Месяц спустя

Высохшая грудная клетка мертвеца провалилась внутрь, словно на грудь ему кто-то наступил. Хотя… почему словно… Я знал, я чувствовал чье-то присутствие. Неведомый смотрел на меня снизу, из зала с фонтаном, и ухмылялся. Я не видел его лица, но ничего, кроме ухмылки, там быть не могло.

Снова перевел взгляд на труп моего отчима, бывшего царя, да будет светла его память. Человек, обучающий меня искусству правления, больше никогда не подскажет, как следует поступить в сложной ситуации, в чью пользу решить спор в суде, кого казнить, а кого помиловать – показательно, чтобы народ верил в великодушного владыку.

Но теперь я не нуждался в наставлениях.

- Да здравствует новый повелитель Ольтермской Империи. – Я не обернулся на голос за спиной. – Вот ты и дождался своего, сын человеческий. Теперь это все твое. Посмотри – твоя империя простирается дальше горизонта, твое могущество не знает границ, а военная мощь поражает даже царей северных держав. Все, что тебе остается, – взять власть в свои руки, принять то, что принадлежит тебе по праву крови. Крови гораздо более древней, чем у этого человека, что раньше держал в руках бесчисленные народы, а сейчас лежит, изуродованный болезнью и раздавленный ногой демона, которому когда-то прочитал приговор.

- Демона? – Я все же обернулся удивленно и воззрился на Суламите. – Ты можешь его видеть?

- Мои глаза видят дальше, чем глаза смертных, - усмехнулся змей.

От скептического хмыканья удержаться было трудно. Сладкие речи дяди по отцу меня никогда не обманывали. Но, хоть я был оборотнем-василиском, а он – царевичем-коброй, обреченным триста лет жить в человеческом теле, Суламите действительно видел дальше, чем многие из смертных.

- Этот демон… что он здесь делает?

- Мстит, полагаю.

- За что?

- Не обременяй себя лишним знанием, сын человеческий. Это нарушит твой сон, а пользы не принесет. Довольно тебе будет знать, что обида демона справедлива, а месть не столь сурова, как могла быть.

Все. Больше – сколько не выпытывай, не узнаешь ничего сверх этого. Дядюшка упрям и умеет хранить секреты. Для него само собой разумеется, что тайну следует унести в могилу, и чем глубже, тем лучше. А я не настолько глуп, чтобы злить его, спрашивая лишний раз. Что это за демон, устроивший мор, что скосил всю столицу, я узнаю сам. Потом.

А сейчас – Суламите прав. Эта страна – моя. И мой долг позаботиться о своих подданных.

Я спустился в зал с фонтаном, заваленный высохшими трупами, и опустился на колени перед телом отчима.

- Знаешь, что это за болезнь?

- Нет. И никто не знает, но кажется мне, что это ненависть демона, отпечатывается на людях, когда-то его погубивших. – Суламите тронул носком почти рассыпающееся тело.

- Разве можно погубить адского обитателя?

- А разве обитатель Преисподней не может быть в первой своей жизни смертным? – в тон мне отозвался дядюшка.

- Город вымирает, Суламите. Уже почти вымер. И единственное, что я могу и должен сейчас сделать – запереть ворота, оставив людей здесь. Так они не смогут разнести заразу дальше по моей земле. Самому же перенести столицу в другой город, желательно подальше отсюда. А этот… оставить на милость богов. И огня.

Суламите с минуту смотрел на меня, словно раздумывая над первым решением, которое я принял без оглядки на мнение отчима.

- Поднимайся, Решад, царь Ольтерма. Твоя жизнь стоит дорого, и я, поверь, не горю желанием объяснять отцу и жене, куда дел любимого внука и племянника. Мы сейчас же переедем в другой город, подальше отсюда, а этот будет сожжен дотла, чтобы и следа заразы не осталось. Поднимайся и не жалей о том, что теряешь. В твоей жизни будут другие города, а людям здешним ты помочь уже не сможешь.

- Мы поедем в Айлеви, - произнес я после минутного раздумья. – Это маленький тихий город, чья земля покрыта лесами и озерами. Дворцы, которые там строились, предназначались, в основном, для стареющих наложниц бывших царей и многие из них заброшены. Но если собрать рабочих, привести дома в надлежащий вид можно будет очень скоро. А пока их будут отделывать, я могу разместиться во дворце наместника.

… И я разместился. Эпидемия и вправду дальше не пошла. Кого за это следовало благодарить: богов или неведомого поджигателя, на милость которого я отдал умирающий город, – было неизвестно.

Через два месяца заброшенные дворцы превратились в райские хоромы на земле, и я первым вступил в великолепный зал главного дворца.

И да – в двадцать четыре года я сделался царем. На меня, как не уставали в свое время твердить отчим и дядюшка, люди возлагали большие надежды – по большей части из-за крови Восточного Дома, текущей в моих жилах, еще недостаточно разбавленной. Когда царский венец опустился на мою голову, а перстень с рубином – реликвия, достававшаяся поочередно действующим правителям Ольтерма – обхватил мой палец как влитой, я в полной мере ощутил правдивость их слов.

Меня не оставляли в покое ни на минуту. Мне заглядывали в рот, передо мной преклоняли колени, ремесленники почитали за честь безвозмездно отдавать мне лучшие свои творения, владельцы постоялых дворов – принимать меня и моих людей, когда я объезжал свои владения, крестьяне – предлагать лучшее из урожая. Отказывать всем было бы невежливо, поэтому я избирательно пользовался добротой своих новых подданных. Отчим мог бы мною гордиться: купаясь в роскоши и держа в руках власть над огромной империей, я не потерял осторожности. При мне почти неотлучно находился лучший из дегустаторов империи – данаянец по рождению, который мог по запаху распознавать отраву и знал наперечет почти все известные противоядия. Охрану я выбирал лично. Это были лучшие бойцы из элитного царского войска, взятые в армию еще мальчишками, не помнящие семьи и родины, беззаветно преданные царю. Сначала Нессиру, потом мне.

Но больше всего проблем доставляли родители, стремящиеся сбыть с рук красавиц-дочерей. Дело, разумеется, важное и нужное, но со временем у меня сложилось впечатление, что мой гарем – единственное место, куда, по мнению заботливых папаш, надлежит отправить всех красивых девушек империи. И дня не проходило без того, чтобы в моем кабинете не появлялся очередной вельможа со своей красавицей-дочерью, не скидывал с нее картинным (видимо, тщательно отрепетированным) движением покрывало и не расписывал достоинства девушки, которые мне и так хорошо были видны.

Обычно я вежливо отказывал. Девушки были все как на подбор юные прелестницы, но одной красоты мало, чтобы покорить сердце мужчины. А со временем постоянные предложения взять в гарем очередную гурию просто надоели, и я разворачивал заботливых отцов с порога. Работать царю тоже иногда нужно, не все же на красу неземную любоваться.

Причина, по которой я отказывался от многочисленных невест, была проста: мое обещание тете Руфине взять первой женой ее дочь, шестнадцатилетнюю Индиру, мою двоюродную сестру. Я видел пару раз эту девушку, и она произвела на меня самое благоприятное впечатление. Скромная, с чувством собственного достоинства, она обещала стать верной подругой и послушной женой. К тому же, осторожность, без которой не обходится ни один правитель, если хочет долго жить, диктовала мне, что брак внутри собственного рода гораздо более безопасен и выгоден. Семьи, могущественнее, чем Восточный Дом, не существовало, поэтому любая женщина, взятая со стороны, была заведомо ниже меня по происхождению, будь это хоть дочь заморского князя.

Ездить в Аламейну за Индирой не было времени, поэтому тетя Руфина привезла девушку в мой дворец.

- Решад! – Ни поклона, ни положенного приветствия. Для тети законы не были писаны, да и читала она их по диагонали.

Руфина кинулась мне на шею, расцеловала в обе щеки, так что мне пришлось обнять ее в ответ, чтобы, не приведи судьба, не уронить. Взятая из захудалой кольвинской деревеньки девочка Рут, ныне Руфина Аламейнская, супруга Суламите и одна из самых почитаемых женщин Аламейны, так и не научилась правилам хорошего тона. В тридцать один год она оставалась по-детски непосредственной и только очередная беременность могла заставить ее ходить, а не носиться.

Индира стояла в стороне, опустив голову, как и полагалось девушке в присутствии постороннего мужчины, а я пока был для нее посторонним. Честно говоря, мне иногда казалось, что дочь серьезнее матери. Впрочем, впечатление это было обманчивым. Тетя Рут, когда хотела, могла являть собой образец сосредоточенности. Но сейчас она этого, похоже, не хотела.

- Решад, миленький!!! Как тебе здесь живется? Я слышала, ты стал царем? Расскажи, как это? Тяжело? Тебя очень достают? А ты уже кого-нибудь присмотрел себе в жены? Как тебе моя дочь? Правда красавица?

Я прикрыл глаза, привычно пропуская десяток вопросов мимо ушей и вылавливая последний, так как давно уже понял, что по-настоящему тетушка желает услышать ответ только на него.

- Твоя дочь прекрасна, как бутон розы, тетя Руфина. Я был бы рад взять ее в жены.

Мужественно выдержал прессующие объятия и даже улыбнулся. Царю надлежит быть терпеливым.

- Как хорошо, Решад! Я уж было думала, ты захотел взять кого-то другого. Индира, подойди! Ну, подойди, чего ты стесняешься!

Девушка подошла ко мне, все еще не поднимая глаз, и тетушка вложила ее руку в мою. Отвертеться от этого жеста не получилось, и хрупкая ладошка Индиры дотронулась до моей. Я почувствовал, как девушка вздрогнула, и осторожно сжал теплые пальцы, ободряюще улыбнувшись, хотя вряд ли она видела мою улыбку: взгляд ее был опущен в пол.

- Когда свадьба? – деловито осведомилась тетушка.

Медлить было бы чистой воды самоубийством, поэтому я ответил:

- Через три дня я устрою свадебный пир и объявлю Индиру своей супругой.

И даже почти не солгал.

Тетя Руфина подняла глаза к потолку, видимо, что-то просчитывая, затем довольно кивнула и потянула девушку за собой. До брачной церемонии молодым не полагается видеть друг друга. Хотя бы это правило тетушка чтила, хотя что-то упорно подсказывало мне, тетя Руфина просто решила перекроить дочери свадебное платье.

На три дня я мог расслабиться, отдав распоряжения слугам и велев визирю Ахмету надзирать за свадебными приготовлениями.

Но в день перед церемонией мне принесли дурные вести.

- О луноликий! – Гонец рухнул на колени, уткнувшись лбом в мраморную плиту пола. – Мой конь скакал как мог быстро, чтобы донести тебе эту весть, хотя, видят небеса, я отдал бы все на свете, чтобы никогда не приносить тебе ее.

- Что случилось? – За свои годы я научился демонстрировать полное равнодушие к чему бы то ни было.

- О луноликий, я верю, что ты поступишь мудро и не велишь казнить твоего преданного раба за то, что он принес тебе это известие…

- К делу, гонец. Хвалебные речи я и без тебя знаю наизусть.

Мне протянули свиток с печатью Шада Арахмета, начальника тайного сыска. Эта организация была учреждена еще дедом царя Нессира, и о ее работе знали только правители да ближайшее их окружение. Люди Арахмета занимались тем, что шпионили по приказу царя в других государствах или внутри Ольтерма, вовремя сообщая о готовящихся покушениях, зреющих бунтах и подпольных организациях. Таким образом мой отчим подавил три восстания в Кольвине и одно – в колонии Сихольского полуострова.

- Иди поешь, отдохни, - сказал я гонцу, сбивая печать..

Арслан аль-Джанути, один из шпионов Арахмета в южной Илории, сообщал, что илорская княгиня Радия планирует отхватить от сихольских колоний Империи небольшое, прежде самостоятельное государство Аведони. Несколько ее людей в Аведони подбивают простой народ на восстание против ольтермского ига, расписывают выгоды, которые приобретут жители колонии, присоединившись к Илорскому княжеству. Никто, мол, не будет уводить ваших девушек в плен и отдавать в гаремы богачам, дань будет уменьшена вдвое, ибо илорская княгиня не так жадна, как ольтермский царь, ваших детей не будут забирать каждые четыре года, чтобы они никогда не вернулись в родные дома, вашим сыновьям не будут делать обрезание и так далее. Когда я отложил письмо, то был раздосадован, не более. Если посланцы княгини действительно только и делают, что обещают моим подданным лучшую жизнь, то это, скорее всего, неопасно. В Аведони живут спокойные миролюбивые люди, для которых жизнь под защитой ольтермских царей гораздо более сытая и безопасная, чем то неизвестное, что обещают пришельцы. Конечно, революционно настроенных энтузиастов, готовых бунтовать против всего и вся, только бы получить то, что они понимают под свободой, хватало во все времена в любой стране, но, думаю, в Аведони им поддержки не найти. Люди, живущие на этой земле, понимают, что детей их забирают каждые четыре года для того, чтобы обнаружить у них скрытые таланты и обеспечить им место в столице, достаток и хорошую жизнь. И вовсе не запрещают им видеться сродными, вот еще что удумали… Девушек из колоний никто не похищает, их забирают на вполне законных основаниях, выплачивая родителям выкуп. А кто похищает – головы тех гниют на шестах перед дворцом. Налог вполне разумный, в голодные годы его понижают, а то и отменяют вовсе, чтобы не лишать людей пропитания. Пока ни одна семья не жаловалась на величину дани. А обрезание делают не всем мальчикам, а только ольтермцам и данаянцам, и специально для этого детей не забирают – еще не хватало.

Надеюсь, аведонцам это было понятно.

Интересно, если княгиня увидит, что усилия ее добиться всего уговорами и оторвать Аведони от Империи руками самих аведонцев не получится, пойдет ли она в поход на Ольтерм? Зная воинственный характер илорской правительницы, можно было предположить, что да, пойдет. И пусть это случится не сегодня, терять собственные земли из-за плохой подготовленности – мало приятного. Поэтому я решил разослать гонцов к командирам нескольких крупных отрядов, охраняющих границы со спокойной, в принципе, Аламейной, велел им ввести войска в Аведони так, чтобы не притеснить и не потревожить местных жителей.

Диктовка писем и поиск гонцов отняли у меня полночи, поэтому спать я лег уже перед рассветом. Около часа ворочался в постели, раздумывая над тем, что делать, если вдруг войска не успеют или – и невозможное иногда происходит! – Аламейна внезапно покусится на незащищенные границы, затем уснул, видя во сне княгиню Радию, со скорбным видом качающую головой и произносящую: «А еще они мальчикам обрезание делают»…

В общем, утром в день собственной свадьбы я проснулся разбитый и хорошо если без кругов под глазами. Умылся, постаравшись выглядеть как можно более бодрым. Вроде получилось. По крайней мере, народ так же падал ниц, как и много дней назад.

Свадебный пир удался. Наряд невесты тоже. Нужно будет выяснить у тетушки, где в Аламейне можно заказать такую ткань. Нужно же будет радовать мою теперь уже супругу.

Вельможи, наместники, высокопоставленные чиновники, сумевшие добраться до новой столицы, чтобы присутствовать на царской свадьбе, поздравляли меня, подносили дары, собранные с подвластных им земель. Родственники мои тоже были здесь. Суламите остался в Аламейне, ибо не вправе был надолго оставлять храм Нейали, который ему когда-то давно доверили охранять, зато среди гостей вертелась тетушка Руфина, Эвелина Сатранада, ее приемная мать, которую просто язык не поворачивался назвать бабушкой, так как в свои сорок четыре она выглядела ненамного старше воспитанницы; Абдулла, сын Эвелины, мой брат по отцу, живущий в Данаянских пустынях. Мы с ним не то чтобы дружили – слишком разные были, чтобы дружить, – но испытывали друг к другу взаимное уважение. Абдулла не горел желанием обладать и властвовать и был склонен к миролюбию и спокойной рассудительности. Ровно до тех пор, пока не оказывались задеты его интересы. Тогда мягкий и спокойный юноша превращался в зверя, бросающегося на каждого, кто, скажем, осмелится не так взглянуть в сторону его сестер или братьев.

- Решад, если я не ошибаюсь. – Вкрадчивый голос над ухом я узнал сразу, но оборачиваться не торопился. Почему-то меня – меня, оборотня-василиска – всегда смущал взгляд этого собеседника.

- Здравствуй, Нури-Тани.

- И тебе привет, - отозвался супруг Эвелины. – Если ты уже получил свою долю поздравлений, могу я с тобой поговорить?

- Ты считаешь, нам есть о чем говорить? – Может быть, прозвучало резко, но я был так удивлен, что не задумался над этим.

- А почему нет, - продолжал голос за спиной. – Ты вырос на моих глазах, именно я обучил тебя исцеляющей магии и зельеварению, почему бы нам не поговорить просто как родственникам?

- Ну, хорошо. – А что мне было сказать?

- Тогда давай найдем уединенную комнату, где нам никто не помешает, - продолжал Нури.

- Хорошо, я сейчас только скажу Ахмету-паше, что отойду ненадолго.

Я все-таки обернулся. На меня смотрел молодой мужчина с ярко-рыжими волосами и горбатым носом, придающим красивому, в общем-то, лицу хищный недобрый вид. Не то чтобы я не ожидал увидеть Нури-Тани человеком, разум говорил, что в ином обличии химера здесь и не явится, но мне, привыкшему видеть его чудовищем, порождением фантазии талантливого чародея, это было, мягко говоря, необычно.

Мы с Нури-Тани расположились в моем кабинете, и я, как гостеприимный хозяин, предложил гостю кофе, который мне доставил сегодня утром торговец из Аламейны.

- Нравится? – полюбопытствовал я, когда Нури отпил из маленькой серебряной чашки.

- Нравится, - благодушно кивнул он.

- Не чувствуешь ничего странного?

- Нет, а должен?

- Просто интересно… вдруг недоброжелатели решили использовать старый как мир способ избавиться от неугодного правителя…

Нури-Тани усмехнулся.

- Твоя забота, Решад, поистине трогательна. Поэтому я позволю себе ею злоупотребить, надеюсь, ты меня простишь?

- Смотря что ты попросишь.

- Сущий пустяк. Ты знаешь Войхель, мою дочь?

Я кивнул.

- Прошло три месяца с тех пор, как погиб ее последний супруг, и она хочет замуж. Я был бы очень благодарен, если бы ты взял ее второй женой.

Если бы я стоял, то сел бы. Если бы пил – поперхнулся. Войхель Сатранада, в свои девятнадцать лет дважды вдова, имеющая, по слухам, незаконнорожденного ребенка от собственного отца, с детства увлекающаяся магией крови и каждую ночь, как говорили, летающая над городами и сбрасывающая на них огненные стрелы, – и эту женщину мне предлагают в жены.

- Нури, боюсь, я не в силах выполнить твою просьбу…

- Не понравится – отошлешь ее обратно в Данаян, - легко разрешил Нури-Тани. Слишком легко, чтобы не заподозрить в его словах подвоха.

- Ты не понимаешь, Нури. Войхель не слишком молода и к тому же не девственница. Вряд ли мой народ одобрит такую жену. Она может быть только моей наложницей, а ты вряд ли захочешь подобной судьбы для своей дочери.

- Не спеши отказываться, Решад, - улыбнулась химера. – Я не просто так предлагаю ее тебе в жены. Если возьмешь – я помогу расправиться с илорской княгиней, ведь, насколько мне известно, один из командующих армией, к которым ты послал гонцов, - доблестный Коркут-паша – недавно отдал душу богине Нейали, скошенный тропической лихорадкой.

- Откуда ты знаешь?

- У меня свои источники, Решад, которым нет причины не доверять. Я сожалею об этой потере, но готов предложить тебе свою помощь. Мы ведь один род и должны помогать друг другу.

- Что-то не помню я, когда это Сатранады и Восточный Дом стали одним родом.

- Ну, так станем, - широко улыбнулся Нури. – Когда ты женишься на моей дочери, этот вопрос исчезнет сам собой. Ведь твой дед, Наргес, змеиный царь, всегда хотел породниться с семьей Сееры-тены, своего единственного друга среди смертных.

- Чем ты сможешь помочь мне, Нури? – вздохнул я, уже понимая, что проигрываю. Меня за глаза звали хитрым, но это существо видело насквозь все скрытые намерения и еще не совершенные действия, скрыться от него не было ни малейшей возможности. – Ты не знаком с военным делом, да и с людьми общаться у тебя как-то не очень получается, ты уж не обессудь.

- Как я помогу тебе – это мое дело, Решад. Но обещаю – без поддержки ты не останешься. Все, что тебе нужно, - сказать «согласен».

- И Войхель станет моей женой?

- Да. На какой срок – сам решишь. Однако я был бы рад, если бы ты оставил ее своей супругой навсегда.

«Я был бы рад» расшифровывалось как «я помогу тебе в том случае, если…», и нам с Нури-Тани это было известно.

- Хорошо, - ответил я, помолчав. – Хорошо, я возьму ее. Но не в ближайший месяц, когда я только что получил молодую, невинную, - я не сдержался и сделал ударение на последних двух словах, – жену.

- Я и не думал тебя торопить, Решад, - улыбнулся Нури-Тани поднимаясь. – Рад, что мы нашли общий язык и скоро станем родственниками. А теперь давай пойдем к гостям, невежливо со стороны царя и главного виновника торжества пропускать праздник.

«По чьей вине…» - подумал я злобно.

Как оказалось, меня действительно ждали. Нужно было произносить речи, угощать народ, раздавать подарки и вообще пытаться выглядеть бодрым и веселым. Судя по восхищенным и подобострастным лицам, мне удалось.

В брачную ночь тоже повезло не свалиться сразу на кровать от усталости. Индира, кажется, поняла мое состояние, поэтому не пыталась лезть с претензиями, что меня очень порадовало. Но, уже готовясь отойти ко сну, я понял, что сон не хочет ко мне приходить. Я был вымотан сегодняшним днем и почти бессонной прошедшей ночью, но заснуть никак не удавалось. Мысли, роящиеся в голове, не давали забыться.

Разумеется, я готов был взять в жены дочь Нури-Тани. Я готов был на многое, чтобы избавиться от илорской княгини. Беспокоило меня другое: хитрая химера вполне могла обмануть. Ну, как он справится с войсками строптивой илорки?

Теплая ладонь легла мне на плечо, и я благодарно прикрыл ее своей. Что я скажу Индире, когда в мой дом войдет Войхель? По ольтермским законам нельзя брать вторую жену без согласия первой.

Глупости.

Я царь.

Я могу делать что пожелаю.

И Суламите меня потом за это прирежет.

Но должен же он понимать, что для блага государства часто приходится жертвовать личным счастьем. Он-то поймет, а тетя Руфина? А сама Индира? Как она будет на меня смотреть? Пусть Войхель никогда не стать в моем гареме хоть сколько-нибудь привилегированной, я не имею права вообще запереть ее в комнатах и не навещать. Разве что она провинится.

А она обязательно провинится, судя по тому, что я о ней слышал.

Но, если я поступлю с ней сурово, пускай и справедливо, Нури-Тани сделается моим врагом, и, несмотря на то, что в жилах моих течет кровь Владыки Востока – самого могущественного существа этого мира, не считая богов, - вражда химеры может свести меня в могилу куда раньше, чем заговоры недругов. Недаром Нури-Тани даже для Преисподней, где он был заточен пять тысяч лет, являлся страшилищем.

И почему только Эвелина смогла его полюбить…

На новом витке мыслей утомленное сознание все-таки не выдержало и отказало.

Месяц спустя

Я был удивлен и неоднократно посылал людей Шада Арахмета из тайного сыска разузнать о планах княгини Радии. Но те доносили, что она не предпринимает решительных действий, распространяя пока только вдохновляющие лозунги, к которым, по счастью, прислушивается слишком мало людей, чтобы поднять восстание. За месяц в захватнической работе илорской княгини не было никакого продвижения, и, хотя усилий Нури-Тани здесь не замечалось, я знал, я был почти убежден, что химера уже развернула деятельность – неспешную, но уверенную. Откуда была такая вера в честность Нури-Тани, я и сам бы не взялся сказать. Ведь его дочь все еще не появилась в моем дворце. Но мне почему-то казалось, что на этот раз химера выполнит обещание. Надеюсь, обойдется без жертв с нашей стороны. На илорцев плевать, лишь бы княгиня не сочла все моей виной и не объявила войны Ольтерму. Империя велика – не меньше Илории, я сумел бы собрать большое, хорошо обученное войско, но есть гораздо более важные дела, чем посылать своих людей в битву просто потому, что глупой бабе взбрело в голову осуждать наши порядки и расширять собственные территории. Посади женщину на трон…

Сегодня великий день, с горькой усмешкой подумал я, умываясь. Сегодня нужно выглядеть не хуже, чем на свадьбе, потому что придется перед всем народом – по крайней мере, перед высокопоставленными придворными, коих немало, - признать моей невестой Войхель Сатранаду. Пришлось пригласить даже нескольких видных послов, чтобы придать этой помолвке как можно более внушительный вид. Царь волен делать что пожелает, и, думаю, придворным приятно будет, что я, наконец, начал набирать собственный гарем. От предложений взять чью-то дочь опять жизни не станет.

Была еще одна причина тяжести на сердце. Не особенно значительная, спрятанная в глубине души, но она была. И при первой свадьбе, а уж при второй…

Когда-то давно, так давно, что и немудрено запамятовать, я обещал взять первой женой одну девушку, тогда еще девочку. Я забыл об этом, да если бы и помнил – все равно бы не взял. Не знаю только, помнила ли она…

Вся пестрая толпа собралась в тронном зале, как при какой-нибудь дико важной церемонии. Я предпочел бы проводить все действо на улице, но там среди простолюдинов начались бы ненужные вопросы, кто-нибудь мог бы узнать Войхель, о которой в народе поговаривали уж очень недоброжелательно, а так людям просто объявят, что царь женился во второй раз – и больше им знать не полагается. Лица ее все равно никто не увидит, а знать наперечет имена обитательниц царского гарема – да кто ж их упомнит. Да и разве важно людям знать имя. Все равно это не их дочери.

Ну, положим, знати, не сумевшей прибыть на церемонию, можно потом сообщить имя невесты, для них главное – происхождение, а семья Сатранада, ведущая свой род от царя Сееры и пользующаяся покровительством Владыки Востока, по знатности превосходила их всех. Но простому люду, для которого главное не кровь в твоих жилах, а твои дела – ему ни за что не надо даже смотреть на Войхель. Кем я буду для них после этого обручения, лучше даже не думать.

Гул, поднятый разговорчивыми придворными в тронном зале, оглушал меня, но я сидел гордо и прямо, не опуская головы, несмотря на то, что больше всего мне сейчас хотелось сжать виски пальцами и с силой потереть.

Но я царь.

Разговоры смокли, когда в тронный зал вступил глашатай и объявил:

- О луноликий, Нури-Тани из рода Сатранада привел к тебе свою дочь, прекрасную Войхель, которую ты пожелал себе в жены…

Я пожелал? Да будь моя воля, Войхель и сейчас сидела бы в своей пустыне. О, как велико было желание развернуть Нури-Тани с порога, как разворачивал многих и многих до него. Но химера не была одной из многих.

- Пусть войдут. – Я сделал царственный жест, отсылая глашатая и пытаясь внутренне расслабиться, чтобы выглядеть спокойным и невозмутимым, как и полагается правителю. Пускай волнуется будущая супруга, коей оказана такая неземная честь.

Двери тронного зала распахнулись снова, и на мраморные плиты ступил Нури-Тани, ведущий под руку закутанную в чадру женщину. Подойдя к моему трону, он поклонился до земли. Поклонилась и женщина. Я пытался увидеть ее лицо за плотной вуалью чадры, но ничего не смог разглядеть.

- Приветствую тебя, царь ольтермский.

- И ты здравствуй, Нури-Тани. – Взгляд мой, однако, соскальзывал с лица химеры на скрытую под чадрой девушку, но плотная ткань надежно укрывала ее от чужих глаз.

- Пришло время исполнить твое обещание и взять в жены мою дочь, - медоточивым голосом продолжал Нури. – А дабы ты не корил себя за данное слово, я покажу тебе, что ты не ошибся в выборе.

Он неуловимым, легким движением сдернул покрывало с дочери, и мне стоило больших усилий держать прежний невозмутимый вид.

На ней была свободная белая хламида, подпоясанная широкой шелковой лентой. Кожа обнаженных рук отливала золотом в свете солнца, падающем из окон, огненная копна волос, столь непривычная для наших широт, укрывала плечи, спадала на высокую полную грудь с выступающими под тонкой тканью сосками, складки хламиды обрисовывали контуры широких бедер и длинных красивых ног. С трудом оторвав взгляд от очертаний ее фигуры, я взглянул девушке в лицо. Глаза у нее были медовые, светло-карие, глядящие на меня с любопытством и долей лукавства: «Что, понравилось? » Я вынужден был признать, что понравилось. И что мне будет тяжело посещать ее спальню реже, чем Индирину.

Нури-Тани довольно улыбнулся и снова накинул покрывало на девушку, но я успел увидеть ее улыбку – доброжелательную, соблазнительную, и почувствовал, как растекается под ребрами мучительно-сладкое вожделение.

- Вижу, царь, что тебе по нраву пришлась моя дочь, - безмятежно произнесла химера. – Люби ее, оберегай. Она тебе удачу принесет.

Удачу, конечно… Мне в который раз показалось, что он видит меня насквозь. В глазах его и в голосе не было насмешки, но меня не оставляла уверенность, что Нури-Тани смеется надо мной. И над моими попытками выглядеть невозмутимым.

… По истечении церемонии я долго умывал лицо, словно пытаясь стряхнуть с себя липкую паутину чар, которыми опутала меня пустынная колдунья. Если смотреть на прошедшую церемонию теперь – то Войхель мне не понравилась. Она постоянно кланялась и улыбалась, улыбалась и кланялась. Она будет льстивой и лживой женой, я знал это. Она попытается убрать с дороги Индиру, хотя внешне будет с ней приветлива, так что Индира даже не догадается о ее замыслах.

Я устало потер виски.

Мне бы самообладания Сееры-тены.

В дверь кабинета кто-то постучал.

- Войди, - крикнул я, даже не оборачиваясь. Мне было все равно, кто пришел. Враги бы стучать не стали, а друзей нужно принимать в любом состоянии.

Однако на пороге стоял враг.

- Приветствую тебя, мой господин. – Войхель поклонилась до земли, так что рыжие волосы чуть не подмели пол. – Я подумала, что тебе тяжело сейчас, и решила прийти.

- Тебя не учили не беспокоить мужчину, пока он сам тебя не позовет? – Я холодно испытующе взглянул на нее.

- Я прошу владыку простить мою дерзость, - снова поклонилась она, прижав ладонь к сердцу. – Можешь наказать меня, о луноликий, если я вызову твое недовольство.

- Ты уже его вызвала, Войхель. Уходи.

Но она не ушла. Вместо этого расстегнула застежку плаща, и я увидел, что на ней надета та же хламида, в которой она была в тронном зале. Только теперь вокруг не было толпы придворных, и я позволил себе чуть подольше задержать взгляд на ее округлых формах. От сознания того, что эта красавица совсем скоро – моя, стало жарко и сладко, и я прикрыл глаза, позволяя себе минутную слабость.

Горячие руки обвили мою шею, полная грудь, скрытая только невесомой тканью хламиды, прижалась к моему плечу.

- Не прогоняй меня, господин, - прошептала Войхель. – Я помогу тебе отвлечься… я подарю свою любовь… я подарю…

У меня закружилась голова от жара ее рук, от ее шепота, от ее близости, захотелось схватить эту женщину, усадить себе на колени и целовать, пока на губах не выступит кровь, но вместо этого я сказал как можно более прохладно:

- Ты пока не жена мне, Войхель. Когда станешь – тогда и приглашу тебя в свои покои, не раньше.

- Что значат несколько дней, когда впереди у нас годы и годы… - Она склонилась надо мной и поцеловала в губы.

Я не мог дольше сопротивляться желанию, появившемуся еще тогда, в тронном зале, когда она так искушающе улыбалась. Я резко дернул ее на себя и усадил на собственные колени, обнял, прижал к себе горячее податливое тело, впился в ее рот, ощущая, как она отвечает, намотал на кулак рыжие волосы, покрывая поцелуями-укусами шею, чувствуя, как теплые руки распахнули на груди мой халат.

Самоконтроль, предмет моей небезосновательной гордости, оставил желать лучшего, и я рванул ткань хламиды, обнажая великолепные груди с крупными сосками цвета какао. Обхватил губами один из твердых бугорков, прикусил, вырвав у невесты довольный стон, почувствовал, как она оседлала мое бедро, потираясь об него низом живота, подхватил Войхель на руки, швырнул на диван, рванул остатки хламиды с ее бедер, прижался губами к чуть выпуклому животу, спустился ниже, чувствуя, как ее руки зарываются мне в волосы…

Я овладел ей грубо и безжалостно, почти без прелюдии. Будь на ее месте Индира, я ни за что не позволил бы себе так ее оскорбить, почти изнасиловать, но на эту я был зол и, возможно, подспудно хотел унизить ее, наказать, выплеснуть подсознательную неприязнь к этой женщине, что неспособна возбуждать любовь, а только похоть. Наверное, я хотел, чтобы ей было больно… не знаю. Как бы то ни было, Войхель, похоже, нравилось. По крайней мере, когда вверх по позвоночнику прошел горячий луч, я ощутил, как ее тело, покрытое испариной, удовлетворенно расслабилось в моих руках.

Я не выпускал Войхель из объятий: ее невозможно было выпустить, невозможно было оторваться от нее, даже выйти из ее тела было задачей непосильной. Она притягивала к себе, заставляла желать себя, и я ощутил, что мне мало только что полученного.

На этот раз я развернул ее спиной к себе и овладел сзади. Я не хотел видеть ее лица.

Должно быть, подспудное желание унизить ее и причинить боль заставило меня сорваться в ту ночь с цепи. Я ставил подвластную мне женщину в самые невообразимые позы, бил по лицу, когда она пыталась что-то сказать, оскорблял, не пытаясь смягчать выражения, а она кивала на все, льнула ко мне и доводила до безумия своей страстью, своей горячностью, своим ненасытным вожделением.

В середине ночи я был измотан и истощен, да и Войхель казалась усталой, несмотря на то, что так и лучилась довольством. Я знал, что рядом с ней не засну, поэтому выгнал прочь из кабинета, а сам устроился на диване и провалился в глубокий черный сон.

… На следующее утро мне было стыдно за собственный срыв. Я был почти уверен, что остаток ночи невеста моя проплакала в подушку, закрывшись в своей комнате, и готовился к тому, что она будет весь день избегать меня, прятать глаза, проходить мимо, когда я появлюсь в поле ее зрения.

Я оказался почти прав.

Ошибка была только в том, что так вела себя отнюдь не Войхель, а Индира.

Неудивительно. Я забыл предупредить супругу о том, что собираюсь взять вторую жену, поэтому приезд Войхель стал для нее полной неожиданностью. В конце концов, вечером я нашел время, чтобы поговорить с Индирой.

Она сидела в своей комнате, не запершись, вышивала золотой нитью по синему полотну. Я осторожно присел на край постели, дотронулся до плеча супруги. Никаких слез, криков, обвинений и просьб убраться. Индира спокойно отложила вышивание и обернулась ко мне, ожидая, что я буду говорить.

- Выслушай меня, пожалуйста…

Она кивнула.

- Я был неправ, что не предупредил тебя, более того, не спросил твоего разрешения, но так нужно для блага страны. Я не люблю Войхель, видит свет, и никогда любить не буду. Ты сама знаешь, насколько она не подходит мне в супруги. Но я вынужден был уступить уговорам ее отца, потому что Нури-Тани обещал за это помощь в борьбе с илорской княгиней. Клянусь, если химера не сдержит своего обещания, его дочь и дня лишнего не проживет во дворце.

- Ты не должен оправдываться, Решад, - спокойно произнесла Индира. – Я понимаю. Я знаю, что просто так ты не взял бы себе жены, не посоветовавшись со мной. Наши с Войхель отцы были друзьями детства, а ее мать воспитала мою. Войхель не посторонняя, и брак с ней ничем тебе не грозит.

Грозит.

Только тебе необязательно это знать, и да спасибо небесам, что послали мне настолько понятливую супругу.

- Когда состоится свадьба?

- Будь моя воля, она бы вообще никогда не состоялась, - признался я. – Но чтобы поскорее выпроводить отсюда Нури-Тани, придется назначить на ближайшую неделю.

- Почему ты так не любишь ее, мой господин? Войхель чем-то прогневила тебя?

Самим своим существованием и вмешательством в мою личную жизнь. Тем, что меня тянет к ней немилосердно и даже сейчас, в твоей спальне, я думаю о ней, представляю, как мог бы обладать ею, как мог бы раз за разом терзать ее великолепное тело, вместилище порока. Тем, что она весела и легкомысленна, когда ты озабоченна моим благополучием. Тем, что ее мужья умерли непонятно отчего, тем, что она, по слухам, летает по ночам над городами, сбрасывая на дома горящие стрелы, тем, что…

Только для тебя это все равно неважно, потому что намеренно Войхель мне ничем не навредила.

- Я боюсь за тебя, Индира, - признался я. – Кто знает, чего можно ждать от дочери химеры. На людях она исходит медом, но что происходит за их спинами, известно только богам. Если она вдруг вздумает завести с тобой дружбу, будь осторожна. Не принимай ни еды, ни питья из ее рук, не носи подаренных ею платьев и украшений, не ходи куда она позовет и не оставайся там, куда она тебя приведет. Я не знаю точно, и у меня нет никаких оснований предполагать, что Войхель пожелает от тебя избавиться, я просто чувствую, что лучше тебе с ней не связываться.

- Я поняла тебя, господин, - кивнула Индира. – Только напрасно ты тревожишься. Я знаю Войхель давно, пусть и не очень близко. В ней много от отца, это правда, но ведь и от матери немало досталось. А мать ее – редкой доброты и порядочности женщина.

Да, что-то в чертах Войхель неуловимо напоминало Эвелину, но все же больше в ней было от Нури-Тани. По крайней мере, того, что бросалось в глаза.

- Спасибо за то, что выслушала, - произнес я, поднимаясь, - и простила.

Индира улыбнулась, снова берясь за вышивание. На миг меня пронзил укол совести: я собираюсь уходить, хотя раньше всегда оставался в ее спальне на ночь. А сейчас?

Сейчас у меня есть Войхель. И дикое, первобытное желание обладать ею. Я разрывался между Индирой, которую не мог оставить вот так просто, хотя она меня отпускала, позволяя делать что посчитаю нужным, и Войхель, проклятой ненавистной Войхель, которая притягивала меня, как магнит тянет железо.

- Я приду, - пообещал я, ступая к двери.

- Не придешь, - невозмутимо отозвалась она.

Я разучился лгать, или просто невозможно обмануть дочь змеиного царевича?

- Я не сержусь. Иди к ней. Так нужно, и я знаю это лучше кого бы то ни было. Со временем страсть уляжется, а я подожду.

- Будь ты вовек благословенна, лучшая из жен, - прошептал я, прикрывая за собой дверь ее комнаты.

Я уходил, чтобы снова прийти к этой химере. Хотя мне даже ходить не нужно. Почему-то я был уверен, что Войхель найдет меня сама, в каком бы месте дворца я ни находился.

Она и вправду нашла меня, когда я лежал в ванне, отдыхая от трудного дня. Трудного не только потому, что в него удалось впихнуть встречи с двумя послами и объяснение с Индирой, но и потому, что весь день я находился в ожидании удара. В ожидании того, что в тронный зал, где я принимал иноземных гостей, или в кабинет, где работал над бумагами, или на террасу в саду, где обедал, войдет она – та, которой много лет назад я обещал супружество и которую покинул без предупреждения. Но она не приходила, и к вечеру я сумел расслабиться и частично снять внутреннее напряжение. Вряд ли моя брошенная невеста придет среди ночи, хотя с нее станется.

А может… она уже умерла? Или нашла себе другого мужа? Или забыла обо мне? Я не видел ее десять лет, всякое может произойти за такой срок.

Но нет. Я напрасно себя утешал.

Такие, как она, никогда ничего не забывают.

- Я не женюсь на ней… я и тогда знал, что не женюсь… это была просто игра, детская забава, которой не следовало придавать значения… - прошептал я, сжимая виски ладонями.

- Не женишься, если на то будет твоя воля, - произнес певучий голос совсем рядом.

Я встрепенулся, и склонившаяся надо мной Войхель рассмеялась:

- Забудь ее. Она не придет. А если придет, я прогоню ее.

- Ее никто не сможет прогнать, - против воли улыбнулся я.

- Я одна смогу, - убежденно проговорила невеста, прикасаясь к моему лицу огненными прядями. - Я охраню тебя от всего, что будет тревожить, мой господин, - прошептала она, вычерчивая пальцем замысловатый узор на моей обнаженной груди.

Не успел я ничего сказать, как она приподняла юбку и залезла в мою ванну, выплеснув на пол излишки воды. Полупрозрачное платье быстро намокло и прилипло к телу, и у меня снова пересохло во рту.

- Ты знаешь, что скоро сюда войдет слуга с моим полотенцем? – недовольно вопросил я.

- Он не войдет, пока ты не прикажешь. – Она оседлала меня, сжав коленями мои бедра и легонько потершись низом живота о начавшую уже твердеть плоть. – Ну, поцелуй меня. – Склонилась близко-близко, так что пламенеющие локоны легли на воду по обе стороны от моего лица.

Отказаться от подобного дара было выше моих сил, поэтому я потянул ее на себя, прижимаясь к горячим губам, щедро и жадно ответившим на поцелуй.

Мне не хотелось быть с ней нежным, она не заслужила нежности, ненасытная и распутная. С трудом приподняв мокрые складки, я запустил руку ей под платье, огладил обнаженное бедро, скользнул пальцами в горячую щель между ее ног.

- Да… пожалуйста, еще… - Она подалась ко мне всем телом, насаживаясь на пальцы, и мне внезапно снова захотелось причинить ей боль – физическую или душевную, неважно.

- Как умерли твои предыдущие мужья? – спросил я, впиваясь ногтями в складочки нежной плоти.

- Первый был раздавлен обвалом в горах, а у второго лошадь понесла – упал и разбился. Прозаичнее некуда, - широко улыбнулась она, дотрагиваясь подушечкой пальца до моего соска.

Я почувствовал, что опять теряю контроль над собой, отнял ладонь от ее лона, схватил Войхель и резко насадил на окаменевший в предвкушении ствол. Она вскрикнула, и я с каким-то затаенным удовлетворением подумал, что сделал ей больно. Небо, в кого я превращаюсь… Никогда раньше не было во мне этого. Никому другому я не хотел причинять страданий, но эта женщина словно выбивает изнутри меня все темное, сдавленное пластами воспитания и воли, прививает такие желания, какие мне и в кошмарных снах не привидятся.

- Поцелуй меня… пожалуйста… - Она приблизила лицо так близко к моему, что я ощутил на губах ее дыхание. И впился в ее рот, прокусывая губу до крови.

Войхель замерла, задумчиво стерла алую капельку кончиком пальца и дотронулась до моей нижней губы, чуть надавливая, заставляя приоткрыть рот.

- Кровь… сладкая… - пробормотала она едва слышно, наклонилась ко мне и быстро слизнула капельку.

Я уже не помню, что хотел сказать, потому что все равно не произнес ни слова: в эту минуту Войхель начала двигаться, и тело пронзила волна острого наслаждения.

Я терзал ее, пока вода не стала совсем холодной и Войхель не начала отчетливо стучать зубами в мокрой одежде. Тогда я приказал принести два полотенца и, раздев невесту, подал ей одно. Войхель, однако, завернуться в махровую ткань не спешила, дразнила меня полуобнаженным телом, искусно прикрывая и открывая самые возбуждающие его части. В конце концов, любовная игра продолжилась в моей спальне, где мне удалось уснуть только под утро, предварительно выгнав любвеобильную невесту вон.

Разбудил меня главный евнух, распорядитель дворца и по совместительству страж моего маленького гарема.

- Госпожа Индира, да продлят небесные покровители дни ее, хочет поговорить с тобой, о луноликий, после твоей встречи с ларинтийским послом. Она говорит, что желает сообщит тебе нечто важное.

Первой мыслью, пришедшей мне в голову, было то, что Индира, наконец-то беременна. Но я отогнал прочь эти догадки: сегодня днем мне предстояло переговорить с посланцем ларинтийского короля. Союз с Ларинцией, богатой и просвещенной, не помешает, особенно в теперешние трудные времена, когда Илория разевает пасть на ольтермские территории, патетично именуя их своими исконными. По-моему, так глупости все это. Кто завоевал – того и территория. И нечего подбивать людей на восстание, когда им и так хорошо живется.

Встреча прошла гладко, я, как полагается, величественно восседал на троне, обращаясь к посланцу с почтительным снисхождением. Подобному обращению меня обучали с четырнадцати лет, поэтому особенных затруднений я не испытывал. Затруднения начались после, когда посол со свитой удалился, и я, воссияв напоследок во славе, собрался сойти с трона.

Двери чуть приоткрылись, и в тронный зал вбежал глашатай – тот самый, что объявлял о приходе ларинтийского посланца.

- О луноликий, там…

Но продолжать ему не понадобилось, потому что в этот момент двери тронного зала, массивные, высотой в четыре человеческих роста, окованные золотом и медью, двери, которые с трудом приоткрывали двенадцать мускулистых рабов, распахнулись во всю ширь и с размаху ударили в стены.

Люди заткнули уши – так внезапен и оглушителен был грохот.

Ну, что ж, она еще дитем шестилетним одной рукой решетки из окон вырывала, неудивительно, что за столько лет сила возросла.

Я обреченно замер на троне, и единственное, на что хватило моего далеко не легендарного и еще даже не царского самообладания, – сохранить прямую осанку и невозмутимое выражение лица.

По проходу, образованному расступившимися придворными, шла молодая женщина в платье из малинового шелка. Чадры на ней не было, и черная коса, переброшенная через плечо, билась о ее грудь в такт шагам.

Я знал, что она придет.

Рано или поздно – придет обязательно, как смерть, которая к каждому подступает неотвратимо.

- Здравствуй, Асия. Рад приветствовать тебя в моем дворце. – Голос не изменил мне, и это уже можно было вписать в перечень моих заслуг.

Когда Асия Ройола приблизилась к трону на непозволительно близкое расстояние, два стража преградили ей путь ятаганами, но я лучше, чем кто бы то ни было, знал, насколько это было бесполезно.

- Пропустите ее.

Ятаганы убрались, и женщина шагнула ко мне с неотвратимостью стрелы, летящей в сердце. Остановившись за одну ступень от трона, она обвиняюще посмотрела мне в глаза.

- Ты обещал взять меня первой женой десять лет назад.

По залу пронесся шепоток.

- Ты говорил, что будешь любить меня больше, чем всех своих наложниц.

Шепоток усилился.

- Ты говорил, что сделаешь меня царицей.

- Асия, мне было четырнадцать лет!

- Четырнадцать не пять! – неумолимо отрезала она. – В этом возрасте уже отвечают за свои поступки и слова и не дают невыполнимых обещаний.

- Я был ослеплен… я… не знаю… я не думал, что ты воспримешь это так серьезно. Я полагал, для тебя это также было шуткой.

- Шуткой? А я дала разве понять – словом или делом, что не воспринимаю тебя всерьез? Или ты привык давать обещания, чтобы потом забыть о них? Плохое качество для царя. – Она презрительно сощурилась, и диковатая красота оборотня стала вдруг внушать страх. – Этим людям ты много обещал? – Он кивнула на толпу придворных.

- Асия, когда я говорил, что женюсь на тебе, я еще не знал…

- … что у меня не может быть детей. Но разве я в этом хоть сколько-нибудь виновата? – В голосе ее послышалось отчаяние.

- Я не возьму тебя замуж, Асия, - негромко проговорил я. – Ни сейчас, ни когда-либо потом. Этот брак не принесет государству ничего, даже наследника не подарит. И, кроме того, – я тебя не люблю.

- Это неважно, - мотнула головой пустынная рысь. – Я буду тебя любить.

- Уходи, Асия. Забудь меня. Ты молода, ты красива, найдешь себе другого, кто полюбит тебя так, как ты того заслуживаешь.

- Не найду, и ты прекрасно это знаешь.

Знаю.

- Оборотни любят лишь раз в жизни, для кого-то это дар, для кого-то – проклятие. Для меня и для тебя стало проклятием. Я любила тебя, не надеясь на взаимность… Слова, которые ты произнес десять лет назад, – я и мечтать о таком не могла. А ты посмеялся над этим, - очень тихо проговорила она. – Гореть тебе в Аду, царь.

Наступила тишина, опасная, напряженная – затишье перед бурей. И буря непременно разразилась бы, но тут из-за спинки моего трона неслышно выступила Войхель.

- Ты!!! – выкрикнула рысь. И столько ненависти, столько страха было в этом крике, что больше слов не понадобилось. Асия отшатнулась, отступила, побледнела, снова перевела взгляд на меня.

- Я не оставлю тебя безнаказанным, царь. – Прокричала, спрыгивая со ступеней. – Ты вспомнишь. Ты все свои слова вспомнишь.

Никто ее не удерживал.

Тишина, царящая в зале, разразилась бурным обсуждением только что произошедшей сцены. На меня внимания никто не обращал, и я позволил себе устало откинуться на спинку трона. Ощутил, как руки Войхель, мягкие, горячие, гладят мои плечи.

- Не тревожься, мой господин. Она не придет. Она меня боится. Больше тебя никто не побеспокоит. Она не придет.

- Приветствую тебя, мой господин. – Индира отложила книгу, встала и поклонилась в пояс, прижав ладонь к сердцу.

- Ты хотела мне что-то важное сообщить. – Я присел в кресло напротив нее, жестом разрешив садиться. Прошедший день вымотал меня, и я почти забыл, что утром евнух сообщал о желании Индиры поговорить со мной.

- Да. Сегодня утром я нашла в библиотеке то, что может быть тебе интересно. – Она подала мне книгу, раскрытую на середине. – Это касается Войхель, твоей невесты. Возможно, твоя неприязнь не настолько беспочвенна, как тебе кажется.

- То есть?

- Ты считаешь ее опасной, не качай головой, знаю, что считаешь. И я, кажется, догадываюсь, с чем это может быть связано. Эта книга была написана Сеерой-теной. Оригинал не сохранился, но из списка я узнала, что у рода Сатранада с незапамятных времен, еще раньше легендарного Сееры, была способность приносить удачу или неудачу людям. Никто не знает, по каким принципам Сатранады отбирали тех, кому будут покровительствовать, – наверное, как и все люди, они приносили счастье тем, кто был им нужен или дорог, а невезение посылали своим врагам.

- Ты хочешь сказать, что мне досталось сокровище в лице Войхель? – усмехнулся я.

- Сокровище, - улыбнулась Индира, - или проклятие. Она может приносить равно удачу и неудачу. А неудачи… разные бывают. Кто вино разольет, а кто и под обвал попадет в горах. – Она внимательно посмотрела на меня.

Под обвал попадет…

- Проклятие Сатранад – то самое невезение – имеет вид золотой цепочки на запястье у неугодного человека – жертвы, если хочешь. Если цепочку снять – а снимается она не сложнее обычного браслета – неудачи прекратят преследовать жертву. Только вот видеть эти цепочки дано не всем, а те, кто не видит, не могут, соответственно, и снять.

- А кто их обычно видит? – осторожно спросил я.

- Не знаю, мой господин. – Индира пожала плечами. – Ты уже назначил день свадьбы?

- Да, через две недели. Подумать только, моей супругой станет эта женщина. – Я уронил голову на руки, невесело рассмеявшись.

- Войхель любит тебя, - примиряюще произнесла Индира. – Только выражает эту любовь по-своему.

- Одни беды мне от ее любви. – Я чувствовал себя разбитым и усталым.

- Не кляни ее и не гони. – Индира подошла ко мне, положила руки на мои плечи, прижала мою голову к своей груди, легонько зарывшись руками в волосы. – Ты очень устал, Решад. Отдохни сегодня у меня.

Я благодарно вздохнул, подумав: правы были Рут и Суламите, когда говорили, что Индира станет мне хорошей женой и надежной опорой.

… Что мне не понравилось в первой моей свадьбе и чем грозила разочаровать вторая – так это толпы простого люда на внутреннем дворе, люди, пришедшие «на царя поглядеть», а в основном – съесть и забрать с собой как можно больше бесплатного угощения. Я понимал, что многие из этих людей – бедняки, тяжким трудом добывающие корки хлеба для своих семей, но все равно неприязнь к праздной, жадной до еды и блеска толпе оставалась. Нарушить эту традицию – впасть в немилость у народа, что для царя страшнее смерти. Хотя, если вспомнить Сееру-тену с его попиранием обычаев… Но нет. Нельзя сравнивать. Сеера-тена был гениальным царем, он мог себе позволить рисковать всеобщей любовью, потому что у него было нечто неизмеримо более важное, чем признание толпы. У него была Наргес эль-Эсма. Ученица и дочь, поддержка и опора, жена и подруга. Небо, какая власть, какой народ может тягаться по значительности с даром подобной любви…

Но у меня не было моей Наргес. Поэтому я заставлял людей верить в «доброго царя».

Сидеть за праздничным столом рядом с Войхель оказалось поистине испытанием для самых стойких. Моя новоявленная супруга, даже закутанная в чадру с головы до ног, не хотела сидеть смирно. Она была так близко ко мне, что прижималась бедром к моему бедру, заставляя невольно напрягаться при каждом ее движении. Одной рукой держала кубок и салютовала родственникам, а другую опустила между моих ног, легонько нажимая на взбухшую плоть, которой ткань шаровар уже казалась тесной. При этом я должен был сохранять невозмутимый и величественный вид, не давая никому понять, что со мной жена вытворяет под столом. Самое противное, что осадить ее я тоже не мог. Тихие угрозы сквозь зубы на нее не действовали, а переходить к более серьезным мерам не позволяла обстановка и люди вокруг.

- Решад…

Небо, почему ей не сидится…

- Что тебе?

- Посмотри вниз.

Я глянул под стол краем глаза. В принципе, чего-то такого и ждал. Моя неугомонная супруга приподняла рукой чадру и платье, открыв ногу до колена. Сбросила туфлю и дотронулась обнаженной голенью до моей ноги. Словно завороженный следил я, как медленно приподнимается ткань платья, обнажая ее бедро. Выше, выше… Вот уже вся полностью нога открылась моему взгляду. Я сглотнул, бросив быстрый взгляд вокруг. Она издевается. Видит, что на нас смотрят сотни глаз, но все равно играет с огнем.

Я едва не вздрогнул, когда она взяла под столом мою руку и положила на свое обнаженное бедро. Легонько повела моей ладонью выше, и я не выдержал. Вместо того чтобы отнять руку – огладил внутреннюю сторону бедра, скользнул пальцами во влажное нутро. Ощутил, как сжались мышцы, обхватывая мои пальцы, и усмехнулся про себя. Теперь мы друг с другом рассчитались.

Свадебный пир шел своим чередом, а мы с Войхель, главные виновники торжества, улыбались гостям и ласкали друг друга, стараясь ничем не выдать собственных эмоций.

- Кто не выдержит первым, выполняет любое желание другого, - шепнула мне Войхель, одновременно мягко сжимая мою плоть.

И, кажется, впервые за много дней я смог подарить ей искреннюю улыбку.

… Когда я проснулся, небо было серовато-синим, очевидно, рассвет еще не наступил. Войхель рядом не было, и я впервые задумался над тем, что она делает по ночам, когда я сплю. До сегодняшней ночи меня этот вопрос не особенно волновал, потому что я всегда прогонял Войхель с глаз долой, когда насыщался ею. С нее станется на самом деле летать над городами и сжигать дома.

Подстегиваемый любопытством и небезосновательной тревогой, я набросил халат и прошел в кабинет, где стояло прикрытое бархатное тканью волшебное зеркало, доставшееся в наследство от погибшей матери, убитой, к слову сказать, тетей Асии. Зеркало могло показать любое существо или предмет, который будет назван хозяином, и я знал по рассказам отчима, что мать много часов проводила у этого своеобразного окна в мир. Не могу не согласиться, что для женщины, запертой в гареме, подобная вещица оказалась бесценным подарком.

Я сдернул ткань, и на меня взглянуло собственное отражение – ничуть не искаженное, не замутненное каким-либо потусторонним туманом. Я прокашлялся, размышляя, что же зеркалу нужно сказать такого, чтобы оно начало показывать желаемое. Никогда раньше я к этой вещи не приближался, руководствуясь, скорее, иррациональными опасениями, чем здравым смыслом, и сейчас по спине побежали мурашки.

- Покажи мне Войхель Сатранаду, покажи, что она сейчас делает.

Дымка из углов зеркала стала наползать медленно, так, что я поначалу не заметил, что мое отражение начинает затягивать белесое марево, а когда заметил – был по пояс в этом тумане. Минуты через две туман заполнил все зеркало, а потом резко раздался в стороны, и я увидел…

В грязно-голубом предрассветном небе парила крылатая химера, а на спине ее сидела нагая женщина – моя Войхель – вцепившись руками в плечи Нури-Тани, запрокинув голову, громко хохоча и вскрикивая, когда химера делала крутой вираж или закладывала петлю. Ветер трепал огненные пряди, пламенеющие, как солнце, чей край показался из-за розоватой полоски горизонта. В глазах Войхель были безумие, счастье, упоение, экстаз, возбуждение. Она была богиней этого мира, и все небо принадлежало ей, а земля с ее мелкими заботами и такими же мелкими людьми, отягченными этими заботами, пусть достается другим богам.

Потому что ветру не нужны цепи.

Внезапно Нури-Тани заложил крутой вираж и начал падать. Войхель, счастливо хохоча, обнимала его за шею, визжала, пыталась придушить отца в объятиях, вжималась в его спину, чтобы не быть оторванной ветром, и кричала что-то бешеное и безумное.

Они рухнули в траву, обломав в полете несколько ветвей. Я мимолетно пожалел, что Нури-Тани не разбился. Хотя разобьешься с его хвостом, как же. Войхель плюхнулась было на землю, но отец ловко поймал ее, обвил чешуйчатым хвостом, и моя неугомонная супруга удобно устроилась в его кольцах.

- Ну, так что? Как тебе новый муж?

Войхель, раскрасневшаяся и счастливая, пожала плечами.

- Не знаю. Сейчас я даже не уверена, что хочу быть за ним замужем.

- Не понравится – вернешься в Данаян, - легко разрешил Нури-Тани.

- К тебе, - улыбнулась Войхель, дотрагиваясь кончиками пальцев до его щеки.

- Ко мне, - кивнул Нури-Тани. – И к матери.

- Здесь тесно, - пожаловалась Войхель. – Здесь можно задохнуться. И я задыхаюсь – я, у которой есть пустыня. Тут нужно ходить закутанной в тысячу покрывал, а мне жарко и неудобно. Тут нужно ждать, пока супруг сам не позовет тебя на свое ложе – а я не могу ждать, я хочу его, я знаю, что и он меня желает. Тут нельзя прилюдно выказывать свои чувства, если они не предписаны протоколом, – а мне плевать на протокол, я хочу показывать свою любовь везде, даже при людях. А еще здесь нельзя убивать тех, кто тебе не нравится, иначе тебя саму могут убить. Впрочем, - она тряхнула волосами, - это все неважно. Хорошо, что ты со мной. – Войхель обняла отца за шею и уткнулась носом в его плечо. Жесткие крылья с шипами на сгибах сложились за ее спиной, словно обнимая в ответ, Нури-Тани зарылся подбородком в огненные, такие же, как его собственные, пряди. Лицо его было умиротворенно, глаза утратили выражение вечного пытливого внимания, став просто спокойными, и я подумал, что химере не чужды родительские чувства.

- А как думаешь, - спросила внезапно Войхель, - Решад сейчас наблюдает за нами?

Я вздрогнул. Никто не говорил, мне, что через это зеркало может видеть и вторая сторона.

Нури чуть приподнял голову, и взгляд его встретился с моим.

- Думаю, да, - чуть помедлив, произнес он.

Как же, черт возьми, они меня видят? Если только не выдумывают.

- Тогда давай немного его позлим, - улыбнулась Войхель.

Я даже рассердиться не успел, как она прижалась к его губам в долгом жадном поцелуе.

Мне бы не терпеть этого издевательства да накрыть зеркало тканью, но какая-то сила принудила меня застыть на ковре, глядя на разворачивающееся передо мной действо. Войхель была прекрасна, соблазнительна, и зеркало очень четко демонстрировало ее великолепные формы. Ладони ее заскользили по груди Нури-Тани, с губ сорвался тут же придушенный поцелуем стон.

Отстранились друг от друга и, не сговариваясь, рассмеялись, встретившись взглядами. В глазах Войхель блистало такое счастье, невыразимое, горячее, полное, что сердце болезненно заныло.

Страшный коготь на сгибе крыла, коготь, одним ударом валящий быка, отвел волосы с ее лица – так нежно и осторожно, как не смогла бы и человеческая ладонь. И Войхель прикрыла глаза и целовала жуткое оружие, способное пронзить ее легким движением, – целовала без отвращения или страха.

Тяжелые кольца чуть сжались, приподнимая обнаженную девушку выше, и Войхель прижала голову Нури к своей груди, зарывшись пальцами в его волосы, шептала что-то, поглаживая его шею и спину.

Я набросил на зеркало ткань и поднялся с ковра. Мне довольно было увиденного: я понял, чем отличалась короткая любовная сцена с химерой от тех ночей, что мы с Войхель проводили вместе. Я присел на диван, откинувшись на спинку. Меня трясло – и не от злости. Я не мог найти описания и объяснения чувству, неприятному, горькому чувству, зародившемуся в душе. И я не знал, что мне нужно делать.

Подошел к окну, постоял немного, вдыхая прохладный утренний воздух. Отошел, снова присел на диван, не в силах найти себе места. Что же ты делаешь со мной, Войхель, что… Ни одна женщина не заставляла меня столько думать и переживать. Взгляд то и дело скользил к покрытому зеркалу, но я каждый раз одергивал себя.

Нельзя.

Это не твое.

Не помню, сколько я просидел на диване, откинувшись на спинку. Возможно, успел задремать, потому что разбудили меня осторожные поглаживания по руке и шепот:

- Решад…

Войхель присела рядом, прикрыв наготу только плащом. Я поморщился, представив, что в таком виде она бродила по дворцу.

- Ты… - Это все, что я мог сказать. Все чувства, которые она заставила меня испытать этим утром, обострились до предела, и я молчал, чтобы утихомирить бурю, беснующуюся внутри. Наверное, мне следовало погладить ее волосы, поцеловать… не знаю. Вместо этого я приказал коротко: - На колени.

Она покорно опустилась на колени, и я, кривясь от отвращения к себе, распахнул халат.

- Покажи, чему ты научилась, будучи дважды замужем.

Войхель коротко улыбнулась и взяла в руку мою сразу начавшую твердеть плоть. Она ласкала меня ладонями и ртом, но мысли ее бродили далеко, как никогда еще не бывало во время наших с ней любовных игр.

- Ты… представляешь на моем месте… его?

- Кого? – Она подняла на меня глаза.

- Нури-Тани.

- Нет, - коротко усмехнулась Войхель. – Он не похож на тебя.

Кто знает, что заставило меня сорваться: эта усмешка или последние слова. Я схватил Войхель за волосы, так, что она поморщилась от боли, и раз за разом вонзался в ее рот, не заботясь о том, что перебиваю ей дыхание. И, когда вдоль позвоночника прошел горячий луч наслаждения, я отшвырнул Войхель от себя, едва удержавшись, чтобы не ударить ногой под ребра. Когда же я вырву у нее хотя бы одну слезинку, хотя бы одну жалобу, один гневный окрик, когда она рискнет выступить против меня, обвинив в несправедливости и жестокости, небо, да когда же…

Как неверная жена, она заслуживала наказания, но мне не хотелось враждовать с Нури-Тани. Только не сейчас. Я присел перед Войхель на корточки и схватил ее за плечи, притянув к себе так близко, что увидел золотистые крапинки в светло-карих глазах.

И внезапно вся ярость выветрилась, вышла, вытекла на ковер через кончики пальцев, и внутри осталась черная сосущая пустота.

- Уходи, - глухо проговорил я. – Не желаю тебя больше видеть.

- Решад…

- Уходи, иначе я убью тебя. Пожалуйста, Войхель… Я не знаю, что со мной происходит. Это… - Я отвернулся, пытаясь подавить рвущееся изнутри бессильное рыдание. – Умоляю тебя…

Она не ушла. Она обняла меня, прижав мою голову к своему плечу, поглаживая по спине.

- Плачь, Решад. Станет легче.

И я плакал. Плакал у нее на плече, а она гладила меня по волосам, целовала, шептала что-то бессмысленное и ласковое, как, наверное, шептала бы мать, будь она жива.

12 3 4 Следующая ⇒