Annotation 4 страница

Анюта сидела на полу возле ног Лады Алексеевны, держась за ее руку. — Надо бы позвонить в милицию и в «скорую», — сказал Игорь. — Позвони, — безразлично ответила Анюта. Корсаков вышел в прихожую. На стене висел старинный дисковый телефонный аппарат, если и не ровесник Белозерской, то немногим моложе. Корсаков снял трубку, набрал «ноль— два». Дежурная приняла вызов, переспросила адрес. Игорь с трудом вспомнил номер дома. Позвонил в «скорую помощь», обрисовал ситуацию. Равнодушный голос подтвердил, что бригада выезжает. На вопрос Корсакова, когда ожидать приезда, сказали, что теперь спешить некуда. Игорь подумал немного и набрал номер Александра Александровича. Ответил молодой женский голос. Корсаков назвался. Через минуту в трубке зазвучал баритон Сань-Саня. — Кручинский слушает. — Мы с Анютой находимся у Лады Алексеевны, — сказал Корсаков. — Она… — Что вы там делаете? — Если вы не будете перебивать, узнаете об этом гораздо быстрее. Лада Алексеевна умерла. Я вызвал милицию и «скорую». В трубке послышалось сдавленное ругательство. Корсаков ждал. — Игорь, я вас прошу, оградите Анну от ненужных расспросов, — голос Сань-Саня звучал почти по-человечески. — Ну, следователь там, врачи. — Об этом я и сам догадался. — Очень хорошо. Не позволяйте рыться в вещах Лады Алексеевны, я буду минут через сорок, — Александр Александрович положил трубку. Корсаков вышел в чистенькую кухню, закурил, выпуская дым в форточку. За окном летал тополиный пух, в заросшем высокой травой палисаднике доцветала сирень. Корсаков заглянул в спальню. Железная кровать с шишечками была аккуратно застелена, на трюмо, придавленный массивной стеклянной пепельницей, лежал сложенный пополам лист бумаги. Шторы были задернуты, и комнате царил желтый полумрак. Игорь зашел посмотреть, как Анюта. Девушка сидела возле стола и, подперев кулачком щеку, смотрела в окно. — Я пойду на улицу — встречу милицию и «скорую», — сказал Корсаков. Она кивнула, не поворачивая головы. Игорю захотелось подойти и обнять ее, разделить горе, но он не стал мешать — нет ничего хуже, когда кто-то влезает в душу с соболезнованиями, мешая проносящимся в голове воспоминаниям о только что ушедшем человеке. Он спустился во двор. Пожилой мужчина в домашних тапочках, тренировочных штанах и рубашке навыпуск подметал двор тощей метлой. Увидев Корсакова, он настороженно приблизился к нему. — Издрастуй, — метлу он держал, как дубину, двумя руками. — Что ходишь здесь? — Добрый день, — ответил Корсаков. — Вот, в гости приехали. К Ладе Алексеевне. Только беда случилась. — Какая-такая беда? — Умерла Лада Алексеевна. — И-и-и, — затянул мужчина. — Ай беда… А ты кто ей будешь? — Я с ее внучкой приехал, — пояснил Корсаков. — С Анюткой? Ай, какое горе, — мужчина переложил метлу в левую руку и протянул правую Корсакову. — Я — Ильдус, сосед, вот здеся живу, — он указал метлой на пристройку, — дворник я. И отец здесь дворником был, и я теперь, — мужчина наклонился вперед и понизил голос: — Отец рассказывал, как Ладу арестовали. У-у-у… стрельба была, бандит чекиста зарезал, другой чекист его застрелил, всех арестовал, и Ладу. Посадили ее далеко, на севере она сидела — сама мне говорила. А вернулась из тюрьмы, отец мой уже помер. Не дождался ее. И бабушка Лады тоже померла. А отец за их квартирой смотрел, берег. Хорошие люди — так говорил. Корсаков угостил его сигаретой. Мужчина положил ее за ухо и заковылял в пристройку. Игорь прошел за угол дома, где видел цветущую сирень, влез в кусты и наломал огромный букет. Вернувшись во двор, он положил букет на заднее сиденье «daewoo». Он уже не помнил, когда дарил Анюте цветы, так пусть хоть сегодня что-то отвлечет ее от тяжелых мыслей. Из подъезда вышла Анюта, присела на скамейке возле подъезда. Корсаков устроился рядом. Анюта попросила у него сигарету, закурила. — Ты знаешь, я хотела проститься, — сказала она, — но вдруг поняла, что прощаться не с кем. Бабушки там нет. Она ушла, осталась лишь оболочка. Пустая оболочка. Я лучше запомню ее живой. Корсаков обнял ее за плечи, она положила голову ему на плечо. Он заглянул ей в лицо. Глаза у Анюты были печальные, будто погасшие, но сухие. Хлопнула дверь пристройки. Дворник, с круглым подносом в руках, подошел к ним. На подносе стоял графин, четыре стопки, тарелка с нарезанным копченым мясом и блюдечко с дольками соленого огурца. — Издрастуй, Анютка. — Здравствуй, дядя Ильдус. — Вот, помянуть нужно Ладу, — он обернулся к пристройке, что-то гортанно крикнул. Из двери выскочила женщина в теплом халате, засеменила к ним. Ей вслед глядел мальчишка лет семи в тюбетейке и коротких штанишках. — Чего кричишь? Такое горе, а ты кричишь. Здравствуй, Аня. — Здравствуй, тетя Наиля. Ильдус передал поднос жене, сам уселся на скамейку, открыл графин, разлил по стопкам водку. Корсаков взял стопку, поднялся, уступая место женщине. Она благодарно кивнула. Выпили не чокаясь. Водка была холодная, как из сугроба. Игорь взял с тарелки пласт мяса, пожевал. — Бери еще, — сказал Ильдус, — родня из Татарстана прислала. В Москве такого не найдешь. — Спасибо, — Корсаков потянулся к тарелке. — А что, в Москве мясо пропало? — Это конина, — пояснила Анюта. Конину Корсаков до сих пор не пробовал. Он прислушался к своим ощущениям. Нет, ему решительно было все равно: мясо как мясо. Через арку во двор вошел мужчина в милицейской форме с погонами старшего лейтенанта. Китель был расстегнут, галстук милиционер нес в руке. — Добрый день. Хотя, какой добрый? — сам себя поправил мужчина. — Позвонили мне, вот пришел. Что, преставилась Лада Алексеевна? — Издрастуй, Петрович, — ответил Ильдус, наливая водку. — Участковый наш, — пояснил он Корсакову. — Вот, поминаем. Ты будешь? — Помяну, пока следователь не приехал, — старший лейтенант снял фуражку, перекрестился и залпом проглотил водку. — Хорошая женщина была, — чуть сдавленным голосом заметил он. Взяв дольку огурца, с хрустом разжевал: — Кто присутствовал при… э-э-э… — Мы были, — сказала Анюта, выразительно глядя на Корсакова. — Она тихо померла, не мучалась. — Ну и слава Богу! Помню, поясницу у меня прихватило, так она пришла. Как узнала — так до сих пор и не ведаю, заставила лечь на брюхо, руками поводила, и как рукой сняло, — сказал старший лейтенант, пытаясь прицепить галстук. — Да, а наш-то иголку тогда проглотил, — Наиля обернулась к ребенку и погрозила ему. — У-у-у, окаянный! … Так Лада иголку прямо из живота вытащила. И дырки не осталось. Мы потом на рентген ходили, так врачи не поверили. Врет, говорят, бабка ваша. Не было иголки. А как не было, когда… Во двор въехал милицейский «газик». Участковый вытер губы и поспешил навстречу штатскому, выбравшемуся из машины. Козырнул, они обменялись рукопожатиями. Штатский приблизился к подъезду. Глаза у него были покрасневшие то ли от бессонной ночи, то ли с похмелья. — Оперуполномоченный капитан Симонихин. Кто из родственников умершей присутствует? — Я внучка, — Анюта поднялась со скамейки. — Пойдемте, я все покажу. Симонихин открыл дверь, пропуская ее. Следом за Анютой в подъезд вошел мужчина в очках с чемоданчиком в руке и молоденький лейтенант. — Капитан, на два слова? — попросил Корсаков. — Слушаю вас! — Я присутствовал при смерти Лады Алексеевны. Мне бы не хотелось, чтобы Анну Александровну донимали вопросами… Сами понимаете ее состояние. Я могу все рассказать. — Хорошо, пойдемте наверх. В комнате, где скончалась Белозерская, Анюта, стараясь не смотреть на ее тело, рассказывала мужчине с чемоданчиком — судмедэксперту, как все произошло. Корсаков прислушался. По словам Анюта выходило, что они сидели, пили чай, и вдруг бабушке стало плохо. Этой версии Корсаков и решил придерживаться. Симонихин прошелся по комнате, остановился перед разодранной картиной, вопросительно посмотрел на Корсакова. Анюта, перехватив его взгляд, объяснила, что бабушка была иногда не в себе — жертва сталинских репрессий, полжизни в лагерях и спецбольницах, и, видимо, в один из приступов уничтожила полотно. — Художественной ценности картина не представляла, — вставил слово Корсаков. Капитан пригласил его пройти на кухню. Присев на табурет, он достал из папки лист бумаги и привычно стал вести запись. Корсаков автоматически отвечал на вопросы, чуть замявшись при упоминании места жительства. В конце концов он назвал адрес квартиры, где жила бывшая жена с дочкой — он до сих пор был там прописан. На вопрос, кем он приходится Анне Александровне, сказал, что ее друг. Из других родственников назвал Александра Александровича Кручинского, племянника Белозерской. На кухню заглянул врач, отозвал капитана в сторону. Корсаков услышал, как он шепотом сообщил, что признаков насильственной смерти нет и можно увозить труп. Симонихин кивнул, отпуская врача. Расспрашивая о причинах смерти, капитан вяло, скорее по привычке, попытался поймать Игоря на несоответствиях с показаниями Анюты, но потом, поморщившись, прекратил ставить неуклюжие ловушки. Действительно, о чем тут говорить, если померла старушка восьмидесяти с лишним лет. — Курить хочется, — пожаловался Симонихин. — Пойдемте на лестницу. Они спустились на пролет к низенькому окошку. Навстречу поднимались санитары «скорой помощи» и врач. Капитан показал им квартиру добавив, что сомневаться в причинах смерти нет. Корсаков прикурил, поднес зажигалку Симонихину. Они дружно задымили. Выглянувший на лестницу лейтенант поманил Симонихина. Корсаков увидел, что он показывает капитану листок бумаги. Кажется, тот, что лежал на трюмо в спальне Лады Алексеевны. Симонихин пробежал бумагу глазами и, с интересом взглянув на Игоря, велел лейтенанту возвращаться в квартиру. — Давно вы знакомы с покойной? — спросил он, спускаясь к окну. — Сегодня познакомились. — Странно, — Симонихин затянулся, поднял голову, выпуская дым в низкий потолок. — А о завещании Белозерской вы что-нибудь знаете? — Нет. Что странного вы находите в том, что я встретился с Ладой Алексеевной только сегодня? Возможно Анна Александровна мимоходом упоминала обо мне в разговорах с бабушкой, но сегодня Белозерская пригласила нас впервые. — Что странного? — переспросил капитан. — Мы нашли рукописное завещание, заверенное свидетелями — кажется, соседями. Белозерская завещала квартиру вам, Игорь Алексеевич. — Для меня это тоже удивительно. А-а-а, понимаю. «Квартирный вопрос их испортил», — процитировал Корсаков. — Поверьте, капитан, о существовании Белозерской я, конечно, знал, но про квартиру не имел ни малейшего понятия. — Разберемся, — Симонихин заплевал окурок и бросил его в пролет лестницы. — Не уезжайте пока. — Хорошо. Со двора послышались голоса. Корсаков посмотрел в окошко. К подъезду, в сопровождении трех охранников, стремительно шагал Александр Александрович. Полы пиджака развевались, галстук летел над плечом, лицо было хмурое, озабоченное. Видимо, его джип под арку не прошел по габаритам и Сань-Саню пришлось идти пешком. Широко поводя руками, он расставил охранников во дворе. — Это еще кто? — спросил Симонихин. — Племянник Белозерской, отец Анны Александровны, — сказал Корсаков, криво улыбаясь, — депутат Государственной Думы. Симонихин выругался. Хлопнула дверь подъезда, послышались торопливые шаги. Александр Александрович, шагая через две ступени, взлетел по лестнице. — Где моя дочь? — спросил он в пространство. — В квартире, — ответил Корсаков. — Там врач «скорой» и судмедэксперт. — Вы кто? — Сань-Сань уставился на Симонихина. Капитан представился, пояснив, что его присутствие необходимо по закону. — Необходимость отпала, — имея в виду свое появление, сообщил Александр Александрович. — Заканчивайте процедуры и можете быть свободны, — он поднялся к квартире, рывком распахнул дверь и исчез в прихожей. — Ну и гусь, — пробормотал Симонихин. — Еще какой, — подтвердил Корсаков, прислушиваясь. Ему почудилось движение на первом этаже. Шаги были неторопливые, но уверенные — человек не таился, просто не спешил. Капитан, казалось, ничего не слышал. Он достал пачку сигарет, вытряс одну и похлопал по карманам в поисках зажигалки. Поднимавшийся по лестнице человек остановился на пролет ниже, поднял голову, и Корсаков понял, что ждал его появления с тех пор, как умерла Белозерская, — на лестнице стоял магистр. — У вас была зажигалка, — сказал капитан и осекся. Краем глаза Корсаков заметил, как магистр сделал рукой чуть заметный жест. — Впрочем, пойду, посмотрю, как там, — Симонихин спрятал сигареты и, поднявшись по лестнице, исчез в квартире. Скупая улыбка тронула губы магистра. Странно, но Корсаков больше не чувствовал в его присутствии ни робости, ни тем более страха. Он спокойно ждал, пока магистр приблизится. Тот был, как обычно, в длинном плаще и черной рубашке, застегнутой под горло. Седые на висках волосы лежали аккуратной волной, глаза слегка щурились. Казалось, он был рад встрече. Они не виделись с тех пор, как Игорь передал ему колоду таро Бафомета, за которой и орден магистра, и противоборствующая сторона устроили весной нешуточную охоту. — Здравствуйте, Игорь Алексеевич. Руки не подаю, думаю, вы проигнорируете. — Правильно думаете, — кивнул Корсаков. — Здравствуйте. Почему-то я не удивлен, видя вас здесь, и все же: что вас сюда привело? — Я почувствовал мощнейший выплеск энергии. На нашем жаргоне это называется «смерть ведьмы». Не напрягайтесь, в данном случае я не хотел оскорбить Ладу Алексеевну. Это общее название перехода тела из физического мира в мир астральный. Конечно, у большинства людей смерть не сопровождается подобными катаклизмами, но, как вы уже поняли, госпожа Белозерская не была обычным человеком. — Почему я оказался в центре событий? — Я, Игорь Алексеевич, не больше вашего склонен продолжать наше знакомство, — сухо сказал магистр, — но есть вещи, которые я бессилен изменить. Лада Алексеевна избрала вас и вашу подругу своими наследниками. Не знаю, хорошо это или плохо. Просто не в силах определить… Решать вам, но, как и прежде, вашим душам суждено скитаться во Времени. Возможно, в конце концов вы достигнете исходной точки, в противном случае удел ваш — Вечность. Хотя, что такое вечность, по сравнению с вашей жизнью? И что такое жизнь, по сравнению с тем, что вас ждет? — А нас спросить было нельзя? — сдерживаясь, полюбопытствовал Корсаков. — Ваш жизненный опыт вряд ли подсказал бы вам правильное решение. Госпожа Белозерская взяла на себя труд обеспокоиться вашим будущим, и это я обсуждать не намерен. Ее полномочия настолько превосходили мои собственные, что никаких претензий я принять не могу. Лада Алексеевна являлась хранительницей ключа от Золотых Врат, а я всего лишь солдат, призванный обеспечить равновесие, достигнутое тысячелетия назад. — Если бы вы мне еще объяснили, что это за золотые ворота, было бы совсем хорошо, — сказал Корсаков. — Золотые Врата — это, в сущности, место на Земле, через которое в этот мир может проникнуть нечто, способное изменить ход истории. Существует так называемый «культ врат» — ритуал, закрывающий нечисти выход в наш мир. Определение «нечисть», в данном случае, подразумевает существа, настолько отличные от человека как в физическом, так и в духовном плане, что проще сосчитать сходства, чем различия. Нечисть и нежить — это обитатели Нижнего мира. Вы, конечно, знаете, что деление на три мира встречается в разных вариантах у всех народов: мир Богов, мир людей и мир нечисти. Общее во всех мифах одно — путь в нижний мир заповедан людям. Это ничего, если я прочитаю вам небольшую лекцию? — Будьте так любезны, иначе мне придется вновь тыкаться, как слепому котенку, а вы ведь этого не хотите. — Упаси Боже! — магистр улыбнулся одними губами. — С нас достаточно глупостей, которые вы натворили в прошлый раз… Итак, легенда об Атлантиде — лишь описательный вариант Нижнего мира. Самое страшное, что она близка к истине. Представьте себе некую высокоразвитую цивилизацию, существовавшую в незапамятные времена в северных широтах и погибшую под натиском обледенения и других всепланетных катаклизмов. Согласно легенде часть атлантов отступила в Тибет, часть погибла, а часть ушла в подземные пустоты. Одно допущение предполагает другое: последние выжили. Как вы полагаете, могли бы они создать высокоразвитую техническую цивилизацию? — магистр подождал немного, но, видя, что Корсаков отвечать не намерен, продолжил: — Вряд ли. Если бы и смогли, то техногенную активность давно бы обнаружили со спутников, а никаких сведений о такой активности нет. Как пошла бы биологическая эволюция в условиях отсутствия фотосинтеза, неизвестно, но это была бы эволюция гоминид с преобладающим развитием психики и интеллекта. Очевидно одно: в условиях пещер и подземных пустот, как бы велики они ни были, атланты могли развиваться исключительно как носители психической энергии. Другие виды энергии в условиях подземелья использовать невозможно. Иными словами, они обитают в мире психообразов, общаются психообразами и умеют проникать в психический мир людей в виде кошмаров, навязчивых идей, маниакальных состояний. Некоторые, впрочем, имеют возможность появляться у нас в физическом теле. Они превращают людей в «одержимых бесами» и тем заставляют служить себе. — Какое широкое поле для теоретизирования психологам и криминалистам открывает ваша абстракция, — усмехнулся Корсаков. — Вы городите допущение на допущение и пытаетесь на основе этого делать выводы. — Вы напрасно иронизируете, Игорь Алексеевич. Если я говорю «допустим», то допустить должны вы. Существование подземного мира для меня данность, не подлежащая обсуждениям. Вы, по-моему, на себе почувствовали реальность кошмаров, наведенных жителями подземного мира, — магистр протянул руку и пальцем указал на синяк, украшавший шею Корсакова. — Ваше счастье, что вы смогли проснуться, милейший. А, скорее всего, вы должны благодарить госпожу Белозерскую за то, что до сих пор дышите и живете как нормальный человек, а не растение, способное только поглощать пищу и выводить из организма токсины. Те из подземных атлантов, кому удалось проникнуть на поверхность, породили легенды о вампирах — вечно живой нечисти, пьющей кровь и боящейся солнечного света. Другие, принимая привлекательный психообраз гномов и «хозяек медной горы», открывали людям горные месторождения. Вроде помогали людям, но что есть шахта, как не канал в земле, в котором пульсирует солнечная энергия человеческой психики? И люди гибнут в забоях, отдавая свою энергию миру мрака и холода. — Слишком длинная предыстория, — сказал Корсаков. Ему захотелось подняться в квартиру: Анюта там одна, а присутствие папаши вряд ее успокоит. — Короче не получится. Я сублимирую сейчас тот материал, на освоение которого у вас уйдут месяцы, если не годы. Индоарицы, вероятно через тибетских атлантов, знали о существовании Атлантиды. В каждом селении принимали меры, чтобы через зоны геомагнитных аномалий к ним не проникла нечисть. Профессор Барченко искал «Золотые Врата» на Новой Земле, хотя с относительным успехом он мог вытащить нежить прямо к порогу известного здания на Лубянке. Просто на Новой Земле это сделать проще, но в любом случае в ритуале открытия «Врат» должна участвовать Мать-хранительница, Белая Праматерь. Ею была Лада Алексеевна Белозерская. Насколько мне известно, она передала знание о ритуале своей внучке — Анне Кручинской, вашей… э-э-э… подруге. Теперь она станет объектом охоты для тех, кто «опекал» госпожу Белозерскую от имени правительственных спецслужб, для дураков, «ищущих посвящения» и одержимых демонами, сиречь, ставленников подземного мира. Корсаков, только и мечтавший о том, когда магистр закончит вещать и оставит его в покое, насторожился. — Лада Алексеевна сказала, что передает знание Анюте, а силу мне. Что это значит? — То, что применение силы способен верно контролировать лишь мужчина благодаря особенностям своего сознания. Женщины, конечно, и слышать об этом не хотят, но вы-то знаете, что в большинстве им присущи импульсивность и отсутствие логики. Принятие женщинами решений зависит от интуиции, и, как это не прискорбно, подсознание превалирует над доводами разума. Я думаю, вам отведена роль… как бы это правильно выразить? … наставника… нет, регента, что ли, при царствующей, но не обремененной жизненным опытом особе. И еще, Игорь Алексеевич, понравится вам или нет, но род Матерей-хранительниц не должен прерваться на Анне Александровне. — Она только об этом и мечтает, — пробормотал Корсаков. — Торопиться, конечно, не следует, но… — Я вас успокою: мы не торопимся. — Ну, у меня просто камень с души свалился, — магистр скривил губы. — А почему бы вам самим не заняться Атлантидой? Возможности у вас немалые, это я хорошо помню. — Орден не занимается обитателями Нижнего мира, — терпеливо пояснил магистр, — не наша епархия. Устранять тех, кто прорвался в этот мир, кто ищет связи, кто «одержим бесами» Нижнего мира — это наша прерогатива. Мы даем им то, чего так алчут их хозяева, — магистр сбился на пафос, но похоже, он произносил формулу, принятую при основании своего ордена, — свет и пламя. Огонь аутодафе и ослепляющий солнечный свет. — Ваш орден, случайно, не Игнатий Лойола основал? — спросил Корсаков. — Он лишь подбросил веток в затухающий костер, — сухо ответил магистр. — Сплошные метафоры… Ну, а что вы посоветуете мне по старой дружбе? — Один мудрец сказал: совета обычно спрашивают, чтобы ему не следовать, но я все же пренебрегу этим предупреждением. Рекомендую вам оставаться нейтральным и не терять свободы выбора. Заключить сделку с Нижним миром, неважно с какой целью, великий соблазн, которого трудно избежать. Однако обратного пути не будет. Бесам служат, но еще никому не удавалось подчинить их своей воле. Не пытайтесь даже пробовать, несмотря на перешедшую к вам силу — вы еще не умеете ею управлять. Вы проиграете. И, как следствие, попадете под удар ордена. — Может, мне перейти на службу к вам? — вкрадчиво спросил Корсаков. — Не искушайте, Игорь Алексеевич. Вы не представляете, что значит вступить в наши незримые ряды. Железная дисциплина и гарантия рано или поздно погибнуть по приказу. Позвольте сделать вам комплимент: вы из тех, кто сам выбирает дорогу и врагов, так оставайтесь вольным в своих решениях. И все же, вы поселились в неспокойном районе… — Об этом я, пожалуй, знаю больше вашего. — Я не имею в виду криминал и прочее. Вы знаете, как раньше назывался район, прилегающий к нынешнему Арбату? — М-м-м… так сразу и не вспомнить. — Район назывался Чертолье. Вас этот топоним не наводит на размышления?. — Я не настолько верующий человек, — пожал плечами Корсаков. — Это ваши проблемы. А вот человек глубоко верующий озаботился тем, что ездит к иконе Пречистой Девы по дороге, в названии которой упоминается имя врага рода человеческого. Так указом царя Алексея Михайловича в середине семнадцатого века Большая Чертольская улица стала именоваться Пречистенской, а Чертольские Ворота — Пречистенскими. Еще раньше там было урочище с глубоким оврагом, по дну которого тек ручей Черторой, — магистр помолчал, выжидающе глядя на Корсакова. — Соотнесите это с тем, что я говорил вам раньше по поводу шахт, провалов в земной коре и так далее, и вы поймете, что район улицы Арбат для вас не самое спокойное место. — Угу. Я вот сейчас все брошу и уеду куда подальше, — проворчал Корсаков. — Ну, как знаете… Открылась дверь квартиры Лады Алексеевны. Двое санитаров, ударяясь о косяк, вынесли накрытые простыней носилки. Следом, давая через плечо указания врачу «скорой помощи», выступал Александр Александрович. Капитан Симонихин замыкал шествие. — Капитан, — Сань-Сань приостановился, пропустил вперед врача, — вы все поняли относительно завещания? — Так точно, товарищ депутат! — проскрипел Симонихин. — Однако, должен заметить, что поскольку контактов гражданина Корсакова с Ладой Алексеевной Белозерской не зафиксировано, то… — Так зафиксируйте! — повысил голос Александр Александрович, но тут же сбавил тембр, оглянувшись на квартиру. — Анна Александровна ничего знать не должна. — Понятно, — нехотя выдавил Симонихин. Санитары, не обращая внимания на Корсакова и магистра, проследовали вниз. Выпятив подбородок, глядя сквозь Игоря, прошел Сань-Сань. Капитан Симонихин оглядел лестницу, посмотрел наверх и пожал плечами. — Просил же не отлучаться, — недоуменно проворчал он. — Неужели и впрямь нечисто? — Однозначно нечисто, — рыкнул Александр Александрович. Корсаков недоуменно посмотрел на магистра: — Вы что, накрыли нас шапкой-невидимкой? — Это не я, это вы, Игорь Алексеевич, — магистр указал на браслет на руке Корсакова. — Привыкайте к новым способностям. — Интересные способности, — пробормотал Игорь, разглядывая браслет. Камни слабо светились. Корсаков посмотрел вслед Александру Александровичу — Ну, папа, ну, депутат… А ведь с какой радостью руку жал, когда узнал, что мы с Анютой будем жить вместе. — Это не те проблемы, о которых стоит беспокоиться, — сказал магистр. — Главное, не оставляйте Анну Александровну в одиночестве. С этим позвольте откланяться. — Вы заходите, если что, — иронически предложил Корсаков. Магистр покрутил головой. — Всенепременно воспользуюсь вашим любезным предложением, — в тон Игорю ответил он, исчезая в темноте подъезда. Корсаков поднялся в квартиру, захлопнул дверь. В комнате, где умерла Лада Алексеевна, Анюты не было. Шторы были отдернуты, ветерок колыхал занавески. Запах трав выветрился. Услыхав, что в кухне бежит вода, Корсаков прошел туда. Анюта мыла чашки и чайник из саксонского сервиза. На Игоря она взглянула мельком. Корсаков присел на табурет. — Ты знаешь, надо, наверное, плакать, реветь белугой, а я ничего не чувствую, — сказала Анюта тусклым голосом. — Все произошло слишком быстро. А потом милиция, врачи, — Корсаков поднялся, подошел к ней и обнял за плечи. — Может, я такой урод бесчувственный? — она замерла, глядя прямо перед собой. Корсаков выключил воду, усадил девушку на табурет, вытер чашки и чайник и поставил в сушку. Присев перед Анютой на корточки, он взял ее за руки. — Ты не бесчувственная, ты — нормальная. Это стресс, девочка моя. — Я хочу, чтобы он прошел. Мне кажется, что я предаю бабушку. Может, я еще не поняла, что ее нет и никогда больше не будет? — Так и есть, — подтвердил Корсаков. — Поехали домой. — Поехали, — Анюта тяжело поднялась с табурета. Они прошли по квартире, выключая свет. Перед изорванной картиной Анюта задержалась, словно пытаясь что-то вспомнить. — Она тебе говорила о своем завещании? — спросил Корсаков. — Нет. — Она оставила квартиру мне, но если хочешь, я откажусь. — Это желание бабушки и так и будет. — А отец? Если он окажется против? — Пусть только попробует, — в голосе Анюты послышались новые нотки. Она обернулась к Игорю, и тот поразился произошедшей в ней перемене: лицо девушки осунулось, она будто стала старше — Я знаю, о чем он думает — жилплощадь, квадратные метры, квартира уплывает в чужие руки. Как был жлобом, так и остался. У него недвижимости по всей Европе… — Ладно, ладно, — Корсаков закрыл окно и задернул шторы, — пойдем. Анюта отдала ему ключи, он запер дверь квартиры, взял ее под руку, и они медленно пошли по лестнице. На площадке возле окна Анюта покачнулась, всхлипнула и, бросившись Игорю на грудь, разрыдалась. Он прижимал ее к себе, ощущая под ладонями вздрагивающие плечи. — Ну, ну… ничего, все пройдет, — бормотал он, проклиная так некстати появившуюся косноязычность. Подхватив девушку на руки, он понес ее вниз. Света на первом этаже почти не было, с трудом нашарив последнюю ступеньку, он толкнул ногой дверь подъезда. Двор был пуст, только красная машина Анюты одиноко стояла рядом с подъездом, да возле пристройки курил Ильдус. Корсаков кивком подозвал его, осторожно поставил Анюту на ноги, раскрыл ее сумочку и достал ключи от машины. Ильдус стоял рядом с трясущимися губами и бормотал что-то, мешая русские слова с татарскими. Корсаков открыл заднюю дверцу, отодвинул сирень и помог Анюте устроиться. — Ильдус, я тебя попрошу, пригляди за квартирой, — попросил Корсаков, доставая деньги. — Не надо денег, — дворник убрал руки за спину, словно опасаясь, что может взять предложенные купюры. — Все сделаю, дорогой товарищ, за всем пригляжу. — Спасибо, — Корсаков пожал ему руку и сел за руль. Выезжая через арку, он посмотрел назад. Ильдус стоял посреди двора, растерянный, словно потерявшая хозяина собака. Окна квартиры Лады Алексеевны казались слепыми, будто глаза мертвого человека. Анюта, упав лицом в сирень, плакала навзрыд, Корсаков сжал зубы. «Все пройдет, девочка, ты не одна, — подумал он. — Будем надеяться, что это последняя потеря, которую тебе пришлось пережить». В зеркальце заднего вида он увидел, как Анюта приподнялась на сиденье. Подавшись вперед, она обхватила его шею руками и прижалась лицом к его щеке. Он почувствовал ее мокрую щеку, ощутил прерывистое дыхание. В ее волосах запутались белые и фиолетовые цветки сирени. — Мы всегда будем вместе, девочка, и впереди у нас вечность, — сказал он. Глава 6

День похорон Лады Алексеевны начался неприятно. Накануне ночью Корсаков работал допоздна. Анюта уже третий сон видела, а он рисовал эскиз за эскизом, сидя под включенной люстрой в большой комнате. Карандашные наброски валялись по всему полу, сигареты исчезали с пугающей быстротой — свою «Яву» Игорь уже выкурил и теперь смолил Анютин «Vogue», нещадно изжевывая тонкие фильтры. Картина неизвестного художника, уничтоженная во время смерти Белозерской, не давала ему покоя. Не то чтобы он хотел полностью воссоздать ее, но запечатлеть, совместить виденное в своем кошмаре и основной сюжет картины стало для Игоря навязчивой идеей. Фигуры и лица воинов противоборствующих сторон, чудовища, окружающие Черную Женщину, Хельгру, выходили легко, но как только он пытался нарисовать саму Повелительницу Войска Мертвых, начиналась чертовщина. Карандаш рвал бумагу, ломался грифель, лицо воительницы приобретало то черты Лады Алексеевны, то Анюты, а то и вовсе Ларисы Мавриной — бывшей натурщицы, зарабатывающей нынче на хлеб под именем целительницы и колдуньи госпожи Флоры. Единственным удачным был набросок, нарисованный на Арбате, когда Сашка-Акварель признал в женщине Хельгру. Более того, теперь, как только Игорь пытался приступить к ее портрету, старый особняк отзывался на каждое движение карандаша скрипами и стонами, на которые Корсаков до поры старался не обращать внимания. Ему постоянно казалось, что кто-то стоит за спиной, водит карандашом вместе с ним и в последний момент вмешивается, не позволяя придать эскизу законченность. Корсаков скрипел зубами, кидал карандаши в стену, рвал листы и ругался вполголоса последними словами. В конце концов, разбуженная Анюта вышла из спальни, после того, как он, решив выпить кофе, опрокинул чайник, и сказала, что с нее довольно. Если он, Корсаков, не угомонится, то пойдет рисовать в ванную. Игорь, скрепя сердце, собрал разбросанные эскизы, выбросил порванные и скомканные листы и пошел спать. Стоило ему закрыть глаза, как он ясно увидел перед собой облик женщины, которую тщетно пытался нарисовать. Он осторожно попытался подняться с постели, но Анюта поймала его за руку, уложила и легла головой на плечо. — Все, милый мой! Хватит. Утром дорисуешь. — Уже утро, — буркнул Корсаков, однако обнял ее и постарался заснуть. Отпевание было назначено на одиннадцать тридцать в часовне Головинского кладбища. В девять нужно было забрать тело Белозерской из морга Боткинской больницы, где она когда-то работала медсестрой. Не успел Корсаков, как ему показалось, заснуть, как запиликал мобильный телефон Анюты. Она соскользнула с постели и принялась искать вредный аппарат, шаря в сумочке и переворачивая одежду на стуле. Наконец, обнаружив его в тапочке под кроватью, ответила на вызов и, чтобы не будить Игоря, ушла в большую комнату. До Корсакова донеслось неясное бормотание, потом она повысила голос, спохватившись, заговорила шепотом, затем, выругавшись, что умела не хуже самого Игоря, вбежала в спальню и принялась лихорадочно одеваться. — В чем дело? — недовольно спросил он. — Папашка чудит. Хочет оркестр пригласить. Пусть, говорит, все знают, как Кручинский умеет хоронить родственников! Депутат я или не депутат? Я ему покажу депутата, я ему устрою оркестр. — Только без рукоприкладства, — попросил Корсаков и накрылся с головой одеялом. Одевшись, Анюта растолкала его. — Я тебе оставляю мобильник, вот, на стуле. Позвоню в половине восьмого, чтобы не проспал. — Ладно. Время сколько? — Шесть. — О черт! Он провалился в забытье, и ему приснился Леня-Шест, с загипсованными кистями рук. Они сидели с Леней в павильоне «Каприз» в Архангельском. На паркетном полу восемнадцатого века стоял мангал. Экскурсовод, миленькая девушка, которой Леня строил глазки и о которой шептал Игорю, что вот, мол, у этой русской красавицы все настоящее: и грудь, и задница, и ресницы, жарила на мангале шашлык. Рядом с мангалом валялась голова пестрой дворняжки, из которой, как Игорь догадался, и жарился шашлык. Голова дышала, вывалив розовый язык, и умильно смотрела на Корсакова, видимо, надеясь получить порцию шашлыка. Леня, ссылаясь на забинтованные руки, заставлял Игоря поить его водкой и прикуривать сигареты. В очередной раз подмигнув девушке, помахивавшей над мангалом портретом князя Юсупова в золоченой раме, Леня заявил, что если Корсаков ему друг, то он будет должен помочь Лене раздеться. Затем Корсаков разденет экскурсовода и опишет свои ощущения, поскольку Леня, стараниями инквизиторов, лишен возможности чувствовать под пальцами горячее женское тело. Корсаков спросил, а как насчет самого акта? Может, Леня тоже уступит, а Корсаков опишет, не жалея красок. На это Шестоперов резонно возразил, что в гипсе у него только пальцы на руках, а это самое, ну, вот это вот, совсем даже не в гипсе и функционирует превосходно. Мелодичный звон — видно, мангал был автоматизирован — возвестил о том, что шашлык готов. Корсаков влил Лене очередной стакан водки, принял от девушки шампур и уже собрался впиться в сочную собачатину, как вдруг сообразил, что мангал неисправен — он звонил и звонил, отвлекая от пиршества и перебивая аппетит. Корсаков встал и с удовольствием врезал по мангалу ногой, обутой в футбольную бутсу, заорал от боли и… проснулся. На стуле исходил противным писком мобильник, подъем ноги болел нестерпимо — оказалось, Корсаков во сне со всей силы саданул по столбику, поддерживающему балдахин. Шипя от боли, Игорь схватил телефон. — Да? — Привет. Выспался? — голос у Анюты был холоден. Оно и понятно: не каждый день хоронишь любимую бабулю. — Почти, — сказал Корсаков, растирая ушибленную ногу. — Что с оркестром? — Ничего. Папашка уперся, как баран. Ну, ладно. Ему же хуже, — в голосе Анюты послышались мстительные нотки. — Только без скандала, — попросил Игорь. Приняв душ, он оделся, наскоро впихнул в себя бутерброд с сыром, выпил кружку кофе и поспешил к метро. Дорогу к больнице ему подсказали у метро «Динамо», Анюта ждала возле центрального входа. Корсаков чмокнул ее в щеку, чего она вроде бы и не заметила. По территории больницы они быстро прошли к моргу. Александр Александрович развел здесь бурную деятельность — требовал, размахивая депутатским удостоверением, чтобы тело Лады Алексеевны отдали вне очереди. Анюта оставила Корсакова курить в стороне, подошла к отцу и что-то негромко сказала. Александр Александрович осекся, помрачнел и уселся в автобус с черной полосой на боку и надписью «Ритуальные услуги». Родственников, кроме Анюты и ее отца, не было. Пришли соседи — Ильдус с женой. Дворник был в черном костюме, слегка вытертом на локтях, Наиля — в шелковом темно-синем тесноватом платье и кружевной черной накидке. Анюта с Наилей пошли оформлять документы, Корсаков вышел за ворота — угнетающая атмосфера близости к смерти давила, как могильная плита. Ильдус присоединился к нему. Закурили. Дворник покачал головой: — Ай, горе, ай, беда. Такая была бодрая, такая живая. — Лучше так, сразу, чем лежать и мучиться, — хмуро возразил Корсаков. — Восемьдесят пять лет, все-таки возраст. Нам бы столько прожить. — Правду говоришь, — кивнул Ильдус. Через полчаса подошла их очередь. Играла тихая музыка, служительница морга говорила какие-то слова, но Игорь не слышал ее. Он смотрел на лицо Белозерской, почти не изменившееся после смерти: только углы рта слегка опустились, будто она сожалела о чем-то, что не успела в жизни. Гроб погрузили в автобус, накрыли крышкой. Александр Александрович буркнул, что поедет вперед, на кладбище, проверит, все ли в порядке, и укатил в своем огромном джипе с водителем и охранником на переднем сиденье. Анюта села рядом с Игорем возле гроба. Напротив вытирала глаза кончиком платка Наиля, вздыхал Ильдус. Корсаков взял Анюту за руку. Она посмотрела на него сухими, лихорадочно блестевшими глазами. — Почему так? Когда человек жив, воспринимаешь это, как должное. Можешь не звонить ему неделями, навещать раз в год, хотя и знаешь, что он будет тебе безмерно рад. А как только он уходит, сразу становится пусто… — у нее задрожали губы, она помолчала, не давая выплеснуться слезам. — И остается только пенять себе, что ты такая черствая, сухая, бездушная скотина. Корсаков обнял ее за плечи. — Что поделаешь. Большинство людей такие. Помнишь поговорку: что имеем — не храним, потерявши — плачем. Сказано по другому поводу, но сейчас к месту. Ты успела увидеть Ладу Алексеевну перед смертью и получила от нее дар. Помнишь? Анюта кивнула. — Судя по всему, нам с тобой многое предстоит поменять в своей жизни и многое пересмотреть, — продолжал Корсаков. — Остается только надеяться, что если Лада Алексеевна все же видит тебя, то она не разочаруется в своем выборе. — Она не разочаруется, хоть я и не знаю, что мне делать с ее даром, — Анюта шмыгнула носом. — Ты ведь поможешь мне? — Конечно. Куда ж я денусь, — невесело пошутил Игорь. Оставив слева здание Гидропроэкта, автобус свернул на Ленинградское шоссе. На съезде с моста перед метро «Войковская» пришлось постоять в пробке — возле кинотеатра «Варшава» шел то ли ремонт, то ли строительство очередной престижной высотки, и дорога сужалась до одного ряда. Водитель, нервно поглядывая на часы, сигналил, пока Корсаков не попросил его прекратить. — Опоздаем на отпевание, — водитель постучал пальцем по циферблату часов. — Не суетись, без нас не начнут, — успокоил его Игорь. Въехали в ворота кладбища. Справа, возле конторы, с трубами наизготовку, замер духовой оркестр. По небу бежали серые облака, ветер шевелил искусственные цветы на венке. «От безутешного племянника», — прочитал Корсаков. Гроб с телом Белозерской вытащили из чрева автобуса и установили на каталку. Крышку сняли, Александр Александрович схватил ее и встал впереди процессии, четверо рабочих кладбища взялись за поручни каталки, поглядывая на него. Трубач оркестра, он же по совместительству дирижер, воздел руки, в ожидании сигнала. Корсаков увидел, как Анюта поджала губы. Глаза ее сузились. Александр Александрович величественно кивнул трубачу и мерным шагом двинулся вперед. Трубач, левой рукой прижимая к губам сверкавшую на солнце трубу, взмахнул правой. Оркестр надул щеки… Раздался какой-то мышиный писк, затем жалобное шипение, словно кто-то выпускал воздух из детского шарика. Корсаков увидел побагровевшие лица и выпученные от напряжения глаза музыкантов. Кто-то, вероятно от натуги, отчетливо пукнул. Рабочие возле каталки согнулись, закрывая лица руками. Позади коротко хихикнула Наиля и осеклась, получив локтем в бок от мужа. Музыканты ошалело переглядывались. Александр Александрович, не выпуская крышки гроба, кинулся к руководителю оркестра. — Это что ж такое? Это за что я деньги платил? — Так… это… — трубач, вылупив глаза, продувал мундштук, — сейчас все сделаем, как положено… Похороны превращались в фарс. Корсаков взглянул на Анюту. Скривив рот в недоброй усмешке, она смотрела в сторону, сжимая перед грудью стиснутые кулачки. — Это ты? Прекрати немедленно, — прошептал Корсаков. Девушка посмотрела на него, вздохнула и, коротко кивнув, расслабилась. Словно кто-то вынул затычки из труб — валторны, флейты, гобои взвыли дикими котами. Покрывая визг, рявкнула басом туба, протяжно и нелепо. Александр Александрович, негодующе оглядываясь на трубача, пошел вперед. Трубач снова взмахнул рукой. Сначала нестройно, словно ожидая подвоха, а потом все четче и профессиональнее, оркестр заиграл Шопена. «Две бессмертные мелодии: свадебный вальс Мендельсона и соната номер два Шопена, — подумал Корсаков. — Середина жизни и конец ее. Интересно, почему при рождении не принято встречать нового человека музыкой? » До часовни было метров триста — она виднелась впереди, выглядывая куполом из-за берез и тополей. Звуки сонаты взмывали к небу и растворялись, подобно дыму едва тлеющего костра. Корсакову никак не удавалось отделаться от впечатления, что музыка звучит только непосредственно над маленькой процессией, а по сторонам, за оградами могил, полускрытых кустами и молодыми березами, царила тишина, как и подобает на кладбище. Возле часовни оркестр умолк, постепенно заглушив звучание инструментов. Рабочие кладбища подняли гроб с каталки, внесли его в часовню и поставили на два табурета, головой к алтарю. Рядом стоял еще один гроб с телом сухонькой старушки — вероятно, чтобы не терять времени, решили отпевать двух покойниц разом. Возле гроба замерли с платочками в руках такие же старушонки, видно, подруги покойной, да маялся пьяненький мужичок с наполовину прогоревшей свечой в руках. Пожилой батюшка в тонких старомодных очках укоризненно посмотрел на Александра Александровича: что ж, мол, опаздываете? Тот размашисто перекрестился и кивнул ему — начинайте. Батюшка вполголоса объяснил присутствующим, когда следует креститься, и начал отпевание. Под его скороговорку Корсаков чуть было не заснул, спохватываясь, когда священник возвышал голос на слове «аминь». Пахло ладаном и воском, печально смотрели с икон святые, огоньки свечей казались путеводными огнями, указывающими дорогу заблудившемуся путнику. Прощались с Ладой Алексеевной быстро: крестились, склонялись, целовали в лоб. Батюшка искоса проследил, как Ильдус с Наилей поклонились покойной, приложились к ее мраморному лбу, не сотворив знамения. Уступая место Корсакову, Ильдус виновато шепнул, что не может перекреститься — мусульманин. Некоторая задержка вышла, когда надо было забивать крышку гроба, Александр Александрович почему-то стушевался, посмотрел на Корсакова, на Анюту. Игорь взял молоток. Гвозди пошли легко, удары молотка звучали глухо и отрывисто. До могилы от часовни было недалеко. Оркестр следовал за маленькой процессией, приглушив звуки инструментов. За оградой, рядом со свежей ямой, на немного провалившейся могиле, стоял покосившийся деревянный крест с явно подновленной недавно табличкой. «Мария Сергеевна Белозерская», — прочитал Корсаков. — Моя пра-прабабка, бабушка Лады Алексеевны, — шепотом пояснила Анюта, — умерла в сорок шестом. Александр Александрович подошел к гробу. — Сегодня мы прощаемся с нашей дорогой и любимой… — Не может, чтобы без речей, — пробормотала Анюта. — Ладно тебе, — сказал Корсаков, — готовился человек. Может, он от души говорит. — …репрессий, но они не сломили ее. В то тяжелое время, когда вся страна… Анюта, закусив губу, опустила голову, Игорь положил ей руку на плечо, успокаивая. Ильдус кивал каждой фразе, одобрительно шевеля губами, Наиля даже приоткрыла рот — видно, впервые слышала, чтобы так складно и долго говорили над разверстой могилой. — …в наше время, когда демократия победно шествует по многострадальной России… Чей— то пристальный взгляд заставил Корсакова оглянуться. За спинами рабочих, равнодушно куривших в стороне, стоял, облокотившись на ограду, старик в потрепанном плаще. Порыв ветра взбил его седые волосы, он поправил их нервным движением, показавшимся Игорю знакомым. Увидев, что его заметили, старик чуть заметно кивнул Корсакову и двинулся к выходу с кладбища. — …земля пухом. Вечная память о ней сохранится в наших безутешных сердцах, — Александр Александрович вытер лоб платком и огляделся, будто ожидая аплодисментов. — Прощайтесь, — хмуро сказал бригадир рабочих. Попрощались. Рабочие мягко опустили гроб, вытянули веревки, взялись за лопаты. Горсти сухой земли полетели вниз, с шорохом рассыпаясь по обитому черно-красной материей гробу. Рабочие вонзили лопаты в землю, Анюта, закрыв глаза, пошатнулась. Игорь поддержал ее под руку. В холмик воткнули деревянный стандартный крест, повесили на него венок. Александр Александрович деловито переговорил с бригадиром, отсчитал деньги, повернулся к дочери. — Я заказал памятник. Мраморный, черный. Могила осядет — через месяц поставим, — он взглянул на часы. — О-о-о, мне надо в Думу. Давайте так: вы езжайте на поминки, а я часа через два подъеду. В окружении пытавшихся что-то объяснить музыкантов он направился к выходу с кладбища, Ильдус с Наилей, поглядывая на Анюту, топтались возле могилы. Корсаков прикрыл калитку в ограде. — Пойдем? — Пойдем, — кивнула девушка, не отрывая взгляда от могилы. Наиля подошла, зашептала что-то ей на ухо, потянула к выходу. Уже возле ворот кладбища Анюта заплакала. Долго сдерживаемые слезы, словно прорвав преграду, потекли по ее лицу. Она закрыла лицо ладонями, зарыдала в голос. Наиля поддерживала ее, подбадривая, шепча принятые в таких случаях пустые и ненужные слова. Корсаков огляделся. Почти возле конторы кладбища, возле могилы за черной металлической оградой, стояла группа мужчин и женщин примерно одного возраста. Он бросился к ним. — Простите, можно у вас воды попросить? Высокий мужчина молча наполнил пластиковый стаканчик «фантой». Поблагодарив, Корсаков вернулся к Анюте. Давясь и захлебываясь, она отпила несколько глотков, вздохнула. Наиля вытерла ей глаза платком. Игорь допил газировку, вернул стаканчик. — Может, водки? — предложил полноватый мужчина с румяным лицом. — Нет, спасибо. Поминаете? — спросил Корсаков из вежливости. — Одноклассник наш, — кивнул еще один мужчина с заметной сединой на висках, — несколько лет назад разбился на Ярославке. — Вот, собираемся, когда можем, поминаем Володю, — добавила высокая блондинка. Корсаков посмотрел на мраморное надгробие. Среди пожилых лиц увидел фотографию молодого человека с интеллигентными тонкими чертами лица. Судя по дате молодой человек погиб больше десяти лет назад. «Интересно, меня будут столько помнить? » — подумал Корсаков. Лица мужчин и женщин были спокойны — видимо, они приходили сюда не в первый раз. — Всего доброго, — попрощался Игорь и поспешил к автобусу. Уже когда выехали на Ленинградку, он внезапно подумал про старика, пристально смотревшего на него на кладбище. Возвращаться было уже поздно, но почти всю дорогу он мучительно пытался вспомнить, почему старик показался ему знакомым. Поминки справляли в квартире Лады Алексеевны. Наиля вместе с женой участкового накрыли на стол. Пришли соседи по подъезду — пожилые люди. Правда, из тех, кто жил здесь, когда арестовывали Белозерскую в сорок первом году, не осталось никого. Анюта помогала на кухне, следила за тем, чтобы рюмки и тарелки у гостей не пустовали. Корсаков посидел для приличия и вышел на лестничную клетку — сколько себя помнил, не мог он ни есть на поминках, ни пить. Водка казалась мерзкой, а еда просто не лезла в глотку. Он закурил. Из-за приоткрытой двери доносились все более громкие голоса: участковый рассказывал, наверное, в десятый раз, как Лада Алексеевна вылечила ему спину; Ильдус спорил с его женой, что шашлык из свинины ни за что не сравнится с шашлыком из баранины. Игорь спустился по лестнице и вышел во двор. Возле подъезда стояла красная машина Анюты. Корсаков присел на скамейку. Из подъезда выскочил сын Ильдуса и метнулся к пристройке, в которой они жили. Выскочив через минуту, он пробежал мимо Игоря, неся в руке витые шампуры. — Никак шашлык собрались делать? — спросил Игорь. — Не-а, — помотал головой мальчишка, — отец просто похвалиться хочет. Ему шампуры еще от деда достались Шампуры и впрямь были на загляденье — длинные, блестящие, с деревянными ручками и даже небольшими гардами, как у рапир. Пацан клацнул шампурами друг о друга и умчался в подъезд, а Корсаков внезапно замер с сигаретой, поднесенной к губам. Он вспомнил, почему старик на кладбище показался ему знакомым. И этот жест, которым он откинул с лица седые волосы… Он всегда носил длинные волосы, а чтобы не мешали, схватывал их на затылке резинкой. Это было задолго до того, как «хвосты» на темечке вошли в моду. «Нападай с терции, батман, выпад, отход, защита… ногами работай, у тебя ноги или макаронины из задницы растут? » — вспомнил Корсаков. Да, что жизнь с людьми делает! … Неудивительно, что он не узнал своего старого тренера — пятнадцать лет прошло, как Игорь ушел из секции фехтования в ЦСКА. Надоели тренировки, режим, появился интерес к девчонкам, захотелось свободы. Тренер приходил несколько раз к родителям Игоря, просил уговорить его, чтобы не бросал занятия, да куда там… И вот неожиданная встреча. Да-а, постарел Георгий Борисович. Что же он хотел от Корсакова? Или просто случайно встретил, узнал и захотел поговорить, вспомнить старое? «Надо бы как-нибудь зайти в ЦСКА, спросить, не знают ли его адрес», — подумал Корсаков. Через арку во двор, в сопровождении охранника, вошел Александр Александрович. Увидев Корсакова, он решительно направился к нему, брезгливо проверил пальцем чистоту скамейки и присел рядом. Игорь немного отодвинулся — от Сань-Саня нестерпимо несло приторным лосьоном и коньячным перегаром. Александр Александрович вынул из нагрудного кармана толстенькую сигару, не спеша очистил ее от целлофана, напомнив Корсакову мартышку в зоопарке — так же она очищала банан, — сунул сигару в рот и вопросительно уставился на Игоря. Видимо, в ожидании, когда ему поднесут огонь. Корсаков сладко затянулся и выпустил дым в небо. Александр Александрович раздраженно кашлянул. Охранник торопливо чиркнул зажигалкой. — Друг мой, — всасывая воздух, как исправный пылесос, невнятно сказал Александр Александрович, — вам не кажется, что вы обнаглели? Корсаков мечтательно улыбнулся. — Я не знаю, каким образом вы охмурили старушку, что она отписала вам свою квартиру, но скажу прямо: этот кусок вам не по зубам. — Вы полагаете? — небрежно спросил Корсаков. Ему захотелось немного сбить спесь с этого народного избранника. — Я уверен! Вам удалось влюбить в себя мою дочь, невинное дитя, еще не познавшее всей грязи жизни, но со мной у вас этот номер не пройдет! — Следовало подождать, пока она познает грязь жизни под вашим руководством? А насчет того, что влюбить вас в себя мне не удастся, так Боже упаси. Я, знаете ли, не отношусь к сексуальным меньшинствам. К тому же вы совершенно не в моем вкусе, папа. Вы позволите мне так вас называть? Как будущего тестя. Александр Александрович побагровел и, яростно укусив сигару, вскочил с места. — Этому не бывать никогда! — рявкнул он, плюясь крошками табака. — Слышишь, ты, мазилка хренов? — Чему не бывать? — осведомился Корсаков. — Нашей взаимной любви? Нисколько не сомневаюсь. Гневно пыхая сигарой, Александр Александрович устремился в подъезд, на ходу бросив охраннику: — Разберись тут. Только аккуратно. Расстегнув пиджак, тот шагнул к Игорю: — Ну-ка, встань, мужик. Корсаков выплюнул окурок и взглянул на охранника. Выпятив челюсть, парень смотрел на него сверху вниз, явно собираясь ударить, как только Корсаков поднимется на ноги. Что-то знакомое было в лице охранника. Игорь порылся в памяти. Ну да, еще весной, когда Сань-Сань пришел разбираться, кто из художников «похитил» его дочь, этот мордоворот получил от Корсакова по яйцам. Потом, правда, Игорю здорово досталось, но это уже к делу не относится. Сейчас этот бугай мечтал расквитаться. Сань-Сань сказал «аккуратно», значит в лицо бить не будет. Словно подтверждая выводы Корсакова, парень ухмыльнулся. — Не ссы, мужик. Разок приложу, полежишь минут пять и как живой будешь. Даже зубы вставлять не придется. Корсаков поднялся со скамейки. Он знал, что будет делать охранник. Непонятно почему, но он был уверен, что справится с этим накачанным, пережравшим анаболиков дебилом. Парень без замаха коротко ударил снизу. Игорь поймал его кулак в ладонь, шагнул вперед и с разворотом корпуса врезал локтем в подбородок. Лязгнули зубы, глаза охранника закатились. Обмякнув, он повалился на землю, стукнувшись головой о бампер «daewoo». Заверещала сигнализация. Корсаков, выругавшись, посмотрел наверх, на раскрытые окна квартиры Белозерской. — Что случилось? — Анюта по пояс высунулась из окна. — Да вот, решили проверить, не подложили чего враги, пока нас не было, — Корсаков указал на валявшегося под машиной охранника. — А-а-а… Поднимайся, — Анюта махнула рукой, — сейчас чай будем пить. Игорь поднялся в квартиру. Гости уже кучковались по интересам, но больше всего их сгрудилось вокруг Александра Александровича, рассказывавшего, как он радеет за народ на Думских слушаниях. На столе разместился огромный торт, чашки памятного Игорю саксонского фарфора, хрустальная сахарница. Перед пустым стулом во главе стола, на пустой тарелке, стояла стопка водки, накрытая куском черного хлеба. — Тебе чаю, кофе? — спросила Анюта. — Кофе, — попросил Корсаков. Вскоре после чая гости стали постепенно расходиться. Анюта хотела остаться, помочь навести порядок, но Наиля выпроводила ее, сказав, что все уберет сама. Очухавшийся охранник бродил по двору, потирая подбородок. На Корсакова он демонстративно не обращал внимания. Александр Александрович, коротко переговорив с ним, зло покосился на Игоря. — Ну, — Сань-Сань картинно обнял дочь и сказал со слезой в голосе: — вот мы и остались одни, доченька. — Папа, я тебя прошу, свои артистические таланты проверяй на избирателях. Ты в бабушке ценил только ее способность предостерегать тебя от ошибок в бизнесе. — Что ты такое говоришь, доченька? — покачал головой Александр Александрович, промокая платком сухие глаза. — Бабушка Лада была для меня все равно что… — …бесплатный консультант по финансовым вопросам, — закончила за него Анюта. — Ладно, мы поехали. — Ты звони, не пропадай. На девять дней обязательно надо собраться. Ну, Игорь Алексеевич, — Сань-Сань протянул Корсакову руку, — рад был повидаться. Жаль, что при таких печальных обстоятельствах, но что поделаешь. Вы уж езжайте осторожней. — Может нам вообще пешком пойти, — проворчала Анюта, усаживаясь в машину. — Будьте спокойны, Александр Александрович, — Корсаков, сдерживая улыбку, пожал протянутую руку, — мы поедем медленно и печально. По Краснопролетарской Анюта выехала на Садовое кольцо, прибавила газу, встраиваясь в поток машин. День незаметно подошел к концу. На город падали синие сумерки. Анюта включила габаритные огни. Корсаков приоткрыл окно, подставил лицо встречному ветру. — Ты знаешь, я сегодня на кладбище видел своего старого тренера, — сказал он. — По литрболу? — Слушай, твои шутки меня иногда просто бесят. — Ладно, извини, — Анюта, перегнувшись, быстро чмокнула его в щеку. — А чем ты занимался? — Фехтованием. Там, когда Сань-Сань возле могилы речь толкал, мне показалось, что на меня кто-то смотрит. Я и не узнал его, только вот недавно вспомнил: Георгий Борисович, тренер мой. Совсем стариком выглядит, а ведь лет ему не так много. Пожалуй, даже шестидесяти нет. По-моему, он хотел поговорить — мы сто лет не виделись. — Ну и дал бы адрес или мой номер телефона. — Забыл совсем. Надо будет съездить в ЦСКА. Хороший мужик был. Очень сильный фехтовальщик. Только поддать любил. — Может, он на бутылку попросить хотел? — усмехнулась Анюта. — Может, — нехотя согласился Корсаков, — вид у него был неважный. Оставив машину под окном, они поднялись по лестнице. Анюта плюхнулась в кресло. — Устала я, даже не знаю с чего, — сказала она. — Это нервы, — Игорь присел на подлокотник, погладил ее по голове. — Давай запрем двери, чтобы никто не вломился, зажжем свечи и посидим просто в тишине. — Давай. Только в тишине я не хочу. Поставь что-нибудь такое, спокойное. Корсаков запер дверь, включил тихую музыку, расставил стаканы и обрезанные бутылки со свечами и погасил свет. Потом придвинул стол к креслу, в котором сидела Анюта, достал бутылку сухого и тонкие высокие бокалы. Они сидели молча, пили холодное терпкое вино и слушали музыку. Потом Анюта стала рассказывать о том, как Лада Алексеевна Белозерская впервые появилась в ее жизни. Как отец, почувствовав, что теряет на дочь влияние, пытался запретить ей встречаться с бабушкой. Только недавно она узнала, что Лада Алексеевна пригрозила ему, причем испугала настолько, что с тех пор Александр Александрович сам отвозил дочь к ней на выходные. Позже, когда Анюта подросла, она приезжала к Ладе Алексеевне сама. Каким-то образом она чувствовала, что ее присутствие необходимо. В первый раз, когда Анюта присутствовала при обострении «болезни» бабки Лады, она здорово испугалась. Лада Алексеевна задернула шторы, посадила ее в угол на стул, а сама встала посреди комнаты с закрытыми глазами. Она говорила незнакомым голосом на неведомом языке, по комнате летали книги, кружился, будто в хороводе, фарфоровый сервиз, шкаф, точно живой, елозил по полу, словно собирался выйти прогуляться по двору. В довершении всего комната заполнилась призраками людей: там были старик с короткой бородкой в пенсне, сморщенная бабка в ватнике, то ли оленевод, то ли охотник в меховой одежде, пожилой капитан в тельняшке с трубкой в зубах. Дольше всех оставался молодой офицер в шинели, туго перепоясанной ремнем, и фуражке с синим околышем. Он как будто не хотел уходить, но постепенно словно растворялся в воздухе. И тогда Лада Алексеевна, шатаясь от усталости, добиралась до кровати. Анюта отпаивала ее чаем, заваренным из трав. Белозерская говорила, что она сбрасывает лишнюю энергию. Тогда Анюта ее не понимала, все стало ясно лишь теперь, когда бабушка посвятила ее и Игоря в тайну, которую хранила почти всю жизнь. Свечи догорали. Голос девушки становился все тише. Корсаков решительно поднял ее из кресла и уложил в постель. Анюта заснула сразу, как только голова коснулась подушки, а он еще долго сидел в темноте при мерцающем свете свечей, курил и думал, на что же Белозерская обрекла свою внучку, а заодно и его. Глава 7

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒