Алекс Орлов 2 страница

– Да ты что? Значит, завтра гуляем?

– Гуляем!

– Эх… – Леха поморщился. – Не получится завтра. Я в деревню еду. Кстати, не хочешь мне помочь?

– А чего делать надо?

– Да прабабка моя померла. Наследство оставила – дом и два сарая. Надо ехать.., это.., во владение вступать. Моей Ленке не терпится – прямо завтра и поедем.

– А чего, давай, – сразу согласился Серега, хотя внутренний голос советовал ему остаться дома. – Отпуск у меня только в сентябре, а шашлычка поесть хочется.

– Шашлычок будет, только с этим делом… При жене, сам понимаешь, нельзя. К тому же я за рулем.

– Понимаю, – согласно кивнул Тютюнин. – Но завтра только суббота, а будет еще и воскресенье.

– Будет, – согласился Леха. – Хотя в субботу тоже можно чего-то придумать.

На остановке «Чатланский завод» друзья вышли и направились прямо к стадиону. Туда уже стекались толпы подвыпивших граждан, которые несли с собой авоськи с баночным пивом, и это радовало Серегу с Лехой больше всего, поскольку они ходили на матчи не для спортивного удовольствия, а только корысти ради. Окуркин и Тютюнин контролировали половину пространства под трибуной Б-4, куда во время матча обильно сыпались пустые алюминиевые банки – бутылки на стадион приносить не разрешалось, чтобы их потом не швыряли на поле.

Время от времени на территорию под трибунами покушались бомжи из соседнего района, однако местная баночно-алюминиевая мафия давала чужакам достойный отпор.

– Кто сегодня играет? – спросил Леха у синюшного мужика в обоих левых ботинках.

– «Басмач ятаган», Турция, и «Обувщик» из Пескоструйска, – довольно внятно произнес тот. – Принимаются ставки на результат игры.

– Так ты значит этот.., брокер?

– Букмекер, – поправил синюшный. – Угадаете исход матча – пол-ящика пива ваши.

– Нет, мы здесь по работе, – ответил за Леху Тютюнин, видя, что тот при упоминании пива стал доверчиво улыбаться маклеру. – Пойдем, нам еще порядок навести нужно.

– Ты прав, нужно успеть до начала, – согласился Окуркин. Под порядком подразумевалась уборка того, что накапливалось под трибунами за неделю между матчами.

На месте они застали своего соседа – пятнадцатилетнего Азамата.

Тот приветливо помахал им, блеснув черными глазами. Прежний хозяин этой территории за долги отдал ее брату Азамата, который торговал на рынке фруктами.

По-русски мальчик говорил плохо, однако соседи хорошо друг друга понимали. Азамат вел бизнес честно и никогда не спорил из-за банок, падавших на демаркационную линию. Он великодушно отбрасывал их на сторону Сергея и Лехи.

Несколько раз после футбола за Азаматом приходили бритоголовые, однако Леха, хотя и был невысок ростом, умело действовал «пальцем» от танковой гусеницы, который он всегда держал под трибуной.

Подчистив территорию и приготовив камни – «прессовалки», которыми плющили банки, Тютюнин и Окуркин стали прислушиваться к тому, что происходило наверху.

Болельщики беззлобно ругались матом, обещая туркам нелегкую жизнь, и открывали банки с шипящим теплым пивом.

Скоро началась игра, и первая тара полетела под трибуны.

Серега работал на подборе банок, а Леха прессовал их в алюминиевые пятачки. За хорошую игру друзья набирали до трех тысяч банок и, если бы не плющили их, могли бы увезти урожай только на самосвале.

Вскоре турки забили гол.

– Басмачей на мыло! – стали кричать с трибун, и вниз полетели недопитые банки – признак неудовольствия.

Пришлось Сереге выливать пиво на землю, что вызывало у Лехи тяжелые вздохи. Вылитое пиво было очень жалко.

Игра стала выравниваться, и банки падали с равными временными интервалами по всей площади трибуны.

Азамат быстро собирал их на своей половине и лишь слегка приминал ногами, прежде чем бросить в мешок, – за ним заезжал брат, а потому проблем с транспортировкой у него не было.

Скоро начало темнеть, однако банки сыпались исправно.

– Я уже пятнадцать сотен насчитал… – сообщил Окуркин, который, словно ложкоштамповочная машина, без устали плющил алюминий.

– Хорошо… – сказал Тютюнин.

Под конец матча «Обувщик» начал отыгрываться. Пиво полилось рекой, и Серега почувствовал, что ему становится жарко. Леха застучал камнем чаще, а сосед Азамат даже стал что-то напевать.

– Две пятьсот! – крикнул Окуркин, утирая со лба пот. «Обувщик» снова атаковал, и трибуны гудели от дружного рева.

«Сегодня будет рекорд, – подсказал Сереге внутренний голос. А затем добавил: – А в деревню ты бы лучше не ездил».

Наконец «Обувщик» сравнял счет, и банки обрушились настоящим цунами. У Сереги от напряжения стали подрагивать коленки, а Леха выдыхал воздух с каким-то хрипом, однако не сдавался и лишь время от времени нервно похохатывал.

– Три семьсот двадцать семь! – торжественно объявил он, когда марафон наконец закончился и болельщики стали покидать трибуны.

Серега помог другу уложить все заготовки и попробовал приподнять раздувшийся мешок. Это оказалось не так легко.

Мимо, словно стая волков, прошли бритоголовые. Они недобро покосились на Азамата, однако раскрасневшееся лицо Лехи Окуркина отпугнуло их.

– А вон и Сайд! – заметил бежевую «шестерку» Тютюнин, и Азамат приветливо помахал брату рукой.

В последнее время Сайд подвозил Леху с Сергеем, вместе с их товаром. Алюминий они тоже сдавали вместе, в подпольном пункте какого-то земляка Сайда и по более высоким ценам.

Пока грузили добычу, неподалеку происходила драка. Точнее, не драка, а избиение. Били букмекера, который за время матча успел пропить все доверенные ему ставки.

Неподалеку стоял милицейский сержант и со скучающей физиономией наблюдал за процессом. Его тоже угораздило поставить на результат, и теперь он мстил букмекеру чужими руками и ногами.

Видимо, решив, что тому уже хватит, он вяло разогнал народных мстителей и, махнув рукой, подозвал машину с клеткой.

– Хорошо денек прошел, – сказал довольный Леха, когда они погрузились в «шестерку» Сайда.

– Да, неплохо, – согласился Серега. – Очень неплохо.

Домой Тютюнин пришел в одиннадцатом часу. Не очень поздно, да к тому же трезвый.

Каково же было его удивление, когда жена встретила его потоком бранных слов и своей любимой скалкой.

Натренированный Серега увернулся от пары ударов, опрокинул стул и журнальный столик, однако в лоб все же получил.

– Ты что! – завопил он. – Я же трезвый!

– Не важно! – наступала Люба, на практике отрабатывая выпады и развороты.

Пробегая мимо софы, Тютюнин подхватил подушку и что есть силы швырнул ее в жену. От неожиданности Люба потеряла равновесие и со всего маху грохнулась задом об пол.

В шкафу зазвенели рюмки, а снизу шваброй в потолок застучали соседи.

– Сволочь ты, Тютюнин! – крикнула Люба и поползла за оброненной скалкой.

– Да ты объясни, в чем дело?!

– В чем? Еще спрашиваешь, харя твоя бесстыжая?! А любовницу себе кто завел?

– Какую еще любовницу? – опешил Сергей.

– Такую… – Люба шмыгнула носом и достала из кармана кусочек серого картона с телефоном. – Вот, у тебя в кармане нашла…

– А где тут написано, что это любовница?

– Не написано, зато духами пахнет… Ты нюхай, нюхай!

Тютюнин понюхал. Действительно, врачиха Света злоупотребила духами.

– А ты звонить по этому телефону пробовала?

– Это зачем еще?

Люба поднялась с пола, однако Серега на всякий случай все еще держался от нее на безопасном расстоянии.

– Затем, что проверить бы следовало, прежде чем на человека с дубиной бросаться. Тебе это в голову не приходило?

– Не-а, – призналась Люба. – Я маме позвонила, а она сразу сказала – бей его…

Решив не откладывать проверку в долгий ящик, Люба сейчас же набрала указанный номер и, когда ей ответили, переспросила:

– Куда, вы говорите, я попала? В морг?!

В испуге бросив трубку, она отскочила не середину комнаты и уставилась на Сергея широко раскрытыми глазами.

– Говорят – морг, Сереж. Откуда у тебя в брюках морг?

– Да в чьей-то шубе в кармане валялся. Я выбросить хотел, да, видать, забыл.

Чувствуя за собой вину, Люба собрала мужу поздний ужин и, глядя, как он ест, тяжело вздыхала.

– Я завтра с Лешкой и Ленкой его в деревню еду, – сообщил Тютюнин между пирожком и киселем.

– Я знаю, – снова вздохнула Люба. – Лена мне звонила. Говорит, они с Лешкой наследство получили.

– Ничего, и мы когда-нибудь получим, – усмехнулся Тютюнин. – Двухкомнатную квартиру, бывшую кооперативную, и старый проржавелый автомобиль «москвич».

Наутро пришедшего на кухню Серегу ожидал небольшой сюрприз. На столе стоял начищенный до блеска самовар. Тот самый, который он притащил, чтобы сдать на цветной лом.

– Удивился, да, Сереж? – лучась радостью, спросила Люба. – Это я до двух ночи драила медяшку, чтобы тебе приятное сделать.

– Ну чего… – Сергей пожал плечами, не зная, что сказать. Самовар, хотя одна ручка у него отсутствовала, а на корпусе красовались несколько глубоких вмятин, действительно смотрелся очень нарядно.

– И крантик, Сереж, работает! – похвалилась Люба. – А воду я кипятильником закипятила. Садись чай пить.

Серега сел и попил. А перед уходом поцеловал жену, показывая, что за вчерашнее недоразумение зла на нее не держит.

Едва он открыл дверь на лестничную площадку, как на пороге показался любимец его жены – кот Афоня, который отсутствовал дома двое суток.

– О, нашлась пропажа! – всплеснула руками Люба и, подхватив Афоню, потащила его в ванную – купать.

«Ну и хорошо», – неизвестно почему подумал Серега и прикрыл дверь.

Возле подъезда его уже ждал Леха на своем «запорожце» канареечного цвета, с женой Леной на заднем сиденье. Весила она немало, оттого желтая машинка, казалось, вот-вот встанет на дыбы.

– Когда-нибудь я куплю себе другой автомобиль, – бывало, говорил Леха, сидя за стаканом. – Но «запорожца» этого я не продам ни за какие деньги. Веришь, Серег?

– Верю, – обычно говорил Тютюнин, поскольку из личного опыта знал, что не соглашаться с Окуркиным, когда он в таком состоянии, нельзя. В противном случае Леха либо лез в драку, либо начинал рыдать и рвать на себе рубаху. И неизвестно, что было хуже.

– Вот веришь ли, миллион баксов мне давай – не возьму. В руки пихай, а я не продам. Веришь?

В принципе, Леху можно было понять. Он в этот «запорожец» вложил больше сил, чем завод-изготовитель. Окуркин даже взялся лудить весь его кузов, однако, сточив за полгода четыре паяльника, ограничился только днищем.

– Привет, Мишка Квакин! – басом поздоровалась с Сергеем Елена. Она всегда называла его Квакиным, поскольку ее любимой и единственной в жизни книгой была «Тимур и его команда».

Она повсюду таскала ее с собой и даже теперь, сидя на заднем сиденье «запорожца», перелистывала страницы с полуистершимися буквами.

– Пассажирам пристегнуться! – громко объявил Леха, пролезая на свое место. – Начинаем заезд для иномарок в классе «Формулы-1», до деревни Гуняшкино!

Мотор машины задребезжал, застучал, затрясся и, дернув коробку с пассажирами, тяжело поволок ее по асфальту.

До Гуняшкина доехали довольно быстро – часа за три. И за всю дорогу Леху только один раз остановил гаишник.

– А чего это твоя помойка так свистит? – спросил он.

– Так это турбина, – просто ответил Окуркин, не моргнув глазом. Автоинспектор обошел «запорожец» вокруг, однако проверять турбину не стал. Так отпустил.

– А правда, Леха, чего у тебя там свистело? – поинтересовался Тютюнин, когда они уже въезжали в Гуняшкино.

– Да свисток он в трубу запихал, – пояснила Елена. – Взрослый человек, а туда же.

Прокравшись по заросшим лебедой обочинам, «запорожец» остановился напротив скособоченной избы, стены которой поросли мхом, а кирпичная труба, казалось, вот-вот должна была завалиться.

– Ты на дом не гляди, – предупредил Окуркин, выбираясь из машины. – Дом я новый отстрою. Ты смотри, сколько здесь земли – поместье, е-мое.

– И речка близко, – добавила Лена, с кряхтеньем пролезая через узковатую дверь. – Давайте выгружать продукты и лопаты, и сразу приступайте к делу, а то, если вас, алкоголиков, сразу работать не заставить, потом толку мало будет.

– Аче делать-то надо? – спросил Серега, вдыхая полной грудью чистый воздух.

– Сначала погреб разберем. Там у прабабки каких-то солянок понаставлено. А потом лебеду в огороде палками посшибаем – и все, отработали, – сообщил Леха.

– Зачем лебеду-то сшибать? Может, ее косить надо?

– Не надо косить. Просто мне нужно масштаб будущих работ определить.

– Каких еще работ?

– Ну, картошку мы с Ленкой решили посадить.

– В июне?

– А почему нет? Но если не успеем, то в зиму закопаем.

– А в зиму разве закапывают? – усомнился Тютюнин.

– Конечно закапывают, – уверенно заявил Леха. – Слово «озимые» слышал? Осенью сажают, а по весне выкапывают – все просто. Ну, пошли в погреб.

– Сначала костерок мне разожгите, работяги. А то как же я вам обед приготовлю? – напомнила Лена, стоя над узелками со снедью.

Глядя на нее, Сергей подумал, что работу по сшиба-нию лебеды стоило бы поручить ей, поскольку по телосложению супруга Лехи походила на начинающего боксера-тяжеловеса.

– Ладно, сама разожжешь, не маленькая, – отмахнулся Окуркин. – И вообще, давай лучше печку в доме растопим.

– Нет уж, лучше я здесь. Ну его, этот дом – меня там жуть пробирает.

«Жуть пробирает», – мысленно повторил Тютюнин и еще раз взглянул на скособоченную избушку. Теперь он понял, что чувствовал с самого утра или даже со вчерашнего вечера. Пусть не так явно, как сейчас, но это были те же ощущения.

Его пробирала жуть.

Внутри дома было прохладно, если не сказать – холодно. Бревенчатые почерневшие стены не держали тепло и больше напоминали отсыревший камень.

Под потолком, тут и там висели пучки каких-то трав. По углам лежали на полу отшлифованные, похожие на гальку камешки.

– А свет здесь где включается? – поинтересовался Серега.

– Да нет здесь никакого света. Электричество сюда три раза проводить пытались. Сначала после революции, потом в тридцать седьмом и еще в пятьдесят третьем году.

– И что?

– Не дошли. Говорят, болота забирали к себе монтеров.

– Что значит забирали?

– Ну, утопли все.

– Ничего себе сказочки. – Серега нервно засмеялся.

– Да ладно, – успокоил его Леха, – у меня здесь лампа есть керосиновая. Пойдем, она возле печки осталась.

Во второй, довольно просторной, однако такой же мрачной комнате стояла большая печь. Пожалуй, даже очень большая, хотя выросший в городе Серега никогда печей не видел.

– Какая здоровая печка, Лех. Зачем она такая? – спросил Тютюнин, в то время как Окуркин ожесточенно встряхивал лампу, чтобы пропитать фитиль керосином.

– Откуда я знаю – я че, Пушкин? Наверно, здесь эти пекли.., караваи.

Среди ухватов и кочерег, стоявших возле печи, особенно выделялась широкая лопата. Такая широкая, что, если бы Тютюнин на нее сел и обхватил коленки, его запросто можно было бы задвинуть в жерло огромной печи. Серега хотел убрать заслонку, чтобы заглянуть внутрь печи, но побоялся.

– Ну вот, – бодро произнес Леха, когда ему удалось наконец разжечь керосиновую лампу. – Теперь полезли в погреб.

– Слушай, а фонарика у тебя нет?

– Фонарика? – Окуркин почесал макушку и хмыкнул. – Действительно, нужно было фонарик прихватить. Но тут уж ничего не поделаешь. Пока попользуемся лампой.

– А это что такое? – спросил Тютюнин, указывая на ржавую цепь, которая одним концом крепилась к вбитой в стену скобе, а вторым заканчивалась на ржавом ошейнике с клепкой вместо замка.

– Да хрен его знает. Может, старушка здесь собачку держала.

– На такой цепи не то что собачку, медведя можно держать, – заметил Тютюнин.

– Слушай, Серег, остынь. Откуда я знаю – я ж не Пушкин. Пошли лучше в погреб.

В погреб пришлось спускаться по скрипучей лестнице, которая, казалось, вот-вот обрушится.

– Не бойся, я уже на земле стою! – крикнул откуда-то снизу Леха, и в темноте заметался огонек его лампы.

Вскоре и Тютюнин закончил долгий спуск, а когда посмотрел вверх, то не обнаружил там светлого квадрата.

– Неожиданно, да? – спросил довольный Леха. – Я когда здесь первый раз был, так чуть не обделался. Это обманный эффект такой.

– Оптический? – уточнил Серега, у которого по физике в школе случались четверки.

– Ну ты спросил! Пойдем лучше, я тебе магазин покажу.

Леха повернулся и пошел по какому-то туннелю. Тютюнин, чтобы не отстать, поспешил за ним.

– Вот, смотри! – Леха осветил лампой старые деревянные полки, на которых стояло множество склянок с самым разным содержимым.

– И что же это такое? На варенье не похоже.

– Конечно не похоже. Это бабулины притирки, мази, настойки и прочая природная аптека.

– А зачем ей так много нужно было? Она что, сильно болела?

– Ты, Серег, в не правильном направлении мыслишь, – с наставительными интонациями произнес Окуркин. – Ты бы лучше поинтересовался, на чем эти травки настаивались.

– Неужели все это? – От промелькнувшей догадки Тютюнину стало теплее.

– Да, Серег, все это или почти все настояно на чистейшей деревенской самогонке. Так что нам тут работы непочатый край.

– Здорово! Вот только закуски нет.

– Закуски нет – тут ты прав. Но если б Ленка заметила, что мы с собой харчи потащили, расправа была бы скорой и жестокой.

Леха приподнялся на цыпочки и снял с полки приглянувшуюся ему трехлитровую бутыль.

– А как же ты за руль потом сядешь? – вспомнил Тютюнин.

– Да пока мы с тобой траву рубить будем, все выветрится. А когда пообедаем, вообще следа не останется. И потом, чего бояться – у меня ж в «запорожце» турбина!

При свете керосиновой лампы содержимое трехлитровки светилось как янтарное. Леха открыл пластмассовую крышку и дал Сереге понюхать.

– О-о! – протянул Тютюнин. Он был приятно удивлен тонким фруктовым запахом, поскольку ожидал чего-то совершенно другого. Им с Лехой приходилось пить такие вещи, что врачи из «скорой помощи» только удивлялись, как пациенты к их приезду еще оставались живы. А тут – сюрприз. Дивный фруктовый аромат.

– Из банки, что ли, будем? – спросил Тютюнин.

– Ну зачем из банки? Это харчи принести сложно, а стаканчики – вот они!

С этими словами Леха движениями фокусника открыл с легким щелчком два раскладных стаканчика.

– Попрошу наполнить, – сказал он, подставляя стаканы, и Серега налил из банки по первой порции. Затем вернул ее на полку и принял от Лехи стопочку.

– За что пьем?

– За удачное начало рабочего дня! – провозгласил Леха. – И чтобы Ленка не дозналась. Ну, поехали…

Оба друга одновременно опрокинули свои порции и, следуя традициям школы, выдохнули пары.

– Хорошо пошла, – заметил Тютюнин.

– Лучше не бывает. И закуски никакой не надо.

– По второй?

– Не возражаю…

– Стоп! А где банка? И где полки? Где все, Леха?

Тютюнин огляделся и понял, что находится в ярко освещенном помещении с неясно очерченными стенами. Они как будто состояли из утреннего тумана.

– Какая-то хреновина, Серег, – подал голос Окуркин.

– О, и ты здесь! А я думал, это только мой глюк.

– Видать, общий, – сделал вывод Леха.

Неожиданно прямо из туманной стены выплыл какой-то размытый осьминог. Он подплыл к Сереге с Лехой поближе и издал нечто похожее на «бу-бу-бу».

– Мама родная! Кажись, опять «белая» началась! – страшным шепотом произнес Леха.

– Не болтай. Одновременно у двоих «белая» не бывает, – не слишком уверенно заметил Сергей.

Между тем осьминог принял обличье шара, и вокруг него закрутились шарики поменьше, которые теснили друг друга и обступали Леху и Сергея со всех сторон.

– Бу-бу-бу-бу? – пробубнил самый большой шар.

– Он чего-то спрашивает, Серег.

– Вроде да, – согласился Тютюнин. А затем его осенило:

– Так это ж инопланетяне, Леха! Собратья по разуму!

– А как мы к ним попали? – спросил Окуркин, испуганно косясь на наплывавший прямо на него шарик. Лехе даже показалось, что он слышит смех.

В прошлом году, когда его забрали прямо с попойки в гараже и отвезли в «дурку», он тоже слышал смех.

«Неужели опять „белая“? – в страхе думал Окуркин. – Завяжу! Честное слово завяжу! »

Большой шар попытался сказать что-то еще, а затем превратился в красный пластмассовый стул. Из стула перетек в зеленое яблоко с синими листочками и, наконец, принял обличье толстого китайца в шелковом малиновом халате.

Маленькие шарики сейчас же превратились в дюжину шумных китайчат, и те забегали по дощатому полу просторной беседки, стенами которой теперь служили увитые плющом деревянные решетки.

– Как сложна аднака на вас настроица. Уй как сложна! – произнес китаец и, подойдя к Сереге, потрепал его по щеке. – Хароший панарепа! Большой панарепа! Вкусный панарепа!

Затем то же самое он проделал с Лехиной физиономией и также остался ею доволен.

– Тебя мы кушать сегодня, – пообещал китаец Окур-кину. – А его – завтра! – добавил он, указывая на Серегу.

Услышав это, китайчата радостно заулюлюкали и стали собираться вокруг Лехи.

– Ну-ка, минуточку, уважаемый, – откашлявшись, начал Серега. – Мне кажется, здесь какая-то ошибка. Мы с приятелем никакие вам не панарепы. Мы люди. И, если уж на то пошло, мы граждане Российской Федерации…

– А-а, – закивал китаец. – Твоя хочет съели сегодня, а его, – тут он указал на Леху, – скушали завтра?

– Не совсем так. Просто мы попали к вам случайно и еще не знаем, какие здесь порядки. Хотелось бы услышать ваше имя. Вот меня зовут Тютюнин Сергей. Моего друга – Алексей Окуркин. А как вас зовут?

– Я хочу твоя кушать, – расплываясь в счастливой улыбке, произнес китаец, словно не слышал вопроса. Затем он нежно дотронулся до Серегиного локтя и певуче произнес:

– Хочу кушать твоя сейчас…

Окуркин и Тютюнин переглянулись.

– Это людоеды какие-то, – пришел к выводу Леха. – А давай им наваляем, чего с ними разговаривать? Сейчас я этому толстому в пятачину дам.

– Постой, – одернул его Серега. – Неизвестно, сколько их тут вокруг сшивается. Нужно попытаться с ними договориться, Восток – дело тонкое.

– Моя хочет кушать, – произнес китаец и, схватив Серегу за рукав, потащил за собой.

– Ну-ка стоять! – закричал Окуркин и рванулся на выручку, однако милые, похожие на кукол китайчата неожиданно преобразились, и их стальные, с крючьями вместо зубов челюсти защелкали у Лехи перед носом.

Тот в ужасе отпрянул, а его друг Тютюнин принялся отбиваться от настойчивого китайца. Однако это было не так просто. Людоед оказался таким сильным, что старания Тютюнина больше походили на трепыхание мотылька в лапах льва. Поняв, что гибель близка, Серега заорал, как раненый Тарзан, и этим вывел китайца из себя.

– Ну пачиму твоя шуметь, а?! – строго спросил тот. – Ничего не больна – твоя понимаешь? Ничего не больна. Твоя засыпать, а мы кушать.

– Вы не имеете права меня есть! Я член профсоюза! Я не хочу умирать, у меня жена Люба дома осталась!

– Пачиму твоя шуметь, а? – снова принялся за свое китаец. – Твоя же мамбаца пил? Зачем пил мамбаца, если не хочешь твоя кушать мы?

– Так.., эта хреновина мамбацей называлась? – перестав шмыгать носом, спросил Серега.

– Мамбаца, – кивнул голодный китаец. – Если попил, стал мой панарепа. Хороший панарепа. Вкусный панарепа… Я на твоя настраивался, много сила потерять, детки тожа кушать нада, а твоя почему не хотеть?

– Прости меня, Серега, это я виноват! – прорыдал Окуркин из угла беседки, куда его загнали зубастые китайчата. – Старушка меня подставила-а! Предложи ему выкуп, Серега! Слушай, хунвейбин, забирай мой «запорожец», у него днище луженое! Только нас отпусти!

– А «запорожца» хароший панарепа? – тут же заинтересовался китаец.

– Хороший, хороший, – закивал Тютюнин. – Железный, крепкий, ты на нем до пенсии кататься будешь…

– Нет, моя мяса нада. Мяса панарепа.

– Тогда колбаски! – дрожащим голосом произнес Серега. – Вкусной колбаски, панарепистой. Костей в ней нет, только чистое мясо. Твоя любить мясо, хунвейбина?

– Где твоя колбаски?

– Моя колбаски дома. Отпусти меня домой, и мы с Лехой тебе дадим колбаски.

– Сыкока колбаски? – спросил китаец и по-собачьи склонил голову набок.

– Столько, сколько мы сами весим – кило в кило.

– Харашо. Будем твоя вешать.

В ту же секунду китайчата сбились в кучу и, задымившись белым туманом, превратились в старые складские весы, какие Сереге доводилось видеть на овощной базе.

– Твоя вставать, – сказал китаец. Тютюнин повиновался. Хунвейбин защелкал грузиками, толкая их туда-сюда, а затем объявил:

– Сто пятьдесят кило.

– Врешь, – не удержался Серега. – Всегда семьдесят пять было.

– Моя ошиблась, – ответил китаец и смущенно заулыбался. – Семьдесят семь… Теперь давай Леха мерить.

Едва передвигая ноги, Окуркин взобрался на весы и попытался улыбнуться, от чего его щека задергалась.

– Семьдесят кило – ровна, – сообщил китаец. Едва Окуркин сошел с весов, как те снова превратились в дюжину детишек неопределенного пола.

– Твоя пиши адрес, – велел китаец и материализовал, снова прямо из воздуха, кожаную папку с листом бумаги и авторучку. – Твоя пиши подробна.

– Не беспокойтесь, я вас не обману, – заверил Серега и, собравшись с мыслями, вывел первые строчки: «Планета Земля, Российская Федерация…»

Потом написал город, улицу, дом и квартиру. А под конец добавил: «К Сергею Тютюнину насчет колбаски».

Поставив точку, он вздохнул и отдал документ китайцу.

– Харашо. Скора приеду, – сказал тот и, сложив лист вчетверо, спрятал его куда-то под халат. – Однака идите.

– А куда теперь идти? – уточнил Тютюнин. – Где тут аэропорт или вокзал какой?

– Твоя вокзал не нада. Твоя прямо идти и сразу домой.

Поняв, что от китайца большего не добиться, Сергей и Леха быстро ретировались из беседки и оказались в большом запущенном саду, погруженном в уже знакомый им молочный туман.

– Тихо как, Серег. Ты чего-нибудь слышишь?

– Нет. Похоже, обманул нас хунвейбин.

– А то, что вокруг нас, оно есть или как? В этот момент Тютюнина ужалил какой-то гнус, и он громко вскрикнул.

– Думаю, что есть, Леха. Смотри, как натурально здесь гады кусаются. – Тютюнин потер укушенное место.

– А чего же они мне в прошлом году все это за белую горячку выдавали, а? Я ведь им верил, Серег, докторам этим.

– Ладно. Пошли прямо. Может, хоть на кого наткнемся – дорогу спросим.

– А куда дорогу?

– Домой. Если нормально вернемся, я, Леха, пить навсегда брошу.

– Ага, Серег. И я тоже.

И друзья шагнули в наплывающие волны тумана, которые поглотили их целиком, словно никого здесь и не было.

Снова оказавшись в погребе, Окуркин и Тютюнин, не сговариваясь, рванули к выходу и, едва не столкнув друг друга с лестницы, выбрались наверх.

При этом каким-то необъяснимым образом Леха все же успел прихватить с собой трехлитровую бутыль – сказалась приобретенная и укрепившаяся в нем привычка.

Оба героя выскочили на крыльцо избушки и скорым шагом направились к «запорожцу».

– Эй, вы куда? – удивилась такому их поведению кашеварившая у костра Лехина супруга.

– А? – Окуркин остановился и только сейчас стал понимать, где он находится.

– Чего это у тебя в руках, Алексей? – сразу поинтересовалась жена. – Самогонка, что ли?

– Какая самогонка? – Знакомые подозрения стали приводить Леху в чувство. – С чего ты взяла, Лен? Это ж бензин, семьдесят второй.

– Ага, бензин, – поддержал друга Тютюнин, который на воздухе тоже малость проветрился. – Мы его в багажник поставим и сразу обедать.

– Какой там обедать? Вы еще траву не поваляли.

– А разве не поваляли? – спросил Серега у обнимавшего бутыль Окуркина.

– Вроде нет, – ответил тот.

– Тогда нехорошо получается. Клади бензин, и пойдем валять.

– Ага, – тупо кивнул Леха.

Пока эти двое, словно деревянные куклы, устанавливали бутыль в багажник машины, Елена внимательно за ними следила.

– А ну подойдите ко мне, – приказала она. Серега с Лехой повиновались. Спорить с женщиной, похожей на боксера, было небезопасно, – Теперь дыхните! Окуркин – первый.

И без того не особенно хорошо выглядевший Леха побелел как мел, однако сделал шаг навстречу своей любимой и коротко дохнул.

Серега на всякий случай зажмурился. Он не любил смотреть, когда кого-то избивают.

Впрочем, расправы не произошло.

– Теперь ты, Мишка Квакин.

Тютюнин честно дохнул и посмотрел на Елену. На ее лице отражалась напряженная работа мысли, притом всего одной. Так и не сумев определить, в чем состоит противозаконность поведения мужчин, Елена их отпустила, и Сергей с Лехой принялись за работу.

Они ожесточенно махали палками, сбивая созревшие макушки лебеды, и эта работа доставляла им смутную радость.

В голове у обоих была удивительная пустота, которая защищала их от страшных воспоминаний.

– Эй, хватит! Хватит, я сказала! – закричала Елена, когда увидела, что вошедшие в раж работники принялись вслед за травой крушить покосившийся забор.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒