Андреас Эшбах 4 страница

Иешуа скривился.

— Меня интересует ваш CamCorder MR-01. Я хотел бы знать, где в Израиле найти вашего дилера, у которого я мог бы взглянуть на эту камеру. — Пауза. — MR-01, да. — Ещё одна пауза, на сей раз более длительная. — Нет, совершенно точно. MR-01. M как в Мадагаскаре, R как в Рио. Тире, ноль, один. Да.

Они увидели, как глаза Стивена расширяются по мере того, как он выслушивает ответ. Когда он снова заговорил, его голос странно изменился:

— Ах. Я понимаю. Ах, вон как. Да. Ничего не поделаешь. Да, большое спасибо. Большое спасибо за справку. Нет-нет, вы мне как раз очень помогли. Большое спасибо.

Пиканье, последовавшее после разъединения, прозвучало жалобно и бессильно. Стивен стоял, смотрел пустыми глазами на телефон, потом глянул в сторону моря, там на берегу какая-то компания организовала маленькое пати. Из переносного магнитофона слышалась музыка, долетавшая сюда обрывками, и тёмные, стройные фигуры танцевали, некоторые из них в воде.

— Ну? — наконец прервала молчание Юдифь. Стивен изобразил короткую, безрадостную улыбку.

— Научная фантастика, — сказал он, снова посмотрел на свой телефон, выключил его и сунул обратно в карман. — Научная фантастика.

— Ты мог бы выразиться пояснее? Что тебе сказали?

Стивен шумно выдохнул и окинул взглядом чёрную ночную лагуну порта.

— SONY CamCorder MR-01, — сказал он, — ещё только в разработке. Эта камера появится на рынке не раньше, чем через три года.

Монета 47: местоположение 98, страт. JE 14/6, Пер. 30; Ф. 83. Вес АЕ 2, 53 г. — Клавдий (AD 51-64), год 14; иудейский прокуратор: Антониус Феликс. — Рекомендация: MES-HORER 232. — Относится ко времени: 54 г. н. э.

Профессор Чарльз Уилфорд-Смит «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».

— Ну? — торжествующе спросил владелец второй по величине мировой информационной сети. — Как вам это?

Эйзенхардт тяжело поднялся. Его правая нога затекла, когда он сидел на корточках.

— Трудно сказать, — помедлив, ответил он. — Выглядит как странная шутка.

— А если это не шутка?

— Что же тогда? — писатель разминал себе ногу. — Вы же сказали, что эту находку сделал ваш вольнонаёмный рабочий. Почему вы думаете, что всё так и есть, как он сказал?

Джон Каун бросил на профессора требовательный взгляд:

— Расскажите ему, что вы знаете о датировке.

— Мы можем, — начал тот, — исходить из того, что слой почвы, в котором был найден скелет, не был повреждён. Другими словами, можно исключить, что покойник был погребён здесь позже. Довольно часто случается, что кладбище закладывают на том же месте, где оно располагалось несколько веков назад, особенно в стране, которая населена так давно, как эта. На это необходимо обращать внимание при раскопках, в противном случае можно ошибочно отнести находки к другой эпохе, и есть общепринятые, очень верные знаки, по которым это можно определить. Но в данном случае, как я уже сказал, слой не был повреждён и даёт возможность однозначной датировки — на основании множества монет, керамических обломков, растительной пыльцы и кусков древесины, которые позволяют относить их к той или иной эпохе по годовым кольцам. Иными словами, твёрдо установлено, что скелет пролежал погребённым две тысячи лет.

— Скелет, — кивнул Эйзенхардт. — Однако ведь дело не в нём, а в этом мешочке.

— Но мешочек лежал непосредственно рядом.

— Когда вы его увидели. Но лежал ли он рядом, когда скелет был раскопан?

— Я могу показать вам под микроскопом волокна материала наружного мешочка. Эти волокна сделаны из растения, которое здесь не разводили последние пятнадцать веков.

— Но, может, разводили где-то в другом месте?

— К тому же ткань безошибочно очень древняя.

— Ну, хорошо. Кто вскрыл мешочек?

— Это сделал мистер Фокс. Молодой человек, который его нашёл.

— Так принято, чтобы рабочие наносили находкам повреждения?

— Нет, конечно же нет. Я уже сделал ему выговор.

— Но ведь легко можно представить, что он подменил содержимое мешочка.

— Можно, да. Но для чего бы ему это понадобилось?

— Чтобы сыграть с вами шутку.

Уилфорд-Смит помотал головой:

— Он не из тех, кто играет с другими шутки.

— Хорошо, — писатель переводил взгляд с одного на другого. — Что именно вы хотите, чтобы я сейчас сделал? У меня такое чувство, что у вас уже готова теория, и она состоит, по-видимому, не в том, что кто-то устроил здесь подлог. Может быть, сперва вы сами скажете мне, что вы обо всём этом думаете?

Каун снова вмешался:

— Мы думаем, что подлога здесь не было. Я предлагаю следующее: мы перечислим вам всё, что считаем несомненным, и затем я скажу вам, какие выводы мы из этого делаем. А вы нам скажете, какие заключения приходят в голову вам.

— Это разумно.

— Во-первых, — начал перечислять Каун, разгибая пальцы правой руки и расхаживая взад и вперёд, — слой, в котором обнаружен скелет, имеет возраст две тысячи лет и при раскопках оказался неповреждённым. Во-вторых, мешочек сшит из материала, который использовался в этих краях две тысячи лет тому назад, а в наши дни не используется нигде. В-третьих, материал второго мешочка — однозначно пластмассовая плёнка; она кажется окрашенной под воздействием ещё не известного нам фактора. В-четвёртых, и бумага, на которой напечатана инструкция по эксплуатации, кажется очень старой, как бы странно это ни звучало. Мы, конечно, предпримем исследование при помощи радиоуглеродного метода, чтобы все материалы — ткани, бумага, кости — были точно датированы, но это потребует времени.

— Впрочем, мы обнаружили, — добавил к этому профессор, — в двух зубах черепа амальгамные пломбы. Амальгама впервые начала применяться для пломбирования зубов в 1847 году во Франции.

— Что, утерянное изобретение?

— Нет. У покойника два профессионально рассверлённых и запломбированных зуба, на остальных зубах мы видим последствия ужасного кариеса, а некоторые зубы отсутствуют. Если бы в пятидесятом году от рождества Христова были такие прогрессивные зубные врачи, что бы помешало нашему пациенту снова к ним обратиться?

Эйзенхардт вздохнул, сцепил руки за спиной, сделал несколько шагов, потом вернулся и снова отправился тем же путём, остановился перед могилой и стал смотреть на почти высвобожденные из земли кости. В воздухе стоял запах горячей пыли. Череп блестел в свете ламп, только глазницы отбрасывали внутрь тёмные тени.

— Вы думаете, что это путешественник во времени, не так ли?

На один удар сердца воцарилась тишина, потом он услышал, как Джон Каун засмеялся.

— Вот видите, — крикнул он профессору. — Что я говорил? Для писателя-фантаста это всё детская игра. Там, где мы свернём голову от тщетных усилий, он просто глянет — и готово, он уже знает, в чём тут дело!

Он захлопал в ладоши, как ребёнок, но это выглядело у него скорее угрожающе, чем радостно.

Эйзенхардт почувствовал, как его желудок сводит судорога.

— Итак, это ваша археологическая сенсация, — сказал он, — скелет путешественника во времени.

Каун замер.

— Нет, — сказал он таким тоном, как будто ему только теперь стало ясно, что Эйзенхардт так и не понял главного. — Это ещё не сенсация.

— А что же ещё?

— Подумайте сами, — потребовал человек в тёмно-синем костюме. — Путешественник во времени. С видеокамерой.

Эйзенхардт уставился на него. До него дошло.

— О, Боже мой, — вырвалось у него. Каун по-волчьи улыбнулся.

— Да… чего же ещё он захотел бы две тысячи лет назад?

***

Они искали дорогу назад к машине Иешуа и непроизвольно ускоряли шаг, словно за ними кто-то гнался.

— Забудьте всё, что мы говорили про убийство, — сказал Стивен. — Это никакое не убийство.

— А что же?

— Покойник действительно умер две тысячи лет назад, был погребён, а мы его отрыли.

— А мешочек? С руководством по эксплуатации?

— Тоже.

Что это за город такой, если в половине второго ночи улицы забиты машинами?! Стивен остановился, воззрился на весь этот хаос и потом повернулся к своим спутникам:

— Моя теория звучит совершенно безумно, однако она объясняет всё. Слушайте: в скором будущем некто откроет способ путешествия во времени. Самое раннее через три года, а может, и позже, но в любом случае в то время, когда этот SONY MR-01 будет лучшим CamCorder'oм, какой только можно будет купить за деньги. Этот некто купит его и отправится с ним в прошлое, на две тысячи лет назад. По каким-то причинам ему не удастся вернуться назад в своё время. Он вынужден будет остаться там, жить среди тогдашних людей до самой смерти. Его похоронят, и кто-то вложит в его могилу этот мешочек с запаянной в пластик инструкцией, даже не зная, что это такое вообще. А мы его теперь отрыли — за несколько лет до того, как он отправится в прошлое!

Он смотрел в лица своих друзей, и их нижние челюсти медленно отвисали.

— Но ведь это означает, — сказала наконец Юдифь, — что тот, чей скелет там сейчас лежит, ещё жив?

— Правильно.

Иешуа казался предельно ошарашенным.

— Тогда мы должны его разыскать! Предостеречь его!

— И что тогда?

— Чтобы он не отправлялся в это путешествие.

— Но тогда мы его не выроем, — перебила сестра. — А если мы его не выроем, то мы вообще не придём к мысли предостеречь его. А поскольку мы его не предостерегли, он всё-таки отправится в прошлое. И тогда мы его выроем, — она залилась звонким, как колокольчик, смехом. — Наверное, я всё-таки не такая уж и отсталая!

— Это действительно безумная теория! — беспомощно повернулся Иешуа к Стивену. — У меня голова сразу тупеет, как только я начинаю об этом думать.

Они снова пустились в путь. Из нескольких раскрывшихся на улицу дверей хлынул поток людей, и Стивен не сразу понял, что это закончился киносеанс. Они пробились между сигналящими, воняющими машинами на другую сторону улицы и свернули по команде Иешуа на более спокойную поперечную улицу.

— Дело не в том, чтобы предостеречь этого человека, — сказал Стивен. — Я могу себе представить, что он даже знает, что не вернётся назад. Может быть, путешествие во времени действует только в одном направлении, и он, возможно, сознательно пошёл на это.

— Но кто же на такое пойдёт? — спросил Иешуа.

— Ах, слушай, почему бы нет? Ради такого-то!

— Ради какого такого?

Он остановился и непонимающе посмотрел на них:

— Да вы что? Допустим, я могу отправиться на две тысячи лет назад. Я знаю, что не вернусь, но я могу захватить с собой лучшую видеокамеру, какая только есть. И вы спрашиваете, кого я буду там снимать?

Две физиономии по-прежнему смотрели на Стивена, тупо моргая глазами. Пока до Стивена не дошло.

— Ах, чёрт, — пробормотал он. — Ну, всё понятно. Вы же евреи. Чего с вас взять…

Он глубоко вздохнул:

— Итак, снова да ладум. Подумайте о том, что человек, который отправляется в прошлое, берёт с собой американскую версию инструкции по пользованию. Не японскую, не еврейскую. Возможно, он американец. А для американца, который берёт на себя решение отправиться на две тысячи лет назад и не вернуться, во всём тогдашнем мире может быть единственный интересующий его мотив — Иисус из Назарета. Иисус Христос.

В продолжение одного удара сердца у него было такое чувство, что он вышел за пределы собственного тела и увидел со стороны самого себя, стоящего на узенькой, тёмной улочке Тель-Авива, и услышал эхо своих слов, отражённое от спящих домов вокруг. Потом это мгновение минуло. Он зажмурился. Что он только что сказал?

— Верно, — сказала Юдифь. — Он жил в то время.

— Да, — поддержал её Иешуа. — Именно на этом факте основано летоисчисление. — Но тут ему пришло в голову, что иудейская культура ведёт собственный отсчёт исторического времени: сейчас у них 5760 год. Но даже правительство государства Израиль придерживается христианского календаря. Навскидку он не мог припомнить ни одного государства мира, которое не придерживалось бы его. Да, можно было с полным правом сказать, что всё современное летоисчисление основано на рождении Христа.

Стивен почувствовал, как его ладони становятся влажными. Мурашки пробежали у него по спине, волосы на затылке встали дыбом. Брожение в мыслях прекратилось, и воцарилась кристальная ясность, от которой у него даже дыхание перехватило.

— Джон Каун, — продолжал он голосом, который странным образом просел, — выстроил такую же теорию. Поэтому он здесь. Он сказал себе, что где-то должна быть и камера, запакованная и запечатанная, чтобы продержаться две тысячи лет в целости и сохранности, а в камере видеоплёнка.

Он увидел, как Юдифь медленно, понимающе кивнула. Он увидел лицо Иешуа в свете уличного фонаря — оно было бледным. Всё стало ясно. Все элементы пазла сложились в законченную картинку.

— Он хочет заполучить это видео, — сказал он.

Было исследовано строение стенок некоторых сосудов, при этом куски фрагментов сосудов были обломаны и заново обожжены в электрической оксидирующей печи, причём пробы подвергались в течение одного часа самой высокой температуре: 800-900 градусов для железновеково-византийской/франко-арабской керамики и 1000 градусов для средневековой и позднейшей керамики. Благодаря оксидированию обломки приобретали в большинстве своём более светлые тона, и тогда добавки, равно как и глазурь, становились лучше видны. Если обломки разрушались от высокой температуры, это давало возможность судить о температуре первоначального обжига (ср. гл. III. 5-1).

Профессор Чарльз Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».

Мобильный дом Джона Кауна можно описать двумя словами: «соответствующий положению». Большую его часть занимал роскошный кабинет, стены которого были облицованы тёмным деревом, а пол покрыт серым мягким ковром с ворсом по щиколотку. Пыльные ботинки оставляли на этом ковре грязные следы, вид которых причинял почти физическое страдание. В комнате царствовал громадный письменный стол красного дерева, на котором стояла бронзовая лампа с зелёным абажуром, — Эйзенхардт видел такие только в американских художественных фильмах. Над мощным чёрным кожаным креслом висела картина, написанная маслом и имеющая очень дорогой вид, — наверняка она таковой и являлась. На приставном столике стоял компьютер, на экране которого медленно вращался фирменный логотип «Каун Энтерпрайзес», а рядом толпилась целая батарея телефонов. Эйзенхардт вспомнил об антеннах, которые он заметил на крыше мобильного дома, среди них была большая спутниковая тарелка, которая наверняка годилась для двустороннего общения через спутники связи. Джон Каун мог находиться как угодно далеко от своей головной штаб-квартиры, но всегда имел возможность держать бразды правления в своих руках.

И что самое приятное: в помещении было прохладно.

— Что вы будете пить? — спросил магнат и открыл холодильник, набитый бутылками, в которых соблазнительно мерцали жидкости всех цветов. — Канадский виски для вас, как всегда, профессор?

— Да, спасибо, — вздохнул Уилфорд-Смит, опускаясь в кресло. Вид у него был утомлённый.

— А вы, мистер Эйзенхардт?

Писатель помедлил. Он редко пил алкоголь, и не столько из-за здоровья или из принципиальных соображений, сколько по той простой причине, что после этого чувствовал себя хуже, чем до того. Алкоголь ухудшал его самочувствие. В лучшем случае его одолевала сонливость.

— А нет ли у вас чего-нибудь безалкогольного? — спросил он.

Каун посмотрел на него взглядом, в котором Эйзенхардт прочитал некоторое неодобрение: как будто он нарушил неписаные правила. Испортил игру. Однако Каун спросил, не изменившись в лице:

— Что именно? Кока-колу? Имбирный эль? Перье?

— Кола была бы то, что нужно.

Каун подал им стаканы, себе намешал какой-то сложный напиток и сел за свой стол. Эйзенхардт невольно ожидал, что председатель правления слегка потянется, расслабит галстук и откинется на спинку кресла, но Каун лишь пригубил свой напиток, подался вперёд и уставился на писателя:

— Что вы думаете обо всём этом? — спросил он.

— Гм, — растерялся Эйзенхардт и стал подыскивать слова. Даже в повседневной жизни это давалось ему не так легко; по-английски же было вдвое сложнее. — Что я могу сказать? У меня такое чувство, что я по ошибке попал в фильм про Индиану Джонса.

По лицу медиамагната пробежало некое подобие улыбки, однако он ничего не сказал.

— Вполне ли вы уверены, что это не подстроенная фальсификация? — спросил Эйзенхардт. — Вспомните о дневниках Гитлера.

— Это было первое, о чём я подумал. Но есть ещё дневники Йозефа Геббельса, и они подлинные, — Каун бросил взгляд на свои наручные часы — плоские, золотые и, судя по виду, чудовищно дорогие. — Между тем пробы материалов уже должны были поступить в лабораторию в Чикаго, там радиоуглеродным методом определят их возраст. Если обнаружится, что бумаге две тысячи лет, то не останется никакого другого объяснения, кроме путешествия во времени. Ведь вы со мной согласны, не так ли?

— Да.

— Существует и камера. В этом я уверен. И я также уверен, что она хорошо сохранилась.

Эйзенхардт наконец собрал слова для возражения, которое уже некоторое время вертелось у него в голове.

— А вы не подумали о том, может ли вообще видеоплёнка, пролежавшая в земле две тысячи лет, сохранить хоть какое-то изображение? Видеосъёмка — это магнитная запись. С течением времени намагничивание рассеивается. Через две тысячи лет, может статься, останется один только фоновый шум.

— Правильно, — кивнул Каун. — Это было первое, что я проверил. Я говорил с учёными из НАСА, которые используют радиосигналы от космических зондов, фотографирующих такие удалённые планеты, как Уран или Нептун. У этих специалистов точно такие же проблемы: им приходится отфильтровывать слабый сигнал из космического шума. И вот, по кристально ясным картинкам, которые они выдают, можно видеть, что с этими проблемами они справляются. Может, понадобится время для обработки на дорогих высокомощных компьютерах, но то, что снято на эту видеоплёнку, можно снова сделать видимым, сколько бы времени ни прошло.

— А, — растерянно протянул Эйзенхардт. Да, это звучало убедительно.

— Разумеется, я ничего не сказал им про путешественника во времени, — добавил Каун. Теперь он действительно откинулся назад, держа свой стакан обеими руками на уровне груди. Жидкость мерцала медовым цветом. — Я представляю себе, что он работал на пару с союзником… — он замолк и сам себя поправил: — Он будет работать на пару с союзником. Вот видите? Это то самое, о чём я вам говорил: мозги вывихнешь, думая обо всём этом. Поэтому вы и нужны мне, мистер Эйзенхардт. Вы уже написали несколько историй о путешествиях во времени; это значит, что вы в своей фантазии уже продумали те проблемы, с которыми мы теперь столкнулись в реальности.

Эйзенхардт, помедлив, кивнул.

— Итак, он будет действовать вместе с кем-то ещё. Они условятся, где будет спрятана видеокамера. После чего один отправится в прошлое, а второй просто пойдёт в условное место и найдёт там съёмку, сделанную другим. Правильно я мыслю?

— Да. Но только если всё удалось, — поправил Эйзенхардт.

Он почувствовал, что очень устал. Скорее надо поспать: завтра утром всё будет выглядеть по-другому. На свежую голову ему придут какие-нибудь новые идеи, которых нет у этого могучего и, кажется, неутомимого босса.

— Всё удастся. Никто не станет отправляться в прошлое, не приняв здесь все возможные меры. Камера лежит в условном месте. Вопрос только — где. О чём договорились эти двое? Или, точнее, о чём они договорятся? Войдите в положение путешественника во времени, влезьте в его шкуру, отгадайте его мысли. Вы же писатель — это ваша работа, перевоплощаться в ваших персонажей. Разузнайте, о чём он подумает. Найдите мне камеру.

Голос Кауна изменился, пока он говорил, и приобрёл острое, требовательное, металлическое звучание. Эйзенхардт смотрел на этого человека и чувствовал внутри себя нарастающую панику, которая наподобие раскалённой руки поднималась у него из живота и хватала за горло. Подлинный Джон Каун, который всё это время скрывался под маской обходительности, дал о себе знать.

Эйзенхардт бросил нервный взгляд в сторону Уилфорда-Смита, но профессор опустошил свой стаканчик виски и смотрел прямо перед собой глазами, готовыми того и гляди слипнуться.

— Это, э-э, сразу не получится… Долгий перелёт… Но я подумаю над этим.

— У вас есть время. Не много, но есть.

— Мне придётся собрать необходимую информацию, навести справки. Мне нужен доступ в какую-нибудь крупную библиотеку.

Каун кивнул, как будто ничего другого и не ожидал. Он быстро повернулся, лишь усилив пугающее впечатление, что этот человек никогда не устаёт, снял телефонную трубку и набрал двухзначный номер. Коротко сказал:

— Зайдите, пожалуйста, ко мне, — и положил трубку. — Вы получите в своё распоряжение передвижной домик рядом. Там у вас будет оснащённый рабочий кабинет. Во всём прочем…

У входа послышались шаги, дверь открылась, и вошёл мужчина, которого Эйзенхардт ещё не видел. Профессор вскинулся, и по тому, как он смотрел на вошедшего, было ясно, что он тоже видит его впервые.

— Господа, я хочу представить вам мистера Райана. Он шеф моего отдела безопасности и отныне будет заботиться обо всём. Райан, это профессор Уилфорд-Смит, руководитель раскопок, и мистер Эйзенхардт, писатель.

— Очень приятно, — сказал человек глубоким, низким голосом.

Он был высокого роста, не меньше ста девяноста сантиметров, и казался твёрдым, как сталь, и тренированным. Элитный офицер, который носил не форму, а всего лишь скромный комбинезон цвета хаки. Его рукопожатие было холодным, быстрым и деловым. Волосы он стриг так коротко, что об их цвете можно было только гадать, а глаза на его неподвижном лице были такие ясные и голубые, каких Эйзенхардт не видел никогда в жизни. Сколько лет этому Райану? Странным образом он не имел возраста: ему могло быть и двадцать восемь, и пятьдесят восемь лет.

— Райан, — продолжал Каун, глядя на Эйзенхардта, — достанет для вас любую книгу, какая может понадобиться. Он достанет вам вообще всё, что вам будет нужно. Он отвезёт вас в любую библиотеку страны или распорядится отвезти, если вы пожелаете. Всё, что вам придёт в голову и что может ускорить наши поиски, вы получите — только скажите ему.

Эйзенхардт кивнул, несколько озадаченный, и бросил в сторону Райана опасливый взгляд, на который тот ответил неподвижным взором.

— И, мистер Эйзенхардт, я имею в виду именно то, что говорю: всё, что вам придёт в голову.

— Да.

— И не ваше дело думать о том, перегружаете вы его заданиями или нет.

— Я понимаю.

— Если же я, — ещё раз начал Каун и посмотрел на писателя темно мерцающими тигриными глазами, — обнаружу, что вы отказались от каких-либо источников информации только потому, что их не оказалось под рукой и вы должны были затребовать их, но не сделали этого, тогда вы узнаете меня с той стороны, которая, обещаю, вам не понравится.

Вот оно. Эйзенхардту стало не по себе, он сглотнул, но потом кивнул. Медовый месяц закончился. И на том месте, которое Каун теперь занимал, он оказался вовсе не потому, что хорошо умел завязывать галстук.

— Во всём прочем, — продолжал миллиардер, подавшись вперёд, уперев локти в кожаную обивку письменного стола и сомкнув кончики пальцев обеих рук, — мы отныне предпримем все меры безопасности. Это место будет охраняться. И таких неприятных промахов, как, например, с этим Фоксом, который именно сегодня вечером отправился на какую-то там дискотеку, больше допускать не будем.

Профессор выпрямился в кресле, почувствовав себя обязанным встать на сторону своего сотрудника.

— Мистер Каун, я вас уверяю… Стивен Фокс молодой человек, у него есть виды на эту девушку, и совершенно естественно, что ему захотелось с ней куда-то сходить. А человек, который их забрал отсюда, это её брат. Я хорошо его знаю, он работает ассистентом в Рокфеллеровском музее в Иерусалиме.

Каун посмотрел на археолога, как на какое-то омерзительное насекомое:

— У нас могли возникнуть вопросы к нему.

— Спросить его мы сможем и завтра.

— Но мы могли задать их ему ещё сегодня вечером и потерять тем самым меньше времени.

Эйзенхардт наморщил лоб. Что за представления у этого человека? Он хочет решить проблему при помощи простой, насильственной арифметики по принципу: «Леонардо да Винчи нужно шесть месяцев, чтобы написать Мону Лизу? Дайте ему двадцать пять помощников, и он управится за неделю! » Так?

— Понимаю, — вздохнул Уилфорд-Смит и снова сел. Кожаное кресло, казалось, целиком поглотило его щуплую фигурку. — Но ведь он свободный человек. Я не могу предписывать ему, чем заниматься или не заниматься вне рабочего времени.

— Вы и не должны, — сказал Каун. — Отныне это будем делать мы.

Учёный угрюмо взглянул на него:

— Что это значит?

— Мы устроим информационную блокаду. Я не хочу, чтобы наше открытие стало известно раньше времени и чтобы разразилась этакая «золотая лихорадка», когда каждый, кому не лень, ринется на поиски камеры.

— И каким образом вы хотите это сделать? Большинство моих сотрудников вольнонаёмные…

— Мне это безразлично, — резко произнёс Каун.

Он заставил их вздрогнуть, как будто ударил кулаком по столу, и то, что он не позволил себе такого жеста, подействовало ещё сильнее.

— Вы по-настоящему пока ещё не отдаёте себе отчёта, с чем мы тут имеем дело, — продолжал Каун, переводя взгляд с одного на другого, как будто таким образом мог вдолбить в их тупые головы суть происходящего. — Вы думаете, это просто сенсация. Вы думаете, я потому и гоняюсь за ней, что это величайшая сенсация всех времён. Сенсационнейшая находка, когда-либо сделанная археологами. Революция в физике. Что эта видеоплёнка действительно собой представляет, вы вообще до сих пор не поняли.

Казалось, слова на несколько секунд выжидательно повисли в воздухе, а потом начали всасываться в толстое ковровое покрытие и стены, облицованные красным деревом. Больше никто не дышал. Взгляды впились в губы Кауна. Казалось, он наслаждался этим эффектом.

— Как вы думаете, — спросил он тихо, почти шёпотом, — что можно получить от Ватикана за видеозапись, доказывающую воскресение Иисуса Христа?

Он сделал паузу.

— Или, — добавил он затем с улыбкой на тонких губах, — опровергающую его?

***

Фары автомобиля прокалывали ночь, ощупывали серый асфальт дороги, которая вела сквозь темноту и на которой было поразительно активное движение, несмотря на два часа ночи. Говорили они немного, предаваясь каждый своим мыслям, и, если не считать гула мотора, в машине царила тяжёлая тишина.

На сей раз Стивен сидел сзади. Где-то на полпути он подался вперёд, опёрся руками на спинки передних сидений и просунул голову между сидящими впереди.

— Иешуа?

— М-м-м?

— Ведь у вас в Рокфеллеровском музее есть разные лаборатории, чтобы исследовать археологические находки.

— Да.

— Ты вроде бы говорил, что вы исследуете и старые бумаги?

— Папирусы. Не бумаги. Да, через нас проходит множество папирусов.

— Понимаю, папирусы. Из тростника.

— Не из тростника. Папирус делали из сердцевины многолетника, который по-латыни называется cyperus papyrus. Осока.

— Но ведь это нечто другое, чем бумага.

— Правильно.

Стивен кивнул. Навстречу им прогромыхал тяжёлый грузовик. На краю дороги блеснула на мгновение табличка, на которой кто-то чёрной краской замазал еврейскую и английскую надписи, оставив только арабскую.

— Допустим, профессор захочет исследовать инструкцию. Как ты думаешь, где он сможет сделать это лучше всего?

— У нас.

— У вас? Но ведь вы работаете только с папирусами?

— Работаем. Но мы точно так же можем реставрировать и бумагу. Это даже проще, чем реставрация папирусов. Только до сих пор никто не приходил к нам со старой бумагой.

— Почему?

— Потому что в исторические времена во всём Средиземноморье в качестве писчего материала использовался исключительно папирус.

— Но ты мог бы реставрировать и бумагу?

— Конечно.

— Так обработать истлевшие листки, что их можно будет без опасений перелистывать?

— Запросто.

— Выцветший шрифт снова сделать видимым?

— Без проблем.

— Хорошо, — сказал Стивен. — Это хорошо.

Тут вмешалась Юдифь. Она повернулась на своём сиденье так, что могла видеть Стивена сбоку. Недоверие на её лице скорее угадывалось, чем читалось в слабом свете приборной панели.

— Наверняка тебя интересует не просто работа Иешуа, так?

Стивен уронил голову вперёд, как будто ему вдруг стало тяжко, и пробормотал:

— Да, меня интересует не просто работа Иешуа.

— А что ещё?

— Я кое-что забыл.

— Не понимаю.

— Я кое-что забыл. То есть, забыл рассказать. Иешуа, пожалуйста, смотри хотя бы ты на дорогу!

Машина начала петлять по асфальту, потому что Иешуа, как и его сестра, повернул голову, чтобы недоверчиво взглянуть на Стивена.

— Забыл? — Юдифь не верила ни одному его слову.

Стивен вздохнул:

— Я действительно забыл. Я забыл это сказать, когда показывал профессору мою находку, а потом, когда я рассказывал всю эту историю вам, я опять об этом забыл. Это действительно странно.

— Ну и? Сейчас-то ты вспомнил? Выкладывай!

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒