Annotation 4 страница

Честно говоря, я не могу вспомнить, какие критерии я для себя сформулировал и потому применил на практике для первой попытки найти место работы. Я тогда остановился на «Юридическом заведении Обри X. Лонга и K°», но думаю, это отчасти зависело от их приятного и даже достойного на вид любезного объявления на желтых страницах телефонного справочника. Там же была помещена довольно невнятная черно-белая фотография мистера Лонга. Юристы, к сожалению, так же склонны помещать всюду свои фотографии, как предсказательницы судьбы по руке. Он производил впечатление человека искреннего, примерно лет сорока, с приятной улыбкой в противоположность неухоженным физиономиям, снимки которых обычно помещаются в юридических журналах. В его фирме работали четыре адвоката, специализировавшиеся на автокатастрофах. Они во что бы то ни стало стремились к восстановлению справедливости и предпочитали иметь дело со случаями увечья и с делами по страховке. Они изо всех сил сражались за интересы своих клиентов и гонорар брали, только добившись для них возмещения ущерба. Но, черт возьми, должен же я был с чего-то начать. Я нашел адрес, по которому в городе находилась фирма, — в небольшом квадратном, решительно безобразном на вид кирпичном здании рядом с бесплатной парковкой. Она тоже была упомянута в телефонном справочнике. Когда я толкнул дверь, зазвенел колокольчик. Полноватая невысокая женщина, сидевшая за столом, заваленным бумагами, приветствовала меня чем-то вроде насупленной ухмылки. Я помешал ей печатать. — Могу быть вам полезна? — спросила она, и ее жирные пальцы повисли в непосредственной близости от клавиатуры. Черт, тяжелый случай. Я выдавил из себя улыбку. — Да, возможно. Я хотел бы знать, нельзя ли увидеться с мистером Лонгом? — Он в федеральном суде, — сообщила она и ударила двумя пальцами по клавишам. Что значит одно маленькое слово!.. Не просто «в суде», а в «федеральном». Слово «федеральный» подразумевает отношения с большими корпорациями, так что, когда юрист Обри Лонг имеет дело с федеральным судом, он, черт возьми, считает себя обязанным сообщить это всему свету. И его секретарша должна озвучивать эту информацию. — Так чем могу быть вам полезна? — повторяет она. Я решился на самую жесткую правду. Уловки и мошенничество могут и подождать, хотя и недолго. — Меня зовут Руди Бейлор. Я студент-третьекурсник юридического колледжа Мемфисского университета, вот-вот окончу его и хотел бы… ну… я как бы подыскиваю работу. Теперь секретарша ухмыляется открыто. Она убирает руки с клавиатуры, поворачивается на вертящемся стуле и смотрит мне прямо в лицо, затем покачивает головой. — Мы никого не берем на работу, — говорит она с явным удовлетворением, словно она глава отборочной комиссии по найму. — Понимаю. А можно мне оставить анкету и письмо на имя мистера Лонга? Она брезгливо берет документы, словно они вымокли в моче, и роняет их на стол. — Я подложу их к таким же, как ваши. А я, оказывается, еще в состоянии усмехаться: — Много же нас здесь оказывается, а? — Наверное, каждый день кто-нибудь приходит с предложением. — Ах так? Извините, что побеспокоил. — Нет проблем, — ворчит она под нос и опять поворачивается к машинке. Когда я ухожу, она уже яростно стучит по клавишам. У меня много заявлений и много экземпляров анкеты. И я провожу уик-энд, сортируя бумаги и тщательно продумывая план наступления. Сейчас я очень много думаю о стратегии натиска, почти не испытывая оптимизма. Я планирую, что в ближайший месяц я каждый день буду посещать две-три небольшие фирмы, и так пять дней в неделю, пока не окончу колледжа. А там кто знает… Букер убедил Марвина Шэнкла прочесать все юридические коридоры в поисках работы для меня, а Маделейн Скиннер тоже, наверное, висит на телефоне, требуя, чтобы кто-нибудь меня нанял. Может быть, кому-то и нужен работник? В плане поисков под номером вторым значится фирма с тремя служащими в двух кварталах от той, где только что я побывал. Я уже наметил поход в нее заранее, так что легко смогу переместиться от одного отказа к получению второго. Нечего зря время терять. Согласно проспекту, «Нанли, Росс и Перри» — фирма с широким спектром судебных дел, которыми занимаются три парня, каждому из них немного за сорок. В фирме нет больше никаких служащих и подсобных юристов. И как будто большая часть дел связана с недвижимым имуществом — как раз тем, что я не выношу, но сейчас нельзя быть разборчивым. Фирма размещается на третьем этаже нового железобетонного здания. В лифте душно, и поднимается он медленно. На удивление, приемная оказывается очень приятной на вид. Линолеум с узором под дубовый паркет покрыт ковром с восточными мотивами. Стеклянный кофейный столик завален экземплярами газеты «Народ и мы». Секретарша опускает телефонную трубку и улыбается: — Доброе утро. Чем могу служить? — Пожалуйста, я хотел бы увидеться с мистером Нанли. Все еще улыбаясь, она смотрит в толстую записную книжку посреди аккуратного стола. — У вас назначена встреча? — спрашивает она, чертовски хорошо понимая, что ничего у меня не назначено. — Нет. — Понимаю. Но мистер Нанли в данный момент очень занят. Так как прошлым летом я временно работал в юридической конторе, я понимаю, что мистер Нанли будет занят всегда, а не только в данный момент. Это обычная процедура. Ни один юрист в мире ни за что не сознается, что в данный момент он не утопает в делах, и не позволит своей секретарше говорить, что он свободен. Могло быть и хуже. Например, он тоже мог сегодня утром отправиться в федеральный суд. Родрик Нанли в этом заведении — старший партнер, он тоже выпускник Мемфисского университета, как следует из юридического справочника. Я составлял план наступления, стараясь включить в него как можно больше выпускников из нашего колледжа. — Буду рад подождать, — замечаю я улыбаясь. Она тоже улыбается. Мы оба улыбаемся. В небольшом коридоре открывается дверь, и из нее выходит и направляется к нам человек без пиджака с закатанными рукавами рубашки. Он смотрит вверх, видит меня, и вот он уже рядом. Он подает папку улыбчивой секретарше. — Доброе утро, — приветствует он. — Чем могу быть полезен? — Голос у него громкий. И вполне дружелюбный. Женщина открывает рот, но я ее перебиваю: — Мне нужно переговорить с мистером Нанли. — Это я, — отвечает он и сует мне правую руку. — Род Нанли. — Меня зовут Руди Бейлор. — Я крепко пожимаю его руку. — Я студент-третьекурсник Мемфисского университета, вот-вот окончу и хотел бы поговорить с вами насчет работы. Рукопожатие еще продолжается и не становится менее крепким при упоминании о работе. — Ага, — отвечает он, — насчет работы, да? — Он бросает взгляд на секретаршу, словно желая сказать: «Как это вы дали промашку и не выставили его? » — Да, сэр. Если бы вы только уделили мне десять минут. Я знаю, что вы очень заняты. — Но, знаете, буквально через несколько минут у меня слушание свидетельских показаний, и затем я сразу же отправляюсь в суд. — Он уже повернулся на каблуках, глядя на меня, потом переводит взгляд на секретаршу, затем смотрит на часы. Но в глубине души он добрый, мягкосердечный человек. Может быть, однажды, и не очень давно, он тоже стоял по эту сторону пропасти. Я смотрю на него умоляюще и протягиваю ему тоненькую папку с моей анкетой-заявлением на его имя. — Ну ладно, хорошо, давайте входите. Но только на минуту. — Я вам позвоню через десять минут, — быстро говорит секретарша, стараясь искупить свою вину. Как все очень занятые юристы, Нанли смотрит на часы, с секунду о чем-то размышляет и затем очень серьезно заключает: — Да, максимум через десять минут. И позвоните Бланш. Скажите, что я, может быть, слегка опоздаю. Таким образом, они быстро договорились, эти двое. Они оказали мне любезность, но незамедлительно обусловили и мой скорый уход. — Идите за мной, Руди, — предлагает он с улыбкой, и я буквально приклеиваюсь к его спине, когда мы проходим по коридору. Его кабинет представляет собой квадратную комнату. За столом вся стена уставлена книжными шкафами, на стене напротив двери красуется довольно внушительная реклама его личных достижений. Я быстро оглядываю их: почетный член клуба «Ротари», доброволец-бойскаут в юности, грамота «Лучшему адвокату месяца», по крайней мере две научные степени, фотография, на которой Род запечатлен с каким-то краснолицым политиком, членом Коммерческого совета. Этот парень все готов заключить в рамку и повесить на стенку. Слышу, как тикают часы, когда мы усаживаемся и смотрим друг на друга через огромный, выбранный по каталогу стол американского делового стиля. — Извините за настырность, — начинаю я, — но мне действительно нужна работа. — Когда вы оканчиваете учебу? — спрашивает он, наклонившись и облокачиваясь на стол. — В следующем месяце. Я знаю, по правилам игры я пришел с опозданием, но этому есть веская причина. — И затем рассказываю историю моих отношений с «Броднэкс и Спир». Когда я подхожу к «Тинли Бритт», стараюсь изо всех сил нажать на предполагаемую его неприязнь к большим фирмам. Неприязнь проистекает из естественного чувства соперничества, которую обычно испытывают такие мелкие людишки, как мой приятель Род, простецкий адвокат, по отношению к напыщенным, утонченным мальчикам, что служат в городских небоскребах. Я немного привираю, говоря, что «Тинли Бритт» хотела обсудить вопрос моей занятости, а затем ловко вворачиваю нужный мне пунктик насчет того, что я просто никогда бы не смог работать на большую компанию. Это совсем не в моей натуре. Я слишком независим и хочу представлять людей, а не большие корпорации. Весь рассказ занимает меньше пяти минут. Он умеет слушать, хотя и немного нервничает, так как за спиной звонят телефоны. Он заранее знает, что не возьмет меня, и, таким образом, тянет время, ждет, когда истекут мои десять минут. — Они продешевили, — говорит он любезно, когда я заканчиваю. — Но, возможно, это и к лучшему. — Я кроток, как агнец, ведомый на заклание. — Однако я готов работать. Я окончу среди первой трети курса по оценкам. Я обожаю проблемы недвижимости и занимался на двух соответствующих спецкурсах. И хорошо прошел оба. — Да, мы много занимаемся недвижимостью, — заключает он с большим удовлетворением, как будто это самое прибыльное дело на свете. — И судебными процессами, — добавляет он с еще большим удовлетворением. Немногим больше, чем обычный кабинетный практик и делопроизводитель, возможно, очень поднаторевший в том, чем занимается, и способный на этом неплохо зарабатывать для беспечального образа жизни, он хочет еще и казаться одаренным судебным борцом, а с моей точки зрения — дураком-законником. Он говорит об этом, потому что так принято у юристов, это обычные хитрости. Я мало с кем знаком из них, но еще не встречал такого, который не уверял бы, что может дать в суде пинка в любую задницу. Мое время истекает. — Я работал, когда учился. Все последние семь лет. Ни одного пенни помощи от семьи. — Что это была за работа? — Да за любое дело брался. Сейчас вот работаю в «Йогисе», обслуживаю столики и бар. — Вы бармен? — Да, сэр. В том числе и бармен. Он держит мою анкету. — Вы холостяк, — произносит Нанли медленно. Но это написано там черным по белому. — Да, сэр. — Есть серьезный роман? А это уже совсем не его дело, но я не в том положении, чтобы возражать. — Нет, сэр. — Но вы не голубой, а? — Нет, конечно, нет. — И мы, гетеросексуалы, дружно улыбаемся. Мы с ним белые парни, очень правильные во всех отношениях. Род откидывается назад, и лицо его становится внезапно серьезным, словно предстоит очень важное и неотложное дело. — Мы уже несколько лет не нанимаем новых служащих. Но интересно, сколько сейчас большие фирмы в городе платят своим новобранцам? Для такого вопроса есть причина. Что бы я ни ответил, он разыграет ужасное недоверие при упоминании о невероятных заработках в небоскребах. Но худо-бедно, это заложит фундамент нашего разговора о деньгах. Врать бесполезно. Он, наверное, имеет достаточное представление о разнице в заработках. Юристы обожают посплетничать. — «Тинли Бритт» — сторонники самого высокого жалованья. Я слышал, что зарплата иногда доходит до пятидесяти тысяч долларов. Я еще не закончил, а он уже трясет головой. — Не шутите, — говорит он в замешательстве. — Не надо шутить. — Но я не настолько дорог, — быстро заявляю я. Я уже решил продать себя задешево любому, кто сделает предложение. У меня низкая планка, мне бы только зацепиться здесь, и тогда я буду усердно работать пару лет, а потом, может быть, подвернется что-нибудь еще. — Что у вас на уме? — спрашивает он, словно его могущественная маленькая фирма может действовать наравне с большими ребятами, а другое положение было бы просто унизительно для него. — Я буду работать за половину суммы. За двадцать пять тысяч долларов. Я согласен на восемьдесят часов в неделю, я займусь всеми «протухшими» делами, буду делать всю черную работу. Вы, и мистер Росс, и мистер Перри можете отдать мне все дела, за которые теперь ни за что бы не взялись, и я закончу их в полгода. Обещаю. Я отработаю свое жалованье в первые же двенадцать месяцев, а если нет, тогда сам уйду. Род открыл рот, блеснули зубы. В глазах запрыгали огоньки при мысли, что все дерьмо будет вычищено из его конюшни и это сделает кто-то другой, а не он. В этот момент раздался громкий дребезжащий звонок по внутреннему телефону, и я услышал голос секретарши: — Мистер Нанли, вас ждут. Я бросаю взгляд на часы. Прошло всего восемь минут. Он смотрит на свои. Хмурится, а потом говорит: — Интересное предложение. Дайте подумать. Я должен поговорить с партнерами. Каждый четверг утром мы встречаемся для обмена мнениями. — Он встает. — Я обсужу с ними ваше предложение. Мне, по правде говоря, не приходила в голову такая перспектива. — Он обходит стол и уже готов меня выпроводить. — Я буду работать, мистер Нанли. Двадцать пять тысяч в год устроят и меня, и вас. — И пячусь к двери. На минуту он останавливается, словно остолбенев. — О, дело не в деньгах, — возражает он, как будто он и его партнеры даже помыслить не способны, чтобы платить меньше «Тинли Бритт». — Просто у нас сейчас и так дела идут гладко. Делаем большие деньги, понимаете ли. Все довольны. И мы совсем не думаем о расширении. — Он открывает дверь и ждет, когда я выйду. — Мы с вами свяжемся. Он провожает меня до двери и велит секретарше обязательно записать мой телефон. Он крепко пожимает мне руку, желает всего хорошего, обещает вскоре позвонить, и через несколько секунд я уже на улице. Чтобы собраться с мыслями, мне нужна минута-другая. Я только что предложил продать мое образование и накопленный юридический багаж за бесценок и вот теперь стою опять на тротуаре. Судя по тому, как развиваются дела, моя краткая беседа с Родриком Нанли будет, очевидно, одной из самых продуктивных моих попыток. Сейчас почти десять. Через тридцать минут у меня спецкурс «Избранные статьи Кодекса Наполеона», на него надо пойти, потому что я прогуливал его целую неделю. Конечно, я могу прогуливать его еще три недели, и никто не обратит внимания. Экзаменов по этому спецкурсу нет. Я теперь свободно расхаживаю по колледжу, не стыдясь показываться на людях. Через несколько дней большинство студентов-третьекурсников покинут это здание. Пребывание в юридическом колледже начинается с интенсивной, как артиллерийский огонь, работы и с усиленной подготовки к экзаменам, а заканчивается несколькими поверхностными опросами и никому не нужными письменными работами. И все мы гораздо серьезнее относимся к экзамену на звание адвоката, чем беспокоимся о наших последних занятиях. А многие уже готовятся приступить к работе. Маделейн Скиннер приняла мой случай близко к сердцу и страдает почти так же, как я, потому что обоим нам не везет. Есть сенатор от Мемфиса, его офису в Нашвилле может понадобиться штатный поверенный для составления памятки законов и подзаконных актов — тридцать тысяч плюс регулярные выплаты премиальных от страховых компаний и разных агентств, но для этого надо уже иметь лицензию юриста-консультанта и двухлетний стаж работы. Какая-то маленькая компания ищет адвоката, пусть и с незаконченным образованием, но знающего бухгалтерское дело. Однако все эти годы я изучал историю. — Департаменту помощи неимущим округа Шелби в августе понадобится штатный адвокат. — Она листает бумаги на столе, отчаянно пытаясь что-нибудь отыскать. — Адвокат по делам помощи неимущим? — Звучит великолепно, правда? — А сколько они платят? — Восемнадцать тысяч долларов. — В чем состоит работа? — Преследование папаш, находящихся в бегах, чтобы заставить их платить алименты. — Опасное дело. — Но это работа. — А что я буду делать до августа? — Готовиться к экзаменам на адвоката. — Правильно, и если я буду усердно заниматься и выдержу экзамен, то удостоюсь работы в Департаменте помощи неимущим за минимальное жалованье. — Послушай, Руди… — Извините, сегодня у меня был тяжелый день. Я обещаю наведаться завтра, чтобы завтра, не сомневаюсь, повторился сегодняшний разговор. Глава 8

Где-то в архивных глубинах фирмы Шэнкла Букер нашел формы. Он рассказал, что в подвальном этаже сидит служащий, который время от времени занимается банкротствами и заполняет эти формы, но можно будет стащить несколько штук и самому сделать всю необходимую бумажную работу. Формы довольно простые. На одной странице надо записывать все виды имеющейся собственности, что для меня легкая и быстрая задача. На другой странице список долгов. А также графы для сведений о занятости, предстоящих судебных разбирательствах и так далее. Все это имеет отношение к статье седьмой Закона о банкротстве. Когда все имущество уходит в уплату за долги, которые тем самым ликвидируются. Я больше не работаю по найму в «Йогисе». То есть я работаю, но теперь мне платят наличными, а не по ведомости. Никаких завитушек-расписок. Никаких обязательств делить мои тощие заработки с «Тексако». Я обсудил свое бедственное положение с Принсом, рассказал ему, как ужасно обстоят у меня дела, виня во всем образование и кредитные карточки, и он радостно согласился платить наличными, послав к черту государство. Он сам твердый последователь денежно-безналоговой экономики. Принс также предложил деньги взаймы, чтобы выкрутиться, но это мне ни к чему. Он думает, что я скоро стану преуспевающим молодым адвокатом, делающим большие деньги, а у меня не хватило духу признаться, что, наверное, придется еще некоторое время у него поработать. Не сказал я ему и того, как много мне пришлось бы у него занимать. «Тексако» судится со мной на сумму 612 долларов 88 центов, включающую судебные издержки и гонорары их доверенному. Мой домовладелец предъявил иск на 809 долларов, тоже включающий издержки и гонорары. Но настоящие волки только-только показались на горизонте. Я даже получаю скверные письма с угрозой натравить на меня адвокатов. У меня есть кредитные карточки на предъявителя «МастерКард» и «Виза», выданные разными банками в Мемфисе. В промежуток между Днем благодарения и Рождеством в прошлом году, в благословенный краткий промежуток времени, когда я был уверен, что через несколько месяцев поступлю на хорошую работу, и когда я был так напрасно влюблен в Сару, я решил купить ей пару прелестных подарочков на праздники. Причем хотел, чтобы это были подарки непреходящей ценности. С помощью «Мастеркард» я купил золотой с бриллиантами браслет за тысячу семьсот долларов, а на «Визу» приобрел для своей драгоценной комплект старинных серебряных сережек. Это обошлось мне в тысячу сто долларов. А за день до того, как она объявила, что больше не желает меня видеть, я пошел в магазин деликатесов и купил бутылку шампанского «Дом Периньон», полфунта гусиной печенки, немного икры, несколько чудесных сортов сыра и еще кое-какой вкуснятины для нашего рождественского пира. Это обошлось мне в триста долларов, но, черт возьми, ведь жизнь коротка. Зловредные банки, выпускающие такие карточки, по неизвестной мне причине расширили перечень вещей, которые я мог приобретать в кредит, и как раз за несколько недель до праздников. Внезапно я получил возможность тратить сколько хочу, а так как впереди всего через несколько месяцев меня ожидали прощание с науками и работа, я был уверен, что смогу обернуться, делая небольшие необходимые месячные взносы в погашение долгов, к лету. Поэтому я тратил и тратил и лелеял сны золотые о прекрасной жизни вместе с Сарой. Я теперь ненавижу себя за это, но тогда я взял листок бумаги и все тщательно рассчитал. Я вполне мог бы справиться. Итак, паштет из гусиной печенки протух, когда вечером я, накачавшись дешевым пивом, забыл убрать деликатес в холодильник. Рождественский ленч из сыров и шампанского я съел в одиночестве в моей полутемной квартирке. К икре я не притронулся. Я сидел на своей бугристой софе и смотрел на драгоценные подарки, валявшиеся на полу. Поклевывая большие куски сыра бри и отпивая понемногу «Дом Периньон», я смотрел на рождественские подарки для моей возлюбленной и плакал. Однако в какой-то момент между Рождеством и Новым годом я взял себя в руки и договорился, что верну дорогостоящие подарки туда, где купил. Сначала, правда, я тешил себя мыслью, что брошу их в реку с моста или сделаю еще что-то вроде этого. Поэтому, зная свое эмоциональное состояние, я постарался держаться подальше от мостов. Это случилось в первый день нового года. Вернувшись домой после долгой прогулки и легкого выпивона, я понял, что меня обокрали, дверь была взломана. Воры утащили мой старый телевизор и стерео, кувшин с четвертаками, стоявший на комоде, и, разумеется, драгоценности, которые я купил для Сары. Я вызвал полицейских и заполнил все требуемые формы и заявления. Я показал им кредитные квитанции. Сержант покачал головой и посоветовал обратиться в мою страховую компанию. Я «наел» по своей пластиковой карточке три тысячи долларов. И теперь надо было срочно улаживать это дело. Завтра я должен явиться в суд по поводу неуплаты квартирной аренды. В Законе о банкротстве есть замечательная оговорка, которая автоматически дает отсрочку во всех судебных начинаниях против должника. Вот почему большие корпорации, включая мою приятельницу «Тексако», прибегают к помощи судов по делам банкротств, когда им требуются защита и покровительство. Ведь мой домовладелец завтра уже ничего против меня сделать не сможет, даже позвонить по телефону и как следует обругать. Я выхожу из лифта и делаю глубокий вдох. Коридор до отказа забит адвокатами. Здесь работают на полной ставке трое судей по делам о банкротстве, их офисы на этом этаже. Они ежедневно проводят десятки слушаний, и на каждом слушании требуется присутствие целой группы адвокатов. Один защищает должника, несколько представляют интересы кредиторов. Это настоящий зоопарк. Я слышу множество важных разговоров, пока тащусь, шаркая, мимо: адвокаты шумно спорят о неоплаченных медицинских счетах, а также о том, сколько стоит грузовик-пикап. Я вхожу в приемную и жду десять минут, пока здешние адвокаты неторопливо раскладывают по порядку различные заявления и просьбы. Они очень хорошо знакомы с помощницами-делопроизводителями и напропалую флиртуют и болтают с ними о пустяках. Черт возьми, хотел бы я тоже стать влиятельным адвокатом по делам о банкротстве, чтобы здешние девушки тоже звали меня по имени, как этих Фредов или Санни. В прошлом году преподаватель учил нас, что дела о банкротствах — плодотворная почва для нашего будущего, учитывая экономическую неопределенность, сокращение рабочих мест, уменьшение масштабов корпораций. Но ведь так считает человек, который никогда не занимался частной практикой. Однако сегодня все выглядит действительно как одно большое и очень продуктивное производство. Направо и налево адвокаты составляют заявления о банкротствах. Такое впечатление, что все и всюду разоряются. Я вручаю свои бумаги проворной девушке, у которой рот набит жвачкой. Она смотрит на заявление и затем внимательно оглядывает меня. На мне грубая рубашка и армейские брюки. — Вы юрист? — спрашивает она довольно громко, и кое-кто оглядывается на меня. — Нет. — Вы должник? — спрашивает она еще громче, чавкая жвачкой. — Да, — поспешно отвечаю я. Должник, не являющийся юристом, сам может составлять свое заявление, хотя нигде этого не сказано. Она одобрительно кивает и ставит печать на моем заявлении. — За прием заявления восемьдесят долларов, будьте любезны. Я вручаю ей четыре двадцатки. Она берет бумажки и подозрительно их разглядывает. В моем заявлении нет номера банковского счета, потому что я вчера его закрыл, изъяв тем самым свою собственность в 11 долларов 84 цента. Другие предметы, которыми я владею, — очень подержанная «тойота» — 500 баксов, разномастная мебель и кухонная утварь — 150, несколько пар вельветовых брюк — 200, юридические справочники — 125, одежда и белье — 150. Все эти вещи считаются личными и, таким образом, изымаются из рассмотрения в судебном разбирательстве, которое я только что начал. Я могу их оставить при себе, но продолжать платить за «тойоту». — Значит, наличными, да? — говорит она и начинает выписывать мне квитанцию за полученные деньги. — У меня нет банковского счета, — чуть не ору я, заботясь об удобствах тех, кто, возможно, прислушивается к нашему разговору и хочет узнать продолжение моей истории. Она яростно смотрит на меня, я с не меньшей ненавистью на нее. Она возвращается к своей скоропалительной работе и через минуту швыряет на стол копию заявления и квитанцию. Я обращаю внимание на дату, время и зал, когда и где начнется слушание дела. Я уже почти у двери, но тут меня останавливают. Толстый молодой человек с потным лицом и черной бородой легонько касается моей руки. — Извините, сэр, — произносит он. Я останавливаюсь и смотрю на него. Он сует мне в руку визитную карточку. — Робби Молк, доверенный. Я невольно слышал, о чем вы говорили. И подумал, может быть, вы нуждаетесь в помощи, чтобы уладить дело с вашей КБ? «КБ» — это сокращение, которое какой-то остряк-адвокат придумал для карточки банкрота. Я смотрю на визитку, затем ему в лицо, покрытое оспинами. Я уже знаю о Молке, видел его имя в газете, в колонке объявлений. Он предлагал помощь за сто пятьдесят долларов в связи со статьей седьмой законодательства и теперь тут как тут, отирается в приемной в роли коршуна, готового ринуться на какого-нибудь замученного долгами бедолагу, из которого можно выбить эти сто пятьдесят баксов. Я вежливо прячу его визитную карточку. — Нет, благодарю, — отвечаю я, стараясь быть нелюбезным. — Я сам смогу с этим управиться. — Но существует много способов избегать преследования по суду, — быстро продолжает он. И я уверен, что он говорил это уже тысячу раз. — Седьмая статья очень непроста. Я каждый год убеждаюсь, что там тьма подвохов. Двести долларов на бочку, и я перехватываю мяч и веду вашу игру. Я заручусь поддержкой всех присутствующих на суде. Значит, теперь это стоит двести долларов. Наверное, он накинул за удовольствие войти с ним в персональный контакт. Очень легко было бы сейчас дать ему от ворот поворот, но внутреннее чувство подсказывает: Молк не такой человек, чтобы позволить ему нагрубить. — Нет, благодарю вас, — повторяю я и прохожу мимо. Спуск идет медленно и с большими неудобствами, лифт битком набит юристами, все плохо одеты, с потертыми портфелями и стоптанными каблуками. Они судачат об исключениях из перечней предметов личного обихода и о том, что застраховано, а что нет. Противная, надоедливая болтовня адвокатов. И у всех серьезные лица, словно они говорят о потрясающе важных вещах. Такое впечатление, что они просто не могут заткнуть фонтан. Мы уже почти на первом этаже, когда я едва не подпрыгиваю от мысли, пришедшей в голову: понятия не имею, что я буду делать ровно через год, но только, может быть, и это очень-очень вероятно, я тоже буду спускаться на этом самом лифте и болтать на банальные темы с этими же людьми. Скорее всего так и окажется, я стану вроде них, буду так же развязно ходить по улицам и пытаться выжать деньгу из тех, кому нечем платить. Так же буду слоняться по залам судов в поисках какого-нибудь дела. От этой ужасной мысли у меня начинает кружиться голова. В лифте жарко, дышать нечем. Мне кажется, что меня сейчас вытошнит. Лифт останавливается, юристы вырываются в коридор и рассеиваются в разные стороны, все еще переговариваясь на ходу и решая деловые вопросы. На свежем воздухе в голове проясняется, пока я иду по Средне-Американской аллее, пешеходной улице с маленьким специально приспособленным троллейбусом, который должен подбирать и развозить алкоголиков. Аллею часто называют Главной улицей, и она дом родной для множества юристов. Все суды в нескольких кварталах от нее. Я прохожу мимо высотных зданий и размышляю о том, что совершается в здешних бесчисленных юридических фирмах, как служащие лезут из кожи вон, шныряют и вынюхивают, и работают по восемнадцать часов в сутки, потому что претендент на их место будет работать двадцать, представляю, как младшие партнеры совещаются между собой, разрабатывая стратегию фирмы, и как старшие партнеры заседают в своих богато обставленных и декорированных угловых офисах, в то время как целые команды молодых юристов ожидают их приказов. И всего этого я так искренне желал, когда поступал в юридический колледж. Я хотел двигаться в таком же направлении, существовать в таком же силовом поле энергии, которой насыщена работа с такими же ловкими, умными и воодушевленными высокими целями людьми. Они всегда выкладываются, вечно находятся в стрессовом состоянии, им никогда не хватает времени. Они всегда словно у последней черты. Прошлое лето я служил в небольшой фирме, всего двенадцать юристов, но там было много секретарей, подсобных служащих не юристов и других работников. И порой эта сумятица и хаос мне казались захватывающими. Я был самым мелким колесиком в механизме, но мечтал в один прекрасный день стать капитаном. Я покупаю мороженое у уличного продавца и сажусь на скамейку в Судейском парке. Голуби внимательно следят за мной. Над головой высится Первый федеральный офис, самое высокое здание в Мемфисе и резиденция «Трень-Брень». Я бы пошел на убийство, чтобы работать там. Легко мне и моим дружкам поносить и песочить «Трень-Брень». Мы их поносим и песочим потому, что недостаточно для них хороши. Мы ненавидим их, потому что они и смотреть-то на нас не хотят и в переговоры вступать не желают — им это одно только беспокойство. Догадываюсь, что в каждом городе есть своя «Трень-Брень», в каждой области бизнеса. Я им не ровня, я неудачник, поэтому мне остается только всю жизнь ненавидеть их. Но если речь зашла о фирмах, соображаю я, то, пока я в городе, надо бы постучаться еще в несколько дверей. У меня есть при себе список юристов, которые занимаются самостоятельной практикой или же сотрудничают с одним-двумя специалистами по общим проблемам судопроизводства. И единственное, что может обнадеживать, когда вступаешь на столь перенасыщенное людьми поле деятельности, так это то, что и дверей, в которые можно постучать, великое множество. Можно поэтому надеяться, твержу я себе, что в какой-то прекрасный момент я найду фирму, куда еще никто не обращался, и наткнусь на какого-нибудь заезженного работой адвоката, дико нуждающегося в неопытном новичке, чтобы взвалить на него самую черную работу. Возможно, это женщина-адвокат. Мне безразлично. Я прохожу несколько кварталов до Стерик-билдинг, самого старого из всех высотных зданий в Мемфисе, сейчас ставшего пристанищем для сотен юристов. Я болтаю с некоторыми секретаршами и вручаю им анкеты. И удивлен количеством фирм, которые нанимают на службу только всем недовольных и даже грубых секретарш. Еще задолго до того, как я подбираюсь к вопросу найма, со мной чаще всего начинают обращаться как с нищим. Две секретарши выхватывают у меня анкеты и сразу суют в ящик стола. У меня возникает иногда соблазн выдать себя за потенциального клиента, например, за скорбящего мужа молодой женщины, только что насмерть сбитой тяжелым грузовиком, который, однако, весь в страховых полисах, а водитель его был в момент наезда пьян. И очевидно, это грузовик фирмы «Эксон». Было бы здорово смотреть, как эти раздражительные шлюшки вскочили бы с места, улыбаясь во весь рот, и бросились бы угощать меня кофе. Я хожу из фирмы в фирму, улыбаясь, когда мне хочется рычать, и повторяю одно и то же всем этим одинаковым женщинам: — Да, меня зовут Руди Бейлор, я студент-третьекурсник мемфисского университета. И я хотел бы переговорить с мистером Как-Его-Там-Зовут относительно работы. — О чем, о чем? — часто переспрашивают они. И, продолжая улыбаться, я подаю им анкету и опять прошу дать мне возможность переговорить с мистером Большая Шишка. Но мистер Большая Шишка всегда занят сверх головы, так что они отфутболивают меня с обещанием, что кто-нибудь свяжется со мной позже. Мемфисский район Грейнджер находится к северу от центра города. Ряды старых кирпичных домов на тенистых улицах представляют собой неопровержимое свидетельство того времени, когда после конца Второй мировой начался период процветания с оживленным пригородным строительством. На окрестных фабриках жители могли хорошо заработать. Поэтому они посадили деревья на лужайках перед домами и построили внутренние дворики. Со временем носители процветания двинулись на восток и стали возводить там еще более приятные и красивые дома, а Грейнджер постепенно превратился в район, где доживают свой век пенсионеры и самые низкооплачиваемые белые и черные горожане. Дом Дот и Бадди Блейков выглядит точь-в-точь как тысячи других. Он стоит на участке не более восьмидесяти на сто футов. Что-то случилось с деревом на лужайке, которое должно бы давать обязательную тень. В одноместном гараже виден старый «шевроле». Трава и кустарники аккуратно подстрижены. Сосед слева занят починкой старого автомобиля, вокруг него и до самой улицы разбросаны запчасти и покрышки. Сосед справа почти всю лужайку обнес цепью. Лужайка поросла сорняками в фут вышиной, и два добермана патрулируют дорожку в замкнутом пространстве. Я останавливаю машину за «шевроле», и доберманы на расстоянии не больше чем пять шагов рычат и скалят зубы. Середина дня, и температура близка к тридцати пяти. Окна и двери распахнуты. Я заглядываю в переднюю дверь сквозь стеклянную перегородку и легонько стучу. Мне не доставляет никакого удовольствия приезд сюда, потому что у меня нет желания встречаться с Донни Реем Блейком. Подозреваю, что он действительно так болен и весь высох, как рассказывала его мать, а у меня слабый желудок. Она подходит к двери с пачкой ментоловых сигарет в руке, вглядывается в меня через стеклянную дверь. — Это я, миссис Блейк, Руди Бейлор. Мы встречались на прошлой неделе в «Кипарисовых садах». В Грейнджере бродячие торговцы не всегда желанные гости, поэтому она смотрит на меня с ничего не выражающим лицом. Только подходит на шаг ближе и сует сигарету между крепко стиснутыми губами. — Помните меня? Я занимаюсь вашим делом против «Дара жизни». — А я думала, что вы из «Свидетелей Иеговы». — Нет, я к ним не отношусь, миссис Блейк. — Меня зовут Дот. Я ведь говорила об этом? — О'кей, Дот. — Эти проклятые «Свидетели» сводят нас с ума. Они и мормоны посылают в субботу утром, еще когда солнце не встало, бойскаутов, продающих пончики. Чего вам надо? — Ну, если у вас есть свободная минута, хотел бы поговорить о вашем деле. — А о чем? — Мне хотелось бы выяснить еще кое-что. — Да вроде мы все уже выяснили. — Нет, нам нужно еще кое-что обговорить. Она выдыхает сигаретный дым прямо в стекло и медленно снимает крючок. Я вхожу в крошечную гостиную, следую за ней в кухню. В доме влажно и душно, повсюду заматерелый табачный дух. — Хотите чего-нибудь выпить? — спрашивает она. — Нет, спасибо. Я сажусь у стола. Дот наливает в стакан с кубиками льда что-то вроде диетической колы и опирается спиной о буфет. Бадди не видно. А Донни Рей, наверное, в спальне. — А где Бадди? — спрашиваю я весело, словно он мой старый дружок, по которому я очень соскучился. Она кивает на окно, выходящее на заднюю лужайку. — Видите тот старый автомобиль? В углу, полускрытый зарослями дикого винограда и кустарником, рядом с покосившимся сараем, под кленом, стоит ветхий «форд-ферлейн». Он белого цвета, с двумя дверцами, обе открыты. На капоте покоится кошка. — Он сидит в машине, — объясняет Дот. Вокруг автомобиля высокие сорняки, и кажется, что он без колес. Уже несколько десятилетий назад время здесь остановилось. — Куда это он едет? — спрашиваю я, и, честное слово, она улыбается. И громко отпивает колу. — Бадди-то? Да никуда. Мы купили автомобиль новехоньким в шестьдесят четвертом. И он сидит в нем каждый день, целый день, только он, Бадди, и кошки. Во всем есть свой резон. Бадди там один, без облаков табачного дыма и беспокойства о Донни Рее. — Но почему? — спрашиваю я. Видно, что она не против пооткровенничать. — Бадди ведь не в порядке, я уже говорила вам на прошлой неделе. Как я мог об этом забыть! — А как Донни Рей? — спрашиваю я. Она пожимает плечами, идет к стулу и садится напротив за шаткий обеденный стол. — У него бывают хорошие дни и плохие. Но он немножко ходит. Может, я и приведу его сюда до вашего отъезда. — Ага. Может быть. Послушайте, я много работал над вашим делом. Я хочу сказать, что просто часами сидел, разбираясь в ваших бумагах, и провел несколько дней в библиотеках, искал такие же случаи и смотрел справочники, и, честное слово, вы должны душу вытрясти и засудить «Прекрасный дар жизни» к чертовой матери. — Но мы вроде уже порешили на этом, — говорит она, уставив на меня тяжелый взгляд. У Дот лицо человека, который ничего не прощает, что, без сомнения, следствие нелегкой жизни с шизиком, сидящим в старом «ферлейне». — Может быть, и так, но мне нужно было как следует во всем разобраться, я советую вам подать в суд и сделать это как можно скорее. — Так чего вы тянете? — Но не ожидайте быстрого решения. Вам предстоит схватиться с большой корпорацией. У них много адвокатов, которые могут все время тормозить и затягивать дело. Этим они и зарабатывают себе на жизнь. — Сколько на это уйдет времени? — Может, несколько месяцев, может быть, лет. Не исключено, что, когда мы оформим документы, они до передачи их в суд захотят все быстро уладить. Но, может, заставят-таки нас довести дело до суда и подадут апелляцию. Заранее предсказать невозможно. — Донни Рей через несколько месяцев умрет. — Можно вас кое о чем спросить? Она выдыхает клуб дыма и кивает. — Впервые «Дар жизни» отказал вам в удовлетворении в прошлом августе, сразу же после того, как Донни Рею поставили диагноз. Почему же вы только теперь решили встретиться с адвокатом? — Я очень свободно распоряжаюсь словом «адвокат». — Гордиться-то всем этим не приходится, правда? Я думала, что страховая компания пойдет нам навстречу и заплатит, понимаете, возьмет на себя издержки по лечению. И я все время им писала, а они мне все время отвечали. Не знаю, почему не обратилась к адвокату раньше. По глупости, наверное. Мы так аккуратно платили взносы все эти годы, никогда ни разу не опоздали. И воображали, что они нас за это тоже уважат и честно расплатятся. Ну и еще, я ведь никогда с адвокатами дела не имела. Никаких там разводов и такого прочего. А, видит Бог, должна бы развестись. — Она поворачивается и печально смотрит в окно, безнадежно взирая на «ферлейн» и свое несчастье, засевшее там. — Он выпивает пинту джина утром и пинту днем. И мне это, в общем, безразлично. Это делает его счастливым, держит вне дома и не лишает способностей, понимаете, о чем я говорю? Мы смотрим на фигуру, грузно осевшую на переднем сиденье. Заросли винограда и клен покрывают машину тенью. — Вы сами покупаете для него спиртное? — спрашиваю я, словно это имеет хоть какое-то значение. — О нет. Он платит соседскому мальчишке, чтобы тот покупал и потихоньку приносил. Считает, что я ничего не знаю. В глубине дома что-то задвигалось. В здании нет кондиционера, поэтому слышны все звуки. Кто-то кашляет. Я начинаю говорить опять: — Послушайте, Дот. Я с удовольствием взялся бы за это дело в ваших интересах. Знаю, что я только новичок, юнец, едва окончивший колледж, но я уже многие часы потратил на изучение вашего дела, и никто не знает его лучше меня. У нее пустой, почти безнадежный взгляд. Что тот адвокат, что этот. Ей безразлично. Мне она так же доверяет, как любому другому, не говоря лишних слов. Как странно. Столько денег юристы тратят на всякие устрашающие объявления, на глупую, бездарную рекламу по телевидению и дорогостоящую газетную колонку извещений о том и о сем, но все еще встречаются люди вроде Дот Блейк, которые не видят разницы между натренированным судейским львом и студентом-третьекурсником. Однако я и рассчитываю на ее наивность. — Возможно, я должен буду взять себе в помощники другого адвоката, чтобы он действовал от своего имени, пока я не сдам экзамен по специальности и не получу лицензию, понимаете? — А сколько это будет стоить? — спрашивает она довольно подозрительно. Я улыбаюсь ей лучезарно-теплой улыбкой. — Ни гроша. Я берусь за это дело сейчас на неопределенных условиях. Если мы получим деньги, то тогда мне причитается треть. Никаких гонораров и возмещений за уже сделанную работу. Ничего больше. Нет, она, конечно, видела где-то такое же проникновенное объявление, но вид у нее непроницаемый. — Сколько? — Мы будем требовать по суду миллион, — объявляю я торжественно, и она попадается на крючок. Я не думаю, что эта замученная жизнью женщина — большая жадина. Любые мечты о хорошей жизни, которые она когда-то лелеяла, так давно испарились, что она о них позабыла, но ей нравится мысль дать под дых «Дару жизни» и заставить их пострадать. — И вы получите третью часть? — Ну, я не рассчитываю отсудить миллионы, но что бы мы ни получили, я возьму только третью часть. И только после того, как будут оплачены все медицинские счета Донни Рея. Вы не должны ничего терять. Она хлопает левой ладонью по столу. — Тогда принимайтесь за дело. Мне все равно, сколько вы получите, но добейтесь победы. Принимайтесь сейчас же, ладно? Завтра же. У меня в кармане лежит аккуратно сложенный экземпляр договора на юридическую помощь, я нашел его в папке образцов в библиотеке. Сейчас самое время достать его и предложить ей подписать, но я не могу заставить себя это сделать. Морально я еще не имею права заключать соглашения на представительство интересов клиента в суде, пока не получил лицензию и не допущен к адвокатской практике. Но я надеюсь, что Дот останется верна слову. Я поглядываю на часы, словно настоящий адвокат. — Позвольте мне приступить к нашему делу, — говорю я солидно. — А вы не хотите познакомиться с Донни Реем? — Может быть, в следующий раз. — Я вас не осуждаю. От него уже ничего не осталось, одна кожа и кости. — Но я вернусь через несколько дней и тогда смогу выспаться подольше. Нам еще многое надо обсудить, я должен задать ему несколько вопросов. — Ну, тогда идите, все в порядке. Мы болтаем еще несколько минут, вспоминаем о «Кипарисовых садах» и о тамошних праздничных встречах. Они с Бадди ездят туда раз в неделю, если ей удается додержать его трезвым до полудня. И только в этих случаях они вместе выходят из дома. Миссис Блейк хочется поговорить, а мне хочется уехать. Она провожает меня на улицу, оглядывает мою грязную, всю в мелких вмятинах «тойоту», нелестно отзывается насчет импортных вещей, особенно японских, и орет в ответ на лающих доберманов. Она стоит у столба с почтовым ящиком, курит и смотрит мне вслед, пока я не исчезаю из виду. Для свежеиспеченного банкрота я все еще довольно глупо трачу деньги. Я покупаю за восемь долларов герань в горшке и несу ее мисс Берди. Она говорила, что любит цветы, а кроме того, она ведь одинока, и я думаю, что с моей стороны это любезный жест. Так, немного солнечного света в жизни этой старой женщины. Я угодил как раз вовремя. Она стоит на карачках у своей цветочной клумбы, около подъездной аллеи, устремляющейся к стоящему поодаль на зеленом дворе гаражу. Бетонная дорожка густо поросла по обе стороны цветами и кустарником, диким виноградом и разными декоративными деревцами. Задняя лужайка затенена деревьями, такими же старыми, как она сама. Вымощенный кирпичом внутренний дворик уставлен ящиками с яркими цветами. Мисс Берди просто душит меня в объятиях, когда я преподношу ей свой маленький подарок. Она срывает с рук садовые перчатки и ведет меня к задней двери в дом. Там как раз есть местечко для герани. Не хочу ли я кофе? — Нет, только стакан воды, — отвечаю я. У меня еще свежо воспоминание о ее жиденьком растворимом кофе. Она заставляет меня сесть на причудливый стул во дворике, вытирая грязь с клеенчатого фартука. — Воду со льдом? — спрашивает она, явно ликуя при мысли, что сейчас чем-то напоит меня. — Ну конечно, — отвечаю я, и она упархивает на кухню. Задний двор из-за разросшихся деревьев приобрел какую-то своеобразную симметрию. Он простирается по крайней мере ярдов на пятьдесят, прежде чем упереться в густую живую изгородь. Сквозь деревья виднеется крыша соседнего дома. Во дворе аккуратные куртины, маленькие клумбы с разнообразными цветами, за которыми требуется немалый и довольно кропотливый уход с ее стороны или кого-нибудь еще. На кирпичной площадке у забора возвышается фонтан, но воды в нем нет. Между деревьями на измочаленных веревках висит старый гамак, колеблющийся под ветерком. В траве не видно сорняков, но ее неплохо бы подстричь. Мое внимание привлекает гараж. У него две открывающиеся и внутрь, и наружу двери. Сейчас он закрыт. С одной стороны кладовая с задраенными наглухо окнами. А сверху помещается нечто вроде маленького мезонина, к которому ведет деревянная лестница, огибающая угол и скрывающаяся позади. У мезонина два больших окна, смотрящие на дом, одно с разбитым стеклом. Наружные стены увивает плющ, такое впечатление, словно он прорастает и в разбитое окно. Мезонин кажется довольно вместительным. Мисс Берди выпрыгивает через двойные французские двери с двумя высокими стаканами воды со льдом. — Как вам нравится мой сад? — спрашивает она, садясь поближе ко мне. — Он прекрасен, мисс Берди. И здесь так спокойно. — Этот сад — моя жизнь. — Она широким жестом обводит пространство и выплескивает воду на мои колени, совершенно не замечая этого. — Ему я отдаю все свое время. Я люблю его. — Он очень красив. Вы сами делаете всю работу? — О, большую часть. Я плачу мальчику, чтобы раз в неделю он подрезал траву, тридцать долларов, можете себе представить? А раньше это стоило всего пять. — Она отхлебывает воду и чмокает губами. — А что там наверху, небольшая комнатка? — спрашиваю я, указывая на гараж. — Там некоторое время жил один из моих внуков. Я сделала ванную, маленькую кухню, и там было очень хорошо. Он учился в школе при Мемфисском университете. — И долго он там жил? — Недолго. Но я не хочу говорить о нем. Это, наверное, один из тех, кого она выкинула из завещания. Когда большую часть времени проводишь, стучась в двери юридических контор, умоляя о работе, а тебя отфутболивают шлюшки-секретарши, то утрачиваешь многие предрассудки и нерешительность. Кожа грубеет. Отказ воспринимается легко, потому что самое худшее, что с тобой может случиться, — это услышать слово «нет», но к этому быстро привыкаешь. — Вы, наверное, не заинтересованы в том, чтобы сдать сейчас это помещение? — спрашиваю я наудачу, почти не колеблясь и абсолютно не испытывая никакого страха перед отказом. Ее стакан как бы повисает в воздухе, и она глазеет на комнатку над гаражом, словно впервые ее там увидела. — Сдать кому? — спрашивает она. — Я бы там с радостью поселился. Она такая приятная на вид, просто очаровательная, и там, наверное, очень тихо и спокойно. — Как в могиле. — Правда, совсем на небольшой срок. Ну, пока не начну работать и не стану на ноги. — Вы бы ее сняли, Руди? — Она смотрит на меня недоверчиво. — С радостью, — отвечаю я с полулицемерной улыбкой. — Для меня это просто самое прекрасное место. Я одинок, живу очень тихо и не могу много платить за аренду помещения. Нет, это просто самое лучшее, что может быть. — А сколько вы сможете платить? — спрашивает она скрипучим голосом, словно адвокат, шпыняющий разорившегося клиента. Я не ожидал вопроса и не очень осторожен. — Не знаю. Вы ведь хозяйка. Сколько стоит аренда такого помещения? Она крутит головой, глядя растерянно на деревья. — Как насчет четырех, нет, трех сотен долларов в месяц? Очевидно, мисс Берди еще никогда не сдавала квартиру. Она берет цифры из воздуха. Это счастье, что она не начала с восьми сотен в месяц. — Думаю, надо сначала взглянуть на помещение, — говорю я осторожно. Она вскакивает. — Ну, там довольно запущено. Я использовала его как кладовку десять лет. Но мы там все почистим. И водопровод с канализацией, наверное, работают. — Она берет меня за руку и ведет прямо по траве. — Только надо подключить воду. Не уверена, правда, как насчет отопления и проветривания. Там есть кое-что из мебели, но немного, старые вещи, которые я туда оттащила. Она поднимается по скрипучим ступенькам. — А вам нужна мебель? — Немного. Перила шаткие, и такое впечатление, что вся постройка качается. Глава 9

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒