги, а второй будет глушить дубинкой, как глушат вытащенную на берег рыбу. Время замедлилось. Парни двигались со своеобразной грацией: тела гнулись, как стволы деревьев под ветром, руки, будто ветви, гибкие, хлесткие, мелькали, угрожая обрушиться на Корсакова. Они были очень опасны. Были бы, не будь столь медлительны. Сам Игорь двигался с такой скоростью, что движения противников напоминали танец под водой — медленный и плавный. Парень с кистенем присел, повел рукой, разгоняя стальной шарик на конце цепи, целя Корсакову в колено. Игорь подскочил и стопой ноги ударил его в лоб. На лице парня отразилось непонимание, обида, затем зрачки его сбежались к переносице, и он, опрокинувшись на спину, врезался в кресло. Дубинка пошла вниз. На ее вершине Корсаков приметил обгорелое отверстие — видимо в дубинку заливали свинец. Игорь зашел сбоку, поймал дубинку и встречным движением вырвал ее из рук нападавшего. Перехватив дубинку за рукоять, он коротко взмахнул и впечатал ее в лоб парню. Ноги того подогнулись, и он мешком осел на пол. Корсаков расслабился, взглянул на Славича. Тот стоял за креслом, с нелепо раскрытым ртом, явно не понимая, что произошло. Продев в петлю кисть левой руки, Игорь направился к нему, покручивая дубинкой, как постовой ГИБДД полосатым жезлом. Славич сунул руку за спину и вырвал из-под рубашки нож с широким обоюдоострым лезвием. — Так где, говоришь, девушку спрятали? — нехорошо улыбаясь, спросил Корсаков. — Уйди, сволочь… Все равно, если один приедешь, ее зарежут. Как овцу зарежут, так и знай! — Наверное таким же ножом, да? — Корсаков показал движение влево. Славич рванулся в противоположную сторону. Толкнув кресло ногой, Корсаков отпихнул его к стене, и теперь они со Славичем стояли друг против друга, сторожа каждое движение противника. Внезапно напряженное лицо Славича прояснилось. Взглянув Корсакову за спину, он взвизгнул: — Бей, бей его! Игорь крутанулся на месте. Шар кистеня свистнул мимо головы, взъерошив волосы на виске. Парень увел кистень за спину, разгоняя для нового удара, и Корсаков резко выбросил кулак, ударив парня в грудь. Он почувствовал, как под костяшками пальцев сминается грудная клетка. Хрустнули кости, плечи парня подались вперед, как у птицы, складывающей крылья. Лицо скривилось, пошло резкими морщинами. Корсаков вырвал кулак, ощущая на пальцах теплую кровь. Хрипло кашлянув, парень стал заваливаться назад, но еще до того, как тело рухнуло на пол, края раны на груди зашлись шипящим огнем, изо рта хлынул зеленоватый пар. Лицо нападавшего почернело, обуглилось, по телу побежали огненные сполохи, и через несколько мгновений на полу осталась кучка пепла. — Ба-а, — почти насмешливо протянул Корсаков, — знакомые все лица! С кем же это ты связался, дурачок? Славич сделал резкий выпад ножом. Корсаков поймал его за руку, сжал запястье и подхватил выпавший из руки нож. Заломив Славичу руку, он повел его вниз по лестнице. — Ты ведь покажешь мне, где девушка, правда? Ты ведь не обманешь старого друга? — Да…да, покажу, — шипел Славич. — Пусти, гад, руку сломаешь. — Обязательно сломаю. Доигрался ты, Виталик, — ласково шептал Корсаков. Дикий крик заставил его резко обернуться. Через пролет лестницы на него летел, растопырившись летучей мышью, парень в широкой рубахе, у которого он отнял дубинку. Корсаков толкнул Славича в сторону и принял падающее сверху тело на широкий нож. Парень умер мгновенно, сбив телом Корсакова, перекатился через него и рухнул на Славича, копошившегося возле двери. Знакомо зашипело, лестница озарилась неверным светом. Славич в ужасе заорал, стряхивая с себя остатки одежды и пепел сгоревшего сподвижника. Корсаков подался вперед и тюкнул его дубинкой в темя, обрывая визгливый крик. — Спокойно, Виталик, сейчас поедем, — пробормотал он. Взлетев по лестнице, Игорь бросился в спальню, вытащил из-под кровати сверток с мечом, вернулся к двери, открыл ее и, взвалив Славича на плечо, осторожно выглянул в переулок. На улице никого не было. Ночь была душная, сквозь желтый свет фонарей едва угадывались точки звезд. Корсаков подбежал к машине Анюты, открыл пассажирскую дверцу и свалил Славича на сиденье. Бросив сверток с мечом назад, он расстегнул на Славиче наборный пояс и привязал его голову к подголовнику, чуть сдавив тонкую шею. Вернувшись к особняку, запер дверь, пробормотав: «Пусть папа думает, что я дома», уселся в машину и дал газ, скрывшись в одном из переулков. Он остановил машину под разбитым фонарем, обернулся к Славичу и похлопал его по щекам. Славич всхлипнул, закашлялся и открыл глаза. Постепенно взгляд его стал осмысленным, он дернулся, нашаривая ручку открывания двери, но ремень сдавил ему глотку. — Пусти… кх… задушишь, сволочь… Корсаков хлестко врезал ему по губам тыльной стороной ладони. Славич поперхнулся и заскулил. — Я не хотел, Игорек… вот чем хочешь поклянусь… — Не трать клятвы, Виталик. Куда ехать? — Я не знаю. Они знали, а ты их того… замочил… — А ты видел, что с ними стало? Ты знал, кто они. Глаза Славича забегали. Корсаков понял — сейчас соврет и снова врезал ему по губам. — Ну, знал? — Знал. — Дерьмо ты, Виталик, — брезгливо сказал Корсаков. — За что продался, а? — Тебе то какая разница, — внезапно рассвирепел Славич, но, задохнувшись, снова заскулил: — У них сила, они придут, рано или поздно… — Чьи это люди: Горланга или Хельгры? — Я не знаю. — Ладно, куда ехать? Ну, не молчи, Виталик. Я ведь могу и больно сделать. — На Левобережье, — решившись, прохрипел Славич, — там место есть, где в тридцатых годах врагов народа расстреливали пачками. Вот там и держат девку твою. — Хорошее место вы выбрали, хранители славянских традиций, — Корсаков включил зажигание. — Плевать мне на традиции! — презрительно скривив губы, сказал Славич. — Я давно уже ушел от этих славян замшелых. Слишком щепетильны оказались — чистоту предков блюдут, мать их! — Да, судя по всему, ты нашел себе друзей по душе, если она у тебя еще осталась. Ночь накрыла город. Машин убавилось, но Корсаков ехал, не нарушая правила, — не хватало еще, чтобы его остановили со связанным Славичем в салоне и мечом на заднем сиденье. По Тверской бродили любители ночных приключений, работали кафе, за столиками на улицах пили пиво, кофе. Возле стадиона «Динамо» клубилась толпа, группками стояли бойцы ОМОНа — видно, сегодня был футбольный матч, и фанаты никак не могли разойтись, переживая заново перипетии игры. За Соколом Корсаков свернул на Ленинградское шоссе. Славич сопел, закрыв глаза, изредка пробуя пальцами удавку, обвивавшую горло. — Может, отпустишь? — он скосил глаза на Игоря. — Ведь замочат меня. Они знаешь, какие… — Знаю, — кивнул Корсаков, — но это твои проблемы. Впрочем, если будешь себя хорошо вести — отпущу, как подъедем. Там что, дом заброшенный, подвалы какие или что? — Лес там, поляна, камни в круг лежат. Там раньше славяне свои праздники устраивали, пока не узнали, что по костям ходят. Я же говорю: сильно привередливые оказались. — А ты, значит, не привередливый, — усмехнулся Корсаков. — Нет, мне все равно. За кольцевой покажу, как с тылу подъехать. Через лес пойдем, а как к поляне выйдем, ты меня отпусти. Не то замочат, уроды. — Единожды предав… — пробормотал Корсаков, останавливаясь перед светофором недалеко от метро «Речной вокзал». Глава 16

За кольцевой автодорогой воздух стал прохладней. Славич уже несколько минут подсказывал Корсакову, куда ехать. Наконец свернули к темной громаде леса. Именно леса, поскольку парком назвать неухоженный участок, поросший елями, осинами, березами и орешником, было никак нельзя. Корсаков остановил машину, выключил двигатель и прислушался. Вокруг царила тишина. Шум города не долетал сюда, да и от кольцевой они отъехали по грунтовке на порядочное расстояние. Лес, замерший было при вторжении чужеродного тела, вновь ожил: заскрипел ветвями под несильным ветром, зашуршал хвоей под лапами ночных хищников, заухал голосами ночных птиц. Игорь вышел из машины, достал меч, затем отвязал Славича и за шиворот вытащил его из салона. Тот слабо корчился под рукой. — Что, страшно? — спросил Корсаков. — Страшно, — сознался Славич. Зубы у него выстукивали дробь, и можно было бы подумать, что он замерз, если бы вокруг не стояла июльская душная ночь. Корсаков заломил ему кисть левой руки и толкнул вперед: — Веди. Славич осмотрелся, подавшись вперед, пробормотал: «Кажись, сюда», — и медленно пошел вперед по едва различимой тропинке. Впрочем, Корсаков через несколько шагов убедился, что видит неплохо, несмотря на то, что ветви деревьев над головой скрыли даже звезды, а луна еще не взошла. — Сколько у нас времени? — шепотом спросил он. — Обряд начнется с восходом луны. — Что за обряд? — Не знаю. Я сам должен был участвовать впервые. Мы, когда откололись от язычников, организовали собственную группу. Мои сподвижники… — Представляю, каковы сподвижники, если ты руководитель. Хватит трепаться, шагай! Повеяло прохладой. Сквозь деревья Корсаков различил водную поверхность. Вдалеке, на другом берегу, высились городские многоэтажки, из-за них уже показался серебристый край луны. — Торопиться надо, как бы не опоздать, — проворчал Славич, пытаясь освободить руку, зажатую Корсаковым. — Не дергайся, — предупредил Игорь, кольнул его в зад острием меча, но хватку ослабил. Славич ойкнул, подпрыгнул и потрусил вперед. Вскоре они свернули вглубь леса, который становился все дремучее. Поваленные стволы, покрытые мхом, скользили под ногами, кустарник цеплялся за одежду, вязал ноги, под ногами иногда чавкало, будто они пробирались по болоту. Наконец деревья впереди поредели. Прошли еще несколько шагов. Сквозь редкие кроны сосен Корсаков увидел полную луну, круглую и красноватую, окруженную серебристым ореолом. Подлесок закончился, под ногами была земля, едва присыпанная павшей хвоей. Впереди между стволов сосен задрожал, затрепетал далекий огонек. Славич остановился. — Все, дальше не пойду, иначе убьют они меня. — А дальше и не надо, — раздался за их спинами негромкий голос. Корсаков обернулся, и в тот же миг его схватили крепкие руки, у горла он ощутил холодную сталь. Меч у него отобрали, он выпустил рукоять без сопротивления. Он уже давно понял, что за ними следят и сопровождают, — примерно с тех пор, как они выбрались из бурелома и решил, что так оказаться рядом с Анютой будет проще, чем искать ее в темном лесу. По стволу огромной сосны скользнула тень, затрепетал плащ. Высокий человек мягко опустился на землю прямо перед Корсаковым. Свет луны тускло отразился в кожаных доспехах. — Приветствую тебя, Бальгард, — сказал мужчина, наклонив голову. — Мы ждали вас. — Я обещал — я сделал, — забормотал Славич. — Привел его и… Мужчина в плаще сделал знак. Раздался глухой удар, на лицо Корсакову брызнуло чем-то горячим, мерзким. Удар боевой палицы по затылку проломил Славичу голову. Он умер мгновенно, не успев еще осесть на землю. Корсаков угрюмо посмотрел на лежавшее возле ног тело. — Единожды предав… — пробормотал он. — Ты прав, Бальгард. Он был предателем. Кроме того, мы добились, чего хотели, и теперь уходим из этого мира. Следов оставлять мы не должны, а тем более свидетелей. Мы вернемся под твоим предводительством, когда настанет час. — Зачем вы похитили девушку? — Нам нужна твоя сила, Бальгард. Знание, переданное девушке Белой Праматерью, бесценно, но бесполезно до определенного момента. Мы помним посещение подземного мира Праматерью шестьдесят лет назад. Она испугалась, она не поняла наших целей, устрашилась того, что увидела в наших душах. Наследница Праматери бесполезна для нас на данном этапе… Корсаков мгновенно оказался возле него, занося кулак. Мужчина, не дрогнув, смотрел ему в глаза. Браслет на правой руке Корсакова налился оранжевым светом. — Если ты ударишь меня этой рукой, я умру, — спокойно сказал мужчина. — Я умру для этого мира, но никто из наших не может умереть здесь, не восстав в мире без солнца. Даже те, кому в грудь вбивали осиновый кол. Смерть означает запрещение появляться здесь. Это страшная кара, поверь, довольствоваться только рассказами тех, кому удается проскользнуть сюда, минуя Врата. Я исчезну, но Наследницу Праматери ты не увидишь. — Кто ты? — Я — Горланг. Я лишь хочу стать твоим другом. Корсаков выругался длинно и витиевато. Острие меча снова уперлось между лопатками, и он расслабился, исподлобья глядя в черные провалы глаз Горланга. — Ты так ничего и не понял, — тихо сказал Горланг. — Белая Праматерь дала тебе силу, но не дала знаний. Сила без знаний лишена смысла, но нас это устраивает. Здравого смысла достаточно и у нас, а высший смысл — понятие отвлеченное. Мы постигнем его, когда добьемся цели с твоей помощью, и тогда знания Наследницы пригодятся. Не раньше. Твоя девушка поняла все правильно, она жаждет воссоединиться с тобой, но время еще не пришло. — Вы рискнете шантажировать меня? — спросил Корсаков. — Никто не рискнет шантажировать Бальгарда, мы лишь хотим, чтобы ты принял нашу сторону. Ты не пожалеешь, сын Асдина. — Хельгра умнее тебя, — заметил Корсаков. — Но мы дальновиднее. Ты не пресытишься Наследницей Праматери и хотя бы потому не перейдешь на сторону Хельгры. — Где Анна? Горланг развел руками. Лес расступился, словно деревья шагнули назад, открывая вход на большую поляну. В центре поляны горел костер. Пламя озаряло семь массивных валунов, выглядывавших из травы, как спины затаившихся животных. Вокруг камней кружил хоровод из семи девушек, одетых в длинные белые рубахи. Волосы их были распущены, заунывная песня вплеталась в шум ветра. По очереди подходя к стоявшему рядом чану, девушки снимали рубашки, окунали их в чан и шли к костру. Отжимая мокрую ткань, они гасили огонь, и когда он почти исчез, оставив отдельные языки, по поляне пополз удушливый аромат трав. Девушки вышли из круга и поднялись на камни, спиной к костру, каждая на свой, раскинув руки и запрокинув головы к повисшей над поляной луне. Из темноты леса появились три фигуры. Две женщины вели под руки Анюту. Корсаков рванулся вперед, но к горлу ему приставили клинок. — Ты узнаешь этот меч, Бальгард? — голос Горланга был спокоен и немного насмешлив. — Ты нужен нам живой, но сойдет и тело Бальгарда. Оно заменит нам знамя — тело павшего героя. «Ладно, подождем, что дальше», — подумал Корсаков, гася вспыхнувшую в груди ярость. Анюта двигаясь вдоль камней, обошла девушек. Каждая при ее приближении становилась на колени и дарила ей поцелуй… Анюта словно прощалась с подругами, прощалась с тем, чего больше никогда не увидит. Лицо у нее было спокойное и отрешенное. Она вошла в круг. Угли парили, дым стелился над травой. Кое-где из костра выбивались редкие языки пламени. Анюта шагнула вперед, встала на угли и, медленно притоптывая, затянула странную песню. На ее груди Корсаков заметил медальон с драконами. Постепенно ритм убыстрялся, голос девушки взлетел над поляной, дым, что стелился по земле, стал собираться вокруг ее ног, подниматься все выше и столбом вытягиваться в небо. Пронзаемый лунным светом, он стал похож на колонну, что упиралась вершиной в звездное небо. Девушки сорвались с камней и завели вокруг них новый хоровод. Шаги их все убыстрялись, пока они не перешли на бег, кружась в диком танце. Камни дрогнули. Сбрасывая с боков траву, корни и землю, они поднялись и медленно закружились вокруг костра с танцующей на углях Анютой. Поднимаясь все выше, они вращались стремительней и стремительней и вот уже воздвигли вокруг девушки непроходимую стену. Из— под земли вырвался поток света, окутал фигуру Анюты. Она замерла, воздев руки. Свет налился багрянцем. На глазах Корсакова земля разверзлась, и Анюта медленно, словно стояла в тонущей лодке, погрузилась в нее. Вот в последний раз мелькнуло милое лицо, спокойное, но смертельно бледное, и она исчезла, словно земля затянула ее. Из провала ударили багрово-черные языки огня. — Ты увидишь ее, — шепнул Горланг. — Она будет ждать своего героя. Все та же плохо скрытая насмешка окончательно взбесила Корсакова. Подавшись головой назад, он закусил приставленное к горлу лезвие меча зубами и локтем со всей силы двинул того, кто стоял сзади. Позади охнули, хрустнули кости. Рукоять меча привычно, словно только и ждала этого, легла в ладонь. Горланг отшатнулся, Корсаков рубанул сверху. Возникшая сбоку палица отвела смертельный удар — острие меча прочертило от плеча к животу Горланга ровную линию. Доспехи разошлись ветхим тряпьем, края раны раскрылись, и Горланг, глухо вскрикнув, завалился назад. Корсаков прыгнул, мечтая об одном — пригвоздить его к земле, увидеть, как зашипит, испаряясь плоть, но перед ним выросла пригнувшаяся к земле коренастая фигура. Палица уже летела в лицо, и Корсаков смог только отпрянуть в сторону, пропуская удар мимо. Горланга подхватили под руки и потащили в темноту. Корсаков полоснул поперек уродливой морды, увернулся от топора, с горечью видя, что теперь от врага его отделяет толпа монстров. Он яростно крикнул, бросился прямо на толпу, рубя и протыкая ставшие внезапно медлительными и неуклюжими фигуры, но их было слишком много. Внезапно передний ряд латников Горланга рассыпался. Корсаков пригнулся, уловив знакомый звук лопнувшей струны. Над головой со стороны леса полетели арбалетные болты. Мимо Корсакова пронеслись одетые в кожаные куртки солдаты ордена с мечами и боевыми топорами в руках. Монстры встретили их бешеным ревом. — Не теряйте времени, Игорь Алексеевич, — голос магистра покрыл шум битвы. — Вы еще сможете спасти Наследницу Праматери. Не раздумывая Корсаков бросился к костру, проскользнул между стремительно вращающимися камнями. В последний момент он почувствовал, как земля подалась под ногами и полетел в бездонную пропасть. — Спасибо, магистр, — успел крикнуть он, пока земля не сомкнулась над головой. * * *

Схватка между солдатами ордена и монстрами стихала. Клыкастые твари оседали грудами пепла под ударами мечей и топоров. Горланг лежал на краю поляны, зажимая длинную рану, нанесенную Корсаковым. Лицо его подергивалось, и по мере того, как силы оставляли его, сквозь человеческое лицо все чаще проступала бесстрастная багровая маска с синими прожилками. В фасеточных глазах была покорность судьбе, но светилось в них и торжество. Магистр опустился рядом с ним на одно колено. — Все было честно, Инквизитор, ты видел, — прохрипел Горланг. — Если не считать того, что ты обманом заманил Бальгарда. Он не простит вам похищения Наследницы. — Даже если Наследницу не успеют спрятать от него, он слишком щепетилен, чтобы поддаться чувствам и принять чью-то сторону, поддавшись сиюминутному порыву. — Ты получил личного врага, враг этот — Бальгард, — напомнил магистр. — Что мне личный враг, что мне смерть в этом мире? Мне хватит и моего. Зато я открыл сыну Асдина Врата в мир без солнца. Я сумел заставить его войти, не оставив времени на размышления. — Он и так был бы нейтрален, но теперь, прежде, чем рассудить вас, он прольет реки крови — месть для него новое чувство, а всесилие развращает. Я оставлю тебе возможность появляться здесь, если ты скажешь, чем вы воздействовали на память Наследницы. — Никогда! — Горланг хрипло закашлялся, но в глазах по-прежнему светилось торжество. — Никогда я не открою тебе этого. Память вернется к ней нескоро, а пока пусть правит в мире без солнца сила, не замутненная знанием. — Так отправляйся в преисподнюю! — магистр выхватил из-под плаща кинжал с рукоятью в форме креста, схватил Горланга за волосы и, откинув ему голову, полоснул по горлу. Он успел отпрянуть, прежде чем из разверстой раны выплеснулась тугая струя крови. Горланг забился, заскреб ногами, взрывая землю. Черные глаза, разделенные шестигранной сеткой, помутились. В ране вспыхнул огонь, побежал по телу, расширяясь, оставляя за собой пепел. Магистр не отвел взгляд, пока враг полностью не обратился в прах. Лицо его дергалось, на виске билась вена. Спрятав кинжал, он резко повернулся и не оглядываясь пошел прочь. * * *

Темнота уступила место искрящемуся туману. Было тепло и безветренно, незнакомые запахи окружали Корсакова. Сжимая в руке меч, он шагнул вперед, всматриваясь в туман. — Анюта! — позвал он негромко. Туман поглотил его голос без остатка, без эха, без отголоска. Осторожно ступая, Игорь сделал несколько шагов вперед, и пелена внезапно кончилась, будто кто-то поднял занавес. Он стоял на вершине холма, а внизу расстилалось зеленое лесное море. Кроны деревьев казались мягким ковром. Справа лес обрывался на берегу океана, и изумрудная зелень уступала место белоснежной полоске песка. А дальше катились лазурные волны. — Это куда ж я попал? — пробормотал Корсаков. — Здравствуй, Бальгард. Он резко обернулся. — Черт возьми, радость моя! — воскликнул он при виде подходящей к нему Анюты. — Нельзя же так людей пугать! — Тебя невозможно испугать, сын Асдина, — сказала девушка. — Наконец-то мы вместе, и пророчество начнет исполняться. Корсаков поймал ее взгляд, и по спине побежали мурашки — глаза Анюты были по-прежнему прекрасны, но он не нашел в них того, что было в ее взгляде прежде: живости, ума, энергии. Не было в ней и прежней взбалмошности, скрытого своеволия, бесшабашности, присущей современным московским девчонкам. — Что они с тобой сделали? — прошептал Корсаков, привлекая девушку к себе. — О чем ты? Мы же вместе, мы рядом, и мы не дадим погибнуть этому миру во вражде и злобе, Бальгард. Игорь снял с ее шеи медальон и зашвырнул его в туман. — Ты помнишь мое имя? — с затаенной надеждой спросил он. — Твое имя знают все, сын Асдина, великий Бальгард. — Ну, мать вашу за ногу, господин Горланг… — Что ты сказал? — Ничего, — буркнул Корсаков. Обняв Анюту за плечи, он повернулся к океану. — Почему здесь не так, как на картине? — А-а-а… это иллюзия, — Анюта взмахнула рукой, и лес, песчаный пляж и океан подернулись рябью и исчезли, как мираж. Перед ними, в долине, пролегал перешеек, зажатый зловонной трясиной. Справа подступали подернутые дымкой горы, слева — холмистая равнина. — Вот теперь я вижу, что мы на месте, — угрюмо сказал Корсаков. — Не ожесточись душой, Бальгард, — тихо сказала девушка. Корсаков криво улыбнулся. — Ни за что, — сказал он и пробормотал так, чтобы Анюта не услышала: — Месть — блюдо, которое надо есть холодным. Он поцеловал ее в висок, обнял за плечи, и они стали спускаться в долину.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 91011 12 Следующая ⇒